Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

– Я должен быть внизу.

– Знаю.

Наверное, чуть ли не впервые в своей жизни Эрик идет у кого-то на поводу. У него походка хищника, движения зверя. Он бросает тяжелый автомат к своим ногам и садится на кровать. Смотрит он на Кристину с опаской. Будто сам ее боится. Девушка же встает, так близко, что он видит, как вздымается и опадает ее грудная клетка, как ткань призывно очерчивает мягкие полушария грудей, видит он и тонкую шею с застывшими на ней каплями крови. Чужой, наверное. Сама девчонка почти не ранена, не считая царапин, ссадин, синяков да обгоревшей подошвы кроссовок. Эрик смотрит на лицо Кристины, когда ее тонкие пальцы чуть приподнимают его голову за подбородок. Аккуратно так, осторожно. Странная девчонка. И ловкая. Рану обрабатывает быстро. Мужчина только и чувствует, как порхают ее пальцы, и не жжет почти. У Кристины лицо сосредоточенное, она убирает всю кровь, ведет своими длинными фалангами по его чертам, губы задевает. Эрик отчего-то ухмыляется. И вдруг сам себя ловит на этой неуместной, кривой усмешке. У него железные пальцы, сжимают девичье запястье они болезненно, заставляют Кристину замереть.

– Хватит.

Она закусывает губу, практически заглатывает верхней нижнюю. Эрик смотрит на ее рот, впивается в него глазами. Мягкий и сладкий, терпкий, как хорошо выдержанное вино. Он знает. Он пробовал. Он пил.

– Хорошо.

Звук ее голоса разрушает всю магию момента, и Эрик трясет головой. Шевелить шеей все еще больно – ожог достаточно сильный, но мужчина не может больше мешкать. Кристина хочет что-то сказать, но Эрик быстро подхватывает с пола автомат, закидывает его на плечо и выходит, даже не оборачиваясь. Она слышит, как громыхает засов, запирающий ее, и наступает тишина. Девушка садится на кровать, подпинывает носком своей кроссовки окровавленный бинт, которым она стирала всю эту вязкую, липкую краску с лица Эрика. Кровь ведь действительно похожа на краску. Кристина ерошит свои волосы, смотрит на аптечку, со вздохом встает и направляется в ванную комнату. Стоит привести себя в порядок и упасть спать. Вода очищает тело и разум, прогоняет ненужные мысли, дарит свободу от тягот, а сон возвращает силы телу и сознанию. Кристина спит без сновидений. Она видит лишь густое черное полотно и ничего больше, зияющую яму собственного сознания. И отчего-то туда хочется падать, падать и падать.

Эрик приходит через сутки. Все еще грязный, потный, пахнущий кровью, разрушениями и смертью. Он целует ее жадно и жестко, присасывается к ее рту, насилует губы, сжимает женскую плоть огрубевшими от войны и Бесстрашия ладонями, граненными фалангами. Кристине не хватает воздуха, не хватает рук, пальцев и ног, чтобы слиться с его телом. Эрик отрывается от нее так же, как и набрасывается. Сидит, шумно дышит, а потом встает и уходит, оставляя девушку одну среди омута тревожных мыслей и опасных домыслов. Кристина не знает, сколько проходит времени, когда она снова оказывается заперта вот здесь, в этой клетке. Она вновь пытается читать, рассматривает музыкальные диски да постоянно смотрит на дверь. Эрик приносит ей еду, но надолго никогда не остается. Дни и ночи тянутся нескончаемым потоком, реальность преобразуется в нечто другое, перестает быть осязаемым элементом мира. Кристине кажется, что она заточена целую вечность, но, наверное, на деле прошло около трех дней. Неизвестность – это пытка.

Эрик приходит к ней за поцелуями. Они голодные, они безнадежные, они жесткие. Так не целуются влюбленные люди, так целуются те, кто находится на границе отчаяния, играет в пятнашки со смертью. Кристине отчего-то хочется плакать. Она лишь пальцами цепляется за мужские губы, дает, дает и дает. Она изучает рот Эрика как свой собственный, она тихо стонет ему в губы, трется о его тело. Просто чтобы остался, чтобы не сбежал вновь, не ушел туда. Она даже не просит рассказов, информации, которая в такое время – самое благостное благо. Она уже давно не задумывается о том, что они творят. Может, в душе Кристины и шевелится одно паскудное слово.

Предательница.

Только она себя таковой совершенно не ощущает. Это ведь все временно. Пути-дороги разойдутся. Это неизбежно. Как закат и восход, как солнце и луна на небе. Кристина себя уверяет, что еще просто не время. Хотя, казалось бы, Эрик стал чаще забывать запирать дверь в ее клетку – это даже как-то странно – она сама знает так много, а друзья там, внизу. Кристина – девочка смышленая, придумает, как пробраться. Но она сидит добровольной узницей. Сидит и не уходит. Ждет. Его. Каждый раз.

– Что происходит? – шепчет она ему как-то в губы, едва отрываясь, ощущая, как мужские руки сжимают ее спину и ягодицы. У Кристины растрепанные волосы и опухший рот. У Эрика стальные глаза и жесткие пальцы. – Там. Внизу. – И головой чуть ведет.

– Афракционеры нас осадили. Никто не высовывается: ни они, ни мы. Живем в осадном положении, – говорит он, а потом обхватывает ладонью ее лицо и снова припадает к губам.

Кристине странно, что вот уже дней пять, наверное, на вскидку, Эрик не заходит никуда дальше поцелуев. Возможно, просто нет времени. Он слишком мало бывает у нее. И они почти не говорят. Если бы ей кто-то сказал, что она будет охотно целоваться с Эриком, обнимать его поясницу ногами, елозить бедрами по его коленям, чуть ли ни прося, чуть ли ни умоляя каждой клеткой тела остаться с ней, Кристина бы не поверила. Не поверила бы тому, что ей будут нравиться его жалящие поцелуи, требовательные, вся эта грубая ласка языка и губ. Никто из парней, с которыми ей довелось целоваться, не брал так беспардонно и нагло. Она вибрирует в его руках, как натянутая струна скрипки. И ощущает себя так же. И каждый раз с таким разочарованием в глазах, с выдохом в самый рот отпускает его, чуть ли не хватает изломанными пальцами.

– Эрик, – тихо говорит она, когда он в очередной раз встает с кровати, и матрац жалобно скулит, стоит только девушке подтянуть к себе колени, – научи меня попадать в цель. – Она поднимает голову. – На войне это важно.

Она говорит о том, с чего началась вся их дурная и неправильная история. Она говорит о собственном падении с ржавой лестницы в тот дождливый день, о своих переломанных костях, о том, что так и не смогла вновь научиться стрелять в самое яблочко, так, чтобы пули рикошетили. И просит о том, о чем уже просила. Кристина поднимает голову, ловит взгляд серых глаз, которые в полумраке комнаты кажутся совершенно черными, просто дегтярными точками.

– Эрик?

Мужчина молчит слишком долго, поправляет на себе куртку, будто не замечая взволнованного и тревожного женского взгляда. А она знает, что давить на него бесполезно, и упрашивать тоже, просто надо ждать. Он уходит, оставив ее без ответа, а Кристина вдруг с какой-то оглушающей силой, идущей изнутри, ощущает собственную никчемность. Она – пустое место. Девчонка, которая мало что умеет. Даже стреляет плохо. Ей почти хочется заниматься самобичеванием, но это такая слабость характера и все же не в ее стиле. Кристина лишь падает на кровать и смотрит в потолок. Ее жизнь натянула на себя странную маску, и девушка вдруг начинает желать, чтобы все это как можно скорее кончилось. Просто раз и нет. Девчоночьи желания. Надо ведь быть взрослее, умнее, тверже, сильнее. Только вот Кристина устала.

Дни тянутся едва-едва. Все бездействуют: что афракционеры, что Эрудиты. Эрик рассказывает что-то время от времени, так нехотя, словно она спрашивает о какой-то глупости. Их взаимоотношения, это сосуществование давно перешло на иной, новый уровень. Кристина совершенно перестала бояться Эрика, а иногда думает о том, что, в сущности, почти не боялась его никогда в полной мере. Наверное, храбрится, слишком высоко нос задирает. Или же это какая-то хроническая усталость, которая, кажется, въелась ей под кожу. И даже дышать бывает трудно. С бравадой всегда чуть легче жить, когда так страшно. А страшит Кристину неизвестность. Жить в коконе, без выхода во внешний мир, слишком сложно, любой начнет ломаться. Но Кристина терпит. День за днем. Ночь за ночью.

Как-то девушке приходит в голову совершенно безумный поступок для той ситуации, чьей участницей она является. Кристина решает, что она хочет и все. И никто ей не указ. Эрика не бывает сутками, книги она все перечитала, не тронутыми в этой золоченой клетке остались лишь CD-диски и музыкальный центр. Кристина проводит рукой по огромным колонкам, перебирает пальцами клавиши, а потом долго копается в дисках. Она обнаруживает, что знакомых названий альбомов там нет, и выбирает наугад. Ставит диск, нажимает на кнопку, и тут же вся комната оглушается звуками из далекого времени. Диск даже звучит несколько затерто, словно это шипит грампластинка. И язык незнакомый. Сейчас в мире существует лишь английский. Этот же язык уже мертвый, никто на нем не говорит и так странно слышать, как вся комната, эти зеркальные стены отражают звуки чьего-то молодого голоса под мелодию, слушая которую почему-то приходит мысль о лете и детских проказах. Вдруг Кристина запрокидывает голову и смеется. Легко и свободно. Вся эта ситуация так не вписывается в то, чем стала ее жизнь. Кажется неуместной, даже ложной, неправильной, словно это какой-то очередной суррогат. Она поднимает руки, двигается в такт музыке, ступает босыми ногами по полу, встряхивает своими короткими волосами, закрывает глаза, кружится на месте, а потом с легкой улыбкой, окрашивающей все ее лицо, поднимает веки и в зеркале, которым облицованы все стены в комнате, ловит насмешливый, такой странный взгляд Эрика. Девушка так и замирает с руками, вытянутыми в стороны, и ее чуть согнутые локти, едва опущенные кисти, вольные волосы – она выглядит изящной, женственной и такой абсурдной в атмосфере войны, крови и боли. Девушка приходит в себя тут же, кидается к музыкальному центру, жмет на кнопку, и комната застывает тишиной.

– А если бы здесь не было звукоизоляции? – интересуется мужчина. Вот вроде строго, но такое чувство, что насмешничает. – Ты об этом подумала?

Нет, не подумала.

Но Кристина прикусывает себе язык, не желая сознаваться в собственной неосмотрительности и халатности. Она всего лишь смотрит на Эрика, все еще не отходя от музыкального центра.

– Но ты же зачем-то дал мне такое количество дисков. – Она зубоскалит, перечит, Эрик лишь вскидывает бровь. – Я всего лишь попробовала. – А вот это уже почти оправдание, лепет обиженной девочки.

– Да развлекайся, развлекайся, – с ним что-то не то. Он какой-то расслабленный, даже слишком. И так рано пришел. – Меня сегодня освободили от работы, – говорит мужчина. Мысли читать уже научился. Кристина складывает руки на груди, вопрошающе смотрит, ждет продолжения, – так что я пришел выполнять твое желание.

Девушка хмурится, наблюдает, как он прикрепляет к одной из зеркальных стен лист, на котором схематично изображена грудная клетка человека и те точки, куда необходимо целиться, чтобы стрелять насмерть. Эрик швыряет на постель пистолет с глушителем, стягивает со своих плеч куртку и одним движением пальца манит Кристину к себе. Сейчас она похожа на домашнюю девочку и отлично это знает. В комоде не так мало одежды. Но темно-синюю она не носит, предпочитает лишь черную. Она босая, отчего выглядит практически крошечной рядом с Эриком, на бедрах – черная юбка-шорты [как можно было додуматься выделить ей юбку? уму непостижимо, но когда Кристина нашла ее, то очень обрадовалась, и плевать, что как-то совершенно непрактично надевать юбку, но это все-таки юбка-шорты], топ на тонких бретельках, оголяющий ее шею и плечи да растрепанные волосы. Неуместность собственного наряда поражает ее, особенно на контрасте с оружием. Но Эрик, кажется, и не замечает, как она выглядит. Он сосредоточенно проверяет пистолет, а потом поднимает голову и ждет, когда Кристина с ним поравняется.

Все очень похоже на тот такой, кажется, уже далекий раз. Только не страшно и не боязно, только она совершенно отчетливо знает, какие чувства, эмоции и желания вызывает в ней этот грозный человек. И поэтому когда Эрик зажимает ее в своих тисках, у нее почти не спирает дыхание. Она прижимается к его твердой груди, чувствует, как он направляет руки, слышит команды на ухо. И волнения меньше, меньше этого непонятного давления изнутри. В тот раз Кристине было так сложно сосредоточиться на самой стрельбе, на мишени перед ее глазами. А сейчас просто, она сосредоточена, даже расслаблена. Первый выстрел – мимо, второй – тоже, и третий. Девушка досадливо закатывает глаза.

– Ты поломанная, – просто сообщает ей Эрик.

– Знаю, – огрызается она, выпутываясь из его рук.

Мужчина смотрит на девушку, сжав губы в одну прямую линию, тонкую такую.

– Не зарывайся, – резко говорит он. – Слышала? То, что я стал относиться к тебе лучше, не значит, то ты можешь так себя вести. Усекла?

Она молчит, лишь открывает и закрывает рот да смотрит на Эрика, который уже переключает свое внимание на пистолет. Конечно, она забыла, позволила себе расслабиться. Это же Эрик. Эрик. Он как был зверем, так и остался. Пусть он и позволяет себя гладить по загривку, но зубы скалит все так же. Кристина кусает губу, обхватывает себя руками и большим пальцем ноги ковыряет пол.

– Попробуй снова, – говорит мужчина. – Я думаю, что дело может быть в оружии. Возможно, теперь тебе подойдет не каждая модель. Я этот перенастроил. Пробуй.

Кристина берет пистолет в руки, Кристина снова стреляет, отдача прокатывается по ее мышцам, пуля мажет мимо. Эрик сзади нее цокает языком и едва качает головой.

– Нежнее надо жать, девочка. Аккуратнее.

И вот снова эта близость. Его руки, его мышцы, твердость чужого тела, сталь там, под кожей. Кристина вдруг понимает, что мишень и сам урок перестают ей быть важны. Она вжимается в пах Эрика бедрами, чуть запрокидывает голову на его плечо. Мужчина же едва опускает подбородок, смотрит насмешливо, чуть ехидно. Кристина знает, что играет с огнем, но сдержать себя совершенно не может. Рот Эрика все больше растягивается в кривой усмешке. Ему не хватает лишь сигареты в зубах и будет похож на лихого разбойника, кем он, в сущности, и является. Разбойник, бандит, монстр, зверь – полный набор синонимов, окрашенных в черный, гротескный цвет. А ей просто хочется.

– Глупая ты, – шепчет Эрик ей на ухо. – Такая дура.

Пистолет с грохотом падает на пол. Тяжелый ведь. Кристина едва успевает набрать воздуха в легкие, как крепкие руки разворачивают ее, а рот накрывает рот. Эрик давно не брился, и девушка это чувствует – щетина царапает ее кожу. Эрик голоден, доведен до исступления, до самой острой грани. Его руки совершенно по-хозяйски считают женские позвонки, проходятся по всей линии спины, сжимают ягодицы. А Кристине не хватает воздуха. Эта девочка совсем в конец с ума сошла. Так думает Эрик, когда она обнимает его, подается вперед. И эти тонкие ручонки на его плечах, и эти частые вдохи и выдохи. Эрик срывается, подхватывает девичью фигуру, прижимает к себе тесно и плотно, все не отрываясь от ее рта, от этого юркого горячего язычка, от влажной и мокрой полости, от острых зубов. Она издает какие-то сладкие, нечленораздельные звуки. А он швыряет ее на кровать. Грубыми пальцами сдергивает черную ткань с бедер вместе с нижним бельем, оголяя кожу. Кристина вдруг взбрыкивается, хочет перевернуться на спину, но Эрик лишь сильнее давит на ее тело, прижимает грудью к матрацу. Девчонка бьется под ним. Не нравится. Но мужчина наваливается на нее, тянется руками к ширинке, высвобождает уже стоящий член и пальцами касается ягодичной складки, проводит по трепещущей коже. У Кристины вздрагивают спина и плечи, и линия меж лопаток такая напряженная. Но девчонка там, внизу, горячая и теплая, возбужденная – Эрик чувствует на своих пальцах смазку. Пусть тут не кичится, не строит из себя недотрогу. Он проникает в нее одним толчком, сразу глубоко, так плотно и тесно, чуть покачивает бедрами, сцепляя зубы и привыкая к тому, как крепко обхватывают его женские мышцы. Кристина снова дергается. Ладно. Хватит. Он обнимает ее рукой за талию, крепко и надежно, тянет хрупкое тело на себя, заставляя прижаться девчонку к его груди, лишь колени упираются в колени. Одежда чертовски мешает, и волосы Кристины лезут в лицо. Он рваными движениями убирает черные пряди и встречает горящий взгляд, когда девушка поворачивает голову. Глазищи красные и обвиняющие. Эрик прижимается ртом к ее шее, обхватывает грудь, стягивая легкий топ вниз, и тугие горошины сосков утыкается ему в ладони. Кристина дрожит и всхлипывает, пульсируя внутри.

– Не перечь мне больше, не показывай характер, а то в следующий раз будет больнее. И не играй со мной.

Он делает мягкое движение бедрами, и тонкая фигура в его руках изгибается. Девичьи ладони накрывают его руки, пальцы гладят сбитые костяшки. Эрик толкается в нее глухо и медленно, неспешно и неторопливо, заставляя чаще дышать, откидывать голову ему на плечо, снова что-то нечленораздельно повторять. Такая мокрая, раскрасневшаяся, влажная, терпкая и желанная. Он выскальзывает из нее мягко, ощущая, как болезненно пульсирует член, как она нехотя отпускает его руки. Эрик усмехается и снимает через голову футболку, а потом отправляет вниз, на пол, джинсы с блестящей пряжкой ремня. Черную ткань с женского тела он стягивает нарочито долго, пальцами задевая внутреннюю поверхность бедра, наблюдая, как Кристина елозит по постели, как сводит бедра, трет друг о друга ноги. Мучительный жар разъедает все ее тело. Эрик целует подколенную чашечку, поднимается выше, оставляет теплый след губ на лобке, заставляя Кристину изогнуться в таком разочарованном стоне. Ткань легкой майки болезненно трется о соски, стоит ее только потянуть наверх. Девчонка действительно плохо соображает. Она просит и жаждет, так сильно хочет, что у мужчины почти срывает крышу. Эрик разводит ее ноги, подхватывает девушку под ягодицы и медленно проникает внутрь. Горячие, трепещущие мышцы обхватывают член тут же, и он утопает в мякоти и смазке. Из горла Кристины рвется громкий стон, и руки хаотично, беспорядочно комкают простыню. Мужчина тянет мягкое и хрупкое тело на себя, садясь сам, позволяя ей устроиться на своих коленях. Он обхватывает ее лицо своими ладонями, видит глаза. Ошалелые, большие, слишком огромные. Их рты сталкиваются. И Эрик почти дуреет. От запаха ее кожи, от вкуса ее слюны, от этих тихих, осторожных стонов и неразборчивого шепота, от того, какая она горячая и чувственная, как чутко реагирует на каждое движение, и дрожит, и гнется. Ему впервые не хочется просто отыметь. Ему хочется, чтобы она продолжала быть такой же разгоряченной и безумно красивой в этой неприкрытой естественности. Он сжимает ее сильно, оставляет отметины пальцев на плечах и спине. Кристина изгибается в его объятиях, вытягивает свою длинную шею, цепляется за плечи тонкими фалангами. Движения мучительные, тягучие, вязкие – болезненное трение двух тел. Эрик изливается в самое разгоряченное нутро. Кристина замирает, справляясь с дыханием, не размыкая рук. Он смотрит на нее хмуро, несколько косо, отстраняет от себя, и ее мягкое, все еще теплое и влажное тело падает на постель.

– Спи, – говорит Эрик.

Кристина молчит, все еще несколько не в себе после того, на что нарвалась. Это ведь был не секс. Это было что-то много больше и много опасней. Может поэтому, вены на мужских руках так вздуты, и вся фигура источает бешеную, дикую опасность. Кристина закрывает глаза. Ей почему-то становится страшно. Все не так. Неверно. Не с этим человеком. Ей не нужно так дрожать в его объятиях, так желать его, так тянуться к нему. Сегодня было сверх, перебор, край. Если она промедлит, то не сможет уйти, придется отдирать с мясом. Ей необходимо к друзьям. С информацией в голове и на языке, со знаниями, дальше от Эрика, потому что все это – особенно то, что было только что – не приведет ни к чему хорошему. Не с ним. Кристина не вчера родилась, чтобы этого не понимать. А от того, что все становится вот так, лишь больнее, лишь хуже. И глаза жжет. До самых слез.

Эрик одевается и уходит через некоторое время. Когда, кажется, берет себя в руки окончательно. Она лишь наблюдает через полуприкрытые веки. И сама Кристина принимает решение. Единственно правильное, как ей кажется. То, которое стоило принять давно.

Кристина намерена вернуться к друзьям.

Комментарий к Глава 41

Песня, которую слушала и под которую танцевала Кристина, это La Pigiatura из фильма “Укрощение строптивого” с Адриано Челентано и Орнеллой Мути. Песня действительно старая, но прекрасная.

========== Глава 42 ==========

В шесть утра еще едва брезжит рассвет. Полоса девственно-розового света зарождается на востоке и постепенно, словно огромное полотно, накрывает все небо, мешая цвета и палитры, будто смешивая краски. И вот розовое перерастает в сиреневое и лиловое, а потом все синеет, наливается голубизной. Восход над сонным, выщербленным бомбами и выжженным войной Чикаго действительно прекрасен. Природе нет никакого дела до крови и боли, которую солнце неизменно освещает день за днем, нет дела до трупов, которые свалили горой и еще не успели закопать в землю или предать огню, и запах гниения распространяется на несколько миль. Долетает он и до верхнего этажа наполовину разрушенной высотки. Эрик ведет носом и вновь склоняется к крану. Бежит обжигающая ледяная вода, и мужчина подставляет под нее голову. Это отрезвляет, вправляет мозги, возвращает мир на привычные места. Ни девчонки, ни паскудного чувства там, за грудиной – ничего. Эрику нравится так жить, и он хочет продолжать жить так дальше.

Капли застывают на лбу, носу и щеках, попадают на шею и плечи. Эрик проводит пальцами по шраму над бровью, по тому, что зашивали девичьи руки. Не болит. Хорошо зашила. Умная, ладная, хорошенькая сучка. Мужчина морщится. Он засовывает в рот сигарету и прикуривает, облокачивается о раковину и смотрит в окно. Его грязные, жесткие, пошлые мысли о Кристине – та единственная защита, что осталась от этой своевольной, своенравной девчонки, сладкой, как молочный шоколад, пахнущей жизнью и женщиной. Эрик – не дурак. И не врет себе. Он закончил это делать еще в далеком детстве, когда мальчишкой верил Алисе, говорившей, что родители вернутся, но они не вернулись. Он закончил это делать тогда, когда Фрэнк повторял, что все будет хорошо, что они заживут иначе, начнут с чистого листа, перевернут страницу, заляпанную кровью. Но трупы женщины и ребенка все еще дымились, и плоть, и мясо, и кости – все это было разнесено двумя залпами дробовика. Эрику было всего шесть, а он уже понимал гораздо больше, чем большинство шестнадцатилетних. Ложь себе – хуевая привычка. И от нее стоит избавиться как можно раньше. Лгать можно и даже нужно окружающим, но не внутри.

Мужчина с наслаждением тянет сигарету под мерный стук часов на тумбочке. Стрелка едва сместилась с шести утра. Эрик подносит свои пальцы к носу. Они до сих пор пахнут девчонкой, ее дыркой, широко разведенными ногами, стонами прямо ему в глотку. Эрик прикрывает глаза. Всего лишь на мгновение. Чтобы, мать вашу, справиться с собой, взять себя в руки, не позволять образам и желаниям брать верх. Контроль, самодисциплина – святые вещи в любом мире, даже в таком вшивом, как этот. Сладкая, сочащаяся, томная Кристина, лучшая подружка Трис, этого Стиффа, сучки Четыре, недоделанного героя. Эрик злится. Сжимает руку в кулак, легким движением отправляет сигарету в раковину, где та, намокая, тут же тухнет. Эрик смотрит на себя в зеркало.

Ты сошел с ума.

И да, мужчина это отлично знает. Он знает, что такое похоть. И всех женщин он всегда хотел отыметь, засадить так глубоко, чтобы они потом еле могли ходить, чтобы льнули к нему, как кошки, прося еще и еще, раскрывая свои жадные, измазанные в помаде рты. Эрику нравилось брать таких женщин, удовлетворять свои потребности, кончая в резинку. Находились и те идиотки, которые пытались ему что-то навязать. То ли были о себе слишком высокого мнения, то ли действительно полные дуры, но, как правило, в первую очередь, они не понимали его самого. Хотелось заарканить, поймать на крючок и вертеть им как чертовой куклой на тонких нитях. Дуры ломали ногти и теряли всю прелесть лица, когда осознавали, что не нужны ему. Ползали, а он лишь стряхивал со своих плеч женские руки. Конечно, были и другие женщины. Самодостаточные, уверенные в себе, с чувством собственного достоинства. Их Эрик не трахал, с такими он предпочитал вообще не иметь никаких отношений, кроме деловых. И да, конечно, само собой, ему никогда не нравились девчонки. Он мог забавляться и подначивать инициируемых, заставляя выдумывать их сущий бред, пускать свою подростковую фантазию в полет, воображая пошлые, бурные сцены, но с девчонками он не спал. Тори Ву была лучшим вариантом. Никогда ничего не просила. Просто наслаждалась. Трахать ее было приятно. Красивая и умная – Эрик так и не понял, зачем она спала с ним. А Кристина же, Кристина выбивалась из всего.

Слишком юная, слишком неопытная, девчонка, что-то хотящая. И нет, она не требовала, но это было в каждом брошенном на него взгляде. Вся такая правильная, хорошая девочка из хорошей семьи с верной подружкой и мальчиками, смотрящими на нее щенячьими глазами. Таких Эрик от себя гнал. С такими – сложнее всего. А теперь вляпался. И это почти не раздражает. Потому что мужчина знает, что оттрахать ее – это несложно, это так просто, как два пальца в рот. Он дважды был в ее теле, и она так стонала, что у него взрывался мозг от кайфа. Такая узкая, будто Эдвард и не таранил ее своими гребаным членом. Эрик думает грязно, но так, как умеет. А девчонка зацепила сильнее, чем он хотел. И это бесит. Почти ударить хочется. Только вот толку. Она же заноет. А он как-то пришел к пиздец какому занимательному заключению – Эрику не нравятся ее слезы.

Он вспоминает ее танец и улыбается. Этот неуклюжий, дурашливый и еще такой ребяческий танец. Девочка манит, девочка слепит рассудок, ее хочется завалить на кровать и ласкать и ласкать ее тело, так, чтобы она ныла, просила, терлась и снова просила. Эрик обхватывает голову руками, пропускает «блять» сквозь зубы и шумно выдыхает. Он увяз. Увяз в том, о чем никогда и подумать не мог. Это, конечно, далеко от всех тех радужных сопель, о которых так мечтают юные девчонки, грезят по ночам. Но он просто знает, что Кристина ему не безразлична. И это, мать вашу, не только похоть. Врать себе задрало, отговариваться какими-то избитыми фразами и формулировками. Он мог бы поиметь девчонку еще пару раз и выбросить, но пары раз не хватит. Нужна она, вся, целиком, полностью, с этими своими огромными глазищами, растрепанными волосами, торчащими сосками, скромная, стыдливая, развратная, пошлая, обличающая, плачущая.

– Какого хера у тебя в голове?

Отражение не двигается, глазом не ведет, лишь линия челюсти напрягается. Зеркало не может ответить, и человек в нем тоже. Эрик бросает взгляд на часы. Половина седьмого утра. В семь начинается очередной рабочий день. Эрик вновь откручивает кран, брызгает на лицо, загребая холодную воду, пропитанную хлоркой, широкими ладонями, трясет головой, вытирается полотенцем, а потом натягивает футболку из черной ткани, скрывая свои татуировки и шрамы, как новые, так и старые, заскорузлые. Эрик зашнуровывает ботинки, сидя на кровати, а потом выпрямляется и долго смотрит на дверь, за которой сладко посапывает девчонка. Он уверен, что она лежит, подсунув ладонь под щеку, натянув одеяло до самой шеи, потому что ночью она, видимо, мерзнет. Он знает, что ее тонкие пальцы обхватывают ткань крепко. Иногда она ворочается, принимает более удобную позу, но на спине долго не задерживается, переворачивается на другой бок. Эрик знает. Эрик наблюдал за Кристиной.

Он обзывает себя имбецилом, но встает, подходит к двери и открывает ее, тихо так, чуть слышно. Приваливается к косяку и смотрит. Наверное, под его взглядом, угрюмым и жестким, можно проснуться, сесть, резко распахивая глаза, но Кристина лишь едва шевелится во сне, закидывает руку куда-то за голову, вытаскивает из-под тонкого одеяла маленькую аккуратную пятку. Эрик знает, какая она на вкус. Пробовал. Лизал языком, посасывал губами. И это вновь сносит крышу.

Тронулся, мать вашу. Тронулся.

Мужчина бросает последний взгляд на спящую девочку, а потом закрывает дверь с обратной стороны, чуть громче, чем должно. Это все злость под кожей. На самого себя, конечно. На всю ту дурость, которой он с удовольствием поддается. Эрик спускается вниз быстрым шагом, минует коридоры, громко стучит тяжелой подошвой черных ботинок. Сегодня весь день – одна сплошная неприятная процедура. Пытки, допросы. Кого-то из Бесстрашных, принявших сторону Джанин Мэттьюс, уличили в шпионаже, кого-то из афракционеров, осадивших здание Эрудиции, удалось поймать – они пытались проникнуть внутрь, да и на нижнем этаже в камерах по-прежнему сидит несколько Дивергентов.

– Ты рано.

С Эриком равняется Макс. Глаза у него красные. Значит, плохо спал. Эрик знает, что Макс давно плохо спит. Но в этот раз, видимо, совсем отвратительно.

– Хреново выглядишь, – говорит Эрик.

– Знаю, – Макс морщится, ведет головой. – Знаешь, вчера чуть не поймали Тори Ву.

Эрик чувствует, как внутри все подвисает. Просто бах и все. Как в невесомости.

– Тори Ву?

– Ага, – говорит Макс, – она была вместе с той группой, что пыталась проникнуть внутрь. Но Тори сбежала.

Эрик едва не произносит вслух это хорошо. Он бы не хотел пытать Тори Ву. Только не ее. Эта женщина никогда и ничего дурного ему не делала. Ему с ней было почти хорошо. Она не лезла с ненужными вопросами, вовремя раздевалась и никогда не льнула к его телу, словно хотела выпить его всего, до дна. Она мало говорила, любила курить и всегда таскала любимые сигареты Эрика. И была красивой женщиной. Он бы не хотел портить ее лицо или тело, отрезать пальцы, выдирать ногти или сдирать кожу, пока она бы заходилась в истошных воплях. Потому что они все кричат. Орут так, словно им пятки поджигают, и огонь ест плоть. Херовая все-таки работенка. Мясницкая.

– Макс, Эрик, – Джанин Мэттьюс улыбается им своей фирменной, офисной улыбочкой, завлекательным жестом приглашает сесть. – Мы начинаем допросы. Когда понадобятся ваши услуги, я дам знать. – Джанин продолжает улыбаться. У Эрика сводит челюсть.

Самую грязную работу делает он. Макс больше говорит, заговаривает зубы. Эрик – это крайняя, жесткая мера. Потому что он сразу начинает действовать по одному из возможных протоколов, которые знает очень и очень хорошо. Его бы смело можно было назвать палачом, ведь в умении убивать ему нет равных. Фрэнк бы обрадовался. Творение его рук продолжает жить и здравствовать. И самое паскудное в этом во всем то, что Эрик отлично это осознает. И ничего не меняет. Словно ему нравится. А может так оно и есть.