Текст книги "После огня идёт снег (ЛП)"

Автор книги: Moonraykir

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Кили, – она вздохнула и, потянувшись назад, обхватила его за шею свободной рукой, – Я никогда не хотела, чтобы любовь ко мне стоила тебе, твоей семье и твоему королевству так много. И я ни за что не стала бы просить тебя от них отказаться.

Не смотря ни на что, произнести эти слова ей было не сложно. Тауриэль никогда не хотела, чтобы Кили ценил её выше своего долга. Нет. Больнее всего ей было осознавать, что они слишком сильно надеялись, что ему и вовсе не придётся выбирать.

– Я знаю, – прошептал он, уткнувшись ей в шею, слова его превратились в долгий поцелуй, а потом в ещё один.

Тауриэль повернулась к нему лицом, её юбки опутали его ноги, и гном сжал коленями её талию, когда она прижалась ртом к его губам. Целуя его, она забывала обо всём, кроме прикосновений его колючей щетины к губам и языку, его пальцев в волосах и тёплого дыхания, что щекотало ей ухо. Завтра у них будет достаточно времени, чтобы подумать о том, что делать дальше. Но сегодня Кили всё ещё принадлежал ей, как звёзды небу, а камни – земле.

Казалось, что и Кили тоже не желал думать ни о чём, кроме этого момента, потому что не сказал больше ничего, даже когда эльфийка снова прислонилась головой к его груди. Его пальцы по прежнему прочёсывали её волосы, и на этих фоне монотонных движений она ощущала, как постепенно успокаивается лихорадочное биение его сердца. Его тело было твёрдым и тёплым, каждый его вздох был для неё утешительным напоминанием о том, что он просто был, и Тауриэль с ужасом поняла, что с радостью умерла бы здесь и сейчас, потому что тогда ей не придётся его потерять.

Он задремал на несколько минут, его ладони бессильно скользнули вниз по её спине, и Тауриэль почувствовала к нему жалость, видя, как сильно он устал, но всё-таки была рада, потому что хотя бы на короткое время он был доволен и спокоен. Довольно скоро он проснулся, испустив лёгкий страдальческий стон, и она отстранилась от него.

– Прости, – выдохнула Тауриэль, когда он потёр спину, которой прижимался к каменной кладке башни.

Кили посмотрел на неё странным взглядом, в котором смешались радость и сожаление, но сказал только:

– Не забывай, я сам создан из камня.

Они встали, неловко цепляясь друг за друга и спотыкаясь в попытках выпутаться из её юбок. Кили обхватил руками её лицо.

– Будь рядом. Скоро мы увидимся снова, – сказал он.

– Да, – пообещала она. Тауриэль знала, что они ещё не обсудили их будущее. Всё это было слишком внезапно, слишком тяжело, – Я люблю тебя, Кили.

– Le melon, amrâlimê, – ответил гном, притягивая её лицо для последнего нежного поцелуя, – Спокойной ночи.

Тауриэль смотрела, как он уходит, и сердце её болело сильнее, чем тогда, когда она приняла его первое обещание, глядя, как он пересекает в лодке Долгое озеро.

**********

– Так у этого Яри на самом деле хватило наглости предположить, что в нападении дракона виновата наша семья? – Дис поставила пустую тарелку, которую убирала, и повернулась к брату.

Маленький семейный ужин в её покоях закончился, и её сыновья уже ушли: Кили на Воронью высоту, а Фили по каким-то своим делам. Краска залила щёки Дис, и она продолжила, повысив голос:

– Он и впрямь решил, что Махал хотел низложить нас? Ты уверен, что это не в его рассудке стоит сомневаться? Этот плешивый пустомеля… – она осеклась, явно собираясь выразиться покрепче.

Торин ничего не ответил, он был слегка застигнут врасплох её горячностью. Он не видел её такой разъярённой с тех пор, как впервые предложил отправиться в этот поход почти пять лет назад, и всё же он был доволен, что она высказала всё то, что он не смог сказать на совете, во всяком случае, в таких выражениях.

– Он не знает, что мы пережили, – голос Дис стал мягче, но в нём всё равно чувствовалась напряжённость, – Менее великий дом уже давно рухнул бы и рассеялся. Мы доказали, что кровь Дурина сильна. Мы выжили. Мы отвоевали то, что принадлежит нам, – она в ярости ударила половником по серебряной супнице, – И ради этого пролили достаточно нашей крови!

По старой привычке Торин встал и принялся помогать ей убирать со стола. Теперь у неё были служанки, но в этот вечер принцесса отпустила их, не желая, чтобы посторонние стали свидетелями их семейных трудностей.

– Сегодня я сказал то же самое на Совете, – проговорил он. Возможно, он и не бил перед слушателями посуду, но всё равно высказал свою точку зрения не менее яростно.

Дис покачала головой, отбросив тёмные косы.

– Из поколения в поколение одна лишь принадлежность к роду Дурина была достаточным основанием для права на трон! – она издевательски фыркнула, – Если бы я родилась мужчиной, никто из них не посмел бы сегодня сомневаться в этом, что бы они там ни говорили о нашей семье!

Несмотря на напряжение, король позволил себе лёгкую улыбку.

– Ты была бы самым устрашающим из сыновей Фрайна, – заметил он.

– Я уже подумываю над тем, чтобы предстать перед Советом и показать им всем, насколько страшной может быть его дочь.

Она замолчала, медленно, с осторожностью складывая хрупкие фарфоровые тарелки в тележку у буфета. Торин сложил туда же пустые кубки, и уборка была окончена. Сестра задумчиво смотрела на него, вытирая руки чайным полотенцем.

– Почему бы тебе не жениться сейчас и произвести на свет собственного наследника, – сказала Дис, и Торин удивился, осознав, что она говорила совершенно серьёзно, – Пусть тогда попробуют оспорить законность наших прав.

Он вздохнул, тронутый и впечатлённый тем, с каким пренебрежением она говорила о том, что этот выбор означал бы для её собственной маленькой семьи.

– Дис, ты знаешь, что уже давным-давно я решил, что твои сыновья будут моими единственными наследниками. Я не стану изменять этого сейчас и не позволю, чтобы Фили лишился своих прав.

– Правда? – её голос утратил всю свою воинственность, теперь она выглядела уставшей и уязвимой, – Торин, меня не волнует, будут ли мои сыновья королями. Я просто не могу видеть, как их презирают, словно они никчемные, ни на что не годные остатки разрушенного дома, и что они будут выброшены из рода Дурина, как шлак из груды с золотом.

Она вздёрнула подбородок, не отводя от него глаз, даже когда по её щекам потекли слёзы. Торин положил ладони ей на плечи, он чувствовал себя ужасно беспомощным, не способным защитить сестру от этого нового горя.

– Моя дорогая… – король замолчал, не зная, что сказать дальше.

– Лучше бы я не была дочерью королей. Принадлежность к королевскому роду погубила всех нас: дедушку, адада, и… и Фрерина, – голос её надломился, и она замолчала, стараясь отдышаться, – А если бы я потеряла тебя и своих сыновей, когда вы сражались за наш дом? Что бы тогда мне осталось? А я чуть было не потеряла вас: тебя из-за золота, а Кили из-за отравленной стрелы, – она накрыла руку брата ладонью и крепко сжала её, – И даже сейчас все эти споры! И я вижу, что это будет стоить счастья моим сыновьям! Ты не мать, ты не можешь понять. Но я отдала бы обе руки, только бы не видеть, как разбиваются сердца моих детей! Я была счастлива, когда была невестой простого гнома, и плевать, что между мной и короной лежало целых полмира. Если бы это до сих пор было так! О, мой дорогой Вилли… – она скорчилась в его руках и уронила голову ему на плечо, сотрясаясь от рыданий.

Торин крепко обнял её, вспоминая другую ночь почти семьдесят лет назад, когда она так же цеплялась за него, выкрикивая имя своего мужа. В тот вечер он был не в состоянии спасти её от того, что уже произошло, он не мог вернуть жизнь холодному и безжизненному телу молодого гнома, что лежал на наскоро сколоченных носилках у них в прихожей. Но тогда он поклялся, что навсегда станет защитником для неё и двух её маленьких сыновей. Пусть она стала вдовой, а её дети осиротели, но он был намерен восполнить эту потерю, насколько это вообще было возможно.

– Дис, успокойся, – мягко сказал он, – Ничего ещё не потеряно.

Однако он знал, что не может пообещать ей всего, о чём она просила. Он не мог одновременно защитить невесту Кили и сохранить корону её старшему сыну. Через некоторое время она успокоилась и подняла голову с его плеча.

– Я знаю, ты всегда делал для нас всё, что мог, – заверила она, – Возможно, мы просто слишком многого хотим.

Торин кивнул, не в силах ответить прямо.

– У меня встреча, – сказал он сестре, – Прости.

Дис наклонила голову.

– Иди, – сказала она, давая ему понять, что справится сама.

Торин ещё раз сжал её плечи, потом повернулся и отправился в малый зал совета.

**********

– На данный момент Огнебороды и Черновласы будут голосовать в нашу пользу, – говорил Балин, – Жесткобороды, Широкозады и Железноруки категорически против, хотя, я подозреваю, что посла Камненогов можно будет убедить поддержать право Фили, если мы сможем дать ему какую-то уверенность в стабильности нашей семьи. Он признаёт твоё первородство, но сомневается в будущем короны.

Фили кивнул. Он протянул руку мимо чернильницы и стопки каких-то забытых договоров и взял со стола заварник. Остатков чая не хватило, чтобы заполнить его кружку, поэтому он долил туда виски из полупустой бутылки, что стояла рядом с рукой Торина. По правде говоря, Кронпринц и сам не знал, чего бы ему сейчас больше всего хотелось выпить: час был поздний, к тому же после двух напряжённых дней дискуссий и политики он чувствовал себя безумно уставшим и был на грани срыва.

Глотнув горького чая с алкоголем, который обжёг ему горло, Фили рассказал о своих сегодняшних достижениях.

– Я встречался с Андвари из клана Черновласов. Как ты и говорил, он готов отдать за меня свой голос. Но он ожидает, что я женюсь на его дочери.

Он полагал, что это было вполне разумное условие. В политических вопросах это было обычное дело. Но сейчас старший наследник короля был близок к тому, чтобы возненавидеть политику лютой ненавистью.

– Я не удивлён, – проворчал Торин, – Его семья хотела заключить союз с родом Дурина ещё со времён моего деда. Но дракон разрушил все наши надежды. Полагаю, Андвари считает, что мы до сих пор должны ему эту честь в свете того, что его сестра была когда-то обещана мне.

– Я так и понял, – согласился Фили.

Андвари не слишком давил на него в этом вопросе, но всё же высказал свою позицию достаточно ясно, перечисляя политические преимущества, которые обе стороны получат в результате этого брака.

– Даже несмотря на нынешнюю ситуацию, Черновласы могли бы стать выгодными союзниками, – заметил Балин, – Я бы посчитал этот брак целесообразным.

И это была правда. В наступившей тишине было слышно только потрескивание лампы, висевшей над столом, потом Торин сказал:

– Я бы не хотел втягивать тебя в это. Я надеялся, что на выбор жены в большей степени повлияют твои собственные предпочтения.

– Ауда достойная молодая женщина, – ответил Фили.

– Значит, ты не возражаешь против этого брака? – с облегчением спросил его дядя.

– Нет, – ответил он.

Вот только я до смерти люблю другую. Он снова глотнул чая, и ему пришлось приложить все усилия, чтобы не грохнуть кружкой о стол.

– Если мы будем уверены в Черновласах, нашей единственной заботой будет заручиться поддержкой Камненогов, – продолжил Балин, – В добавок к голосам членов нашего собственного клана и голосам наших союзников, они обеспечат нам большинство, и закон останется неизменным.

– Что вы предлагаете? – спросил его принц, радуясь тому, что хотя бы голос его звучал спокойно.

– Насколько я понимаю, посол Камненогов больше всего беспокоится из-за возможности смешения рода Дурина с эльфийской кровью. Он не допустит того, чтобы верховная власть оказалась в руках наследника, гм… смешанной крови. Очевидно отречения Кили оказалось не достаточно, чтобы рассеять его тревоги из-за того, что принц-полуэльф может в будущем претендовать на трон, если вдруг род Фили прервётся.

– Значит, если Кили откажется от неё… – подсказал ему Торин.

Седобородый гном кивнул.

– Если бы Кили выбрал одну из гномьих девушек, это успокоило бы все опасения посланника Бури, хотя брак в данном случае может и не понадобиться. Думаю, что Бури в любом случае проголосует за действующий закон, если непосредственная опасность того, что потомок эльфа будет претендовать на трон, исчезнет. Он, кажется, не хочет отказываться от традиций, которые существуют уже много поколений. Кроме того, его собственный зять унаследует трон клана Камненогов от дяди, единственный ребёнок которого-дочь.

– Верно.

Услышав последние слова своего советника, Торин растянул губы в задумчивой улыбке.

– Кили уже говорил с тобой об этом? – спросил Фили.

Последние несколько дней совещания шли одно за другим, и ему самому не хватало ни времени, ни терпения, чтобы отвести брата в сторону и спросить, что он собирается предпринять перед лицом грозящей им катастрофы, которая в немалой степени была и его виной. А сам Кили, разумеется, ни на одном из малых советов не горел желанием делиться с ними своими намерениями. Торин провёл рукой по лицу и тяжело вздохнул.

– Я дал ему достаточно времени, чтобы уладить всё с Тауриэль. Но сегодня, когда он увидится с ней вечером, я поговорю с ним.

– Мне действительно жаль парня, – сочувственно проговорил Балин, – Но мы мало что можем сделать с этим сейчас. И он тоже должен это понять.

“Разумеется, он это поймёт”, сказал про себя Фили. Его брат всегда был импульсивен и полон надежд, но слепым он точно не был; Кили был способен мыслить здраво, даже если было уже поздно, и его здравомыслие не могло никому принести добра.

– Что ж, тогда, – устало подытожил Торин, – Если на сегодня больше нет ничего важного, нам всем лучше пойти спать.

Вернувшись в свои комнаты, Фили долго стоял посреди гостиной. Он был слишком расстроен, чтобы лечь спать, и в то же время слишком уставшим, чтобы занять себя чем-нибудь. Он знал, что совет будет первым испытанием его способностей, как будущего правителя. И всё же он и подумать не мог, что столкнётся с чем-то настолько трудным, как предстоящее противостояние.

Мысль о том, что он может так легко потерять своё наследие переполняла его, угрожая перевернуть всё его существо. Он всегда знал, что должен стать королём. А если не королём, то кем же тогда? Воином, кузнецом, советником? Он никогда не позволял себе роскоши рассматривать эти другие варианты, и теперь они казались ему пугающе чуждыми и одновременно соблазнительными и многообещающими. Если ему не стать королём, он мог бы хоть раз в жизни узнать, что значит делать выбор ради себя самого, не задумываясь о том, как его решение повлияет на королевство. Например, он мог бы жениться на той, кого хотел. После последних двух сумасшедших дней мысль о том, что он может стать просто принцем и не нести ответственности перед короной, казалась ему до ужаса привлекательной. Ведь у него останется Сиф и его семья, и разве всего этого ему будет не достаточно для счастья?

Но как наследник Дурина не должен ли он был принять на себя ответственность вести свой народ: свой собственный клан и всех Казад как одно целое? А значит для этого он был обязан сделать всё, что мог, чтобы сохранить трон, который принадлежал ему по праву. Это был вопрос не гордости, а долга. Он был принцем, потомком королей, и если он просто позволит себе переложить свой долг на кого-то другого потому, что сам слишком слаб или слишком эгоистичен, чтобы его принять, разве не будет это означать, что он подвёл всех: своих предков, свою семью, отряд из четырнадцати гномов, что рисковали своей жизнью, пытаясь вернуть это королевство ему?

А что, если Даин и впрямь заслуживал получить после Торина корону? Тогда конечно в том, чтобы отказаться от своих прав в пользу кузена, не было бы ничего постыдного. Но как Фили мог быть уверен, что думает об этом не только из желания потакать собственным слабостям? Неужели он просто пытается оправдать своё нежелание быть королём, чтобы спасти себя – и Сиф – от сердечной боли?

Дверь за его спиной открылась, и в комнату вошёл Кили, тот самый Кили, что несомненно вернулся, разбив чьё-то другое сердце. Фили понимал, что должен пожалеть брата, который терял то, что ценил и он сам. И ему конечно было жаль, но сейчас он также чувствовал себя настолько подавленным, абсолютно, абсурдно несчастным, думая, что Кили своим пусть не совсем безумным, но жутко непрактичным поведением умудрился уничтожить все шансы на счастье для них обоих.

Фили не обернулся, когда брат прошёл мимо шаркающей походкой и уселся в кресло у пустого камина. Несколько минут он просто сидел, спрятав лицо в ладонях, а потом голосом, полным тихого горя, спросил:

– Что нового? Есть ли надежда, что мы получим большинство?

Фили смотрел на брата, борясь с желанием врезать ему по башке. А что ты для этого сделал?

– Да, если я женюсь на Ауде, – сухо ответил он наконец.

– Но ты и… Сиф… – Кили поднял голову, глядя на него широко открытыми глазами.

– Ты правда думаешь, что всё так просто? – резко спросил его Фили.

Где-то в глубине души он понимал, что злится только потому, что отчаянно хочет видеть вещи такими, какими их всегда видел брат: кристально чистыми и простыми.

– Прости, Фили, – сейчас Кили казался ещё более несчастным и жалким, чем раньше, если это вообще было возможно.

Фили знал, что раскаяние брата должно было бы тронуть его, но какой сейчас от этого был толк?

– Разве ты не понимаешь? – сердито спросил он, – Ты всегда делал только то, что хотел. И теперь из-за этого никто из нас не получит того, чего хочет.

– Я не думал…

– Ну конечно, нет! – оборвал его Фили, – Ты всегда думал только о себе!

– Я… – Кили запнулся и замолчал.

– Не говори со мной! – рыкнул Фили, потом повернулся и, зайдя к себе в спальню, захлопнул дверь.

**********

Кили слушал, как медленно затихает эхо его яростных криков. Он был рад, что находится в старом туннеле какой-то заброшенной шахты, достаточно далеко, чтобы кто-нибудь из совета мог слышать его. Потому что голос его, искажённый и отражённый неровными каменными стенами, походил сейчас на рёв сумасшедшего. Он надорвал горло, но ярость его не иссякла. Кили схватил валявшуюся у стены кирку, забытую здесь много лет назад каким-то давно умершим шахтёром, и с размаху рубанул ею по грубому каменному выступу. Проржавевший насквозь металл треснул, раскололся, и отлетевший кусок ударил его по щеке. Грубо ругнувшись, Кили отбросил сломанную рукоять, жалея, что не может швырнуть её в мерзкую физиономию Яри, а потом замер, тяжело дыша.

Сука, грёбаный ад! Как вышло, что всё так обернулось! Как он умудрился потерять самое дорогое в своей жизни, да ещё при этом разрушить надежды брата на счастье и чуть не потерять королевство? Что он сделал не так?

Разве неправильно было любить Тауриэль? Разве неправильно было ухаживать за ней открыто и честно? Неужели он был должен скрывать их любовь, как будто это было что-то постыдное, или даже притворяться, что не любит её? Они называют его безумцем, но что безумного в том, чтобы любить ту, кто без сомнения заслуживала всего самого лучшего, что он только мог ей дать.

Нет, это они ошибались, потому что видели в Тауриэль то, чего в ней не было, ошибались, думая, что из-за острых ушей и безволосого лица она не достойна любить его, стать его женой, носить его детей. Нет, это они ошибались, а не он, но ему всё равно придётся заплатить за это, ему и Тауриэль, а теперь Фили и Сиф.

Это было не честно.

Если бы от этого пострадал он один, ему было бы плевать. Пусть себе называют его психом, извращенцем или ещё как похуже. Он бы стерпел всё это, только бы быть с ней. Но теперь за его упорство в своём выборе пришлось бы платить его семье, а они были единственными, кого он не мог просить об этом. Но хуже всего было то, что даже сбежав с Тауриэль, он не поможет им и не избавит их от расплаты. Если он уйдёт с ней сейчас и оставит всё ради неё, этот поступок послужит неопровержимым доказательством его безумия. И тогда у Фили не останется никакой надежды на то, что он сможет отстоять свои права.

Это было не честно.

У него болела щека, он потёр её и увидел, что рука испачкана кровью. Ему было всё равно. Что значит царапина на щеке, когда сердце изорвано в клочья? Кили вытер о штаны окровавленную ладонь и полез в карман за трубкой и табаком. На самом деле ему совсем не хотелось курить, но он должен был что-то сделать. А значит, либо это, либо биться головой о стену.

Набив трубку и раскурив её от огня шахтёрского фонаря, Кили скользнул спиной вниз по стене и только опустившись, понял, что уселся прямо в лужу. Снова ругнувшись, он передвинулся на сухую землю. Может, так даже лучше, сказал он себе. Разве не было ужасно эгоистично с его стороны просить Тауриэль любить его, тогда как ей в конце концов пришлось бы расплатиться за это, потеряв его однажды? До того, как ему самому пришлось столкнуться с необходимостью потерять её, единственную любовь его жизни, он не понимал, о чём просит её. Тогда возможно, это было подходящим для него наказанием. Пусть же сейчас сам страдает так, как хотел чтобы однажды в будущем страдала она.

Но всё равно это было не справедливо, потому что она тоже страдала; он был уверен в этом. Тауриэль никогда открыто не выказывала своих чувств, как это делали большинство смертных, но Кили знал, что сегодняшние новости огорчили её. Этим вечером она была намного спокойнее, намного раскованнее в своих ласках, чем обычно, как будто знала, что скоро больше не сможет дарить их ему. Да, она догадывалась о предстоящей разлуке и боялась её не меньше, чем он. Но в конце концов через несколько десятков или сотен, или даже тысяч лет разве не сможет она от этого исцелиться? У неё, по крайней мере, впереди была целая жизнь, чтобы заменить его в своём сердце. Ему повезёт гораздо меньше. Даже двух сотен лет, если, конечно, ему повезёт прожить так долго, будет не достаточно, чтобы выбросить её из мыслей, из души и из сердца. Так что в конце концов, он, возможно, заплатит дороже, обречённый жить без того единственного счастья, которого он так жаждал.

Но у Тауриэль впереди была целая вечность, и она наверняка найдёт кого-то другого, кто будет любить её так, как она того заслуживает. И разве не должен он радоваться тому, что даёт ей возможность найти что-то получше? Разве не должен радоваться тому, что может освободить её, не успев безвозвратно привязать её к себе, обрекая на неизбежное горе?

И всё же, будь оно всё проклято, Кили был твёрдо уверен, что того, что он мог предложить ей за свою короткую смертную жизнь, Тауриэль хотела больше, чем чего-то другого, что она могла бы или не могла найти с мужчиной своей расы. Поэтому, если бы ему позволили обстоятельства, он всё равно принял бы её любовь, её жертву, даже её вечное горе, не протестуя. И по этой причине Валар, в своей безграничной мудрости и милости, теперь спасали её от него.

Он подвёл её, и в этом было всё дело. Она спасала его столько раз: от пауков, орков, отравленных клинков. А он никогда не мог ответить ей тем же. Даже прошлой зимой, когда он вывел её из метели, это не было для неё спасением. О, нет, ей было бы намного лучше дрожать от холода в заброшенной башне на Вороньей высоте, чем идти в Эребор с гномом, который без зазрения совести собирался украсть её сердце и её счастье. Тогда почему же сейчас ему было так больно делать ту единственно верную вещь, которую он должен был сделать для неё уже давно?

Имел ли он право отказаться делать то, что было правильно – для Тауриэль, для Фили – просто потому, что от этого ему было больно?

Его трубка давно погасла. Он вытряхнул из неё пепел, а потом заставил себя подняться и стряхнул грязь с влажной спины. Должно быть, уже наступило утро, а он не спал всю ночь, если не считать тех коротких прекрасных мгновений с Тауриэль, уютно устроившейся в его объятиях. Кили зевнул, и порез на щеке отозвался тупой болью. Времени на сон уже не оставалось, если он хотел найти дядю до того, как Торин встретится с другими членами внутреннего совета. То, что он собирался сказать, без свидетелей сделать будет намного проще. Он подобрал фонарь и побрёл по длинному шахтному туннелю обратно по направлению к королевскому дворцу.

* ionnath yrchuithyr – сыновья орочьих шлюх (синд.) на самом деле перевод не совсем точный. Я позволила себе некоторую вольность, чтобы смягчить слова Тауриэль, на самом деле она дословно назвала послов “те, кто трахает орков” то есть, грубо говоря “орко…бы”. Вот такие у эльфов ругательства, да.

========== Ты поцелуешь и уйдёшь ==========

Этим вечером звёзды не принесли ей утешения. Когда Кили ушёл, Тауриэль спустилась с Вороньей высоты на нижние склоны Эребора. Сейчас она лежала здесь, растянувшись на мягкой траве, и смотрела в небо. В прошлом это занятие всегда помогало ей, отвлекая от грустных мыслей. И всё же несмотря на открытые небесные просторы, на сердце у Тауриэль была такая тяжесть, словно это гора давила ей на грудь всем своим весом. А звёзды у неё над головой… Ну, они сияли не для неё.

Мне этот свет всегда казался холодным. Чужой и недосягаемый.

Откуда ей было знать, когда Кили говорил ей эти слова, что они оба смогут стать друг для друга чем-то большим, чем просто далёкие незнакомцы. Они были друг для друга чужаками, и общего между ними было не больше, чем могло быть между капитаном и пленником, гномом и эльфом. А сейчас они были близки к тому, чтобы соединиться самыми тесными узами.

Теперь всем их надеждам пришёл конец. Она знала это, даже несмотря на то, что ни она, ни Кили не говорили об этом сегодня. Она не может оставаться с ним рядом, если это навредит его близким, его семье. Она поступила правильно, отпустив его, позволив ему вести себя, как и подобает благородному принцу и племяннику, сыну и брату, которым он должен был быть, и уже был. И всё же, она так сильно хотела…

Тауриэль стиснула в кулаках юбку, как будто хотела удержать нечто, что ускользало из её рук. Она всегда знала, что не сможет быть рядом с Кили вечно. На самом деле эта мысль укрепилась в ней с того самого момента, как она осознала, что могла бы найти его достойным внимания. Кили был на пороге смерти, когда открыто и смело признался в том, что желает её любви.

И всё-таки потерять его вот так было настолько больно, как она не могла себе даже представить. Он так уверенно и непоколебимо надеялся на то, что остаток его жизни они проведут вместе, что Тауриэль и сама рассчитывала на семнадцать с лишним десятилетий, которые они могли наполнить любовью. В таком случае, если бы они провели вдвоём каждую отпущенную им минуту, им не о чём было бы сожалеть. Однако лишиться его теперь, когда все их надежды так и останутся неисполненными, и знать, что он всё ещё жив, в то время, как каждый день, который они могли бы провести вместе, потрачен впустую – эти сожаления станут для неё тяжкой ношей, и так будет до тех пор, пока она, возможно, больше не сможет этого выносить.

Неужели позволив себе любить смертного, Тауриэль обрекла себя на отчаяние? Когда бы она ни потеряла его – через два года, две сотни или две тысячи лет – это не имело большого значения. Для неё это всё равно было бы слишком рано, и она так же пожелала бы покончить с этим.

Но…

Эльфийка порывисто села, охваченная внезапным беспокойством и прерывисто дыша. Истинное благо невозможно измерить временем. Цветок может цвести всего один день, но подобная краткость не делает его менее прекрасным, чем вечные звёзды. Кили, вне всяких сомнений, стоил её любви, и даже его смертность не могла изменить эту истину.

Конечно, чтобы любить нечто эфемерное, требовалось немалое мужество. Но разве она уже не пыталась любить только то, что безопасно? Её король не выпускал свой народ за пределы их королевства, но даже Трандуил, каким бы мудрым он ни был, не мог сделать их маленький, замкнутый мирок вечным и неизменным. Он защищал, укрывал, сдерживал её, но всё равно она не чувствовала себя в безопасности. Да и хотела ли она безопасности, Тауриэль уже больше не знала.

Она хотела познать мир, даже если он проносился мимо неё слишком быстро. Слишком быстро, чтобы удержать хоть что-нибудь дольше, чем на несколько мгновений. Она хотела узнать Кили сердцем и разумом, душой и телом прежде, чем он будет потерян для неё до конца времён.

Нет, она не хотела безопасности. Она хотела жить.

С тобой я чувствую себя живым.

Слёзы, которые она сдерживала так долго, наконец прорвались наружу и, подтянув колени к груди, Тауриэль уткнулась лицом в юбку и заплакала.

*********

Торин допивал вторую чашку чая и натягивал сапоги, когда раздался стук в дверь. Он знал, что это мог быть только Кили. Ни у кого другого не было никаких причин говорить с ним наедине в этот час, когда он собирался идти на королевский совет.

– Входи, – сказал он, застёгивая последнюю пряжку.

Подняв голову, король увидел, что перед ним действительно стоял его младший племянник.

Со вчерашнего дня Кили так и не переоделся, только сейчас его одежда была испачкана пылью и грязью, лицо его тоже было грязным, а на правой щеке виднелся кровоточащий порез.

– Прежде, чем ты спросишь, нет, я не дрался, – устало проговорил молодой гном, уловив озабоченность на лице дяди, – Просто маленький несчастный случай в северо-восточных шахтах.

– Что… – Торин не окончил вопрос.

Главное, что парень не дрался с приезжими послами, а всё остальное его личное дело. Ему и без того будет, что объяснять.

– Я просто пришёл сказать… – продолжил Кили, – Я знаю, что мне делать, – его застывший взгляд был полон смирения и покорности судьбе. Торин видел племянника таким лишь однажды, когда оставил его на пристани в Озёрном городе. Но тогда Дубощит верил, что поступает так ради его блага, а потому проигнорировал его разочарование. Сейчас же в распоряжении короля не было таких оправданий. Он даже не нуждался в проницательности сестры, чтобы понять, что разрыв с эльфийкой стал бы для парня огромным ударом.

– Я собираюсь… – Кили запнулся и натужно сглотнул, прежде чем продолжить, – Я собираюсь расстаться с Тауриэль.

– Кили, мне жаль.

Племянник только смотрел на него, стиснутые челюсти и влажные глаза выдавали переполнявшие его эмоции, которые он изо всех сил пытался сдержать.

– Ты сделал правильный выбор, – продолжил Торин, хоть и знал, что его слова послужат слабым утешением, – Брак с ней мог бы стоить нам последней поддержки.

Кили кивнул, растрёпанные волосы упали ему на лицо, скрывая глаза.

– Фили сказал, что он получит поддержку посла Черновласов, если женится на его дочери, – неуверенно проговорил он.

– Да. Таково было условие лорда Андвари.

– Я понимаю, – молодой принц замолчал, очевидно, обдумывая какую-то мысль.

Торин ждал. Наконец, племянник продолжил: