Текст книги "Derniеre danse des coeurs d amour (СИ)"

Автор книги: Nathalie Descrieres

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

Дорогая мисс Уайлд!

Спешу сообщить вам, что мне стало известно о вашем возвращении в Магическую Британию. Я испытала искреннее желание написать вам, памятуя о ваших блестящих экзаменационных результатах по моему предмету и не только. Мне необходимо поговорить с вами о важных вещах. Ожидайте в три тридцать дня. С пожеланиями всего наилучшего,

директор Школы чародейства и волшебства «Хогвартс»

Минерва МакГонагалл» Подобное отсутствие официоза и даже некий намек на фамильярность был совсем не в духе МакГонагалл, но все же это письмо родом из прошлого пробудило в заскорузлой душе Флоренс что-то нежное и теплое. МакГонагалл нажала на кнопку дверного звонка в тот момент, когда часы отмерили ровно три тридцать дня. Казалось, она ничуть не изменилась – в своей неизменной темно-изумрудной мантии, в остроконечной шляпе, в тонких очках на переносице, с причудливой паутиной морщин на лице и серьезным, почти суровым блеском в темных глазах. Разве что губы стали еще тоньше, а во взгляде отражалось что-то, похожее на усталость. Бывшая профессор Трансфигурации улыбнулась, приветствуя свою бывшую ученицу, чем невольно растрогала последнюю до самых глубин души. Когда-то давно видеть улыбку «МакКошки» было для студентов событием не менее знаменательным, чем Святочный бал или финальный матч по квиддичу.

– Я хотела предложить тебе должность школьного целителя, Флоренс. Мадам Помфри уходит на покой, и мне бы хотелось видеть вместо нее кого-то не менее достойного.

Под пытливым взглядом МакГонагалл Флоренс смутилась, как школьница.

– Профессор, но почему я? Я же все-таки больше научный работник, чем детский целитель. У меня нет опыта работы с детьми, и…

– А у кого он был, скажи мне? – безапелляционно отрезала МакГонагалл, вскидывая тонкую седую бровь. – К тому же, ты была старостой своего факультета.

– Я думаю, в Мунго достаточно перспективных специалистов, которым можно было бы доверить учеников, – решилась на дерзость Флоренс, осознавая, что идет на риск. Нарваться на недовольство МакГонагалл совсем не хотелось, кем бы она сейчас не приходилась молодой женщине. – А я вполне довольна тем, чем я сейчас занимаюсь.

– Я что-то не вижу счастья на лице, – сухо прокомментировала профессор, но в ее глазах мелькнула тень сочувствия. – Выбор за тобой, но я не думаю, что ты пожалеешь, если придешь в Хогвартс. Когда-то я была в точно такой же ситуации, когда ко мне, еще молодой – я знаю, ты не можешь себе это представить, но поверь на слово – пришел Альбус Дамблдор с просьбой о переходе в Школу. Я, как и ты, долго сомневалась, отказывалась, хотела продолжать научную работу… Но ни разу с тех пор, как пришла преподавать, не пожалела о своем решении.

Подобное откровение от МакГонагалл было тем более удивительно, что в школьные годы между профессором и Флоренс не было особенно теплых отношений. Директор Хогвартса смотрела пронзительно, словно читая все самые труднодоступные и темные закоулки сердца Флоренс.

– Ты бежишь от того, что было раньше, но оторваться не можешь. Попробуй что-то другое, раз с наукой не получается. Не понравится в Хогвартсе – я подыщу замену. Просто попробуй.

– Ты сможешь, я знаю! – воскликнула Гермиона.

– Ты же гений, о чем речь! – хором заявили близнецы Уизли.

– Даже не думай сомневаться, мы в тебя верим! – воодушевленно улыбнулась Джинни.

Было странно и непривычно смотреть на знакомый, почти родной Большой Зал глазами взрослого человека, сидя рядом с преподавателями и ощущая себя другим человеком, уже не тем, который существовал в твоем теле до того момента, как ты переступил порог Хогвартса. Зачарованный бездонный потолок расстилался полотном ежевично-лилового бархата, мерцал золотистыми отсветами заката, сверкал гроздьями жемчужных звезд. В воздухе горели белые свечи, недвижно и величественно свешивались четыре факультетских флага, но ярче всего сияли сотни детских глаз, полных восторга и предвкушения. Перед старинным табуретом с Распределительной шляпой робко топтались и с ужасом таращились на привидения первокурсники, младшие курсы непрерывно трещали, обмениваясь впечатлениями, а старшие студенты, желавшие казаться еще серьезнее и независимее, скучающе зевали, глазели по сторонам. Все же что-то в этой жизни остается неизменным, пусть и сменяются десятки поколений, проходят столетия и сумасшедшими темпами развивается прогресс. Флоренс на всю жизнь запомнила своего первого школьного пациента: в первый же учебный день им оказался гриффиндорский первокурсник, с носом, как у мартышки-носача. Угрюмый парнишка так и не рассказал, при каких обстоятельствах его наградили таким украшением, но, как только подействовало Трансформирующее заклинание, он молнией вылетел из Больничного Крыла. Меньше, чем через десять минут, к Флоренс приплелся еще один пыхтящий первокурсник в мантии с нашивкой Слизерина – перемещался он, как встревоженный сурикат и придерживал огромный пушистый хвост ядреной зеленой окраски. «В наше время такого не было» – подумалось Флоренс, пока она возвращала бедного слизеринца в исходное состояние. Не было никаких сомнений, что следующим придет гриффиндорец, если бы МакГонагалл не застала нарушителей порядка за очередным нанесением творческо-звериных увечий. Слизерин и Гриффиндор лишились двадцати баллов каждый, но Джорджи Смит и Ригель Паркинсон стали завсегдатаями Больничного Крыла, и с годами Флоренс уже не представляла себе стабильной жизни без очередного посещения кого-нибудь из них двоих. Поразительно, но именно здесь она чувствовала себя нужной, понимала, что приносит пользу, и ощущала искреннее удовлетворение от работы. Проходили годы, и Флоренс все сильнее привязывалась к каждому, кто регулярно и не очень заглядывал в ее владения. На нее взирали голубые, серые, черные, карие, зеленые глаза, и каждая пара была уникальной: кто-то честно-пречестно уверял, что смертельно болен, а то, что данный недуг настиг бедолагу аккурат перед зачетом по Трансфигурации – так это чистой воды совпадение!; кое-кому требовался набор магических ингредиентов, но вовсе не для шуточного зелья, а для практической по Зельеварению; а кто-то отчаянно рвался на матч по квиддичу прямо с щупальцами вместо рук. Сезон квиддича вообще был пиковым временем. С сентября по ноябрь и с конца марта по июнь Больничное Крыло просто не вмещало в себя толпы посетителей, которые облепливали больничные постели с факультетскими героями. В особо тяжелых, но не угрожающих жизни случаях девочки с полными слез глазами засыпали мадам Уайлд просьбами поскорее исцелить несчастного страдальца. Как правило, такие «страдальцы» были вполне довольны складывающейся ситуацией: они на вполне законных основаниях могли не посещать занятия, целыми днями отдыхали или разбирали запрещенные школьным уставом штуки, которые умудрялись протащить в палату их друзья, в кошмарных количествах тайком поедали сладости и по вечерам хохотали с однокурсниками. Самых голосистых и активных Флоренс выпроваживала в коридор, напуская на себя строгий вид, но с тщательно скрываемой улыбкой наблюдала за юными пациентами. Они ее обожали, и самые маленькие, и те, что постарше, которые еще застали времена мадам Помфри. С первыми Флоренс просиживала бессонные ночи, контролируя температуру, ежечасно давая микстуры и рассказывая волшебные сказки, со вторыми же она легко находила общий язык: со скромными и замкнутыми разговаривала на множество животрепещущих тем, интересующимся Травологией и Зельями объясняла непонятное, помогала с заданиями и делилась литературой, отчаянных головорезов и шалопаев поддразнивала, шутила с ними, зачастую поддаваясь на мольбы и пуская в палату шумных посетителей (порой и после отбоя). Одного студента, к которому Флоренс привязалась особенно сильно, она с улыбкой вспоминала всю оставшуюся жизнь. На третий год ее работы в Хогвартсе, погожим весенним днем, в Больничное Крыло заявился обладатель великолепной короны ветвистых оленьих рогов в сопровождении двух рыдающих от смеха друзей. Флоренс тогда только тяжко вздохнула, вывела безутешных товарищей из палаты и занялась гриффиндорским студентом-шестикурсником. Пока она отыскивала нужное заклинание в рукописном журнале, он долго-долго смотрел на нее, как будто пытался что-то понять, но у него плохо получалось. Гриффиндорец поминутно хмурился, потом поджимал губы, потом как будто о чем-то догадывался, но через секунду опять погружался в раздумья. Когда Флоренс постукивала палочкой по рогам, нашептывая под нос слова заклинания, он, не моргая, пристально всматривался в ее лицо темно-голубыми глазами.

– Можешь скакать на урок, сайгак, – слегка усмехнулась Флоренс, убирая записи на место. – Постарайся больше не экспериментировать с подобной Трансфигурацией, иначе можешь натворить что-нибудь посерьезнее.

– А это не я! – вздернув подбородок, заявил шестикурсник и пружинисто поднялся на ноги. – Это какой-то тупица из Пуффендуя… И вообще, я не сайгак!

– Но-но, молодой человек, не кипятитесь – походите на котел с Бодроперцовым.

За дверью раздался взрыв хохота, и Джеймс Уилкисс, у которого на языке вертелась ответная колкость, после секундных сомнений выскочил в коридор. После нескольких гневных неприличных выражений снова донесся смех и постепенно стихающий топот. Через неделю, после ужина, когда Флоренс закончила разбираться с раздувшимися головами у половины слизеринских третьекурсников и вернула на место отвалившиеся волосы Элизы Гилберт, в Больничном Крыле объявился тот самый сайгак. Уилкисс, давно уже прослывший в Хогвартсе неугомонным лидером гриффиндорцев, главным шалопутом и просто обаятельным симпатягой, выглядел вполне оптимистично настроенным.

– А, это ты, – Флоренс не сдержала ироничной улыбки и отложила в сторону книгу. Она уже привыкла, что старшекурсники часто заглядывают к ней, чтобы попить горячего чая с шоколадными бобами и карамельными бомбами, пожаловаться на свою тяжкую долю и злющих профессоров и просто поговорить о жизни. – Ну, что ты мне скажешь?

– Мадам Уайлд, я все выяснил, – Джеймс радостно улыбнулся. – Вы свободны, и я свободен; завтра общий поход в Хогсмид, а звезды обещают прекрасную погоду. По-моему, все отлично складывается! Пойдемте завтра в «Три метлы»?

Флоренс тогда чуть не пролила на документацию целый чайник. Она боролась с двойственным желанием от души рассмеяться и огреть шутника толстым латинским справочником. Через несколько секунд наблюдения Флоренс поняла, что парнишка вполне серьезен, более того – уверен в успехе!..

– Молодой человек, а ты ничего не попутал? – она скрестила руки на груди, награждая Джеймса испепеляюще-насмешливым взглядом.

Он нисколько не смутился.

– Не-а. А вас что-то смущает? Да ладно вам! Ну, подумаешь, вы немножко старше…

– Да, немножко. Всего на какие-то почти двадцать лет, – язвительно парировала Флоренс. – Ты хоть представляешь, что скажут твои друзья? Ты ведь моментально превратишься в сумасшедшего, понимаешь?!

– Да какая разница! – беспечно отмахнулся Джеймс. Не сработало… – По-моему, вы вполне согласны!

– А по-моему, я совершенно, вполне и абсолютно не согласна! – Флоренс вскинула темную бровь, окидывая пылкого гриффиндорца сухим взглядом. – Давай, шлепай отсюда, пока я не поделилась содержанием этого разговора с профессором МакГонагалл или с твоими родителями.

Джеймс вскинулся, сверкнул глазами и засунул руки в карманы брюк. Скулы на красивом бледном лице заострились, темные брови нахмурились, губы обиженно поджались.

– Вы еще влюбитесь в меня, вот увидите! Закончу школу и женюсь на вас! Мы еще посмотрим!..

Флоренс заботливо сунула ему пузырек с Умиротворяющим бальзамом. Джеймс распалился окончательно, вспыхнул красными пятнами и от души хлопнул дверью на прощание. Молодая женщина только покачала головой. В тот год учеба закончилась двадцатого мая, а двадцать пятого, в День рождения, Флоренс разбудила холеная полярная сова с букетом превосходных красных роз и запиской от незадачливого поклонника. Конструктивный ответ был написан немедленно, но никакого эффекта он не возымел. До следующего апреля влюбленный Джеймс ломал голову, что же не так с их школьной целительницей: он ведь и умный, и веселый, и магловские книжки читает, и девчонки по нему сохнут, и родители богатые… Флоренс помнила, как постепенно перестала находить у себя в кабинете привычные пакеты со сладостями, букеты и прочие мелочи, которые было бы приятно получить какой-нибудь хорошенькой девочке, но уж никак не ей. Наступал май, и Джеймс все реже заглядывал в Больничное Крыло. Флоренс искренне радовалась, что прошло подростковое помешательство у этого честного, храброго и чистого сердцем мальчишки, которого она полюбила, как непослушного обидчивого сына.

– Мадам Уайлд…

Джеймс постучался к ней перед выпускным вечером, немного растерянный, с бегающими глазами, как у нашкодившего щенка. Флоренс лишь тепло улыбнулась в ответ.

– Вы уж простите меня, я это… – неловко и смущенно переминаясь с ноги на ногу, бормотал Джеймс.

Он путано и неразборчиво объяснял все свои глупости, извинялся, потом замолкал и снова извинялся. Флоренс чувствовала, как с новой силой в груди расцветает нежность к этому непривычно неуклюжему парнишке, пришедшему попрощаться и сказать все, что не сказал.

– Я не сержусь, Джеймс, нисколько не сержусь. Очень хорошо, что ты зашел. Я очень рада.

Флоренс крепко обняла его, по-матерински расцеловала в обе щеки и потрепала по волосам, сказав в напутствие несколько слов, от которых гриффиндорец недовольно засопел. Попрощались они очень тепло. С тех пор каждый год, двадцать пятого мая, Флоренс получала букет цветов и длинное-длинное письмо, в котором Джеймс подытоживал все остальные письма, которые писал в течение года. Она тоже писала ему. Радовалась успехам, что-то советовала, поздравила со свадьбой, пару раз встретилась с ним в Лондоне. Он вырос замечательным человеком, и Флоренс могла только гордиться, что он считал ее кем-то вроде тети. Первое сентября семнадцатого года Флоренс не забывала никогда. Она прекрасно помнила, как ровным строем, который, как и много десятилетий ранее, возглавляла МакГонагалл, семенили будущие первокурсники. Беспокойно перешептывались худенькие девочки-близняшки с белыми косичками, краснел и потел круглолицый рыжий Хьюго Уизли, что-то бубнили себе под нос чопорного вида парнишки. Флоренс в одну секунду почувствовала, как спину кольнули ледяные мурашки, а взгляд приковался к рослому для своих лет мальчику, разительно отличающемуся от окружения холодным спокойствием, с платиновыми волосами и характерными для одного благородного семейства тонко выточенными чертами лица. Она знала, что у Драко Малфоя есть сын предшкольного возраста, но думала, что он будет поступать в Хогвартс на следующий год. Наконец, настала его очередь.

– Малфой, Скорпиус, – мальчик, ни на мгновение не оробев, со спокойным безразличием смотря прямо перед собой, подошел к табурету.

– Слизерин! – завопила Шляпа, едва коснувшись платиновой макушки.

Скорпиус Малфой, казалось, не испытал ничего. Ни радости, ни гордости, ни разочарования. Он просто поднялся с табурета, холодно взглянул на споткнувшегося Хьюго Уизли и под бурные аплодисменты Слизерина направился к своей новой семье. Копия. Просто безупречная копия. Ничего от матери. В свой первый учебный год этот мальчик попал в Больничное Крыло лишь однажды: заразился кусачей чесоткой, когда случайно зашел не в ту теплицу и уронил на себя горшок с ядовитым цветком. Это было в предрождественскую пору, когда студенты усердно подтягивали хвосты и старательно изображали подобие активной учебной деятельности, в то время как мечтали о каникулах, заветных подарках под пушистой, мерцающей огоньками елью и праздничном шоколадном пудинге со сливками, в который мама кладет серебряную монетку – на счастье. А Скорпиус Малфой лежал под накрахмаленным до хруста белым одеялом, хрипло кашлял и безучастно рассматривал флаконы с лекарствами, стоящие на прикроватной тумбочке. Он не капризничал, не ругался, не плакал, не искал ласки и тепла. Он просто молча лежал. Флоренс, наблюдая за ним, все меньше находила его похожим на отца. Скорпиус был тихим, невозмутимым, немного даже флегматичным, явно не залюбленным ребенком, но никак это не демонстрировал. Друзья к нему не заходили, и вряд ли потому, что были слишком заняты: скорее всего, их просто не было. Она уже много лет назад оставила последние крупицы своей любви к Драко Малфою в далеком прошлом и не собиралась ничего вспоминать, но все же Флоренс невольно выделяла этого мальчика среди остальных детей. Она была привязана и к Розе с Хьюго, и к сорванцам-двойняшкам Долгопупсов, и к другой ребятне, но за Скорпиусом присматривала отдельно. В то время кроме него в лазарете никого не было. Первый день Флоренс не решалась трогать Скорпиуса, опасаясь непредвиденной реакции, но спустя сутки жалость оплела сердце жалящими колючими плетями. Она зажгла несколько свечей, принесла с кухни пакет с еще теплыми клубничными пончиками и стакан молока с медом, отрыла в библиотеке книжку магловских сказок с чудесными иллюстрациями, оживить которые было делом одной минуты.

– Ты почему не спишь? – Флоренс присела на край постели и заботливо поправила подушки под головой Скорпиуса. – Хочешь вкусненького? Чувствуешь, как здорово пахнет?..

Мальчик посмотрел на нее холодными серебристыми, сияющими немерцающим жемчужным светом глазами, и коротко помотал головой.

– Не хочешь? – молодая женщина ласково провела ладонью по белоснежно-платиновой макушке, и через мгновение почувствовала, как оттаивает ледяной ребенок от простой теплой нежности.

– Хочу, – просипел Скорпиус, скосив глаза на румяные пончики, – Но мама не разрешает мне есть сладкое.

– Что, совсем не разрешает? – удивление Флоренс было почти неподдельным. Ладно, Астория трясется за каждый сантиметр на талии, но ребенок…

– Ну… – мальчик замялся, явно раздумывая, доверять ли семейные дела чужому человеку. Внимательно посмотрев в лицо Флоренс, он решил, что можно. – Только на день рождения. Мама говорит, что это вредно, и воспитанные юноши не едят сладкое. А папа молчит, хотя иногда дает шоколад… – тут Скорпиус осекся и испуганно вытаращил глаза. – Только вы никому не говорите! Если мама узнает, то очень-очень разозлится!

Ей захотелось закатить глаза. Великий Мерлин, до чего дошел маразм!.. Трудно представить, в какой концлагерь Гринграсс превратила свое семейное гнездышко…

– А хочешь, я открою тебе большой секрет? – Флоренс понизила голос и лукаво улыбнулась, сжимая ладошку мальчика. В глазах Скорпиуса зажегся огонек интереса, и он, подавшись вперед, активно закивал. – Когда твой папа был маленьким, он постоянно ел сладкое. Да-да! За слизеринским столом никогда не оставалось ни ягодного желе, ни мороженого, ни пудингов… Твой отец вместе с друзьями лопал все! Можешь спросить у него сам…

Лицо Скорпиуса озарила бледная улыбка, он оживился и, еще чуть-чуть посомневавшись, все-таки взял пончик. Через какое-то время он очень внимательно посмотрел на мягко улыбающуюся целительницу и посерьезнел.

– Вы ведь учились с моими родителями, да? Я вспомнил вас: у папы есть ваши колдографии. Только вы там немного другая, не знаю… – Скорпиус замялся и принялся с удвоенным усердием разглядывать лицо Флоренс, сияющее в полумраке лунной бледностью.

– Ну, думаю, на тех колдофото я немногим старше, чем ты сейчас, – улыбнулась молодая женщина, вытирая испачканные щеки младшего Малфоя салфеткой. – А теперь я уже взрослая, как и твои папа с мамой, дядя Блейз и дядя Теодор…

– А сколько вам лет? – полюбопытствовал Скорпиус.

– А твоя мама не говорила, что женщинам неприлично задавать такие вопросы? – приподняла бровь Флоренс.

– Постоянно говорила, – согласился мальчик. – Но вы ведь уже разрешили мне нарушить ее запрет, значит, можно еще один.

– Быстро схватываешь, – с усмешкой прокомментировала женщина, все-таки обнаружив сходство отца с сыном. – Мне уже тридцать шесть, юноша.

– О-о, да вы старая! – моментально выпалил Скорпиус, но, осознав, что сказал, даже не смутился.

Да, отцовская наглость в комплекте, вне всяких сомнений.

– Ну, знаешь ли, это уже безобразие!..

С этого момента началась дружба Скорпиуса Малфоя и Флоренс Уайлд. Он даже спустя многие годы продолжал видеть в ней образец женщины, она же в глубине души считала его своим сыном. Скорпиус рос, все больше избавляясь от аристократических глупостей, которыми забивала ему голову мать вкупе с многочисленной чистокровной родней. Он не играл в квиддич, не презирал маглорожденных и полукровок, громко смеялся, был дружелюбен со всеми, не посвящал многочисленные часы бессмысленной зубрежке, имел собственное мнение и не собирался работать в Министерстве. А еще он с каждым годом все сильнее привязывался к мадам Уайлд, школьной целительнице, и рассказывал ей то, что даже в мыслях не поверил бы родителям. Он часами просиживал в ее круглом уютном кабинете, заставленном горшками с буйно цветущими фиалками и с бесконечными книжными стеллажами на стенах, обсуждал и глупые мелочи, и действительно важные, серьезные вопросы, на которые неизменно получал ответы. Скорпиус рос, менялись вопросы, менялось мировоззрение, открывался свежий взгляд на мир, но росло неукоснительное доверие к благодушной, мудрой и смешливой женщине, которая никогда не осуждала и не порицала, лишь терпеливо выслушивала и поддерживала.

– Это полная жопа, – Скорпиус плюхается в кресло и, словив наигранно-строгий взгляд мадам Уайлд, строит трогательно-невинную физиономию. – А что такого? Это ведь правда! СОВ только через год, а нам уже все мозги забили этой хренотенью… Не надо на меня так смотреть!

– Двенадцать баллов, двенадцать! – Скорпиус влетает в Больничное Крыло, потряхивая листком с экзаменационными результатами. – Пусть мамаша подавится! А вы говорили, что я завалю Зелья… Ничего подобного, твердое «П»!

– Ну молодец, молодец, – усмехается Флоренс, – Тогда я не буду вспоминать последние двое суток, за которые ты поглотил половину моих справочников и университетских конспектов…

Скорпиус насупливается, а мадам Уайлд весело фыркает и, взъерошив ему белоснежную челку, протягивает набор сладостей из «Сладкого Королевства». Младший Малфой рос и с годами все больше становился похож на отца – та же рослая, почти изящная фигура, изысканно-властные жесты, безупречная скульптурная красота мраморно-бледного лица, льдистое серебро миндалевидных надменных глаз и идеальная небрежность платиновых волос. На него бросали вожделенные взгляды, восхищенно вздыхали и мечтательно хлопали ресницами студентки от мала до велика, но почему-то ничего на Скорпиуса не действовало. По нему вздыхала даже Лили Поттер, учившаяся на курс младше – удивительно красивая, похожая на старинную фарфоровую статуэтку девочка. Лили, необычайно привязавшаяся к Флоренс и помнящая ее еще с раннего детства, всё вскользь выспрашивала, как же все-таки понравиться кое-кому очень красивому, но неприступному, хотя и дружелюбному, но какому-то холодному… Что Флоренс могла ответить влюбленной по уши девчонке?.. Она помнила себя в школьные годы и не могла ничего посоветовать, хотя, конечно, весь этот флер любви покинет Лили, как только Скорпиус выпустится из Хогвартса… А у юной мисс Поттер все впереди: она и умница, и добрая душа, и истинная гриффиндорка, и настоящая красавица с нежным тонким лицом, отливающими изумрудом глазами и водопадом медово-рыжих, точь-в-точь, как у матери, волос. Вся эта неразделенная школьная любовь «на века» должна только закалить Лили, которую родители баловали и холили, как только могли. Если верить Джинни, то великих чувств у них с Гарри не возникло, но уважения, взаимопонимания и поддержки в их семье хватало сполна, потому единственная дочь и росла в чудесной атмосфере тепла и уюта. Скорпиус заканчивал шестой курс, когда состоялся разговор, который должен был или разрушить эти почти родственные узы, или затянуть их в нервущийся вечный узел.

– Челси Брент сегодня прислала мне любовное послание, – с долей язвительной насмешки произнес Скорпиус, закидывая ногу на ногу и напарываясь на холодно-серьезный взгляд Флоренс. – Ну что вы так смотрите? Разве это не смешно?

– Если честно, то смешно, – ответила женщина, опираясь поясницей о подоконник, и устремила пронзительный взгляд, подернутый тонкой пеленой задумчивости, на профиль юноши. – Но не вздумай насмехаться над бедной девочкой. Пусть она переживает свои чувства без унижений.

– Да разве это унижение – сказать то, что думаешь?! – возмутился Скорпиус, понявший, что поддержки в этом вопросе он не получит. – Я просто хочу сказать ей, что она мне не нравится, и все! Я же не собираюсь ей грубить или что-то такое…

– Просто не отвечай, – мягко ответила Флоренс, – Она все поймет. Ты все же немного эгоистичен и пока не понимаешь, как любое неосторожное слово может задеть влюбленную девушку.

– Да что ж они все какие ранимые!.. – проворчал Скорпиус и вздернул острый подбородок. – А почему вы так уверены, что она обидится? Вы что, были влюблены?

– Представь себе, юноша, я когда-то была юной и была без ума не только от пробирок и котлов! – с шутливой обидой воскликнула Флоренс. В душе резко что-то дернулось, опуская на горло тяжелый, будто ватный груз прошлого.

Женщина тихо рвано вздохнула и на мгновение закусила изнутри щеку. Да, этот мальчик даже не представлял, как она любила, когда ей было столько же, как ему!..

– А что тебя смущает? – с несколько натянутой улыбкой спросила Флоренс, взглянув на Скорпиуса.

Он, напрягшийся от ее смены настроения, неловко повел плечом.

– Ну… не знаю. Просто вы такая, такая… – юноша неопределенно всплеснул рукой, но слов подобрать так и не сумел. – А в кого, если не секрет?!

Флоренс похолодела. На кону стояло очень многое, что она не готова была потерять. Сказать ему? Промолчать? Соврать? Он ведь все равно может узнать… Путаные мусли походили на раскаленный клубок ржавой колючей проволоки, безжалостно впивающейся в кожу черепа. Скорпиус пронзительно прожигал ее взглядом примерно минуту. Потом он откинулся на спинку кресла, слегка сузил холодные жемчужно-серые глаза и изогнул губы в тусклой грустной полуулыбке.

– Это мой отец, правда?

Печальный и усталый золотисто-карий взгляд был ему самым точным ответом.

– Мои родители никогда не любили друг друга, вы знаете. Я видел у папы несколько ваших колдографий, и это при том, что он терпеть не может хранить всякие глупые бумажки, – Скорпиус слегка усмехнулся. – Я никогда не понимал, что именно моя мать вечно припоминает отцу, но все же догадывался. Скажите, почему он не женился на вас? Моей матерью могли бы быть вы…

Флоренс обхватила себя за плечи, как от резкого порыва сквозняка, и поежилась. Малфой-Мэнор, темная пелена перед глазами, мерзкий разномастный шепот, запах плесени и гнили, бесконечная, как пламенеющая адская геенна, боль.

– Это все очень тяжело вспоминать, Скорпиус. Рассказывать это тебе должна уж никак не я. Единственное, что я до сих пор не в силах понять, так это почему твой отец женился на твоей матери. Но меня это уже не слишком трогало, и я давно отпустила все это.

– Разве вы не жалеете о том, что могло бы быть? – недоверчиво спросил Скорпиус.

Флоренс коротко улыбнулась.

– Это самая глупая вещь на свете, я тебе скажу. Ничего полезного… Но я бы все равно не жалела. Я вполне довольна тем, как сложилась моя жизнь. Мне не о чем жалеть, правда.

Скорпиус тихо выдохнул и нахмурился, погрузившись в какие-то свои мысли. Он встрепенулся, когда ласковая тонкая рука опустилась ему на плечо, и всего на мгновение, но искренне улыбнулся. Флоренс улыбнулась в ответ, и у глаз обозначились тонкие лучики первых морщин. Когда приходила пора покидать Хогвартс и отправляться во взрослую жизнь, все выпускники, казавшиеся уже совсем взрослыми, на несколько часов становились маленькими детьми. Даже самые суровые не могли не проронить слезу на этом светлом и немного грустном празднике, девочки плакали и смеялись одновременно, кружась в нежном вальсе с юношами, а с потолка слетали звезды, рассыпающиеся серебристой пылью. Вчерашние ученики долго обнимали профессоров, обещали писать и навещать, бродили по пустынным коридорам и ловили последние благоуханные мгновения детства. К Флоренс всегда подходили прощаться самые неугомонные студенты, которые из Больничного Крыла практически не вылезали, а если и покидали его, то только при помощи самых хитроумных методов. Неизлечимые романтики дарили любимой школьной медсестре собственноручно содранные букеты цветов из теплиц мадам Стебль, читали довольно бездарные, но трогательные стихи и обещали оповестить, когда будут близки к развалу Туманного Альбиона. Флоренс, когда Скорпиус подошел к ней в самом конце выпускного, с улыбкой заверила, что надерет ему уши, если он не будет писать как минимум пять раз в неделю. Он, усмехнувшись, крепко обнял ее, и Флоренс почувствовала, как непрошенные слезы обожгли уголки глаз. Как же тяжело было расставаться с этим мальчишкой, ставшим почти родным для нее!.. Скорпиус вместе с друзьями убежал к Черному Озеру, еще подернутому жемчужно-серой вуалью тумана, где разгорался их первый взрослый рассвет. В коридоре, медленно заливаемом янтарно-коралловыми лучами солнца, появилась высокая мужская фигура в черном отглаженном костюме. Сердце Флоренс до краев наполнилось блаженной теплотой, которая нашла полувоздушное отражение на ее темно-розовых губах. Драко Малфой улыбнулся одними лишь глазами. По всему школьному коридору пронесся вихрь миллиардов земных лет, облеченных в невесомую дымку зачарованного рассвета.