Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

А Эрик смотрит на нее. На то, как она одергивает куртку, как с досадой запускает пальцы в растрепанные волосы, и взгляд ее бегает по помещению – явно ищет резинку, чтобы стянуть свои черные непослушные вихры. Стоит перед ним, вся такая девчонка девчонкой, но рассуждает так по-взрослому. Мужчина усмехается. Это все же странно: ее отсутствие страха перед ним, эта непосредственность движений, жестов, взглядов, слов и мыслей – девчонка расслабилась. А потом Эрик замирает. Просто застывает напряженными мышцами и бешеным током крови. Раздается оглушающий звук грохота. Кристина вскрикивает, почти взвизгивает, пригибаясь на одном месте. А мужчине вдруг становится смешно.

– Вашу же мать! Вот ведь пиздец! Блять!

Он запрокидывает голову, хохочет, и плечи его вздрагивают. Кристина открывает рот, Кристина смотрит на него во все глаза, уже больше напуганная, и вся эта деловитость голоса и движений исчезает, сменяется лишь огроменными глазищами на бледном лице да стылым удивлением в них.

– Эрик? … – осторожный вопрос.

– Это так забавно, – он смотрит на нее, криво, почти зло искажает рот в усмешке, – я знаю, откуда у афракционеров бомбы.

– Откуда? – тупо переспрашивает она.

– Все до чертиков просто. Помнишь я рассказывал тебе, что убил девчонку твоего возраста, дочь Джека Кана? – Кристина кивает. – Кажется это, – он поднимает указательный палец вверх, – его ответ на ультиматум Мэттьюс. Искренность присоединилась к афракционерам. Я уверен. Идем.

И вот тогда мужчина делает то, что кажется девушке странным и опасным, несуразным, каким-то дурацким, тем, что быть не должно. Это же Эрик. Кристине хочется закачать головой, протереть глаза пальцами, надавить на них до темноты, до пляшущих звездочек, а потом распахнуть, прозреть. Но вместо этого она по-прежнему продолжает видеть его протянутую руку.

Руку.

Его руку.

Ладонью вверх.

Ожидающую.

Вопрошающую.

Нетерпеливую.

Кристина касается несмело, аккуратно и осторожно, словно Эрик способен ужалить, зубами, как гадюка, впиться, но пальцы его тут же жестко и крепко обхватывают ее ладонь, дергают девушку на себя так, что ей спешно приходится переставлять ноги, чтобы не упасть прямо на мужчину, не врезаться в его широкоплечую, стальную фигуру. А он, кажется, и не замечает, как себя ведет. Просто делает. Просто не отдает себе отчета. Снова происходит взрыв. Далекий, но каменная пыль окропляет их головы, словно снег в разгар зимы.

– Слушай меня внимательно, – какая знакомая фраза. Кристина голову задирает, смотрит на складку меж мужских бровей, на озадаченное чертыханье сквозь сжатые зубы. Эрик достает из-за пояса пистолет, протягивает его девушке дулом к себе, рукоятью к ней. Маленький, не очень тяжелый, но все же смертельный. – Держи. – Девушка ловит оружие обеими руками. – В самом низу, там, где лаборатории, есть бункер. Лаборатории, по сути, его часть. Там мы и спрячемся. Переждем. Ясно? – она кивает. – Сейчас мы выйдем за эту дверь. Идти будем только по стенам, ты за мной и ни шагу в сторону. Это понятно? Никакого самовольства. Ясно? – Кристина вновь кивает. – Чтобы ты там ни увидела. Друзей, знакомых, родителей – кого угодно. Только за мной. – Эрик хватает ее за подбородок. Грубо, больно, так, что девушка аж морщится, рябь волнами набегает на ее лоб. – Если ты ослушаешься, клянусь, я прострелю тебе ногу. – И пальцы сжимают ее подбородок.

– Эрик, я поняла, – выдыхает девушка.

Он отпускает ее, разворачивается, а Кристина трет кожу, где оставили красный след его беспардонные фаланги, острые, словно пики, холодные и чуждые. Она наблюдает, как он достает свой пистолет, снимает его с затвора, раздается глухой щелчок, и палец мужчины ложится на курок. Кристина делает шаг вперед, чуть ближе, на какой-то миллиметр, втягивает ноздрями запах кожаной куртки Эрика, запах его адреналина, бешеной энергии, абсолютного бесстрашия. А мужчина вдруг разворачивается к ней, и девушка носом почти касается его груди. Она хочет сделать шаг назад, словно воздуха не хватает, словно обруч сдавливает ее грудную клетку, а гул в ушах нарастает. Кристина лишь глаза несмело поднимает. А его пальцы подцепляют цепочку, достают медальон, нагретый теплом ее кожи, большие фаланги проходятся по металлическому огню ласкающим жестом. Кристина смотрит. Эрик усмехается. И отпускает ее медальон. Да, она знает, как все это выглядит. Знает. Но ведь и он знает. Они, кажется, перестали друг другу лгать. Хлоп и все.

– Руку.

Девушка больше не медлит. У Эрика большая, мозолистая ладонь, но твердая и крепкая. Кристине почти спокойно, Кристина почти верит во что-то эфемерно хорошее, такое абстрактное, что образы даже не приходят. Всего лишь один ослепительный свет. Он режет глаза, вызывает слезы, но сияет так ярко, что хочется смеяться. Кристина чувствует надежду. Оглушающую, слишком большую и совершенно необъяснимую.

Коридор встречает их далеким запахом гари, известковой пылью, повисшей в воздухе, словно клубы пара, миганием нескольких электрических лампочек и сгущающейся темнотой. Кристине кажется, что поврежден блок электрического питания, потому что свет ведет себя как бесноватое существо: то вспыхивает, то тухнет, то накрывает белым, ярчайшим полотном, то дразнит очагами. Эрик тащит девушку за собой. Удаляется от знакомой комнаты, туда, мимо помещения, в котором ей предстало прошлое этого мужчины во всем своем кровавом блеске, по ступеням, и снова одинаковые коридоры, поражающие своей белизной и стерильностью. Это почти напоминает дом, тот, первый. Искренние тоже любят правильные линии, однотонные цвета и лабораторную аскетичность вида. Но в Эрудиции неприятно. Словно жало загоняют под кожу, крутят и вращают им там. Кристина теряет счет бесконечным однообразным коридорам, стеклянным и железным дверям, чьим-то незнакомым лицам, проносящимся мимо, грохоту, то удаляющемуся, то приближающемуся, пыли, цепляющейся за носоглотку, впивающейся, словно клещ в плоть в межсезонье. Девушка сгибается пополам время от времени, давит кашель. Эрик же будто робот, будто пыль ему не мешает, не режет глаза, не давит горло. У Кристины затекла рука, зажатая чужими тисками. Кристина слабо шевелит пальцами, и Эрик вдруг ее отпускает.

Они спускаются еще на несколько этажей по витой лестнице. Кое-где на ступенях, белых, облицованных мрамором, валяются куски камня. Эта часть здания разрушена гораздо сильнее, чем та. Правая? Левая? Кристина путается. Она лишь перепрыгивает сразу несколько ступеней, ступает на пол да сжимает обеими ладонями рукоять пистолета. А потом в уши врывается нарастающий гул.

– Ложись!

Этот громогласный крик принадлежит Эрику. Девушка толком сообразить не успевает, как ее прижимает к земле. Грузная и тяжелая мужская фигура распластывает ее на холодном полу. Подбородком Кристина бьется об острый камень, крошечный, коих тут разбросано большое количество. Появляется кровь. Девушка лишь двигает руками, закрывает голову, слышит чужое шумное дыхание рядом с собственным ухом, чувствует каждой клеткой тела напряженные мышцы. И еще запах. Так воняет паленая плоть и плавящаяся кожа. Жар поднимается такой, что Кристина отчаянно жмурит глаза, смыкает веки с такой силой, что, кажется, больше не раскроет. Руки Эрика двигаются, сжимают ее маленькое тело, он давит на нее сильнее, прижимается теснее и плотнее, накрывая каждый дюйм ее плоти своей собственной. Они превращаются в один живой организм. Дышащий в такт, вздрагивающий всей грудью от резких вдохов и выдохов. Кристине обдает жаром всю глотку. Паленый, разлагающийся вкус. А потом все уходит. Лишь пятки жжет. Эрик скатывается с нее, а у девушки мир перед глазами пляшет. И ступни горят, словно их лижут языки пламени. Кристина с трудом садится, ощущая бой чугуна и свинца там, под черепом. Она сжимает голову руками, морщится так сильно, жмурится, распахивает глаза и дико взвизгивает от неожиданности, страха и ужаса. У Кристины горят любимые кроссовки. Жар реален, жар вот-вот доберется до ее кожи. Девушка вскакивает на ноги, девушка тушит огонь о пол, топчась на месте. И грудь ее вздымается и опадает. Она вдруг соображает, что у нее костяшки в саже, что на лице что-то черное, и одежда вся заляпанная. Кристина кидает взгляд на Эрика. Тот голой ладонью тушит собственную куртку. У него обожженные штаны и футболка, а также кожа костяшек и шеи. Кристина открывает рот, взгляд ее изменяется, в зрачках вспыхивает чувство, которое она не в силах сдержать, и сильный порыв всей фигуры.

– Ни звука, – предупреждает ее Эрик. Кристина послушно закрывает рот.

Его тон, его голос, все эти интонации говорят о том, что если она сейчас хоть что-то скажет, проявит жалость, сострадание, любую другую форму гребаной – о да, она живо может представить, как грубо и смачно это слово срывается с его губ – заботы, то он действительно всадит ей свинец в ногу, и тогда Кристину будет заботить лишь собственная судьба.

Девушка кусает губу, наблюдает, как Эрик уничтожает последний огонь, проводит пальцами по обгоревшим волосам, морщится от движения шеей.

– Спасибо, – все же говорит она. Он поднимает голову, смотрит, она виновато жмет плечами и отворачивается.

Кристина натыкается глазами на лестницу. Вернее на то, что было лестницей. Вместо нее – раскуроченная воронка с обугленными краями. Огромная, большая. Угодила всего лишь часть снаряда.

– Осколочные бомбы, – говорит Эрик, поднимаясь на ноги и отряхивая свою одежду. – Они просто хотят нас, как крыс, выкурить из здания. Не выйдет, – зло усмехается он. – Не выйдет, суки. – Себе, скорее, чем ей. – Идем. Осталось совсем немного.

Мужчина вновь берет ее за руку. Кристина чуть сдвигает пальцы, так, чтобы не касаться его обожженной кожи. Это, наверное, очень больно. Девушка не знает, лишь подозревает. Эрику нужна помощь. Но он только сцепляет зубы, сплевывает сгусток слюны себе под ноги и уверенно сжимает ее ладонь. В нем так много безбашенной, даже неуместной силы, этих рьяных, опасных эмоций. Эрик играет с болью, с кровью, со смертью. И не проигрывает. Побеждает. Раз за разом. Кристина понимает, что вляпалась по самое не хочу, измазалась с головой в этом человеке. И, кажется, пути назад для нее нет.

Их бег прекращается около одной из дверей. Огромная, высокая, толстая, железная. Эрик вытирает запястьем пот со лба и пальцами, измазанными в крови, пыли и гари набирает код на панели управления. Что-то щелкает, слышится какой-то то ли визг, то ли писк, и дверь поддается. Она расходится в стороны ровно на то расстояние, чтобы туда мог протиснуться взрослый мужчина. Эрик хватает Кристину под локоть и заталкивает в помещение, сам заходит следом и надавливает на какой-то рубильник. Дверь сходится.

Мужчина ничего не объясняет девушке. Она же думает, что этот вход, скорее всего, предназначен для лидера фракции и для приближенных к нему людей. Коридор широкий, свет в нем тусклый, дверей никаких не видно, стены серые, словно они вернулись к афракционерам. Кристина ежится, видит впереди небольшую лестницу, ведущую вниз. Эрик спускается по ней, Кристина за ним. Напряженная, натянутая как струна, и пальцы устали, что есть мочи сжимать рукоять пистолета. Мужчина снова нажимает на какие-то кнопки на интерактивной панели. Кристина же прислушивается к окружающему миру. В помещении стоит поразительная, просто оглушающая тишина. Словно там, наверху, не грохочут бомбы, словно там, за этими толстыми стенами, не идет война. Раздается звук раздвигаемой двери, и Кристина поворачивает голову.

– Дальше сама, – говорит Эрик. – Пройдешь в общий зал, сядешь где-нибудь в углу и будешь сидеть тихо, как мышь. Если тебя кто-то о чем-то спросит, ты предала Бесстрашие и пошла с нами. Правда, мы предателями себя не называем. В общем, ты за Мэттьюс. И ни слова больше. Усекла? – девушка кивает, и мужчина тут же толкает ее вперед. – Иди, – и моментом нажимает на рычаг. Кристина лишь успевает обернуться, как дверь закрывается, скрывая от ее взгляда человека, который теперь ей кажется не страшным и не опасным, а просто странным и искалеченным.

Кристина больше не боится Эрика. И этого стоило ожидать.

Девушка отворачивается от массивной двери, сует пистолет себе за пояс джинсов, обхватывает плечи руками, давит ладонями на выпирающие кости и идет вперед. Тихо так, аккуратно, осторожно, стараясь не создавать лишнего шума и, тем самым, не привлечь к себе нежелательное внимание. Она проходит метров пятьдесят, когда коридор резко ныряет вниз, и глазам Кристины предстает дверь. Самая обычная дверь. Стоит лишь потянуть за ручку, и та раскроется. Девушка медлит лишь мгновение, а потом тянет дверь на себя. Та распахивается. Кристину оглушает гул, стоящий в помещении. Девушка заходит тихо, аккуратно прикрывает за собой дверь и шмыгает в ближайший угол. Там как раз стоит скамейка, на которой ютятся несколько человек. Кристина сползает по стене рядом, в самый низ, на пол, накидывает на голову капюшон так, что он закрывает ее глаза. Кристина сидит, едва сгорбившись, в черной одежде, с подтянутыми к себе ногами и ждет.

Огромный бункер представляет из себя помещение в несколько ярусов. Здесь есть большое количество скамеек и груда одеял, в отдельной комнате хранятся продукты и есть душевая с раковиной и туалетом. Всего одна на такое огромное количество человек. Куцо, ничего не скажешь. Кристина искренне надеется, что все это закончится быстро. Она сидит, изучает свои обломанные ногти с грязью, забившейся под ногтевую пластину, и не поднимает головы. И старается не думать. Но мысли врываются в ее сознание нестройным рядом, тревожат и мучают. Она волнуется за Эрика и совсем не удивляется, что в этих чувствах не видит ничего дикого. Раньше ее удивляло, что Тори Ву за него волновалась. Теперь сама Кристина знает, как это. Она думает, что он, наверное, с лидерами, с тем же Максом, с этой Джанин. Лучше бы всех их не было. Кристина с ужасом думает о том, что друзья так рядом, так близко, и внутри что-то скребет, проводит там, глубоко, скрежещет, пугает, заставляет жмуриться. Хотела бы она их увидеть? Кристина задумывается, и эта ментальная пауза пугает ее сильнее всего. Она не должна задумываться, ища ответа на подобного рода вопросы, она должна реагировать тут же, вмиг, и эта реакция должна быть лишь положительная. И никак иначе. Но мир меняется, меняется и Кристина. Под гнетом событий и людей, которые ее окружают. Это неизменно, может быть лишь так. Девушка думает о том, что прежняя она давно бы разглядела во всем, что творится кругом, хороший шанс на побег. Скрыться, затеряться в толпе, сбежать, принести к родным людям важную информацию. Теперешняя Кристина не может так просто сбежать от всего, что было, не может так просто перечеркнуть то, что произошло. Это как-то непатриотично, слишком лично. На войне не должно быть места личному. Эрик – враг, предатель, человек, который подлежит уничтожению. И никак иначе. Рассудок в девушке вопит и требует, разум слишком замусоливает мысли и воспоминания. И Кристина знает, что не сбежит. По крайней мере, не сейчас, не тогда, когда это так легко и просто сделать, когда это почти естественно и необходимо. Кристина называет себя трусихой. Она ведь не представляет, как посмотрит в глаза Трис Приор и что ей скажет, она даже не может вообразить себе, как отреагирует на Юрая Педрада. Перед ним ей бесконечно стыдно. Этот юноша не заслуживает такой, как она. Она – порченая, грешная, падшая, просто отвратительная. Кристина изменилась. Слишком.

Пистолет натирает девушке поясницу, когда в бункере начинается какое-то движение. Кристина, скрюченная в дальнем углу, встает на ноги, чувствуя, как мышцы натужно звенят. Она поднимает голову и вдруг осознает, какое количество людей набилось в это большое помещение. Мужчин и женщин, юношей и девушек, мальчиков и девочек так много, что бункер будто сжимается, теряет все свои размеры, всю свою внушительность, даже потолок давит. Кристина хмурится и делает шаг, влекомая толпой. Она чуть встает на мыски, пытается сориентироваться и понять, что происходит. Она видит, как толпу разделяют солдаты, одетые в черное. Эрудитов они толкают к правой стене, а всех Бесстрашных – к левой, и вручают им оружие. Кристина хмурится, прикрывает кофтой пистолет и вновь натягивает капюшон себе на глаза. Когда приходит ее очередь, на девушку даже не смотрят, просто дают ей в руки оружие, фиксируют что-то в интерактивном списке и толкают в левую сторону. Кристина же лихорадочно соображает. Если их собираются выпускать, то, скорее всего, бомбежка закончилась. Если их выпускают с оружием в руках, то, скорее всего, они будут драться. Кристина нервно сглатывает – ей не хочется драться с теми, кого она зовет друзьями. Но поток людей, одетых в черное, увлекает ее, выносит наружу, туда, где витает запах гари и паленой плоти, где в воздухе висят облака вязкой пыли. Кристина лишь пригибается и натягивает на рот и нос ворот футболки. Дышать лишь через ткань.

И приходит хаос.

Девушка далеко не сразу понимает, что творится. Лишь слышит выстрелы, свист пуль, дробь автоматной очереди, громкие крики, ощущает на своих пальцах кровь. Чью? Если бы Кристина знала. Но точно не свою. В холле огромного здания, самого центра Эрудиции, идет бойня. Рубятся все. Свои, чужие. Автоматы, пистолеты, ножи, кулаки – в ход идет все. Кристина достаточно быстро соображает, что Бесстрашные-предатели пытаются вытеснить Бесстрашных и афракционеров за пределы здания, туда, на улицу. Они не хотят отдавать контроль здания, даже холл, врагу. Ну, конечно, там же вход в лаборатории, в бункер, там же эта чертова сыворотка, которая превратит всех в идеологических зомби, подчинит каждого в городе воле Джанин Мэттьюс. Кристине иногда даже жаль, что она такая понятливая. И в мясорубке девушка участвовать не хочет. Она прячется по углам, сжимая автомат в руке, припадая к стене, мечтая с ней слиться. У Кристины над головой разносит кирпич автоматной очередью, девушка вскрикивает и пригибается чуть ли не к самой земле. Она уже не так боится. Она почти привыкла. Жить вот в таком вот мире. Где кровь, где боль, где смерть, где война, как апофеоз всеобщего безумия. У нее действительно не трясутся руки, и пальцы ходуном не ходят. Кристина лишь вглядывается в толпу, боясь увидеть там знакомое лицо, да смотрит на пол, боясь узнать среди трупов его. Две функции, и не более.

Кристина перебегает с место на место, замечает, что Эрудитов из бункера уже стали выпускать, туда, на верхние этажи, по оцепленному коридору к лестницам, ведущим наверх. И все эти люди в накрахмаленных белых халатах такие напуганные, душки очков цепляются за одно ухо, съезжают со второго. У них перекошенные страхом лица, искривленные ужасом рты и пальцы. Кристина фыркает. Слабаки. Что с них взять? Она-то теперь другая. Совсем другая. А бойня продолжается. Девушка ботинком вляпывается во что-то склизкое на полу, багряного цвета, тянется за ее подошвой. Кровь. Чьи-то внутренности. Кристину передергивает. Пуля пролетает совсем рядом с виском девушки, и та быстро ныряет, пригибаясь, за сваленный камень. Вроде это была часть какой-то стены. В нескольких сантиметрах от нее сидит юноша. Одежда на нем синяя, из-под пиджака выглядывает белая рубашка. Эрудит. Вон как трясется. Что это он тут делает? Кристина едва выглядывает из своего укрытия и замечает, что живой проход для Эрудитов разбит, и все бросились врассыпную. Этот, видимо, спрятался здесь. Юноша поднимает голову. И Кристина столбенеет.

Нет.

Только не это.

– Я хочу познакомить тебя со своей семьей, – говорит Трис и тянет Кристину за руку. – Пошли. Они все здесь.

Кристина помнит тот день, день встреч, день, когда люди всех фракций смешиваются, навещают своих родных и близких. Кристина помнит тот день отчетливо. И своих родителей, и младшую сестру, и семью Трис. Ее мать с лучащимися теплом глазами, какого-то уставшего отца и брата. Брата Кристина помнит хорошо. Брат почти не изменился. Сидит, смотрит на нее, нижняя губа едва трясется. Мальчику страшно. Кристина смотрит на Калеба Приора в упор, даже не пытаясь скрыться или спрятаться. Это глупо. Это уже безнадежно. Выход лишь один – врать. Врать так, что он поверит. Она сумеет. Она слишком много врет. Отец был бы ею недоволен.

– Кристина…

– Калеб.

Это что-то вроде приветствия или узнавания? Он продолжает сидеть, глядеть на нее, даже моргать забывает.

– Что ты… – прерывает сам себя, мотает головой. – Ты же лучшая подруга Трис.

– А ты – ее брат.

Ловко-то как, ладно. Юноша открывает и закрывает рот, вздрагивает от какого-то выстрела, от пули, что отрекошетила от стены прямо перед его глазами.

– Я – Эрудит.

– А я была ее подругой. Все просто.

– Ясно, – тянет Калеб и прикрывает голову руками, сжимает уши ладонями.

Кристине хочется верить, что она была убедительной, что доказала мальчишке, что на той же стороне, что и он. Но ведь это были всего лишь слова. И жизнь, не иначе, подбрасывает ей шанс стать убедительнее. Калеб взвизгивает как-то чересчур по-девчачьи и откатывается в сторону Кристины. Девушка же наставляет автомат на непонятно откуда взявшегося Бесстрашного. Кристина его не знает. И это хорошо. Мужчина целит ей прямо в голову, Калеб прячется за ее спиной. Какая мерзость. Девушка стреляет быстро. Пуля летит мимо. Кристина чертыхается сквозь зубы. Это все то ее падение. Сколько уже месяцев прошло. И до сих пор! Приор рядом с ней дрожит. Мальчику так страшно, а, значит, быть предателем ему не страшно. Кристина не дура, ей просто сложить два и два и получить на выдохе нехитрый расклад. Калеб Приор в одежде Эрудиции в самом сердце фракции ума. Значит, за Мэттьюс. Конечно, про нее можно подумать то же самое, но девушке кажется, что брат Трис открыт и прост. Он против родной сестры, против всех.

– Убей его! Что ты ждешь?! – юноша вопит ей это практически в самое ухо, когда они прячутся за углом, ведущим в коридор.

– Я плохо стреляю, – цедит Кристина сквозь зубы и сует автомат Калебу. – Прострели ему руку. Живо! – тот столбенеет, смотрит на оружие в своих ладонях. – Я не могу, – объясняет девушка, – однажды я упала с большой высоты и нарушила всю координацию движений. Так что стреляй. А я добью его ножом.

Кристина нащупывает пальцами нож достаточно быстро. У щиколотки. Все тот же, с резной ручкой в виде головы волка. Она не знает, сколько времени Калебу Приору требуется, чтобы спустить курок, но выстрел звучит. Юноша весь бледный, как полотно, и потный, на пределе моральных, психических и физических сил. Кристина смотрит на него и думает, что такой никогда не была. Никогда так панически, до полного отупения, не боялась, не выказывала такой поразительной трусости. Калеб Приор – трус. Но он все же стреляет. Кристина победно улыбается и выскакивает из-за угла с ножом. Калеб Приор перестарался: вместо руки он попал в живот, и теперь человек из Бесстрашия корчится на полу. Девушка смотрит на нож, потом снова на мужчину. Она не хочет вновь убивать. Это отвратительно, это ужасно, это не по-человечески. Но сейчас это проще. Стоит только начать. Да и Калебу стоит доказать свою верность идеалам Эрудиции. Чтобы поверил. Кристина наклоняется к хрипящему на полу мужчине, видит, как кровавая пена булькает в углах его рта. Она перерезает ему горло быстрым движением и закрывает глаза. Убила. Снова. Кристина закусывает губу, сосредоточенно вытирает нож о форму неизвестного солдата из Бесстрашия. Руки почти не дрожат, пальцы почти лишены тремора. Стоит лишь начать. И все так просто. Жизнь, смерть, дарить, отбирать. Будто она тут всесильная.

– Иди наверх. Тебе тут не место, – говорит Кристина, когда встает на ноги, разворачивается и смотрит на Калеба.

Тот взирает на нее с каким-то неподдельным ужасом. Сглатывает, кивает, разворачивается на пятках и бежит. Неуклюже, неумело, так по-эрудитски. Кристина роняет нож на пол. Тот падает с глухим звоном. Кристина жмурится, мотает головой. Они прижимается спиной к стене, считает про себя до десяти, чтобы эта пружина напряжения, сгусток нервов, растянулась, отпустила. Это тяжело. Это перебор. Девушке хочется плакать, чтобы дать выход эмоциям. Слезы как высвобождение и не более. Но ведь еще ничего не кончено. Мясорубка продолжается, хотя афракционеры явно терпят поражение. Кристина вскидывает голову да так и замирает.

Через толпу беснующихся людей на нее смотрит один человек. Потный, выпачканный в саже и крови, злой и разъяренный, разбуженный зверь. Кристина закусывает губу, выдыхает, смотрит. Эрик смотрит на нее в ответ. И, кажется, что нет ничего важнее этого момента. Того, что они оба живы. Снова. В который раз.

========== Глава 41 ==========

Когда грохот сражения стихает, когда остаются лишь слабые крики и чьи-то стоны сквозь зубы, тогда Кристина оглядывается. В холле полно трупов: юноши и девушки, мужчины и женщины, даже случайно попавшие на линию борьбы и обстрела дети – кровавое месиво, дикая каша из человеческой плоти. Афракционеры были жестоки. Очень. Здание Эрудиты им не отдали, но враг устроился там, за стенами и дверьми, в самом сердце фракции ума. Враг ли? Для нее ли? Это она во вражеском стане. Кристина выдыхает, поднимает голову, смотрит высоко-высоко, туда, где огромные прожектора бросают отсветы через стеклянный купол, смотрит на всю эту вереницу полуразваленных ступеней. Война – ненормальное явление, в нее играют только психи, душевнобольные люди с гнилью там, где должно быть сердце. И когда, только когда она сама стала ощущать себя такой? Хороший вопрос. Но знать на него ответ Кристина боится.

Чужие пальцы больно сдавливают ее плечо, тащат в сторону, девушка лишь подбородок успевает поднять, чтобы увидеть его лицо. У Эрика рассечены бровь и нижняя губа – кровоточат достаточно сильно. Кристина видит, как мужчине заливает кровью правый глаз.

– У тебя…– руку протягивает, тонкими, аккуратными пальцами коснуться хочет, но Эрик ее перебивает.

– Слушай внимательно. Здание оцеплено твоими дружками – из него не выйти и сюда не войти. Но они, кажется, выбились из сил больше нашего. Хоть это радует. Сейчас все начнут приходить в себя, – мужчина бросает взгляд по сторонам и продолжает, – трупы убирать, подчищать – передышка небольшая. Она всем нужна. За это время ты должна отсюда убраться. Когда нет грохота бомб и пальбы из автоматов, то мозг как-то работает яснее. Тебе могут задавать лишние вопросы.

А Кристина рассматривает его. Всю одежду, пропитанную гарью, кровью, потом и известковой пылью, все эти вздыбившиеся мышцы и натянутые сухожилия, будто плоть вот-вот и треснет. Эрику нужен отдых. И лицо не мешало бы обработать. Мужчина лишь сплевывает куда-то под ноги багряный сгусток: слюна вместе с кровью, а потом сует себе в рот сигарету, щелкает зажигалкой прямо перед лицом Кристины и выдыхает дым. Девушка отстраняется, жмурит глаза. Эрик смотрит на нее вкрадчиво и внимательно, да сигарета мелькает.

– Ты поняла меня?

– У тебя кровь, – отзывается она.

– Сука! – рычит Эрик, хватает девушку за голову, сжимает ее своими крепкими ладонями, заставляя поднять лицо, так, что горячий сигаретный пепел падает ей на губы, – похуй, что там у меня. Похуй. Валить тебе отсюда надо. Быстро. Пока бравые солдатики не очухались.

– Я не найду дорогу.

Эрик отпускает Кристину, вытаскивает сигарету изо рта, морщится, стирает кровь с правого глаза, снова затягивается, а потом кидает окурок куда-то в сторону. Он без слов хватает девчонку за локоть и тащит за собой, туда, к лестницам черного хода, коли практически все парадные разбомбили, разнесли взрывами снарядов. Эрик сжимает ее руку до боли, но девушка не жалуется. Это то, как он умеет вести себя с теми, кто ему не так безразличен, как мужчине хотелось бы. Она привыкает. Она ко многому привыкает. Кристина покорно идет за ним, переставляет ноги, даже не смотрит по сторонам, только отрешенно наблюдает, как мелькают носки ее старых черных кроссовок. А здание ведь разрушенное: нет половины этажей, лишь стоят несущие стены да кругом одна сплошная каменная крошка и пыль, и так много трупов, и так много крови. Кристина понимает, что ее мутит, что не выработался еще иммунитет войны. Как у Эрика. Он словно ничего этого не замечает, идет себе и идет. Чем выше они поднимаются, чем больше коридоров минуют, тем чище воздух, тем больше пыль оседает под ногами, тем меньше запаха паленой и гниющей плоти, тем все реже встречаются трупы. А потом наступает момент, когда Эрик и Кристина оказываются в длинном, смутно знакомом девушке коридоре. Мужчина грузно стучит тяжелыми ботинками по гладкому полу, сворачивает пару раз. От его цепкой хватки у девушки затекла рука ниже локтя, но Кристина молчит, терпит. Эрик на грани. Она чувствует. Она понимает. Он вообще всегда ходит по лезвию, балансирует на кристальной остроте и, похоже, ему это нравится. Ненормальный.

Когда мужчина распахивает знакомую дверь, Кристина почти выдыхает. Она растирает свою руку другой ладонью, пытаясь возобновить циркуляцию крови, а он толкает ее к двери ее клетки. И девушка вдруг понимает, что рада оказаться здесь вновь. Она оглядывается. А квартира ведь уцелела, и ее цивилизованная тюрьма тоже. Это даже как-то странно. Эрик же заталкивает девушку в уже такую знакомую и привычную комнату и исчезает за дверьми. Девушка смотрит ему вслед несколько секунд, словно пытаясь ухватить какую-то мысль, вызванную всей обстановкой и действиями мужчины, а потом поворачивает голову и бредет по направлению к кровати. Простыня, одеяло и подушка лежат, как и лежали: сбитые, сбуравленные, измятые. Кристина садится на край матраца и ждет. Она слышит какое-то движение за стеной, знакомое чертыханье сквозь зубы, а потом гул тяжелых шагов. Эрик вырастает в дверном проеме, швыряет ей аптечку. Кристина ловит ее пальцами, измазанными в грязи, крови и собственном поту. Девушка смотрит на свои ладони. Надо же, она и не заметила, какой след войны отпечатался на ее теле, въелся в ее кожу. Кристина хмурится, осматривает себя, понимая, что душ – это сейчас самое лучшее. Чистая теплая вода, ловить ее ртом, губами, трясти волосами и чувствовать, как в канализационное отверстие уходит вся тяжесть пережитой ночи.

– Приведешь себя в порядок, – говорит Эрик.

Девушка лишь кивает, все еще пялится на аптечку в своих руках, а потом, будто очнувшись ото сна, ставит ее на матрац рядом с собой да поднимает глаза на мужчину.

– У тебя раны.

Он поворачивает к ней голову.

– И?

– Надо обработать. Хотя бы на лице. – Они смотрят друг на друга в полной тишине, и воздух приобретает вязкость, набухает, словно губка, впитавшая воды больше положенного. – Пожалуйста, – добавляет Кристина. – Думаю, – она вдруг слабо улыбается, – тебе неудобно. Кровь ведь заливает глаз.