Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Конечно, Кристина раскрывает свои глаза, когда он наваливается на нее всем телом. Соски к соскам, рот ко рту, плоть к плоти. Эрик ничего не спрашивает, просто заталкивает язык к ней в рот, не дает даже ничего толком сообразить и растягивает ее членом. Плоть проталкивается медленно, для девчонки, кажется, болезненно. Мужчина двигает бедрами и загоняет член до самого конца. Кристина вздрагивает. Он оставляет ее губы, поднимает голову, смотрит на ее лицо, рукой с огрубевшими пальцами ведет по ее телу, подхватывает под бедро, чуть приподнимается и совершает первое поступательное движение. Лицо девчонки искажается. Больно же. Больно.

А она все осознать пытается. Мужчина в ней. В ней. По ее желанию, без насилия. Странное чувство: сначала тебя тянет что-то совершенно инородное, а потом становится цельно. Кристина палец закусывает. Больно еще. Все Эдвард. Скотина эта. А Эрик толкается, сжимает ее бедро своими пальцами и двигается. Внутри нее все вибрирует, обхватывает пульсирующую плоть и не отпускает. Эрик двигает бедрами резче. Специально.

– Ну скажи, – ухмыляется он. И как еще наглости и сил хватает? – Или так и будешь терпеть?

Сукин сын.

– Ближе… – шепчет она… – больно…

– Какая послушная девочка, – у него хриплый смех, глубокий, им вибрирует воздух.

Эрик наваливается на нее, давит своим телом, упирается одной рукой в матрац, локтем в простынь, другую все не убирает с женского бедра. Он смотрит Кристине в глаза. То ли ее дразнит, то ли себя проверяет. Он начинает двигаться яро, следя за каждым изменением ее черт, за каждой реакцией на движения члена внутри. Вот она приоткрывает губы, вот чуть глаза закатывает, вот шею едва вытягивает. Эрик рычит, Эрик хрипит, Эрик толкается. Мир суживается до поступательных движений, до шлепков кожи. И влага. Смазка ее тела, пот, сбитое дыхание. Эрик зарывается носом в ее шею, шепчет что-то нечленораздельное, кусает ее плечо. Кристина стонет, бормочет, хнычет, почему-то боится поднять руки и прикоснуться к мужчине, обвить ладонями его шею. Эрик давно забыл о девушке под собой. Он просто движется, просто загоняет член в тугую глубину, просто хватает ртом воздух. Еще чуть-чуть и кончит, и мир взорвется искрами. Кристина вдруг вскрикивает особенно громко. То ли больно, то ли сладко. И мужчина вспоминает о распластанной по постели девчонке. Хрупкой и тонкой, напуганной, почти доломанной. Его костяшки по ее лицу, и глаза в глаза, он прижимается ртом к ее рту, тянет нитку слюны, дыхание друг в друга. Она вдруг с такой силой гнется, напрягает шею, обрисовывает каждую ключицу. Девочка кончает, бьется в конвульсиях. Мягкая и теплая под ним.

– Потерпи еще немного, – шепчет Эрик ей на ухо.

Внизу все горит. Напряжение такое, что, кажется, будто вот-вот мышцы лопнут, кожей обтянутые. И туго, и узко, и глубоко, и сладко. Да, держи меня там, внутри, сжимай, не отпускай, просто не отпускай. Кристина вскрикивает, когда он валится на нее всем телом. Загнанный, тяжело дышащий. Его дыхание тревожит ее шею. Кристина облизывает губы, осознавая, что пальцы дрожат.

Вот и все. Финал ее дурной истории. Пути назад нет. Эрик получил свое.

========== Глава 39 ==========

Тишина кажется плотной и массивной, словно заполоняет собой все пространство. Кристина лежит на спине, не шевелится, лишь смотрит в потолок, практически не моргая. Пальцы ее левой руки чуть дрожат. Это – всего лишь остаточное явление после всего, что было, так, легкий тремор, вибрация конечностей. У Кристины пересохло горло. Она облизывает губы, пытается скопить во рту слюну и сглотнуть. Глотку, словно песком засыпает. Девушке хочется кашлять, но она сдерживает свой позыв. Лишь грудь вздрагивает. Мужчина, лежащий рядом, косит на нее глаза. Кристина же боится смотреть в его сторону.

Наверное, это глупо. После всего, что было, так точно глупо. Она чувствует шевеление справа от себя. Матрац скулит, пружины сжимаются, Эрик садится. Смотреть на его спину не так боязно, и девушка аккуратно, будто невзначай косит на мужчину глаза. Он наклоняется куда-то вниз, вытягивает руку, а она завороженно наблюдает, как перекатываются мышцы под кожей, ловит взглядом движения лопаток на спине, то, как изгибается впалая линия позвоночника. У Эрика белая кожа с множеством черных пятен – татуировок. Кристина смотрит на ящера. Голова его примостилась на плече, все тело змеится по спине. Большой, черный, дегтярный дракон с цветными глазами внушает ужас. Еще девушка замечает татуировки на руках: антрацитовые угли Бесстрашия на предплечьях, и выше, там, где массивная шея, тоже цветут фигуры татуировок. Во фракции говорили, что у Эрика все тело в картинках, но это не так. Татуировок немного, но они большие. Спина, руки да шея – вот и все рисунки.

Мужчина поворачивает к ней голову, и Кристина тут же вспыхивает – он поймал ее, занимающейся подглядыванием. Она ждет колкой шуточки или злого слова, но вместо этого Эрик просто сует в рот сигарету, найденную среди вороха одежды на полу, щелкает зажигалкой и ложится обратно. Плечом он задевает ее плечо. Кристина не отодвигается. Так они и лежат. Оба обнаженные, с остывающими телами. Девушка все думает, что надо прикрыться, но ей почему-то не хочется. Какая разница? Теперь Эрик видел все. Теперь она совершенно не знает, что будет дальше.

Дым и запах никотина заполняют помещение. Кристина двигает носом, морщится и садится. Кожа ее начинает покрываться едва видимыми мурашками. Девочка смелеет, поворачивает голову и смотрит на Эрика. В полумраке помещения – тусклый свет падает из ванной комнаты, Кристина, видимо, выключить его забыла – яркий огонек сигареты мелькает оранжевой точкой. Девушка смотрит за его движениями: вверх, вниз, и снова вверх, а потом вниз. Она чуть прокашливается, когда о сухое горло скребется дым, огонек, кажется, замирает. Глаза привыкают смотреть сверху вниз, и девушка различает очертания мужского тела. Кристина смотрит на него с интересом. На все эти литые мышцы, темные татуировки, блестящий кое-где металл. Такие враки. По фракции среди девиц ходили шепотки, мол, Эрик весь изукрашен и исколот, даже член себе проколол. Кристина давит смешок и почему-то упирается взглядом в мужской пах. В спокойном состоянии чужая плоть ее не пугает, наоборот, даже как-то интересно. Она ведь знает, что стоит ей прикоснуться, провести пальцем, как член встрепенется, а стоит сжать всей ладонью, и она почувствует жар желания. Это уже пугает. Когда он твердый, горячий, утыкается ей в промежность. Кристина прикрывает глаза.

– Ты все еще его боишься? – Эрик тушит сигарету о прикроватную тумбочку и бросает ее туда же.

Девушка открывает рот, чтобы что-то сказать, но захлопывает его. И лишь мотает головой. Наверное, она не боится. Это было бы глупо. В постели действительно может быть хорошо. Она узнала, поняла, даже приняла. Только вот почему это все Эрик? Почему не Юрай? Кристина закусывает губу, смотрит вперед. Она ведь забыла. Так погрязла в собственных эмоциях и ощущениях, что забыла. Забыла, что ее держат насильно, что она видела в лаборатории на самых нижних этажах, забыла, что убила человека, забыла, что ей надо вырваться из этого места. Забыла о Фрэнке и Алисе. Эти имена заставляют встрепенуться. Девушка катает язык меж зубов, все смотрит на стену, думает. Эрик рядом с ней не шевелится. Он лежит и рассматривает ее. Она всем позвоночником чувствует его взгляд. Он вязкий, тяжелый, громоздкий, клеймящий, но теперь от него не тянет брезгливо передергивать плечами. Кристина вновь закрывает глаза.

– Ты худая, – следует реплика из мужских уст.

Женщина в Кристине хочет оскорбиться, но девочка в ней еще не настолько смелая, чтобы перечить этому опасному человеку, который сам, добровольно открывается ей совсем с иной стороны. Она все сидит и ждет, когда он уйдет. Просто свесит ноги, оденется и выйдет, закрыв за собой дверь на крепкий замок. Но Эрик продолжает лежать, закинув одну руку за голову, смотреть на нее и ничего не говорить. Это не напрягает. И Кристина с каждой секундой удивляется все больше и больше.

– Можно спросить?

Она открывает рот несмело, говорит тихо, ерзает на простынях, трет бедра друг о друга и чувствует, как меж ними что-то перекатывается. Кристина хмыкает себе под нос и вдруг понимает – остатки засохшей спермы. Значит, не все стерла с кожи. А ведь так старалась. Девушка мнется: сунуть руку себе меж ног при Эрике и выскрести остатки его семени она не может. Он точно поймет ее не так, как следует. Поэтому она подтягивает ноги к груди и чуть поворачивает голову, ожидая ответа на свой вопрос.

– Смотря, о чем, – наконец, отзывается мужчина.

Идет на контакт. Для него это странно. Вообще странно сидеть рядом с ним обнаженной и говорить спокойно, как это делают люди. Без ядреных эмоций в голосе, без привычной ненависти. Эрик ведь не такой. У Эрика все по грани и на излом. Ему нужно гипертрофировать, ему необходимо разрушать. Видеть его спокойным, даже умиротворенным – диковинное зрелище.

– О Фрэнке, – говорит Кристина, и он косит на нее глаза. Резко так, отрывисто.

– О Фрэнке?

– Да.

Он ведь хочет, да? Хочет, чтобы она спрашивала, чтобы интересовалась, чтобы топталась своими ногами по его паскудным воспоминаниям. Иначе зачем все было это показывать? Делать ее сопричастной к преступлению многолетней давности? Зачем? Кристина уверена, что у нее есть полное право спрашивать все, что она считает нужным. Но она нервничает. Облизывает губы, тянется рукой к простыне и кутается в нее, незаметным, легким жестом убирая остатки мужской спермы со своих бедер. В физиологии так много не самых приятных нюансов. Сейчас она это понимает. И все эти восторженные дурочки из фракции кажутся Кристине глупышками. Секс – это вот это. Это кровь, это сперма между твоих ног, это пот и слюна на коже, это боль, это тянущее чувство внизу живота, саднящее и неприятное. И нет никаких дурацких лепестков роз, свечей и шелка под спиной. Есть еще слезы, стоны, сбитое дыхание и простые, незамысловатые движения, от которых гнется тело. Кристина смотрит на ладонь левой руки. Все еще потряхивает. Сжимает ее в кулак. Успокоится, пройдет. Она никогда не мечтала о сказке. Это попросту глупо. Но реальность – она какая-то странная. Слишком простая и обыденная, но вместе с тем ошеломляющая. Кристина вдруг вспоминает о том, что они не предохранялись. Да так и застывает.

– Эрик, – она так и не дожидается ответа на свой вопрос о Фрэнке, этого простого разрешения, но сейчас ее волнует иное, – я ведь могу забеременеть? – интересно, почему у предложения из ее рта вопросительная, а не утвердительная форма?

Мужчина вдруг хрипло смеется. Такой незнакомый, чужой звук оглашает помещение. Эрик так не смеется. Слишком просто и беспечно, слишком легко, почти по-молодецки. А ведь, в сущности, ему мало лет. За всей этой суровостью и жестокостью, за кровью и болью, за ядреным свистом в словах она и забыла, что мужчина старше ее не на много лет. Это просто вылетело из головы с легким хлопком. Потому что Эрик всегда был где-то там, за чертой. Холодный, опасный, жестокий, слишком беспринципный и любящий насилие – этот человек не вязался с юностью и молодостью. Кристине вдруг становится интересно, сколько же ему в действительности лет. Но спросить она боится. А Эрик все смеется. У него вздрагивает грудь и чуть изгибается массивная шея, когда он запрокидывает голову на подушку, вены проступают под кожей. Дутые, литые.

– Если ты женщина, – хриплым от смеха голосом отвечает он, – то да, ты можешь забеременеть. – И смотрит на нее странными, почти лукавыми глазами. Эрик так не смотрит.

Кристина сидит и чувствует себя полной дурой. Конечно, она понимает, что может забеременеть. И почему он смеется? Почему ему смешно? Почему, черт возьми?! Девушка сжимает губы в одну линию, вперивает свой недовольный, горящий эмоциями взгляд в мужчину и вдруг с очередным удивлением осознает, что Эрик полностью расслаблен. Здесь, с ней, в этой комнате, где все еще стоит запах сигаретного дыма и запах секса, где они отрезаны от всего мира и совершенно не знают, что там. Ночь, наверное. Он ведь вечером к ней обычно приходит, всегда лишь вечером. Мужчина похож на чеширского кота, наглого, вальяжного и самодовольного. Кристине почему-то хочется его ударить. Не ради боли. Чтобы просто сбить спесь.

– Расслабься, – кидает ей Эрик.

Девушка лишь хмурит брови.

– Ты не забеременеешь.

– Что?

Кристина вытягивает рот в форме буквы «О», сидит и смотрит на мужчину, на этого странного, едва знакомого ей человека. Она не понимает его и не уверена, что хочет понимать. Это как-то слишком. Все слишком.

– Я добавлял тебе в еду одну из сывороток Эрудиции. Ей все женщины во фракции пользуются, если не хотят разжиться большим животом.

Она молчит. Долго. Выразительно. А потом быстрой, стремительной тенью кидается к нему. Шипит, как дикая кошка, путается в простыне, обнимающей ее тело, словно саван. Не проходит и пары секунд, как Кристина, разгоряченная, злая, тяжело дышащая, с горящими глазами, лежит под Эриком. Его пальцы крепко сдавливают ее запястья, колено давит на ее промежность, не дает возможности свести ноги или ударить в пах. Она все еще дергается под ним, такая ненавидящая, пышущая ядовитыми эмоциями. Эрик лишь скалится. Ему нравится. Этому сукину сыну нравится. Нет! Вы только посмотрите!

– Ублюдок!

– Хотела бы залететь?

– Ты ради этого меня сюда притащил! Ради этого!

– А ты удивлена?

– Ненавижу!

– Ненавидь. Мне это нравится.

Кристина скапливает слюну во рту, мало совсем, но хватает, чтобы плюнуть ему в самые глаза, заставить его материться сквозь зубы и выпустить ее. А ей хватает сил и времени вывернуться из-под его крепкого, тренированного тела и отползти в сторону. Злую, раздраженную. Эрик лишь вытирает лицо от ее слюны и улыбается. Снова улыбается! А Кристина с удивлением осознает, что злится на него не так, как раньше. Слишком по-женски, слишком несерьезно. Ей стоит благодарить Эрика. Он позаботился, он знал. Знал. Кристина закрывает глаза. Это было неизбежно, и глупо притворяться. Зачем тащить ее сюда? Зачем? Ради похоти, конечно! Только девушка знает, что это полуправда. Похоть взяла свое, разнузданно и жарко. Похоть все еще бьется в ее лоне, просит и трепещет. Только вот дело не в похоти. Какая ирония. Кристина даже думать боится. Она всего лишь поправляет простынь да смотрит на Эрика.

– Ты невыносимый сукин сын.

– Спасибо за комплимент, – салютует он.

Да когда, когда он стал таким? Таким простым, таким доступным, таким знакомым и одновременно совершенно неузнаваемым. Кристина путается. Вдыхает воздух и падает на кровать. Они лежат в безмолвии долго. Девушка пытается считать секунды, но сбивается, едва подходя к первой сотне. Надо бы спать, но грузное мужское тело рядом с ней держит ее в напряжении. Она абсолютно не знает, как себя вести с этим новым, незнакомым Эриком. Можно ей хотя бы руки его коснуться? Или задать какой-то вопрос? Может, стоит попытаться?

– Эрик?

Тишина. Но не давящая и не мрачная. Не та самая, которая постоянно преследовала ее в его обществе. Та тишина будто стремилась пожрать и ничего после себя не оставить, та тишина забивалась в поры на коже и выедала внутренности. Та тишина была убийцей. Эта же обволакивает чем-то незнакомым и мягким. Кристина елозит на постели, решается продолжить.

– Может, все-таки расскажешь о Фрэнке?

Кристина натягивает одеяло до самого подбородка, смотрит в такой знакомый, изученный вдоль и поперек потолок, в ровные линии углов. Эрик рядом с ней не шевелится. Девушка ждет и, когда почти теряет надежду услышать чужой голос, мужчина все же отвечает.

– Что ты хочешь знать?

Она даже голову поворачивает, стремясь уловить этот момент доверия. И замечает нахмуренное выражение лица, сведенные брови. Эрик все тот же. Странная минута веселья и расслабленности растворилась, словно ее и не было никогда. Демоны все при нем. И злость, и ярость, и боль, и ненависть. Кристина уверена, что теперь он не дал бы ей плевать себе в лицо. За этот поступок он бы сломал ей шею. В этом весь Эрик. Но даже такого его девушка перестает бояться. Ненормальная она. Всегда такой была. Просто не знала об этом.

– Расскажи, что случилось после, – просит она, особо не надеясь на взаимный долгий рассказ. Хотя бы пару слов.

Эрик молчит несколько минут. По крайней мере, ей, с видоизмененным чувством времени от нехватки простого циферблата часов, думается именно так. Когда мужчина начинает говорить, его голос кажется наждачной бумагой, острой, хорошо заточенной, режущей верно и ладно. Он рассказывает о том, что Фрэнк продолжал его воспитывать. Не бил. Но женщин, которых приводил время от времени, поколачивал. На глазах у Эрика. У Эрика-ребенка, у Эрика-подростка. Говорит о том, что привык к крови давно, она прочно вошла в его жизнь с самого детства. Рассказывает, что его дяде удавалось хранить безупречную репутацию уважаемого ученого. А потом Эрик перешел в Бесстрашие, вернулся домой. Мужчина отчего-то говорит это ироничным тоном. И добавляет, что через пару месяцев из газет узнал о том, что Фрэнка арестовали. Причиной ареста была спекуляция бумагами. Это было смешно. Его посадили за то, что он подделывал документы и клал часть государственных денег себе в карман. Эрик помнит, что они действительно всегда жили хорошо. Всплыло ли то зверское убийство? В газетах ни о чем таком не писали, но Макс, всю жизнь покровительствующий Эрику, как-то намекал, что грязь с рук Фрэнка не сойдет долго. Мужчина замолкает, смотрит в потолок, а потом добавляет, что не знает, жив ли сейчас его дядя или сдох.

Кристина впитывает информацию как губка. Сама не знает, зачем. Ей просто надо. Знать об этом человеке, как можно больше. Она переворачивается на бок, подкладывает ладони под голову и смотрит на Эрика. Их отношения пришли к чему-то странному, чему невозможно дать определения, обозвать хоть как-то. Тогда ведь все станет проще. Только найдешь ориентиры в мире и все. Координаты установлены, можно дальше жить. Но с Эриком так не бывает. И Кристина почти смиряется.

– Ты ненавидишь его?

Мужчина молчит, жмет плечами, а потом все-таки говорит:

– Наверное.

– А ее? Ее ты тоже ненавидишь? – спрашивает Кристина. – И женщин ненавидишь? – она вдруг наседает с каким-то остервенением, с непривычной злобой, резко полоснувшей ее изнутри.

Эрик не понимает. Окружающие не виноваты в его скотской жизни, в том, что он был ненужным ребенком, в том, что его воспитывал патологический безумец. Внутри Кристины что-то шевелится. Это можно было бы назвать яростью, но чувство саднит. Больше похоже на боль. Мужчина садится резко, а она сверлит его спину взглядом.

– Хватит. Довольно.

Этот голос. Холодный, стальной, отдающий металлом. Он принадлежит Эрику, который убивает, Эрику, чьи руки по локоть в крови. Этот голос Кристина слишком хорошо знает. И она замолкает, напуганная собственной смелостью и реакцией мужчины, который, в сущности, остается хищником. Не стоит забывать о том, кто он такой. Уже не важно, что и кто сделал его таким, он просто такой. И рядом с ним никогда не будет покойно. Он жалит, уродует и калечит. А она почему-то забыла об этом. Может, все дело было в том смехе, что все еще отдается легким, далеким гулом в ее ушах. Этот смех слишком не вяжется со всем тем, что она знает об Эрике, что знала всегда, что узнала сейчас.

– Ты отпустишь меня домой? – она размыкает губы, когда он встает с постели и подбирает с пола джинсы. Пряжка мягко звякает в полумраке комнаты.

Кристина очень хочет домой. Дома проще. Дома нет Эрика и этого зудящего чувства во всем теле, что он вызывает, нет этих эмоций и порывов, желаний касаться этого человека, целовать его. Кристина ведь теперь знает, что его руки умеют ласкать. Несколько грубо, беспардонно, даже эгоистично, но ласкать. Она знает, что губы у него жесткие и даже острые, но от них ее не держат ноги, а голову туманит и пьянит. Она всего лишь ненормальная девочка, которая, кажется, совершила самую большую ошибку всей своей жизни. А дома есть Юрай и его тепло, есть Трис и ее улыбка, и столько знакомых лиц. А не эти стены без окон и Эрик, Эрик, Эрик.

– Нет.

Мужчина ставит жирную точку в разговоре, оправляя кожанку. Собачка подпрыгивает в полумраке. Кристина смотрит, как за ним закрывается дверь, моргает, часто-часто, облизывает свои сухие губы и вспоминает о жажде. Она сползает с кровати и на мягких, едва гнущихся ногах идет в ванную комнату. Кран в душевой кабинке она откручивает долго, становится под струи, задирает голову, раскрывает рот и позволяет теплой воде забивать ее глотку. Тело у нее слабое, мышцы отзываются странной болью, и сводит низ живота, такое глухое, пустое чувство в самом нутре. Кристина знает, почему. Потому что она впервые в жизни занималась сексом с мужчиной. Эдвард в ее мире не считается. А сегодня все было так, как должно быть. И осознание накрывает оглушающей волной кристальной ясности. Эрик взял свое. И что теперь будет?

Кристина спит весь следующий день, уставшая и утомленная непривычным занятием в постели и тихими разговорами после. У Эрика же работа. Он щурится солнцу и прячет глаза за темными очками. С утра чуть ли не засыпает на совещании у Джанин Мэттьюс, совершенно не понимая, зачем Макс его сюда потащил. Сука Эрудитов рассуждает о Дивергентах, показывает большую мультимедийную карту, говорит о районах, в которых необходимо сегодня побывать. Эрик вращается в кресле, как часто делает в этом огромном зале для собраний, запрокидывает голову на спинку и прикрывает глаза. О да, мать вашу, он хочет спать, потому что не спал всю ночь. Из-за этой девки. Воздух сквозь сцепленные зубы и вынужденно открытые глаза после толчка Макса в бок. Эрик лишь бросает на него недобрые взгляды, но мужчина в ответ кивает на Мэттьюс. Да слушает, слушает он эту бабу. Закрыла бы рот скорее, да хоть можно будет пойти и проветриться, шваль всякую пострелять.

Шваль пострелять у Эрика не выходит. Потому что он напряжен и взвинчен, рассеянно палит из пистолета и совершенно не может сконцентрироваться на целях и мишенях. Он мажет в тренировочном центре. И Макс оставляет его в сердце фракции. Ничего не говорит. Лишь выразительно смотрит. О да, Эрик знает этот взгляд, знает, что бывший лидер Бесстрашия что-то там себе уже придумал. У Макса это отменно получается. А Эрик за голову хватается. Тут и придумывать не надо. У него девка из мыслей не идет. Ее доверчивость и тепло, удивление в ее глазах, когда он толкнулся глубоко в ее теле в первый раз, и радость открытия, когда она дрожала под ним, спазмированно билась в своем первом оргазме. Эрик подозревает, что-то были лишь отголоски удовольствия. Вряд ли она получила то, что получают в его постели более опытные женщины. Но ее естественность и обнаженная простота сводили с ума куда больше, чем горячий и знающий язычок любой другой девицы на его члене. И все эти ее разговоры, попытки что-то узнать. И невероятная беззащитность образа. Эрик сжимает собственный череп ладонями.

Ты двинулся. Двинулся. Херов ты ублюдок.

Весь день он мается по фракции. То тренируется в зале, бьет грушу, дубасит и дубасит, то строит тех, кто когда-то звал себя Бесстрашными. Пару раз даже натыкается на взгляд этой женщины, когда проходит мимо ее кабинета – огромной стеклянной коробки. Эрик осознает, что просто ждет вечера, ждет того момента, как скрипнет в знакомой замочной скважине ключ, как распахнется дверь, и он удивит это хрупкое тельце. Эрик уже знает, что с ней проделает. О! Ему много чего хочется сделать с ней. Так, чтобы она извивалась под ним, билась, умоляла, просила, стенала. А ему хочется пробовать ее на вкус, пить и пить, насаживать ее на свой член, заталкивать его в ее узкую, влажную дырку, заставляя ее стонать и кричать, и быть такой мокрой, что его пальцы утонут в этой влаге. Вашу мать! Эрик понимает, что дышит шумно. С этим надо кончать. Просто кончать. Мужчина смотрит на часы. Семь вечера. Чертовы семь вечера. Он не выдержит. Как эта сучка превратилась в зависимость? Она ведь всего лишь девчонка, смелая и храбрая, конечно, но всего лишь маленькая, не знающая жизни девчонка. Оттрахать бы ее как следует, да забыть. Да, вот так. Поиметь и выбросить. Еще пару раз засадить так глубоко, что она не выдохнет, а он будет смотреть, как она хватает ртом воздух, и двигаться в ней, двигаться, двигаться.

Эрик срывается с места слишком быстро. Он не выдержит до конца рабочего дня, до конца его смены. Ничего не мешает ему пойти ненадолго наверх. Даже Джанин. Мужчина понимает, что слишком быстро оказывается перед знакомой дверью. Это как-то ненормально. Словно он, как зависимый мчится к собственному белому порошку, чтобы вдохнуть его, забить им ноздри и ощутить невероятное блаженство. Она такая, да. Отрава. Яд.

А девчонка спит. Он даже свет не включает, просто стоит и смотрит на нее, раскинутую на постели. Волосы взлохмачены, голова чуть повернута в сторону, руки раскиданы, покрывало вот-вот обнажит сосок. Неужели Кристина не потрудилась одеться? Эрик криво ухмыляется и захлопывает дверь. Он проходит вперед бесшумно, как маститый хищник, сдергивает ткань одним движением и впивается глазами в девичье тело перед ним. Он рассматривает ее совершенно бесстыдно и нагло. У девочки красивая шея, но ключицы сильно торчат, у нее небольшая, но аккуратная грудь, мягкая и теплая, соски крупные и отчего-то твердые. Мужчина довольно хмыкает себе под нос. У Кристины впалый, тренированный живот, ноги и руки все же слишком тонкие, но она же девчонка – он не удивляется. Эрик разглядывает ее татуировки. Похоже, девка увлекается татуажем. Он различает рисунок слов на каждом запястье – какой-то древний язык, видит еще одну фразу на вновь незнакомом языке на предплечье правой руки, натыкается глазами на уже знакомый его губам цветок. Кристина двигает ногой, и Эрик обращает внимание на еще одну татуировку – крошечную змейку у самой лодыжки. На спине, кажется, тоже есть татуировки. Птицу на пояснице он помнит отчетливо. Еще какие-то рисунки красуются на затылке и чуть ниже. Девочка разукрашена не хуже него. Только все ее картинки маленькие, аккуратные, такие женские, так сильно контрастируют с его собственными татуировками. Эрик понимает, что ему это нравится. Нравится этот дух Бесстрашия в ней, эта дерзость, этот брошенный вызов обществу. Та же Мэттьюс каждый раз кривится, видя торчащие татуировки из-под его одежды. Иногда Эрик откровенно демонстрирует их ей. Чтобы позлить. Он всего лишь забавляется, а сука зеленеет.

Мужчина садится на кровать, и матрац под ним тянет протяжный стон пружин. Эрик склоняется к Кристине, к самому ее лицу. Девчонка что-то бормочет во сне. И тогда он просто накрывает ее губы своими губами. Она просыпается тут же. Сначала испуганно дергается, взметает руки, и он ловит ее запястья пальцами, тянет на себя, заставляет положить ладони на широкие плечи. Кристина все еще сонная и расслабленная, рот она приоткрывает больше от удивления, чем от желания, но Эрику хватает. Он целует ее долго и сладко, орудует своим языком где-то в ее глотке, заставляя девушку обхватывать его шею руками, тянуться туда, наверх, мешая дышать и даже не давая попытки заговорить. Эрику плевать, как все это выглядит. Просто похуй. Просто она. Здесь. И сейчас. Его руки сжимают ее тело: маленькую грудь – пальцы щекочут соски, а ладони ниже, на бедра. Кристина всхлипывает, жмется к нему, дрожит. У Эрика сносит крышу. Да, вот так, маленькая, податливая, покорная, такая желанная.

Когда происходит первый толчок, они оба замирают, отрываясь друг от друга. У девушки весь рот опух, а Эрик задирает голову. Снова толчок. И с потолка падает каменная крошка. У Кристины белеют пальцы, она вцепляется в мужские плечи мертвой хваткой, тревожно смотрит.

– Что это? – тихо выдает она, напуганная и тут же превратившаяся в комок натянутых нервов и мышц.

Эрик опускает голову, глядит на ее лицо, еще хранящее следы разбуженной страсти, но уже покрывающееся маской испуга.

– Нас бомбят, – тяжело и почти обреченно произносит он, когда слышит третий толчок. – Я не знал, что у афракционеров есть бомбы.

– Я тоже.

========== Глава 40 ==========

– Одевайся. Живо.

Ее ладони ловят лишь пустоту, когда мужчина отстраняется. И в ушах его голос. Властный, жесткий, сильный. Кристина мнется лишь мгновение, до очередного толчка, до мигания слабой лампы около самой двери, до того, как каменная пыль падает прямо на простыню. Девушка соскакивает с постели резво, ищет где-то на полу рядом с кроватью свою одежду, чертыхается сквозь зубы, когда не находит ее, и оказывается у комода. Кристина обнажена, чувствует, как мурашки ползут по линии позвоночника, как тянет судорожно передергивать плечами, словно страх становится осязаемым. А ей ведь страшно. Снова бомбы, снова кровь, снова боль, снова смерть. Война. У нее был слишком простой, огороженный четырьмя стенами мир. Она слишком к нему привыкла. И вот теперь приходит расплата.

Девичьи пальцы натыкаются на знакомую металлическую бляшку. Медальон. Тот самый. Кристина быстро надевает его, ощущая, как холодное железо жжет кожу. Девушка находит черные штаны и черную майку, достает куртку и, выдвигая нижний ящик комода, подцепляет пальцами пятки удобных кроссовок, давно разношенных и затертых временем, но ее родных.

– Быстрее, мать твою.

Эрик раздражен и напряжен. Это чувствуется в его голосе, остром и цепком, рассекающим воздух, словно скальпель, что режет кожу. Кристина бросает на него осторожный взгляд, когда просовывает голову в майку, и ткань облепляет ее напряженные соски. Все еще напряженные. Боже ж, так нельзя. Девушка перетягивает пояс спортивных штанов и склоняется к кроссовкам. Помещение шатает и ведет из стороны в сторону. Как качка на корабле. Эрик вертит головой, внимательно всматривается в потолок и в каждый угол. Но трещин, на удивление, нигде нет. Лишь грохот и известковая пыль.

– Откуда у афракционеров бомбы? – мужчина хмурится, чешет затылок своей пятерней, скребет кожу ногтями.

– Военное вооружение есть всего у трех фракций, – отзывается девушка, ловко справляясь со шнуровкой правого ботинка, – бомбы есть лишь у Отречения, Эрудиции и Искренности. – Она поднимает голову, Эрик смотрит на нее внимательно. – Что? – Кристина двигает бровями, забавно так, легко, – мой отец – судья. Он мне рассказывал. По закону бомбы могут быть лишь у этих трех фракций. – Тонкие девичьи пальцы берутся за шнуровку левого ботинка, – это ведь логично, – продолжает девушка. – Отречение никогда не будет использовать бомбы во вред. Это противоречит всей сути фракции. Да и что сейчас вообще осталось от Отречения? В этой войне они – слабое звено. Мэттьюс давно забрала всю структуру правления себе. Ну, мне так кажется, – добавляет Кристина, просовывая руки в куртку под пристальным мужским взглядом. – Эрудиция сама себя бомбить не будет. Бомбы есть еще у Искренности, но я слышала, что Джек Кан заодно с Мэттьюс. Может, афракционеры ограбили кого-то?