Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Она вцепляется в его лицо ногтями, режет кожу. Эрик дергается, тут же скатывается с нее, чертыхаясь сквозь зубы. У него рассечена щека, и алая полоса пролегла под правым глазом. Еще бы чуть-чуть и девчонка бы зацепила.

– Тварь! – рычит он и заносит руку для удара.

– Давай! Бей! – у нее глаза горят, и вся одежда растрепана, и грудь вздымается и опадает. – Ударь! Напомни мне о том, какая ты мразь, что ты сделал. Предатель! – ее голос вдруг переходит в скуление, вой побитой собаки. – Зачем, Эрик? Ну зачем?! – она складывается пополам, а он тупо смотрит на нее и медленно опускает руку. – Я ненавижу тебя! Ненавижу…. – она почти всхлипывает. – Я хочу домой… Я хочу к Юраю… – выдает она.

Кристина закрывает уши ладонями, сжимается в комок на постели, лишь чувствует, как мужчина уходит: поднимается на ноги, отряхивает одежду и направляется к двери. Она ждет характерный щелчок замка, но вместо этого слышит грудной, едва хриплый голос.

– А ведь медальон ты все еще носишь.

Кристина замирает, непонимающе хмурится, и рука ее непроизвольно соскальзывает на шею, туда, где на металле высечен огонь Бесстрашия. И правда же, носит. Кристина едва мотает головой и поворачивается. Но Эрик уже ушел. Она кусает губы, долго смотрит на дверь и закрывает глаза. Теперь она знает, ради чего она здесь.

Эрик все еще хочет ее.

========== Глава 34 ==========

В боку большой пузатой кружки отражается свет приглушенной лампы, мерно покачивающейся в овальном абажуре над стойкой. Пиво все еще пенится, грозится перелиться через край. Но Эрик, кажется, не замечает этого. Мужчина сидит на высоком стуле, подперев рукой голову, и смотрит на собственное отражение в зеркальной стене за полками с разнообразного вида и форм бутылками. Все алкоголь. Просто море спиртного. В брови блестит привычный пирсинг, отливается знакомым бледным цветом. Эрик хмурится, давит пальцами на лоб, думает.

Бар в такой час пустой. Пограничное время. Когда все еще либо не закончили свои дела, либо на пути сюда, в одно из немногих питейных заведений фракции ума. Его построили по настоянию Макса, потому что Бесстрашным на службе Мэттьюс иногда необходимо расслабляться. Эрик захаживает сюда редко. Когда хочет развлечься и подцепить какую-нибудь недалекую девицу, дующую губы бантиком. Такую можно жестко оттрахать здесь же, в туалете, загнув над раковиной, не смотря на лицо, или пойти и снять номер в одной из дешевых гостиниц на окраине города. Конечно, таких девок здесь мало. Но они все же есть. Их прячут днями, а ночами позволяют напиваться в хлам в подобных местах. Эрик знает, что Джанин Мэттьюс кривила губы, но все же разрешила быть этому месту легальным. Ну и хорошо.

Еще Эрик приходит сюда, когда хочет подумать. Тогда он заказывает себе огромную кружку пива и садится либо за дальний угловой столик, скрытый от глаз посетителей небольшой деревянной перегородкой, или же остается за барной стойкой, когда более расположен говорить с кем-то из знакомых, кто сюда время от времени захаживает. Ведь все они приходят сюда. Кто на полчаса, чтобы пропустить кружку другую, кто кутит до самого утра, если завтра нет никаких неотложных дел. Эрик редко пьет, предпочитая оставаться в трезвом уме, мыслить рационально. Но иногда ему кажется, что в его голове – сплошной бардак. Как сейчас.

Ксавьер – бармен – подливает ему пиво без слов. Паренек тощий и худой как палка, с длинными волосами, стянутыми в хвост резинкой. Глаза у него маленькие, все бегают и бегают по залу. Глазастый, прыткий. Эрику он почти не нравится, но пиво у него всегда свежее, и обслуживает он резво. Поэтому мужчина часто сидит именно за стойкой. А еще ему нравится смущать паренька, чуть ли не из кожи заставлять лезть вон. Эрик знает, что у него тяжелый, давящий взгляд. С детства. Фрэнк говорил, что его мать смотрела так же, все глазами прожигала. Эрик не знает, лишь верит. Так вот, Ксавьеру под его взглядом столь неловко, что иногда он роняет кружки. Те не бьются, лишь собирают неприятные мазки времени на стекле. Эрик криво двигает губами. Вот так он и развлекается. Дурость какая-то.

Сегодня мужчина сидит здесь уже часа два. В помещении играет приглушенная музыка, за окнами мелькают городские улицы, а здесь все стены цветные, со странными картинами, изображающими черепа, скелеты да сатанинские символы, кое-где мелькает какая-то дичайшая абстракция, вроде человеческой фигуры со ртом на затылке. Как говорит Ксавьер, гордо так, это высокое искусство, доступное не всем. Эрику плевать. В Яме вон вообще стены были голые. Ему так нравилось. Вернее, он не обращал никакого внимания.

Эрик делает ленивый глоток и достает сигареты. Курит он долго и медленно, задымляя вокруг себя все. Сигарета почти истлевает в его пальцах, и он понимает это тогда, когда карминовый огонек касается его кожи. Мужчина давит уже такое привычное «блять», швыряет окурок в пепельницу и встряхивает рукой. Он задумчив и рассеян, что с ним за всю жизнь бывало пару раз, и то в слишком детском возрасте. Окружающим это, наверное, кажется странным, но сам Эрик знает в чем причина.

Девчонка.

Кристина.

Она там, наверху, растянулась на постели среди черного белья. Может спит, а может читает или занимается еще какой-нибудь хренью. Эрик в сотый раз задает себе вопрос, зачем притащил ее сюда. Вот действительно. Зачем? Сидела бы эта сучка среди афракционеров, подохла бы там. Он называет ее сукой, изворотливой дрянью, тупой пиздой, но сам кривится от этих мыслей. Девчонка тонкая и хрупкая, и трудно это не заметить. И взгляд у нее затравленный. Эрик сует в рот очередную сигарету. Наверное, надо трахнуть ее и все уйдет. Вот встать сейчас, подняться наверх, развести ее фригидные бедра и засадить так глубоко, что она забудет, как дышать. И все двигаться, двигаться, двигаться, натягивать ее на себя, все это маленькое теплое тело. У мужчины вздрагивают пальцы. Так, стоп. Он втягивает носом воздух, трет ладонью шею и смотрит на свое отражение.

Да ты ебанулся. Совершенно точно.

Эрик знает, что не пойдет наверх, что не прикоснется к спящей Кристине. Он с тихим ужасом, разрастающимся там, за грудиной, понимает, что не хочет причинять ей настоящую боль. Ему не нравится, как она ноет. Это раздражает. Как хлюпает носом и смотрит этими огромными глазами, которые вот-вот вылезут из орбит. Ей, конечно, страшно. Эрик снова косо двигает губами. Ей должно быть страшно. Ни к чему девке знать, что силой брать он ее не будет. Продержит в той комнате, пока она сама к нему не полезет, наплетет какую-то очередную чушь о чувствах, еще сама в нее поверит. Дура.

Мужчина делает шумный глоток из кружки, когда ему на плечо опускается чужая рука. Кожа темная. Эрик едва поворачивается корпусом, видя, как Макс садится на соседний стул, щелкает пальцами Ксавьеру, прося пива. У бывшего лидера Бесстрашия прибавилось морщин на лице. Мэттьюс всю кровь выпила. Вампирит да истерит. Стерва.

– Тебя не было на собрании, – говорит Макс, когда бармен ставит перед ним большую кружку пива.

– Ага, – лениво отзывается Эрик.

– Почему?

– Потому что не захотел.

Макс с грохотом опускает кружку на блестящую поверхность стойки. Пара капель застывает совсем рядом. Ксавьер смотрит едва обеспокоенно, но тряпкой по дереву пройтись не решается.

– Ты издеваешься? – Максу хочется повысить голос, но он шипит, так, чтобы никто их не слышал.

Эрик трясет головой, делает еще одну затяжку, тушит окурок о дно пепельницы и тянется за кружкой.

– Нет, я не издеваюсь. Просто последнее время рожа этой бабы вводит меня в уныние.

Макс смотрит на своего бывшего ученика раздраженно и неодобрительно. От Эрика всегда было слишком много проблем. Еще когда он был неофитом. Макс тренировал его. Знает.

– Она говорила о Дивергентах.

– Правда?

Макс снова хмурится. С Эриком что-то не то. Словно он не здесь, а где-то далеко, мыслями, а может и сознанием. Он стал другим. И это трудно не заметить. Особенно ему, человеку, который всегда относился к нему по-отечески, еще когда Эрик был несносным мальчишкой, не в меру пижонистым и скалящим зубы. Мелкий сученыш просто. А сейчас он вырос в отвратительного характером кобеля.

– Зачем они ей? – нет, Эрик все же проявляет интерес, только вот настолько он истинный – это большой вопрос.

– Хочет использовать в войне. Даже говорила что-то об отряде особого назначения.

Эрик смотрит на Макса и иронично выгибает бровь, так, что его серебряное кольцо ползет вверх.

– Дивергенты? На войне? В отдельном отряде? Мэттьюс уверена, что у нее есть мозги?

Собеседник лишь хмыкает.

– Я подумал так же. Но у нее есть идея, и не такая провальная, как тебе кажется. Стоило сегодня прийти и послушать.

– Эта баба слишком хорошо умеет трепать языком.

Повисает пауза. Слышно, как дно пивной кружки скребет по дереву, как переговариваются позади посетители: кто-то шепотом, кто-то чуть громче. При желании даже можно разобрать слова. Макс внимательно смотрит на Эрика. Эрик смотрит на свое отражение в противоположной стене за полками с алкоголем.

– Что с тобой происходит?

Мужчина молчит. Продолжает рассеянным взглядом изучать свое лицо. Макс ставит хороший вопрос. Эрик знает лишь одно – с ним творится херня. И все мысли к той девке, запертой наверху. Если кто-то узнает, что она здесь… Эрик даже думать об этом не хочет. Его могут обвинить в предательстве [в очередной раз], в тайном заговоре или умысле, в еще какой-нибудь ерунде, приправив все это юридическими аргументами. Эрику не выгодно, чтобы о Кристине знал хоть кто-то. Если ее обнаружат, то, пожалуй, девчонке придется несладко. Мэттьюс вполне может пустить ее как расходный материал на свой стол экспериментов в большой стерильной лаборатории. Она может разделать девчонку на запчасти, выкрутить ей каждую кость, лишить жизни и воли, и глаза ее потухнут. Эрик вдруг понимает, что крепко сжимает пальцы левой руки в кулак. Вот тебе и на. Вот и реакция-то какая забавная. Кристина. Мать вашу.

Эрику хочется иметь простой и логичный ответ на вопрос, который задает ему не только Макс, но и которым он задается сам уже который день подряд. Девчонку он не видел ровно неделю. Приносил еду, когда она еще спала, свернувшись клубком под одеялом. Он почему-то не может с ней говорить. После того, как оттолкнула, указала на дверь. Эрику кажется, что он сорвется, что распластает ее худющее тело под собой, просто возьмет свое, несмотря на ее слезы, истерики, мольбы и крики. Ему не хочется причинять ей настоящую боль. Не такую. Он слишком хорошо помнит ее разбитой, раздавленной, разваленной по частям. Эта картина рыдающей, давящейся икотой Кристины иногда встает у него перед глазами. Бред какой-то, конечно. Совсем свихнулся. Он столько раз говорил себе пойти и просто трахнуть ее, вдолбиться так, что у нее кости захрустят. Ей же понравится, она же потечет. Но каждый раз натыкался на ее огроменные глаза и замирал. Вот такая вот бесхребетная тряпка. Мудак последний. Ни одна баба, ни одна, не вызывала в нем всю вот эту хрень там, внутри. Это просто мракобесие какое-то. Эрику хочется курить, и пить, и не думать. Может действительно стоило пойти на собрание? Отвлекся бы. Или бабу снять? Какую-нибудь пышногрудую блондинку с отменной задницей. Эрик лишь кривится. Ему хочется, чтобы в его руках было хрупкое тело, с небольшой, но аккуратной грудью, и волосы короткие, черные. Мать вашу, ему просто нужна Кристина, под ним, с широко разведенными ногами, стонущая, краснеющая, разгоряченная, сладкая. Эрик шумно сглатывает слюну, скопившуюся во рту. У него точно едут мозги.

– Ничего, – наконец, отвечает он Максу.

Тот молчит, лишь сверлит своего бывшего ученика внимательным взглядом. Эрик делает большой глоток, пачкая верхнюю губу в пене, и небрежным жестом проводит рукавом по рту. Макс все продолжает на него смотреть, словно силится что-то прочитать в мужчине. А потом со вздохом сдается, отворачивается и сам припадает к пиву. Хмель вкусный. У Ксавьера всегда такой.

– Джанин хочет, чтобы ты разобрался с девчонкой.

Эрик чуть не давится пивом. Он спешно ставит кружку на стол и быстро глотает. Кристина. Мать вашу, Кристина. Кристина! Мужчина едва держит себя в руках, а у самого мозги лихорадочно работают. Может эта пигалица высунулась куда без его ведома? Да вряд ли. Если только девка не научилась проходить сквозь стены. Эрик старается дышать ровно, но что-то темными, склизкими пальцами пробирается ему за ребра, опоясывает каждый орган. И тут мужчина замирает. Причем тут Кристина вообще? Они не могут о ней знать. Вот мудачье. Чуть сам себя не выдал. Совсем мозги потерял. От девки надо избавляться. Эта тупая сука сворачивает ему кровь. Эрик снова злится, яро и сильно. И не знает, на кого больше: то ли на себя, то ли на Кристину.

– С какой девчонкой? – лучше спросить. Лучше показаться дураком, зато понять все правильно.

– Я о дочери Джека Кана. Джессика ее, кажется, зовут.

Эрику почти смешно. Он помнит девчонку. Узкий разрез глаз, длинные черные волосы, подтянутая фигурка, но сама девица трусливая и верещащая. Когда они ее похищали, лягалась девка слабо, лишь скулила и выла с мешком на голове. Мэттьюс обозвала ее блеющей овцой и заставила сунуть в камеру. Девчонка должна сидеть все еще там.

– Неужто Джек Кан согласился на сотрудничество?

Эрик знает, что у Джанин Мэттьюс дела идут не так хорошо, как ей бы хотелось. Люди ведь не глупы. Отречение она подмяла под себя. Шантаж – мощная штука. Особенно, если уметь ей правильно пользоваться. На Дружелюбие тоже не сложно было надавить. А вот с Искренностью вышла осечка. Джек Кан, лидер фракции, человек принципов, тот еще спесивый моралист, вечно одетый с иголочки. Ему не нравится политика Джанин Мэттьюс, он с ней не согласен. И, конечно, если лидер Эрудиции решит осуществить свою безумную идею с Дивергентами, использовать их в войне против афракционеров, то это не понравится ему еще больше. Похищение его дочери было делом грязным, но необходимым Мэттьюс. Теперь ее папаша будет плясать под дудку, а мелодию Джанин затянет веселую. С взрывами и фейерверками из крови.

– Нет.

Эрик смотрит на Макса удивленно.

– Нет?

– Да, – подтверждает бывший лидер Бесстрашных. – Джанин хочет убить девчонку, записать все это на видео и послать отцу.

Эрик хмурится.

– Пачкать руки мне, верно?

– Верно, – кивает темнокожий мужчина. – Зайди к Джанин с утра. Она тебе расскажет все подробнее. Ей необходимо, чтобы послание было доходчивым.

Эрик упирается локтем в барную стойку. Вот оно как. Сука хочет крови. На девчонку мужчине плевать. Какая-то забитая шавка. Нечего было такого папашу иметь. Эрика раздражает лишь то, что Джанин Мэттьюс каждый раз использует его для грязной работы. У него руки по локоть в крови, она забилась под самые ногти и никак не вычищается. Эрик знает, каков запах смерти, какой у нее вкус, как она умеет щекотать нервы. Эрик смеется суке с косой в темном балахоне в лицо. Играет. Эрику кажется, что рано или поздно он доиграется.

Они с Максом сидят еще около часа, выпивают несколько кружек пива, а потом расходятся. Этой ночью мужчина спит, как убитый. То ли алкоголь, то ли мысли сделали свое дело. Да и вставать рано. Привычная тренировка и новый день. Эрику отведен верхний этаж в одном из небоскребов Чикаго. Выше него живет только лишь Макс, некогда самый уважаемый лидер Бесстрашия. Эрику иногда все это кажется таким ироничным. Старший лидер, человек, почитаемый многими, и предатель. Какие к черту регалии и почести, когда ты действуешь в соответствии с собственными желаниями и потребностями? Эрик никогда не спрашивал у Макса в чем причина того, что он неотступно следует за Джанин. Эрику наплевать. Сам он идет лишь за Максом, потому что находится у него в долгу. Да и дело не только в долге. Макс единственный, кого Эрик уважает. И для этого человека это – мощная градация.

К Джанин Мэттьюс Эрик попадает далеко не с утра. Баба занята. У нее, видите ли, какие-то посетители, бумажки, лаборатории и прочая хуета. Эрик злится. Курит сигарету за сигаретой прямо в фойе головного офиса. Миловидная девушка за стойкой регистрации просит его прекратить. Он шлет девицу на хуй. Откровенно, грубо, прямо, так, что она приоткрывает свой очаровательный ротик, вытягивает его буквой «о». Эрик смотрит на нее хмуро. Девица передумывает и смыкает челюсти. Так-то лучше.

– Я слишком долго ждал, – говорит мужчина, заходя в кабинет лидера Эрудиции. Он подпинывает тяжелым ботинком стул, садится, широко расставляя ноги, и в упор смотрит на Джанин Мэттьюс. – Я этого не люблю.

– Вежливее, Эрик, – голос у нее холодный, стальной, практически чеканный. Действительно, как у человека науки.

Мужчина ведет головой на мощной шее. Перечить Мэттьюс все же глупо. В ее руках слишком много власти. Поэтому он давит в себе раздражение, которое вызывает эта женщина, затянутая в темно-синий костюм, стоящая на острых шпильках. Такими хорошо пробивать горло. Эрику почему-то живо может представить, как она это делает.

– Девчонка, – произносит мужчина. – Что я должен с ней сделать?

– Джессика Кан, – тянет Джанин. – Ее отец слишком недальновиден. И стоит ему об этом наглядно сказать.

– Как она должна умереть? – сразу, к делу, четко, без этого виляния словами и интонациями.

Джанин Мэттьюс отворачивается от Эрика и подходит к окну во всю стену. Она складывает руки на груди и смотрит на раскинувшийся город. Чикаго выглядит практически безобидным, мирным. Вон жилые дома, вон рабочие районы, вон офисные центры. Мир, поделенный на фракции. А над всем этим сизое небо.

– Я думала о том, чтобы отправить мистеру Кану посылку со снафф-видео, но решила, что это стоит придержать.

Эрик лишь изгибает бровь. Снафф-видео? Серьезно? Мужчина догадывается, что в роли мясника выступать должен был бы он. Эрик чешет висок большим пальцем, скребет ногтем по коже. Теперь он смотрит на Джанин Мэттьюс как-то по-новому. Она совершенно точно умная женщина. И слишком жестокая. Мужчина даже не понимает, насколько она жестокая. Она не держит людей за людей. Они для нее – солдаты на войне, пушечное мясо, которое можно кинуть в самую гущу событий и подождать, когда произойдет взрыв, расходный материал, который можно уложить на холодный металлический стол и разрезать скальпелем в лаборатории, и сердце будет еще трепыхаться в руке. Эрик всегда считал себя еще тем монстром. Но сейчас с удивлением обнаруживает, что по сравнению с Мэттьюс он гораздо более человечен, чем думает сам. Эрик зачем-то вспоминает Кристину, и под ложечкой начинает сосать.

– Выстрели ей в голову и запиши все это на камеру. Можешь заставить девчонку плакать. Пусть папочка посмотрит и поймет, что сделал с собственным ребенком.

Эрик встает на ноги. Все. Разговору конец. Он получил указания и пойдет их выполнять. Он привык к такой работе. Мужчина в чем-то похож на Джанин. Для него люди – ничто. Он выстрелит в лицо дочери Джека Кана, даже глазом не моргнув, просто твердо спустит курок и ощутит легкую рябь в мышцах – отдачу. Вот и все. Но в дверях Эрик отчего-то останавливается и задает совершенно ненужный вопрос.

– А разве резонно убивать девку?

Джанин Мэттьюс отворачивается от созерцания города и смотрит на мужскую фигуру. Ее глаза выжигают дыру в широкой спине.

– Резонно, – голос резкий, хлесткий. – Тогда Кан поймет, что мы серьезны. А родственников у него хватает.

Ну какая же сука. Эрик тихо фыркает себе под нос и толкает дверь. Ему кажется, что кабинет Мэттьюс пропах едкой химией и гниющей плотью. Смертью. Так воняет паскудная расчетливость, так разит отсутствие души. Эрик выходит на улицу и задирает голову туда, к небу. То ли с ним что-то не то, то ли винтики в мозгу Джанин Мэттьюс лишили ее той природной ткани, что отвечает за функцию чувств. Мужчина вдруг задумывается на мгновение. А что если это все – Кристина? Его мысли, странные, чуждые, непривычные для него. Раньше он никогда особо не задумывался о приказах. Даже наслаждался их жестокостью. Ему нравилось взводить курок и видеть, как при щелчке жертва нервно дергается. Ему нравилось бить, ломать хребты, выбивать зубы, резать чужую плоть. Он получал от этого моральное удовлетворение. И никогда в своей жизни не задавался вопросами нравственности. Никогда не думал, что вот это хорошо, а вот это плохо. Примитивно, конечно, сказано, зато суть и смысл ясны. Конечно, он всегда понимал, что Джанин Мэттьюс – прожженная тварь. Но сегодня, сейчас, это почему-то так режет по глазам, практически бьет наотмашь.

Девчонка тонкая, и все всхлипывает. Эрик рот ей не развязывает. Пусть рыдает молча, давится вонючей тряпкой в своей глотке. Девчонка привязана к стулу, руками-ногами намертво. Да она и не дергается. Лишь плечи ее поникают, и голову она опускает. Ее длинные черные волосы падают ей на лицо. В помещении темно. И кожа ее кажется темнее, чем она есть. Эрик поднимает пистолет, моргает. Ему не нравятся те ассоциации, что рождаются в сознании. Сейчас, всхлипывающая, дрожащая, на грани рвущей истерики, с такими темными волосами и при таком освещении, Джессика Кан так похожа на Кристину. Мужчине не нравится так думать. Джессика Кан должна умереть. Вон камера мигает красным глазом. А девчонка еще и голову поднимает, смотрит прямо на мужчину. Жалостливо так, просительно. И эти глаза, мать вашу, эти глаза. Эрик сглатывает и стреляет. Пуля проходит насквозь, голова девчонки запрокидывается, и все тело безвольно повисает. Мужчина бросает пистолет на пол, в дальний угол, и выключает камеру. Впервые за долгие годы у него трясутся руки после убийства. И Эрику так странно. С ним творится какая-то хуйня. И сейчас он может думать лишь так, грубо и матерно. Иного у него просто не остается.

Мужчина злится, называет Кристину сукой и тварью, смакует маты на языке. Эта девка сотворила с ним что-то ненормальное, такое дикое, что у него грудь вздымается и опадает, потому что не хватает воздуха. Он знает, что уже за полночь, что Кристина, скорее всего, спит. Но мужчина отпирает дверь с грохотом, врывается в комнату, ставшую клеткой для пленницы, щелкает выключателями и заставляет девушку прижать ладони к глазам, когда в помещении вспыхивает резкий свет.

– Пошли!

Он хватает ее за руку бесцеремонно, сдергивает с постели, тащит за собой, сжимает ее тонкое запястье с такой силой, что Кристина сдавленно шипит. Она не может толком сопротивляться, слишком сонная еще, плохо понимающая, что происходит. Девушка лишь трясет головой, запинается о собственные ноги. Она морщится, прикладывает ладонь ко лбу, и постепенно сознание начинает проясняться. Кристина видит и понимает, что Эрик отчего-то зол. Он, не приходивший сюда неделю, целых семь дней заставляя ее мучиться неизвестностью, сходить с ума от скуки и безделья. И вот теперь он здесь. Снова так эгоистично врывается в ее жизнь, беспардонными и грубыми движениями. А она всего лишь моргает, желая проснуться.

– Эрик…

А он все тащит и тащит ее к двери.

– Эрик!

Крик, конечно, похож на визг, зато мужчина останавливается. Разворачивается он резко. Так, что Кристина делает шаг назад, задирает подбородок, чтобы видеть мужские глаза. Они темные, такие темные, что девушка не различает зрачок и радужку. Кристине хочется сказать, как-то возразить, но пальцы на ее запястье словно из стали – давят и давят, скоро треск кости раздастся.

– Мне больно, – шепчет Кристина. А Эрик отчего-то вспоминает Джессику Кан.

– Я сегодня убил, – говорит он, а у девушки лицо бледнеет. – Девчонку. Твоего возраста. Она сидела с кляпом во рту и глотала слезы. А я выстрелил ей прямо в голову, всего лишь нажал на чертов курок. – У Кристины дрожит нижняя губа, и вся сама она подбирается, вмиг обрастает острыми углами. – Хочешь знать, почему я такой? – рычит Эрик и встряхивает девушку. – Хочешь знать, почему мне так легко убивать? Хочешь понять, что я за тварь такая? Хочешь или нет?! – Кристина лишь судорожно втягивает носом воздух. – Идем, – он толкает дверь, тащит девушку по пустующему ночью коридору.

Кристина не упирается, лишь живо переставляет ноги, чтобы не упасть. Поспевает за размашистым шагом Эрика она едва. Но приходят они быстро. У девушки сердце колотится, и ладони вспотели. Она замечает, как вздуваются вены на руках и шее мужчины. С ним что-то не то. Он дик, лют, страшен, опасен. И Кристина боится сделать лишнее движение. А Эрик заталкивает ее в какую-то комнату, захлопывает дверь и закрывает ее на щеколду. Девушке хватает одного беглого осмотра помещения, чтобы понять, для чего оно служит. В такой же комнате она была во время второго этапа на собственной инициации. А Эрик гремит какими-то коробками, открывает шкафы, выдвигает ящики. Ищет сыворотку для симуляции. Кристина лишь обхватывает себя руками. Ей хочется открыть рот, сказать хоть что-то, но она не смеет. Эрик словно на грани. И хочет показать ей правду. Девушка не знает: ей то ли плакать, то ли смеяться.

Он находит несколько ампул с сывороткой страха и шприц с острой иглой. Мужчина встает прямо перед Кристиной, и она невольно делает шаг назад. Он спаивает их каким-то проводом. Девушка чувствует, как электрод, прикрепленный к ее виску изолентой, будто пульсирует. Втягивает носом воздух.

– Эрик…

– Заткнись. Просто смотри.

Кристине хочется спросить о том, насколько это правильно, насколько нужно ей самой, насколько необходимо ему. Она вдруг с отчетливой ясностью осознает, что не хочет знать правду. Никакую правду. Она ей не нужна. Кристина просто хочет домой. Но игла кусает ее шею, впрыскивает раствор в кровь, и девушка закрывает глаза, чтобы распахнуть их там, по ту строну чужого сознания, стоящую всего лишь простым наблюдателем.

Эрик показывает ей свой самый главный страх. Наверное, придется это принять.

========== Глава 35 ==========

Воспоминание I

В детстве солнце пахнет карамелью. Этот большой желтобокий диск, прибитый к небу рукой великана, так и хочется лизнуть языком. Огромный леденец. И лучи он дарит хрустящие. На руках у матери уютно и тепло, можно задрать голову и долго-долго смотреть на полотно неба, испещренное облаками, пока не начнут слезиться глаза, пока солнце не станет подмигивать. Отец идет рядом. Весь затянутый в черную кожу, вжимающий голову в плечи. Он редко говорит, редко задирает подбородок, все взглядом землю считает. Мальчик тянет к нему короткие ручонки.

– Понеси его, – предлагает женщина. – Он к тебе хочет.

– Клара, я и дети…

– Он – твой сын.

Мужчина высокий, широкоплечий, мышцы под кожей стальные, в ухе серьга блестит, и глаза густо-черным подведены, слово у воронья. Волосы длинные, светлые, распущенные. Мальчик хватает их тонкими, совершенно детскими пальцами, когда отец берет его на руки. Осторожно так, с опаской. Клара рядом смеется. Локоны антрацитовые по плечам разбрызгивает, голову поворачивает, и от виска ее на всю щеку вьется змея, на коже вытатуированная.

Молодая семья идет неспешно. Клара засовывает руки в карманы, переступает черными ботинками через поваленные камни, перепрыгивает через рытвины и колдобины на дороге. Все оборачивается, смотрит на своих мужчин, давит улыбку, щурит глаза и снова вперед. Они ступают на территорию фракции Эрудиция в разгар дня. На двух Бесстрашных с ребенком оборачиваются. Но Клара задирает голову высоко, а муж ее бросает хмурые, мрачные взгляды из-под бровей, прячет лицо сына на своей груди. А ребенку нравится ловить ртом косые лучи карамельного солнца.

Они идут мимо промышленного комплекса и научного центра, такие яркие среди всех этих сине-голубых пятен. Клара усмехается, скалится каким-то фригидным умницам и умникам, огибает угол дома, а потом вытягивает руки, забирает ребенка у Грега, своего мужа. И будто преображается вся. И такое женское бьет в ней ключом, разукрашивает не слишком красивое лицо, ярче глаза делает. Мужчина усмехается, пинает носком ботинка камень, валяющийся на дороге. Идет.

– Ты думаешь это правильно? – спрашивает женщина. – То, что мы делаем?

– Мы уезжаем лишь на два месяца. Эрик пока побудет у Фрэнка. Алиса за ним присмотрит. Она же любит детей, ты знаешь.

– А если мы не вернемся, Грег? То, что тогда?

Мужчина молчит, ведет плечом, вытаскивает из кармана солнцезащитные очки и водружает их на нос, и мир сразу тускнет. Солнце наливается чернотой, ауру угрюмую на землю отбрасывает.

– Грег? – у нее голос тревожный.

Бесстрашные не боятся. Так легко отказываются от калек, больных, стариков и детей. Слабость – это ошибка.

– Я говорил с Максом. Он обещал позаботиться об Эрике, договориться. Если мы не вернемся, то, возможно, оставим мальчика у Фрэнка. Фрэнк согласен. Да и Алиса будет лишь рада – Амелии нужна компания. Сама знаешь.

– Переход из фракции во фракцию невозможен.

– Макс – лидер. У него может получиться. Да и бумаги можно сменить.

– Ты слишком доверяешь ему.

– Он – мой друг.

Клара вздыхает, перехватывает засыпающего ребенка на своих руках, так, чтобы было удобнее держать. Ее сын еще совсем малыш. Женщина смотрит вперед, на вырастающее здание высотой в несколько десятков этажей. Грег уверенно идет внутрь, толкает дверь, пропускает жену с ребенком на руках. Лифт гудит мерно. Клара приваливается к одной из его стен, ковыряет носком ботинка пол. Мужчина снимает очки, засовывает их в нагрудный карман кожанки, отталкивается от стены с легкой небрежностью и уверенно идет по коридору. Женщина улыбается ему в спину. Взрослый уже, а юношеское позерство, этот небрежный разбойничий лоск остается до сих пор в каждом движении. Дверь им открывает Алиса – светлокожая, с длинными волосами ниже поясницы, белыми, словно снег, с огромными голубыми глазищами, такая тонкая и фарфоровая, будто статуэтка. Глядя на нее, можно подумать, что это она – сестра Грега, а не ее муж Фрэнк.

Алиса приглашает молодую семью в квартиру: усаживает на широкой диван с синей обивкой, ставит кружки, наполненные чаем, вазу с конфетами на журнальный столик. Квартира просторная: окна во всю стену, и так много света, синяя мебель, светло-голубые обои. Алиса порхает в белоснежном платье с тонкими бретельками, иногда бегает в детскую, где играет ее маленькая дочь, а потом возвращается обратно. Легким движением, почти воздушным, скользит, утопает в мякоти подушек на кресле. Клара всегда называет ее чудачкой. Очень красивой и тонкой. И шепчет Грегу на ухо, что не понимает, зачем его брат, такой сухой, с очками на носу, следующий цифрам и законам науки, женился на этой лесной нимфе. Видимо, это любовь. Грег отвечает всегда иронично, словно не верит.

Фрэнк заходит в комнату и откидывает в сторону газету. Она шлепается на дальнее кресло. Фрэнк высокий, как и его брат. Только вот волос на голове совсем нет. Он поправляет очки на носу, одергивает рукав пиджака, скрывая меж складок материи дорогие часы. Костюм сидит на мужчине хорошо. Интеллектуальный лоск пробивается в каждом движении. Он не обращает внимания на жену, не смотрит на Клару, вперивает свой взгляд в Грега, потом равнодушно глядит на маленького Эрика.