Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– Не ждала?

И голос все тот же. Юноша почти улыбается, смотря на нее. Глаза все такие же. Когда-то она считала их добрыми. Да и сейчас в них мелькает какой-то свет. Только вот Кристину больше не проведешь.

– Убирайся, – шепчет она, удивляясь тому, насколько сухо звучит ее голос.

– Ну же, Кристина, так друзей не встречают.

Он делает шаг вперед. Она – назад. Вот тусклый электрический свет полуразрушенного помещения падает на его лицо. Девушку прошибает холодный пот.

Этого. Не. Может. Быть.

Уилл.

========== Глава 27 ==========

– Я давно хотел показать тебе вот это.

Уилл садится рядом и протягивает Кристине книгу. У нее потрепанная обложка, засаленные листы с плохо пропечатанными буквами. Кое-где типографская краска смазалась и о значении слов можно лишь догадываться. Бумага желтая, словно девушка держит в руках кусок пергамента. Названия и автора она нигде не видит.

– Что это? – интересуется Кристина и смотрит на юношу.

– Это потрясающая вещь, – Уилл щелкает пальцами, указывая на книгу.

Девушка продолжает выжидательно на него смотреть.

– Скажи мне, – он придвигается чуть ближе, склоняет голову и начинает говорить тихо и вкрадчиво, словно боится, что их могут услышать, – что ты знаешь о жизни до войны? До того, как наш город обнесли забором и запретили выходить за его периметр?

Кристина хмурится. У Уилла странные вопросы и пугающие ее мысли. Она задумывается на мгновение. О том, что там, за стеной, никто не говорит. Выжженная земля, отравленная ядохимикатами, почва, не пригодная для посева. Фермы Дружелюбия соседствуют с ней – они оканчиваются как раз там, где уже ничего нельзя посадить. Не вырастет. Загнется. Что может быть там? По ту сторону горизонта? Ничего. Лишь пустота. Смерть. Что было там когда-то? На уроках истории в школе об этом особо не распространялись, обычно ограничиваясь завуалированной фразой о том, что когда-то Чикаго было столицей большого государства, потом грянула война, и все пришли к тому, что имеют. Никаких подробностей. Лишь вот так сухо, скупо и бедно. Учась в школе, Кристина не придавала этому никакого значения. Нудные уроки такой же нудной истории. Разве это может быть интересно? Сейчас, уже будучи частью фракции Бесстрашие, шестнадцатилетней девушкой, закончившей школу, она может думать иначе. Действительно, почему власти так скрывают то, что было когда-то? Почему преподаватели в школах лишь глухо поджимают губы и ничего не говорят? Это табу какое-то?

– Нам об этом не рассказывают, и ты прекрасно это знаешь.

– Вот именно, – Уилл чуть не вскрикивает. Оживленный, возбужденный и безмерно радостный. Причину его веселья Кристина осознать не может. – Эта книга из того времени.

Девушка хмурится, переводит взгляд на небольшой томик в собственных руках, более похожий на обычную тетрадь, чем на тот предмет, который носит гордое звание книги.

– Она?

– Да. Названия ты там не найдешь. – А потом добавляет: – Я кое-что знаю о том, что было до Чикаго, до войны.

– Откуда? – тут же спрашивает Кристина, и лицо ее приобретает серьезное выражение.

– Я же из Эрудиции, забыла? – он улыбается ей и забирает книгу, так аккуратно, почти ласково и любовно перелистывает измятые временем страницы. – Когда-то там, за забором, был целый мир. Были города и страны, жили люди. И было там государство под названием Советский Союз. Его давно нет. За забором – смертельная зона, но иногда к нам, сюда, доходят вещи вроде этой. На самом деле, я думаю, что у нас она будет тоже считаться запрещенной.

Уилл чешет затылок, а девушка сводит брови и прикусывает губу.

– Что значит тоже?

– В Советском Союзе это запретили.

– Да? – Кристина удивляется и снова смотрит на книгу. Такая тоненькая, маленькая. Что там такого страшного может быть? – Что это за книга?

– Это роман. Называется «Мы». Фамилия у автора такая забавная. Я ее не помню, а на страницах ты не найдешь. Но не в этом суть. Эта книжка, – и он потрясает ею перед носом Кристины, – отражает нашу жизнь.

Кристина оглядывается по сторонам и склоняется к нему так близко, что чуть ли не соприкасается с юношей носами.

– Уилл, почему мне не нравится то, что ты говоришь?

Он лишь ухмыляется, смотрит на Кристину. Глаза у него странные, горят азартом. Он увлечен, взбудоражен и возбужден всем тем, о чем ведет речь.

– Знаешь, что здесь написано? О людях без имен, лишь с номерами, о том, что душа – это так, пережитки старины, о том, что все должно быть подчинено общему благу, труд ради всей страны. Каждый – винтик в системе большого механизма. Герои носят одинаковую одежду и живут в одинаковых квартирах. Все обезличено. Обезличенный мир. Ничего не напоминает?

– Уилл…

– Фракция превыше крови. Пять фракций, за рамки которых никто не может выйти. Если ты выбрал какую-либо фракцию, то живешь лишь по ее законам, отворачиваешься от родных. Фракция ведь превыше крови. А одежда? Почему нам нельзя выбирать в чем ходить, смешивать цвета? Какая разница?

– Уилл!

– Нет, стой, а Мэттьюс? Не она ли говорит о том, что каждая фракция строго выполняет собственную функцию и трудится на благо города? Она. Почитай, – и кидает книгу на колени девушке. – Но так, чтобы никто не видел. Боюсь, нашим лидерам такое чтиво не понравится. Да и думаю, что Бесстрашные читать не должны. Это привилегия Эрудитов.

Она помнила его таким. Горячечным, умным, практически идеалистом. Из его уст звучало много правдивых до боли слов. Он часто говорил крученые фразы и улыбался. Он много знал. Такого Уилла Кристина знала. Он дал ей понимание многого, что творится в Чикаго. Пусть она и не хотела этого осознавать. Боялась принять и понять, боялась собственного бессилия. Но сейчас, эта революция, война, которая, кажется, вступила в свои полные права – Кристина бояться перестала. Она благодарна Уиллу за многое. За знания, за добрые слова, за острый ум. Единственное – от нее все ускользает причина: когда он стал тем, кем он стал? Ядовитым человеком с темными глазами, порченым, гнилым. Тот парень, который рассказывал ей о романе «Мы» из какого-то мифического Советского Союза, тот парень, который указал на брешь в системе фракций, не был тем человеком, который хладнокровно приказал изнасиловать ее. То ли она была сама так слепа – просто не замечала, отказывалась видеть и верить, то ли действительно что-то изменилось. Кристина знает, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Сейчас все решится. Раз и навсегда.

– Скоро же будет дождь.

Кристина оборачивается. У входа на крышу, у самой двери, застыл Уилл. Руки засунуты в карманы черных штанов, ветер треплет его волосы. Девушка поворачивает голову и снова смотрит на город.

– Знаю. Я люблю дождь.

– Ты же замерзнешь, – говорит юноша и садится рядом, чуть приподнимая ворот куртки и вжимая голову в плечи.

– Это ты мерзнешь, – улыбается Кристина и по-дружески толкает его в плечо.

Она хорошо помнит тот день. Потому что в тот день ее друг Уилл попытался ее поцеловать. Дождь действительно пошел. Грузные капли забили по крыше и ее парапету, пропитали волосы Кристины, намочили ее одежду, а девушка задрала голову, ловя воду лицом. Уилл смеялся. Сидел рядом, тряс волосами и улыбался. А потом просто притянул ее к себе и прикоснулся своим ртом к девичьим губам. Кристина тогда его оттолкнула. Резко и спешно. Соскочила с парапета на черный камень крыши. Об этом поцелуе никто из них потом и не вспоминал.

Может все началось тогда? Может она сама взрастила ненависть к себе? Может она что-то сделала неправильно? Не заметила, не уловила, не поняла. Кристина готова задавать себе эти вопросы раз за разом, потому что ей дико тяжело, так сложно поверить в то, что ее друг способен на всю ту мерзость, которая произошла с ней. Ей нужна причина. Даже самая банальная сойдет. Но он часто улыбался ей, хлопал по плечу, говорил о своих родителях и сестре Каре. Он был нормальным. Как так выходит, что люди вроде Питера Хэйеса снимают маски, обнажая свою человечность, а люди вроде Уилла становятся монстрами? Кристина отказывается это понимать. Все еще глупо верит, все еще чего-то ждет, все еще надеется. Идиотка.

– Уилл, давай поговорим, – просит она, сжимая в руке нож. И смотрит на него, в самые глаза. Темные, лишенные того тепла, которое она всегда видела в его зрачках.

– Зачем? – интересуется он, и пальцы его нервно подрагивают. Он опускает взгляд то на камень под ногами, то смотрит куда-то за спину девушки, там, где образовалась огромная дыра, то обращает внимание на стены. Он какой-то дерганый. Странный. Как психопат с диагнозом маниакально-депрессивного синдрома. Но Уилл никогда таким не был. Никогда. Светлый человек, ее друг.

Да очнись же ты! Тебя изнасиловали по его приказу!

Кристина лишь мотает головой. Есть причина. Правда же, она есть? Она должна быть. Просто обязана. Всенепременно. Лишь так. И вдох, и выдох. У Кристины трясутся руки. Больше, чем у Уилла. И тогда девушка осознает.

Она верит, но боится.

Боится его, всего того, что он может сделать. Воспоминания о саднящей боли, о крови, о собственных криках, о слезной мольбе встают в памяти так яро. И синяки на руках, и шипящий голос, и угроза. Все это живо, все так явственно.

– Уилл…

– Я пришел тебя убить, – сообщает он и улыбается.

Улыбка такая, что Кристина вздрагивает. У нее немеют конечности от шока и ужаса. Этот человек – не Уилл. Этот человек холодно улыбается, нервно облизывает губы и делает шаг вперед. Девушка не придумывает ничего иного, кроме как разговорить его, потянуть время, чтобы… Что? Кто-то пришел на помощь? Ерунда. Кругом каменная крошка, слышатся людские крики и звуки выстрелов, кругом кровь. Война. Страшное слово. Кристина бы и подумать не могла, что станет ее частью, что будет вынуждена убивать, что ее научат стрелять, что целью для нее станут рьяные удары. Она хотела быть солдатом, а, кажется, превращается в машину. И ей надо научиться защищать себя самой.

– Уилл, зачем ты это делаешь? Объясни мне.

Он куцо поджимает губы, давит тяжелый вздох и чуть ведет подбородком, так, как это делают детские куклы в фильмах ужасов. У Кристины в глотке застревает воздух. Кажется, ее ситуация плачевна. Она знает, что за спиной – огромный провал, а на его дне острые железные шпили, на которых когда-то держался каркас этого здания. Знает, что из оружия у нее всего лишь нож. А перед ней человек, который хочет ее убить.

– А разве нужна причина? – наконец, отзывается он. – Ты – мелкая сучка. Мне будет приятно тебя удавить.

– Мэттьюс! – находится Кристина. – Почему ты с ней?

Страх. Ей необходимо справиться со страхом перед этим человеком. Она должна прекратить его бояться, иначе ее парализует, иначе разум заволокут чумные картины. Девушка всячески гонит образы своего прошлого, не позволяет лезть им в голову. Это как болезненные иглы, зудящие и навязчивые. Страх не должен быть выше желания жить.

Ты такая слабая.

Этот насмешливый, кривой голос звучит в ее голове. Едва прокуренный, хриплый. От этого голоса вибрирует воздух. Эрик бы насмехался и глумился, узнай, что она робеет перед каким-то хиленьким пареньком, не пользуется своей юркостью и меткостью. Уилл ведь псих, а она все отрицает это, ищет причину его безумия. Она, конечно, есть. Только вот Кристина определенно ее не узнает. Уилл ей не скажет. Узнать иначе не дано. Да и к чему?

Уилл – психически нездоровый человек. И этот человек хочет ее убить.

– Что? – переспрашивает он и зачем-то трясет головой, его подбородок ведет куда-то в сторону, а глаза блестят, странным, сальным блеском. Кристина лишь покрепче перехватывает нож, все еще боясь выставить его перед собой – она ведь может спровоцировать своего собеседника. Жестокая игра, однако.

– Почему ты с предателями?

– Я сам по себе, – тянет Уилл. – Не с вами, не с предателями. У меня одна цель. Ты.

У Кристины выходит весь воздух из легких. Мгновение, всего лишь крошечное мгновение, и юноша бросается на нее. Ее сбивает с ног тут же. Нож отлетает в сторону. Чужие пальцы смыкаются на ее горле. Холодные, ледяные, высасывающие жизнь по капле. Сначала она давит на лицо Уилла руками, тянется к его глазам, почти касается, желая со всей силы надавить, оставить глазницы пустыми. Ногти у нее острые. Лишь бы хватило силы, воздуха в горле. Но хватка на шее стальная. Кристина чувствует, как слабеет, как у нее сводит мышцы от нужды в кислороде. Она начинает бить по твердым мужским рукам невпопад, желая, чтобы это давление прекратилось. Лицо становится красным, распухшим. Девушка хрипит, бьет ногами по земле, дергается, словно в припадке эпилепсии. Но не может ничего сделать.

Не страх ее главный враг. Даже не собственные ранения, которые все еще отзываются в ее теле. Не сломанная кость в ноге, которая давно срослась, пусть иногда и напоминает о себе тянущим чувством. Не плохая координация, которая не позволяет ей стрелять так, как она умела раньше, четко и верно. А природа. Она такая смешная, забавная, сделала мужчин сильнее женщин.

У Кристины перед глазами все плывет. Ей остро требуется воздух. Дышать. Дышать. Дышать. И жить. Она отчаянно хочет жить. И это желание столь велико, что откуда-то берутся силы. Она с такой яростью ногтями впивается в запястья Уилла, что тот кричит. Бежит кровь, смачивая его ладони. Хватка слабеет, Кристина набирает в грудь воздуха и резко тянется к глазам противника острыми ногтями. Выцарапать, выдавить. Тот парень, которого она когда-то знала, исчез, словно его и не существовало никогда, словно он был призраком, миражом. Может и сам Уилл не знал, на что способен его разум, каким извращенным и болезненным он может быть. Люди – загадочные существа. Девушка давно это поняла.

Не дурак. Так дергает головой, что ее ноготь всего лишь оставляет красный росчерк на его щеке. Сученыш. Хуже мертвого Питера Хэйеса. Хуже Эрика. Даже хуже Мэттьюс. Он хуже всех. Он хочет ее убить. Выбор простой. Значит, она должна его убить. Только эта мысль формируется в сознании Кристины, как чужие руки снова смыкаются на ее горле. Воздух застревает в глотке. Девушка беспомощно раскрывает рот. Пальцы впиваются в ее шею, вот-вот поломают и порвут сосуды, искрошат позвонки.

Так, значит, вот как она умрет? Раз и все. Нет жизни.

Давление уходит с горла неожиданно. Кристина переворачивается на живот и заходится страшным кашлем. Она чувствует, как вздуваются вены на шее, как у нее трясутся руки. Она все кашляет и кашляет, словно хочет выблевать собственные легкие. Встает на четвереньки, коленями и ладонями упираясь в острые камни и откуда-то взявшееся битое стекло. Ей не хватает сил продохнуть, будто невидимая удавка все еще стягивает ее шею. Она подносит дрожащие пальцы к горлу, проводит по нему, ощущая, как горит кожа. На глазах наворачиваются слезы от физической боли. Но девушка сцепляет зубы и поворачивает голову, чтобы онеметь.

Эрик.

Вот так вот просто. Эрик и все. Ей почему-то хочется истерично рассмеяться. Эрик – ее спаситель. Это становится уже какой-то привычкой. Но Кристина ловит себя на том, что она рада, что это он. Не Четыре, не Юрай, не кто-то другой, а именно он. Меньше вопросов. В этом ее счастье. Кристина садится, все еще не в состоянии встать. Мир перед глазами плывет, вращается со страшной скоростью. Она хрипит и с глухим свистом втягивает воздух ртом. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Стоит учиться дышать заново. И так больно, черт возьми. Словно сталью по горлу. Она хмурится, фокусирует взгляд, смотря на две мужские фигуры перед собой.

Эрик скинул с Кристины мальчишку как мешок картошки, заставил человеческое тело пропахать по раздробленному автоматными очередями и каменными осколками полу несколько метров. Уилл лишь кривится. А Эрик зол. Этот недоносок, эта паскуда харкает кровью и еще смеет на него смотреть. Удар ботинка оставляет на лице Уилла цветущую отметину и лишает нескольких зубов. Эрик не церемонится. Он даже не дает Уиллу встать. Просто хватает его за волосы, оттягивает голову и наклоняется к нему.

– Знаешь, что я сделал с Эдвардом?

Тот молчит. Лишь кровь булькает у него во рту.

– Что, зубки сломал? – тогда Эрик разворачивает парня к себе, хватает его за подбородок так, что у того хрустит кость в челюсти. – Так знаешь? – тихо рычит Эрик. – Я выколол ему глаза. Вот этим самым ножом, – и в его свободной руке блестит лезвие. – Знаешь, почему я это сделал? – и встряхивает человеческое тело словно грушу. Уилл лишь безвольно повисает. Челюсть сломана, зубы выбиты, одна рука перестала действовать, стоило Эрику со своей одуряющей силой приложить его об пол. – Я сделал это ради вон той девчонки, – говорит он и показывает на Кристину рукой, сидящей так тихо, смотрящей во все глаза на то, что происходит, и хрипящей. – Как думаешь, что я сделаю с человеком, который пытался ее убить?

Улыбается Эрик страшно. Оскал. Он и сам не понимает, что его так взбесило, когда он увидел распростертое на полу знакомое тело и эту мразь над ней. Эрик смутно осознает, что она могла умереть, что она действительно, в сущности, умирала. Его ест такая ярость. Уже знакомое чувство бьется в груди. Ядовитое, гадкое, обдающее таким жаром, что черти, улюлюкая, пляшут в глазах. Макс часто называл его страшным человеком, слишком лютым и опасным. Но настолько страшным, как сейчас, Эрик никогда себя не чувствовал. Это гольные инстинкты, желание переломать каждую кость в теле сученыша. Слепо, яро, до кровавого месива и измятого скелета. Эрику кажется, что он вполне способен сломать хребет ублюдку голыми руками.

– У нас мало времени, так что выбор у меня небогатый. Я убью тебя, тварь. Но для начала отрежу твой маленький стручок. Девка из-за тебя пострадала, – он отпускает челюсть Уилла, и та безвольно повисает, словно кости плавают в крови и мясе. Что ж, действительно сломал. – Прощаешься? – удар у него четкий и меткий. Уилл мычит, не способный издавать любой другой звук. Его мычание похоже на стон, хотя, наверное, должен быть крик. Джинсовая материя в паховой области тут же становится мокрой и липкой от крови. Сученыш визжит. Эрику на мгновение кажется, что он слышит сзади себя шипящий вскрик. Девчонка. Дура. – Нравится? – интересуется он у парня, тот снова лишь мычит. – Что, что? Не слышу, – и вращает рукоять ножа. Уилл пытается дернуться, но Эрик держит его крепко. Вытаскивает он нож с хлюпающим звуком. – Кажется, ты обоссался, – и дергает юношу за голову. Тот уже давно ведет себя как безвольная кукла, то ли от болевого шока, то ли от неспособности нормально двигаться, то ли от еще черт знает чего. – Смотри на нее, – Эрик оттягивает голову Уилла, приставляя к его горлу нож, весь измазанный в крови. – По твоей указке ее изнасиловали. А сейчас ты ее чуть не убил. Нож у твоего горла из-за нее, и из-за нее ты захлебнешься собственной кровью, – Эрик надавливает на натянутую кожу, готовый лишить Уилла жизни.

– Не надо, – хрипло, глухо, но мужчина слышит. Поднимает глаза на девушку.

– Ты ебанулась? Он чуть не убил тебя!

Кристина лишь мотает головой.

– Не за него прошу, – выдает она слабо, не в силах нормально говорить. – За тебя. Не будь монстром. Ты уже изувечил его.

Эрик теряет дар речи. Тупо смотрит на девушку несколько секунд и не может понять. Ее слова для него дики и несуразны, почти абсурдны.

– Пожалуйста, – просит она и смотрит прямо на его лицо. Девчонка снова выглядит разбитой. Ее шея красная, уже отчетливо проступают синие следы чужих пальцев. У нее трясутся руки. Он видит это даже отсюда. – Пожалуйста, – слабо повторяет она и заходится очередным приступом кашля.

Эрик молчит. Его фаланги скользят по ручке ножа, испачканные в чужой вязкой крови.

– Тебе повезло, – шипит он Уиллу на ухо и бросает мальчишку на пол. Тот бьется головой, падая, словно мешок с костями, кровью и внутренними органами.

Эрик вытирает острую сталь о собственную штанину и делает шаг к Кристине, еще не совсем понимая, что он будет делать с девчонкой. Ей нужна помощь, это точно. А он, видимо, гребаная мать Тереза. Спасать ее шкуру уже входит в привычку. И самое дикое в этом то, что его это ни капли не настораживает.

– Сзади, – хрипит Кристина, и Эрик моментом оборачивается, чтобы получить удар по лицу.

У него смещается нос. Мать вашу, какого хера этот ублюдок еще может стоять? Эрик сплевывает кровь, замечая в мелькнувшей руке Уилла осколок камня. Острый. Таким и убить можно. Чтобы он еще раз кого-то оставил живым. Мразям – могила. И только так. Дура с херовыми чувствами виновата. Уилл наносит еще один удар, Эрик уворачивается. Он бьет по ребрам согнутым локтем. Изо рта юноши капает кровь. Эрик скалится. Уилл отступает шаг за шагом, царапаясь словно котенок. Слабый, никчемный, но все еще готовый драться. Это могло бы восхищать, если бы Эрику не хотелось так удавить эту паскуду. Все просто. За Кристину. Можно повторить это херову тучу раз. За Кристину. За Кристину. За Кристину. Вот такая вот правда.

За Кристину.

Еще один удар. Девчонка где-то на заднем фоне снова что-то говорит.

Иди к черту, девочка. Я его добью. И плевать на твою гребаную заботу.

Она точно вскрикивает. И Эрик все же оборачивается. Сидит, приложив обе ладони ко рту, и смотрит такими огромными глазищами. Что, вашу мать, такое? И тут это происходит. Словно в замедленной съемке мужчина поворачивает голову. Паренек перед ним странно машет рабочей рукой, пока вторая безвольно болтается – сломанная. Уилл будто балансирует на грани. Эрик опускает взгляд ниже. И тогда все понимает. Огромный провал в полу, образованный рухнувшим потолком – Уилл и Эрик стоят на его самом краю. И мужчине можно сделать такой простой выбор. Либо протянуть юноше руку, либо толкнуть его. Эрик ничего не делает. Просто смотрит. И тело бывшего Эрудита ныряет в темноту. Женский вскрик снова тревожит слух, но мужчина не обращает внимания. Он с удивительным безразличием наблюдает, как тело паренька летит вниз, натыкается на железный штырь, как тот прошивает грудь, да Уилл так и застывает. Очередной труп войны.

– Он мертв? – тихо спрашивает Кристина, когда Эрик ровняется с ней.

– Хочешь посмотреть? – говорит он и вытирает руку о собственную штанину.

Она мотает головой, закусывает губу и тонко всхлипывает.

– Не плачь, дура ты этакая, – из уст Эрика это звучит почти ласково. – Неужели жалеешь его? Правда что ли? – он фыркает. – Твоей святости хватит на всех грешных. Может даже мои грехи замолишь.

А Кристине дико. Она не может понять, откуда такие эмоции. То ли от шока, то ли от боли, то ли от смерти, то ли от крови. Она размазывает слезы по лицу, а Эрик бесцеремонно дергает ее за руку, поднимая с пола.

– Сама иди, – говорит он и хлопает себя по карманам куртки, ища сигареты и зажигалку.

– Я не жалею, – хрипит она. – Он заслужил.

Эрик поворачивается с просунутой сигаретой меж зубов. Окидывает ее беглым взглядом. Глаза его на мгновение стынут на ее шее. Он отчего-то хмыкает, а потом снова разворачивается к ней спиной.

– Идем.

И она идет, даже не оборачиваясь, не желая взглянуть на труп человека, которого считала другом.

Бесстрашие окончательно изменило Кристину.

========== Глава 28 ==========

Бутылка почти пустая, плещется что-то на донышке, слабо. Жидкость трет стекло. Алкоголь дорогой. Какой-то виски. В гортани – горечь, на языке – прелый вкус. Кристина все вертит в руках бутылку и хмуро смотрит по сторонам. Шея продолжает гореть. Но это, скорее, всего лишь фантом, слабый призрак и отголосок далекой боли. Время от времени девушка трогает свое горло, давит. Приходят колкие ощущения. И тогда Кристина снова делает глоток, морщится, трясет головой. Отвратительно. Но так легче.

Наверное, напиться было не лучшей идеей. Но ее трясет, колотит, лихорадит. Чужие пальцы незримо сжимаются на ее шее, и Кристина заходится страшным кашлем. Сгибается пополам, трет глаза, вызывая зуд, раздражение и красноту. Она закусывает губу. Шла тогда за Эриком, пока они не выбрались из завалов. Потом мужчина куда-то исчез, сунул сигарету себе за ухо и растворился среди пыли и обломков. А она осталась одна. И решила скоротать время в компании бутылки.

Кристина видит Трис и Юрая. Они бегают по разрушенному помещению, о чем-то переговариваются. Кто-то выгребает трупы из-под завалов. Много кого предстоит хоронить. Кристина видит Эвелин Джонсон и Тобиаса Итона. Мать и сын снова спорят. Четыре хмурит брови, а эта невысокая, но такая колкая женщина яростно что-то ему доказывает. Она замечает и Шону, и несколько афракционеров, имен которых она запомнить не потрудилась. К черту. Она не собирается торчать здесь всю жизнь, чтобы знать всех поименно. Кристина не видит Тори Ву, и это ее почему-то нервирует. И еще одно.

Кристина старается не думать об Эрике.

Между ними слишком… просто слишком. Эмоций, обещаний, долгов. Ей кажется, что она заляпалась по самое горло, прожгла себе кожу раскаленным железом, стала насквозь черной, как все те эмоции, которые рождаются в ее душе. Это страшно. Она делает еще один глоток, забитая между двумя наклоненными стенами, в самом дальнем углу, так, что чужие глаза ее точно не увидят. Плохо, конечно, что она отлынивает от работы, не помогает переносить трупы и лечить раненых, не помогает принять важное решение, что делать дальше. Ей бы с самой собой разобраться. Да и отметины на шее объяснять не хочется. Кристина думает о том, что надо будет найти шарф, который скроет синяки и кровоподтеки.

Очередным глотком она вливает к себе в горло жидкость до конца. Виски ударяет по вкусовым рецепторам горечью и отравой. Девушка лишь морщится, высовывая язык, и ставит бутылку на пол с зычным звуком. Она прячет лицо в собственных ладонях, зарывается пальцами в волосы, давит на корни. Отвратительное состояние. Такое болезненное, глухое, безвольное. Будто у нее руки опустились, будто она ничего не может сделать. Да так и есть. Слабая девчонка. Что бы с ней было, если бы не Эрик?

А, Кристина, что бы с тобой было? Знаешь же, правда? Сдохла бы ты.

Кристина шмыгает носом. Столько смертей вокруг, столько крови и боли, столько диких поступков. Она вспоминает Питера и Уилла. От их смертей тошнее всего. Одно дело – безымянные лица, искаженные гримасами предсмертной агонии, с искривленными конечностями, придавленными камнями или разорванными градом пуль. Другое дело – люди, которых ты знаешь, их стеклянные глаза и бескровные приоткрытые рты. Это страшно. Это так страшно. Ей всего семнадцать, а жизнь так быстро заставляет взрослеть. И неизвестность.

Если бы не Эрик…

Мысль запинается, замирает. Почему, в сущности, он ей помогает? В чем причина такой самоотверженности? Он ведь делает это. Грубо. На свой вульгарный, невыносимый манер, так, что хочется закатить глаза к потолку и ответить ему матерно и не менее грубо. Кристина никогда не любила агрессию, говорила вежливо, а теперь научилась гнуть маты и отвечать ударом острой ладони на удар. Она попала в Бесстрашие. Солдаты? Чушь. Убийцы, монстры. Хотя, говорят, эта фракция не всегда была такой. Кристина же хотела быть свободной, но даже свобода в этом мире сплошная фикция.

Страх. Ярость. Грань жалости. Безысходность. И благодарность. Последняя эмоция такая странная, такая теплая и непривычная по сравнению со всем тем, что она испытывает. В груди клубится, ударяет о стенки и мышцы. Благодарность. Мир может быть продажен, скуп и сух, может быть так циничен, что смерть друзей, их моральное уродство воспринимаешь как должное, но мир так парадоксален. И там, где есть смерть, есть и жизнь. И свет проклинивается, пробивается сквозь тучи. Благодарность.

Кристина испытывает к Эрику благодарность. Такую яркую, такую огромную. Это чувство слишком велико, чтобы держать его в себе.

Когда девушка встает на ноги, она понимает, что выпила слишком много. Кристину пошатывает. Ну и черт с ним. Ей давно не было так паршиво. Это дико, когда тебя пытается убить парень, которого ты называла своим другом. Смыкает пальцы на твоем горле. Кристина всхлипывает, вытирает щеки ладонями. Ее душат слезы. И в голову приходит лишь одна ясная мысль.

Она хочет к Эрику.

Не важно, где он и что делает, не важно, что может смерить холодным взглядом безразличных глаз, послать матерным словом, даже ударить. Она просто хочет к нему. С ним… спокойно, что ли. Он спасал ее, помогал ей. Ее тянет к нему. По-дурацки все выходит, не так, как надо, не так, как должно быть. Кристина хочет видеть не Трис, свою лучшую подругу, не Юрая, юношу, которому она так сильно нравится и который сам у нее вызывает лишь теплые чувства и симпатию. Нет. Она хочет видеть циничного и холодного человека, острого, словно бритва, ядовитого, как змеи в террариуме. Ей с ним не страшно.

Почему мне с тобой не страшно, а, Эрик?

Кристине кажется, что она жила в пластилиновом мире. Она не знала, что такое война. И теперь понимает, что и не хотела бы знать. Страшно. Страшно. Страшно. Словно мантра, заклинание, стылый шепот губ. С ней по-прежнему ее нож. Ногой девушка случайно пинает бутылку, и та с глухим стуком падает на пол. По стеклу бежит трещина. Похоже на ее жизнь.

Кристина идет медленно, цепляется ногами за валяющиеся камни. Уже стемнело. Кое-где горят огни. То ли работает электричество, то ли природное пламя. Словно отбросило в каменный век. Девушка хочет фыркнуть, но понимает, что слишком напилась. Тело плохо слушается, хотя мысли, на удивление, остаются достаточно ясными. Кристина вертит головой. Она понятия не имеет, где Эрик, что она скажет ему, когда его найдет. Слушай, я тут это, хочу с тобой побыть, ты не против? Да он вскинет брови и тут же пошлет ее. И правильно сделает. Свет еще таких дур не видывал. Это все стресс, эмоции, боль и страх. Но взять себя в руки у Кристины не получается. Она просто знает, что ей нужно к нему. И точка.

Девушка решает начать с банального – искать Эрика на этаже, который отведен под правящую верхушку афракционеров. Следовательно, именно там была его комната, именно там она видела его и Тори, тогда, когда… Кристина запинается и мотает головой. Вот об этом еще думать не хватало. Но темные точки глаз вытатуированного ящера на мужской спине светятся в ее памяти опасными огнями. Лютость какая-то. Девушка снова трясет головой. Хватит. Она хочет поговорить. Да, поговорить. Найти хоть какие-то ориентиры в этой неопределенности.

Здание разрушено сильно. Пострадала его правая часть, снесло общую спальню и запасы продуктов. Что с этим делать – забота Эвелин Джонсон. До оружейной враг не добрался. В целости осталась и комната самой Джонсон, так называемый штаб, где проходили все собрания лидеров. Значит, комната Эрика тоже должна была сохранить свой прежний вид. Кристина огибает большой валун и берется за перила лестницы. Алкоголь в крови нещадно ослабевает ее тело, нагоняет сон, но девушка борется с этим чувством. Упрямо и уперто. Она поднимается по ступеням, запинается время от времени. Ей даже становится смешно. Она хмыкает, фыркает и понимает, что пить ей так больше нельзя. Зато вдруг перестало быть так одуряюще страшно. Какие-то солдатики с автоматами наперевес, кровушка под ногами. Кажется, у Кристины начинается истерика. Вдох. Выдох. Она останавливается на мгновение, чтобы взять себя в руки, и преодолевает последние ступеньки.