Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Всем спасибо, – голос Эвелин Джонсон выводит из забытья. – Все свободны, кроме, само собой, нашей ударной группы. Я расскажу вам план.

Трис выскакивает в коридор быстро. Такое волнение искажает черты ее лица. Конечно, девушка пошла искать Тобиаса. Кристина даже улыбается. Иногда она смотрит на Приор и Итона, наблюдает за ними, за легкими, невесомыми движениями, невидимыми полуулыбками, тихим шепотом. Они ей кажутся такими литыми, спаянными друг с другом, такими верными и отлаженными. Кристине не чужда романтика, но особо романтичной она себя никогда не считала. Увлекающейся, интересующейся парнями, да. И когда она смотрит на свою лучшую подругу и ее молодого человека, то думает о том, что совершеннее них не будет ничего. Простые человеческие желания, естественные стремления и мечты. Она почти завидует. И почему-то вспоминает об Эрике.

Эрик.

В этом человеке сосредоточено все то, что она так ненавидит и так желает. Оксюморон, ее личный камень преткновения. Она определенно сумасшедшая девчонка. Какая-то неправильная и неверная. Может, он просто ее испортил. Но ее тянет к нему. Она уже перестала отрицать и лгать самой себе. Ей хочется, чтобы он снова ее поцеловал, прикоснулся к ее телу, проделал все то, что делал с Тори, в тот самый раз, когда она видела. Эти мысли и желания уже практически перестали пугать и уж совершенно точно удивлять. Ее тянет к нему. И с этим ничего не попишешь.

Но девушка отлично понимает, что Эрик за человек. Какой он лютый и страшный. В ней до сих пор горит обида на его слова. На это самодовольство, звучащее в интонации, на этот невообразимый самоуверенный тон. Словно он знает, что все здесь – его вотчина. Ее аж передергивает. Неправильный человек. И она совсем не знает, как избавиться от этого затравленного под ее кожу чувства, от этой острой нужды. Позволить ему себя трахнуть? Она же не шлюха. Совсем. Да и к чему лукавить? Он трогает в ней много больше, чем просто плоть. Он – это где-то глубоко, под самым горлом. И так просто не избавиться, не стереть простым ластиком. Кристине хочется опустить голову вниз и заскулить. Она устала. Она так устала. Спасибо, что хоть он ее игнорирует. Так проще жить и думать. Хотя девушка уверена, что затишье лишь временное, потом судьба, провидение или рок снова столкнут их. И тогда… Тогда она может сдаться.

– Эй, Кристина!

Она так уходит в свои мысли, что не сразу замечает, как ее окликает знакомый голос. Девушка разворачивается на месте и с удивлением обнаруживает позади себя Тори Ву.

– Тори?

– Я, я, – кивает та. – Пойдем на улицу. У меня есть к тебе разговор. И я хочу покурить. – И, не дожидаясь ответа, Ву направляется к лестнице, ведущей на нижний этаж.

Кристина пялится ей в след, но потом все же решает последовать за женщиной. На нижних этажах все еще свалены грудами камни и зияют дыры в стенах, но здание определенно приобретает жилой вид, почти привычный. Каменная крошка хрустит под ногами, и девушка старается ступать на чистую поверхность. Тори идет, сунув руки в карманы, ловко петляет меж гряд камней, и ее длинные иссиня-черные волосы подпрыгивают при каждом шаге.

Ву красивая. Необычной экзотической красотой. Этот миндалевидный разрез глаз, это изящество рук, эта стройная фигура. Странно, что она позволяет Эрику так пользоваться собой. А может между ними и нечто большее. При этих мыслях в груди колет, и Кристина морщится. Не та реакция. Совсем.

Они выходят на воздух, и Тори тут же поворачивает налево. Она прислоняется спиной к стене, достает сигарету, прикуривает, а потом выпускает дым и смотрит в небо, уже подергивающееся цветом сумерек.

– Хочешь? – и протягивает тонкую белую палочку с карминовым огоньком на кончике. Кристина лишь мотает головой. – Ну как хочешь, – и снова затяжка. – Меня Эрик приучил курить. Дурно это.

Девушка молчит, выжидает, но Ву лишь смолит и ничего не говорит.

– Зачем ты меня позвала?

Чуть жует фильтр зубами, трется лопатками о стену, а потом переводит взгляд на Кристину, рассматривает ее несколько ленно и снова обращает глаза к небу, где начинают прорезаться тонкие, практически бесцветные очертания звезд.

– Я хотела с тобой поговорить.

– О чем?

– Об Эрике.

Кристина хмурится и чуть распахивает глаза. Ясности для нее нет.

– Да, да, о нем. Просто понимаешь, – Тори пытается удобнее прислониться к шершавой стене, переступает с ноги на ногу, – он мне не чужой. И я вижу, что происходит.

– Что? – да с такой тупой интонацией, как сущая идиотка.

– Ты ему небезразлична. Он тебе небезразличен.

– С чего ты взяла?

Тори ухмыляется, смотрит на девушку, и взгляд ее стелет бесенячим огоньком.

– У меня есть глаза, Кристина, – снова затяжка, а потом добавляет: – он перестал со мной спать. Вообще.

– Правда? – слово слетает с губ быстрее, чем девушка понимает. Она прикусывает себе язык, да поздно уже. Сказанного не воротишь.

– Ну я же говорю, – усмехается Ву. – Так вот, Кристина, он не такой отвратительный, как все думают. Я его знаю. Не так, чтобы шибко хорошо, но знаю. Хорошо его всегда знал лишь Макс. Но что Макс? Макс сейчас по другую сторону. Ему нужен кто-то, – она поднимает на девушку глаза, – кто-то важный. Действительно нужен, пусть он сам так не считает. Я думаю, что ему нужна ты.

Кристина открывает рот, желая возразить, но Тори не дает ей сказать.

– Я не навязываю. Лишь советую. Подумай об этом.

Женщина тушит сигарету пальцами, кидает бычок под ноги и давит его носком ботинка.

– Зачем ты мне все это говоришь?

Тори Ву жмет плечами. Кристина стоит и позволяет ветру пускать мурашки по ее коже. Она смущена, запутана, ошарашена и удивлена. Тори повела себя так неожиданно, почти непредсказуемо. Должна ведь быть ревность, должна расти и множиться ненависть, но вместо этого они делятся секретами, приоткрывают завесы душ друг друга. Кристине все еще не верится в происходящее.

– Я за него переживаю.

– Я не о том, – Кристина заправляет короткую прядь волос за ухо и кидает взгляд в сторону, – мы ведь как бы… – она запинается, думая, стоит ли это говорить, – мы ведь соперницы.

Тори молчит, просто смотрит, а потом начинает смеяться. Красиво, чисто. Плечи ее вздрагивают, глаза улыбаются, а ветер ерошит длинные волосы, взметая их вверх. Ву лишь чуть качает головой и все не может прекратить смеяться

– Нет, Кристина, мы – не соперницы. И никогда ими не были. Эрик мне друг. Просто с друзьями иногда спят. К тому же, – она выдерживает загадочную паузу, – у меня есть мужчина, который мне нравится. – И снова улыбается, а потом уходит, оставляя Кристину в полной растерянности.

Девушка стоит и смотрит на закрывшуюся за Ву дверь. Ей странно и непонятно от этого разговора. И она не знает, что думать. Может, стоит дать Эрику шанс? Она сама уже поняла, что он не такой монстр, каким желает казаться. В нем есть боль, есть ярость и гнев, но все это не приходит просто так. С этим не рождаются. Это взращивают с течением жизни, приносят как гниль, отравляют. Эрик опасен. И она это знает. Но Ву волнуется о нем. Кристина моргает. Ей кажется диким, что о нем вообще можно волноваться. Но Тори действительно желает ему лишь добра. И это добро она видит в ней, в Кристине. А ей почему-то не страшно. Нет. Снова тянет, ударяет под ребра. И девушка разворачивается на пятках.

Наверное, идти к нему сейчас глупо. Это порыв. Это эмоции. Это Тори Ву. Но, тем не менее, Кристина взбегает по ступеням, проносится мимо комнат и снова выше, огибая угол и останавливаясь перед знакомой дверью. Она даже не стучит. Просто дергает на себя. И совершенно не знает, что сейчас скажет, как будет защищаться от его колких слов и язвительных оскорблений, от холодного взгляда, как будет не вспоминать о том, что несколько дней назад сидела на этой кровати и млела от его ласк. Да, она совершает дурость. Но дверь скрипит, распахивается, и глазам девушки предстает совершенно пустая комната.

На кровати свалены несколько футболок, в углу гудит старенький компьютер. В тот раз она не заметила машину, зато сейчас слышит, с каким тарахтением работает системный блок. На мониторе пыль – покрывает все толстое стекло. Комната выглядит так, словно из нее только что вышли и вот-вот вернутся.

Кристина решает подождать Эрика. Она садится на край кровати и почему-то возвращает взгляд к компьютеру. Машина противно крякает. Слишком старая. Девушка не видит монитора, ей хватает зычного гудения. А потом что-то происходит. Какой-то щелчок, шум в колонках, и голос. Знакомый голос.

– Эрик! Эрик! Это правда? Они собираются убить Джанин?

Кристина так и открывает рот. Она узнает интонации, которые так часто звучали в голосе Макса. И осознание обрушивается на нее с оглушающей силой.

========== Глава 30 ==========

Кристина чувствует себя рыбой, выброшенной на берег. Словно лишилась живительной силы, словно воздух создает ватную подушку, забивает все горло, становится отравой. Она лишь сидит, сжимает пальцами матрац и пытается понять. Глаза ее широко распахнуты. Напуганные, такие огромные, такие большие. Кристина боится встать с места. Голос Макса, этот знакомый, спокойный голос, звучащий в ее ушах встревоженной нервной интонацией, кажется, царапает ее черепную коробку. Девушке хочется передернуть плечами, сбросить с себя наваждение. Но она знает, что происходящее реально, что это не симуляция, которую она проходила будучи неофитом. Это все взаправду – шипение в колонках и скачущий голос Макса, то пропадающий, то раздающийся рваными урывками, несущийся с того конца. Кристина моргает и встает с постели.

Ей необходимо отсюда уйти.

Она делает шаг к двери, боясь даже думать о том, как ей быть с этим знанием. Эрик – предатель. Это ясно как божий день. Предатель. Отвратительное слово, будто грязью марает ее язык. Кристине хочется плеваться, скатать слюну в ротовой полости и смачно плюнуть на землю. Она боится осознать полностью. Страшно понимать, как был слеп, страшно понимать, как люди жестоко умеют обманывать. И искривить бы губы в злой усмешке, но девушка знает, что виновата сама. Это же Эрик! Эрик, мать вашу! В нем нет добра и милосердия. Все, что он делает, делается ради чего-то. Каждый поступок, каждый шаг, даже каждое прикосновение к ней. И больно. Ей действительно больно, будто лезвие ножа загнали под кожу и давят на самое сердце. Она ведь знала, знала, знала. Так почему тянет рыдать?

Кристина берется за ручку двери, но не успевает ее обхватить пальцами как следует. Дерево дергается вперед, чуть не волоча девушку за собой – она лишь отдергивает кисть и во все глаза смотрит на человека, появившегося в дверном проеме.

– Что ты здесь делаешь? – Эрик хмурится, бесцеремонно заталкивает ее внутрь и захлопывает за собой дверь.

Кристина стоит. Ее чуть потряхивает. Плечи вздрагивают под одеждой, руки зажаты в кулаки. Она даже не смотрит на этого человека, ничего не может сказать. Просто стоит, просто чего-то ждет.

– Ненавижу… – срывается с ее губ, и снова – ненавижу…

– Какого…

Но Эрик замолкает, слыша характерный писк компьютера и шум в колонках. Девушка поднимает голову. Лицо мужчины белеет. Редко увидишь на нем такие эмоции. Он будто сначала изумляется, а потом понимает. Он отодвигает Кристину в сторону, в несколько шагов достигает гудящего компьютера и с такой силой бахает по кнопке выключения, что пластмассовый корпус машины скрипит под его пальцами. Он стоит, не поворачивается к Кристине, шумно дышит. А ей не надо слов. Она все понимает. Уже поняла.

– Я ненавижу тебя! – взрывается девушка, и тогда Эрик разворачивается.

Мужчина окидывает ее странным взглядом, всю, с головы до пят, скользит пренебрежительно-равнодушно, а потом вдруг раздвигает губы в улыбке. Кристину прошибает пот. Ладони становятся влажными, испарина выступает на лбу.

– А ты чего ждала? – резко спрашивает он.

Смуглая кожа Кристины окрашивается в мертвенно-бледный оттенок. Она ведь понимает, но не хочет верить. Женщины всех возрастов так склонны обманываться. Она не хочет. Нет. Просто сжать руки в кулаки и беспомощно замотать головой. Только не верить. Нет, нет, нет. А он стоит и бессовестно, так нагло признается в том, кем он является на самом деле. Это вырезает что-то там, между ребер. Это жестоко. Он всегда был жесток. А она забыла.

– Ты кем меня считала, а, девка? Кем?

Он делает шаг вперед, она отступает к стене, туда, почти к двери. Вжимается лопатками в твердый камень, едва вытягивает руку, только чтобы этот монстр не приближался.

– Кто я для тебя, Кристина? Скажи, мать твою, что ты там себе нафантазировала? Поржать охота.

Девушка открывает и закрывает рот. Его грубость режет ей кожу. Раньше было проще. Кривиться, морщиться, показывать ему в спину средний палец и никак не реагировать. А теперь больно. Идиотка. Такая идиотка. У нее гудит голова, череп вот-вот треснет от мыслей, а грудь разорвет от эмоций. Только не слезы. И, господи, почему так больно? Почему из-за этой мрази так больно? Что хочется сложиться пополам.

– Ты оказалась такой тупой пиздой, что обмануть тебя не составило никакого труда.

И тогда она вспыхивает. Подлетает к нему смазанной тенью, с летящими по воздуху черными волосами, короткими, но хлестко бьющими по лицу, и оставляет горящий след на мужской щеке. Эрик аж делает шаг назад, потирает подбородок. Девчонка ударила сильно, вложила в простое движение столько злости, агрессии и даже боли. Кожа зудит от ее пальцев. А перед его лицом ее горящие глаза. Вот ведьма. Она восхищает. Но Эрик не из тех, кто позволит с собой играть. Девушка даже не успевает сообразить, как со всей силой, на которую способны мужские руки, бьется спиной о крепкую стену. Воздух вырывается из ее горла, кожу на спине саднит. Чужие руки сдавливают ее запястья, заставляют ее ладони беспомощно раскрыться, а пальцы неуклюже растопыриться. Эрик прижимает ее руки к стене, нависает над ней. Высокий, большой, сильный. Опасный. Она ведь забыла, какой он опасный, какой лютый, какой дикий. Зверье. Падла. И Кристина вздергивает подбородок, стараясь не пасовать.

– Что ты хочешь услышать, а? – шипит он, безжалостно давя на ее тело, почти ломая кости. – Я – предатель, Кристина. Нравится это слово? – он перехватывает оба ее запястья одной рукой, а другой грубо берет за подбородок, обхватывает пальцами и давит, чуть тяня вперед, заставляя смотреть на себя. – Я – человек Макса. И всегда был лишь им. Всегда. Я – предатель, предатель, предатель, – твердит он, а слова долбятся о стенки ее мозга. Он склоняется ниже, практически к самым ее губам и все произносит: – Я – предатель, предатель, предатель. – А она вдруг так резко подается вперед, раскрывает свой рот и кусает его за лицо, впивается зубами до крови. Эрик отпускает ее быстро. – Сука, – шипит, и слышится звук удара.

Кристине обжигает лицо. Она падает на пол, ощущая, как дрожит нижняя губа, как скапливается во рту вкус крови. Его крови. Чужой, грязной, отвратительной, ублюдочной. Девушка лишь делает глубокий вдох и даже не замечает, как странно смотрит на нее Эрик. Он зажимает след от ее зубов пальцами и глядит на нее, почти распластанную на полу. У девчонки дрожат руки. И необъяснимое чувство захлестывает его. То самое, когда он видел ее уничтоженную, изнасилованную, измазанную кровью и спермой. И Эрик резко разворачивается, чтобы не вздумать помочь ей.

– Какая же ты скотина, – раздается за его спиной. – Ублюдок! – она повышает голос. – Какой ты грязный, какой отвратительный. Ненавижу!

И тогда она снова оказывается у стены. Прямо перед глазами его взбешенное лицо с порванной ее же зубами щекой. И этот отравляющий взгляд. Он снова грубо хватает ее за подбородок, даже не обращая внимания, что маленькие ладони давят на его вздымающуюся и опадающую грудь.

– Этот ублюдок целовал тебя, и тебе нравилось. Я лизал твою шею, пальцами забирался в твою пизду, и ты не возражала. Ты стонала как последняя шлюха, и текла. Если я сейчас суну пальцы тебе между ног, в твою гребаную дырку, то что я почувствую? Ты потечешь, – и его рука, беспардонная, наглая, грубая и бесстыдная рука пробирается в самый низ. Кристина лишь сводит бедра, мотает головой. – Я засуну язык тебе в глотку, и ты будешь призывно тереться, как сука во время течки.

– Эрик… – вдруг всхлипывает она, старясь избавиться от его рук на своем теле, от голоса, кажется, въедающегося в самый мозг.

А он давит на нее, пальцами подцепляет черную ткань, стараясь нырнуть туда, склоняется ниже, ища губами ее вздрагивающий рот или цветастую шею, где все еще сияют отметины удушения.

– Эрик! – взвизгивает она. – Не надо…

– Лицемерная тварь, – цедит он прямо в ее ухо. – Прикасаться к тебе было отвратительно.

Ее глаза приобретают такое выражение, что у него вдруг дергается кадык. Он читает там, за зрачком, боль и унижение, застывшие слезы и кровь. Он знает, что вскрывает ее без ножа, топчет. Знает, что под его ногами хрустят ее кости. Девчонку ломает. У нее даже руки безвольно повисают. Она всхлипывает. Ну вот, мать вашу, слезы. А он почему-то чувствует себя последней скотиной. Впервые в жизни это ощущение ударяет под самые ребра. Его часто поносят бранными словами, кричат в лицо проклятия, отправляют в самое пекло ада, но ему всегда плевать. Максимум – кривая усмешка на губах и изогнутая бровь. А сейчас ему действительно тошно от самого себя. От слез девки, от того, что мешанина из чувств дерет ему грудь. Грубость – это просто. И он потопит Кристину в ней. Ему так хреново. Так пусть будет и ей. Нечего было лезть на рожон. Сама виновата.

– Ты же говорил, что хочешь меня… – тянет, тонко и как-то скуляще. Дура.

Эрик лишь сужает глаза.

– Говорил, – соглашается мужчина. – Но кто сказал, что это было правдой?

И вот снова эти глаза. Огромные, просто обалдеть какие огромные. Ну почему ты, мать твою, так смотришь? Больно, да. Тебе больно. Я знаю. Тебе должно быть больно. А она вздрагивает всем телом, ладонями обхватывает голову, склоняя лицо. Девчонку трясет. А он просто стоит напротив и смотрит. И желваки перекатываются под кожей.

– А что же было правдой? – выдавливает она. – Скажи, – тихо, болезненно. – Скажи! —, а теперь кричит, но глаза все равно не поднимает. Наверное, плачет. А он сейчас ее добьет, сломает хребет, переломит с таким хрустом, что она потом не поднимется.

А у нее в мозгу бьется разговор с Тори.

Ты ему небезразлична.

Он перестал со мной спать. Вообще.

Он не такой отвратительный, как все думают.

Я думаю, что ему нужна ты.

– Ничего не было правдой. Ничего.

И ее крутит. Она прижимает ладони к лицу и сползает по стене. Разбитая, уничтоженная, посрамленная, никчемная девчонка. У нее дрожат плечи. А Эрик продолжает с каким-то маниакальным блеском в глазах, бьет и бьет, наносит колотые раны, покрывает словесными рубцами каждый миллиметр ее кожи. У нее даже не хватает сил сказать, что она ненавидит его. Просто не хватает. Лихорадит и трясет. Лихорадит и трясет.

– Ты была всего лишь крышей. Прикрытием. Каждое прикосновение к тебе, каждая помощь тебе в чем-то, каждая защита – все ради дела. Ради Макса. Ты мне отвратительна. Но что только не сделаешь ради цели? – он ухмыляется. Криво и страшно, а она не поднимает голову. – И как мне было забавно, когда ты защищала меня перед всеми, выгораживала перед долбанным Четыре, верила мне, как последняя дура. – Он вдруг делает шаг вперед и резко дергает девушку с пола, заставляя выпрямиться.

Ее лицо все соленое, глаза красные и мокрые. Она дрожит и смотрит на него. А он наступает. Ему хочется видеть, как он окончательно раздавит эту девку, как свет в ее взгляде потухнет. Как она прекратит верить ему, искать в нем что-то хорошее. Он больно сдавливает пальцами ее плечо.

– Я всего лишь использовал тебя. Каждое слово. Каждый поступок. Пусть она доверяет тебе. Вот что сказал мне Макс. Сделай все для того, чтобы она тебе доверяла. И ты стала доверять мне после изнасилования. Стала.

А Кристина вдруг открывает рот, распахивает так широко, раскрывая глаза до такой степени, что глазные яблоки вот-вот выкатятся. Эрик не может понять, что с ней происходит. Почему такая дикая перемена. А у нее губы трясутся, мелко так, истерично, припадочно. Кажется, он убивает девчонку каждым своим словом. Наивная дура.

– Изнасилование? – выдыхает она. – Ты… Оно… – и делает судорожный вдох. – Это было специально?

Эрик даже хмурится на мгновение. А потом кривится, окидывает ее взглядом, в котором сквозит такое отвращение, что Кристина дергается, но мужская рука не дает ей уйти в сторону.

– Я, конечно, та еще скотина, но нет. Эдвард сам захотел тебе присунуть. Нам с Максом это всего лишь сыграло на руку.

И она почти видимо расслабляется, выдыхает. И Эрик вдруг понимает, что его самого отпускает. Словно ему было важно, чтобы она не думала о нем, как о совсем конченом человеке. Имбецил. Мудак-то какой. Девку надо добить и черт с ней. С концами.

– Я использовал тебя. Я ненавидел вас всех. А тебя – больше других.

– А Питер? – вдруг спрашивает она.

– Питер?

– Его вы тоже использовали?

– Смотри-ка, соображаешь, когда хочешь, – и он почти улыбается. Люто так, страшно. Девушка едва ведет головой. Больно, непонятно, дико. Мир жесток, и Кристина всегда это знала. Но даже и не представляла, что он будет настолько бесчеловечен. – Питер – мелкая сошка, шестерка. Макс отправил его шпионить, и Хейес какого-то хера думал, что весь мир вертится вокруг него. Я бы убил его, если бы он пикнул что-то лишнее.

И снова Кристина широко распахивает глаза. Значит тогда, в тот самый раз, когда цепь вошла в шею бывшего Искреннего, ей не показалось. Эрик хотел его убить. Эрик боялся, что юноша проболтается. Эрик ей лгал. Каждым словом, каждым взглядом, каждым движением по коже. Осознание придавливает ее к полу, заставляет привалиться к стене всем весом. И даже дышать трудно. Как много лжи. Как много вранья. Кристине хочется отмываться, содрать с себя весь кожный покрыв, которого касались его пальцы, губы. Господи, почему все так?

– Он знал? – тихо спрашивает девушка. – Питер был с вами заодно?

– Нет, – отвечает ей Эрик, немного помолчав. – Парень был крысой. Крысой он и сдох.

– Люди для вас – ничто! Мусор под ногами! Грязь! – вдруг взрывается Кристина. – Вы такие ублюдки! Ты, Макс, Джанин! Ненавижу… – скуляще протягивает она. – Как же я тебя ненавижу…

Он молча смотрит на нее, сверлит взглядом. Девка должна была ненавидеть его всю жизнь. Потому что так правильно, потому что по-иному к нему относиться нельзя. Настроила себе воздушных замков, решила, что что-то тут может, что он стал покладистым, ручным. Какая же тупая девчонка. И теперь его в чем-то обвиняет. Сука.

– Ненавидишь меня за то, что я – это я? – интересуется он. – Нет, – и качает головой, – ненавидь себя. Ты ведь почему-то решила, что я вдруг стал другим.

И Кристина знает, что он прав. Все она. Сама виновата. Сама придумала. Сама увидела. Он – монстр, тварь, скотина, черный человек. Она забыла об этом. А он лгал. День за днем, час за часом. Смотря в ее глаза, защищая от пуль и боли, говоря с ней, иронизируя, флиртуя, целуя. Ложь, такое нагромождение лжи. Тошно и больно.

– Мы не убьем Джанин, да? – вдруг спрашивает она, вспоминая о войне. – Надо остановить Зика и Юрая. Я не хочу, чтобы они погибли. Чтобы Юрай погиб, – говорит Кристина, интонацией выделяя имя младшего Педрада. То ли специально, то ли непроизвольно. И Эрик морщится – едва уловимое движение бровями, но девушка замечает его. – Он мне дорог. А ты скотина, – и толкает его в плечо, уворачиваясь от его руки.

Мужчина лишь отпускает ее, упирается рукой в стену, где только что была спина девчонки. Камень хранит тепло ее тела, и оно импульсами ударяет в его ладонь. Он сцепляет зубы. Ему противно слушать, что она тут поет о Педраде. Сжать бы ее шею руками, выбить весь дух. Из нее. Из этого пацана. Эрик вдруг со злостью вгоняет кулак в камень. Раздается хруст костей. Кристина вздрагивает. И поворачивает голову. Слез больше нет. Глаза сухие, лишь ресницы слиплись. Нос все еще красный, но это скоро пройдет. Она опухшая, но уже успокоившаяся. Так быстро. Эрик знает, что поломал ее. Знает, что она сейчас стоит и просто храбрится. Ведь все кончено. Игра закончилась. Пора возвращаться к своим.

– Доложишь Четыре?

– Непременно.

Ей хочется спросить, зачем он все это рассказал ей. Отвечал на вопросы, не послал куда подальше, зачем раскурочивал нанесенную ей рану, зачем так верно и ладно бил. Зачем все это? Но Кристина поджимает губы. В ней вдруг просыпается поразительное спокойствие. Она владеет информацией. И эту информацию она обязана донести наверх. В их стане предатель. Они подставлялись каждую секунду. И война была заранее проиграна. Теперь же шансы равны.

– У тебя есть час, чтобы уйти.

Эрик усмехается, трет ладонью шею. Костяшки руки зудят, но мужчина не обращает на боль никакого внимания. Какая хорошая, правильная девочка. Даже дает ему фору. Он улыбается. Дура она. Тотальная и непроходимая идиотка. Его надо вязать сразу, а она отпускает. Женщина. Он фыркает. Стоит и ждет, когда раздастся стук закрываемой двери. Но секунды тянутся в тишине и ничего не происходит. Он уже готов повернуть голову и посмотреть, чем девка занята. Но вдруг слышит ее голос. Тонкий, хриплый, разбитый. Сломал. Совершенно точно.

– И ты ничего не чувствовал? Совсем ничего? – и интонация болезненная, почти детская, на грани чего-то такого хрупкого. Если бы Эрик умел жалеть, ему бы было ее жаль.

Мужчина поворачивает голову, выхватывает взглядом женскую фигуру, застывшую у двери. У нее напряжены плечи и опущена голова. Эрик не видит, но убежден, что пальцами она теребит ручку двери. В воздухе повисает гнетущая тишина. Она, кажется, осколками пробивает кожу, забирается куда-то в самое горло. Даже мужчине становится неуютно. А Кристина все дрожит, да так, что руки ходуном ходят.

– А ты что-то чувствовала? – наконец, отвечает он вопросом на вопрос. И она вздрагивает как от удара.

Да, друг, кажется, ты перестарался.

Эрик кривится. Если девка в него влюблена, это плохо. А она, похоже, умудрилась втюриться. Тупая сука. У мужчины сводит челюсть. Он снова смотрит на стену. Конечно, это можно использовать. Но проблема в том, что он не хочет. Если она в него влюблена, он не хочет ее использовать. Сука. Лучше бы этой дуры не было.

========== Глава 31 ==========

Медальон болтается на шее, бьется о кожу, вызывает легкий зуд. Металл нагревается от соприкосновения с телом, вспыхивает приглушенным цветом в полутемном помещении, освещаемом лишь куцыми электрическими лампами. Кристине несколько раз приходит в голову мысль сдернуть его. Взяться за бляшку, изображающую языки пламени в круге, схватить ее пальцами и рвануть изо всей силы. Так, что маленькие звенья цепочки посыплются на пол, раздастся звон. Сталь полетит к ее ногам, отзовется осколками. Претенциозно звучит. Зато похоже на ее сердце. Такая дура.

Кристина находится в тренировочном зале. Он чем-то похож на тот, что был в Бесстрашии. Окон также нет. Единственное, стены серые, а не черные. А так – голое помещение, куча матов, сваленных в углу, мишени для стрельбы из огнестрельного оружия, груши, прицепленные к потолку. Совершенно обычный тренировочный зал. Электронное табло часов над дверью показывает два ночи. Но девушка не обращает на это внимания.

У Кристины зудят локти, запястья и костяшки. Мослы ноют особенно сильно, обжигаемые огнем ударов. Грушу перед девушкой шатает то в одну сторону, то в другую. Но Кристина не останавливается. Бьет и бьет. Остервенело, зло, отчаянно. Вкладывает в каждый удар огромную силу, словно желает искромсать тренажер перед собой. Удар и удар, и снова. Удар и удар, и снова. Удар и удар, и снова. Воздух вылетает из ее легких со свистом. Девушка приоткрывает рот, чтобы было легче дышать. Грудь ее поднимается и опадает, руки начинают дрожать. Вибрация мышц под кожей высокая и частая. Кристина осознает, что напряжена. Девушка знает причину. Это все эмоции. Ядовитые, дегтярные, черные, отравляющие все ее существо. Те самые эмоции, с которыми она не в силах справиться.

Его имя она старается не упоминать даже мысленно. Ей больно. Кристина себе не лжет. Никогда этого не умела, хотя иногда старалась. Но родившись во фракции Искренности, проведшая там всю свою жизнь до знакового шестнадцатилетия – вряд ли для нее могло быть иначе. Этот человек унизил и растоптал ее, с таким самодовольством, с таким бездушием. Ей не хватает бранных слов на саму себя, чтобы описать все разочарование, которое заполняет ей грудь. Конечно, разочарование на себя. Кристина всегда считала себя умной девушкой. И так глупо попалась. Эрик использовал ее. При воспоминаниях за грудиной режет. Кристина лишь морщится и снова бьет грушу.

Девушка упирается ладонями в колени, шумно дышит, широко раскрывая рот. Делая вдох за вдохом, так, что кожа ее четко очерчивает ключицы, капли пота стекают по лбу, черные волосы липнут к шее. Дыхание из горла рвется надсадно. Кристина устала, выбилась из сил. У нее саднят руки. Она знает, что на ее матовой коже расцветут синяки. Такие фиолетовые кровоподтеки, которые, кажется, стали постоянными спутниками ее жизни. Только на сей раз она сама в них виновата.

Кристине хочется себя загнать. Физическими нагрузками, треском мышц под кожей, физической болью, точными ударами и слабостью во всем теле, когда настолько вымотан, что у тебя дрожат колени, подгибаются ноги, и ты грудой падаешь вниз. Ей хочется стоять на четвереньках и кашлять, кашлять и кашлять. Выплевать свои легкие, свое сердце, все эти ненужные органы. Странно, что глаза у нее сухие. Как девчонки обычно реагируют на такие вещи? Плачут, истерят, рыдают. У Кристины этого нет. Даже горло не опухло. То ли вся соленая вода ушла из ее организма, то ли она сама поменялась. У нее бесстрастное выражение лица, ничего не обозначающее, и монотонные дни, сводящиеся к бесчисленной веренице ударов. Трис беспокоится. Трогает иногда ее за плечо, в глаза заглядывает. Кристина пытается улыбнуться. Выходит оскал. И лишь тогда, самую-самую кромку глаза касается что-то, похожее на влажную соль.

Кристина ломается. Играет в сильную, но ломается. И все держит в себе. Она ведь не может рассказать, выложить как на духу. Подруга ее не поймет. Да никто не поймет. Ей и так хватает всех этих подозрительных взглядов, которые на нее бросают раз за разом. Она до сих пор помнит реакцию каждого, когда стало известно об истинной личине Эрика.

– Я же говорил.

Золотые слова Четыре. Кристине даже хочется огрызнуться, ударить Тобиаса со всей силы. Потому что он не был слеп, потому что его неприязнь имеет не только личностные корни. Потому что он умен и внимателен. Потому что он видит. А она такая слепая. Девушка самой себе кажется мелкой и малодушной. Итон может праздновать победу. Но вместо этого молодой человек сжимает рот в одну линию, сводит брови, думает о чем-то, часто говорит с матерью, которая теперь внимательнее прислушивается к сыну. Тобиас был самым правым из всех. И за это Кристина его почему-то ненавидит. Эта ненависть приходящая и уходящая, просто стылые эмоции, которые рассеются, стоит лишь дать срок. Но пока они есть. Четыре не виноват. Виновата она.