Текст книги "Фантом для Фрэн (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Тотчас же раздался громкий, яростный двойной стук; Минерва подскочила на стуле, чуть не выпустив руки медиума. Она смотрела на Алджернона, широко раскрыв глаза – он не двигался.

– Нечерхет, ты был казнен? – спросила Фрэн.

Громкий двойной стук. Минерва ахнула, пробормотав:

– Боже мой.

– Нечерхет, ты совершил преступление? – спросила Фрэн.

Долгая пауза.

Нет, просто отсутствие ответа. Этот вопрос Нечерхет счел слишком… личным, может быть? Ну ладно.

– Нечерхет, ты страдаешь? – вполголоса спросила Фрэн.

В комнате дважды грохнуло так яростно, что Гэри заплакал по-настоящему; Оливер чуть не выпустил ноги медиума, а Минерва, кажется, приготовилась упасть в обморок…

– Не сметь! – яростно шепнула ей хозяйка. – Возьмите себя в руки!

Минерва всхлипнула от страха и покачнулась; однако удержалась на стуле и в сознании, крепко сжав руки хозяйки.

– Нечерхет, тебе не станет легче, если ты будешь нас проследовать, – проговорила Фрэн. – Ты понимаешь?

Короткий одинокий и однозначный стук.

– Ты сам можешь себе помочь, – сказала Фрэн. – Только отвлекись от мыслей о мести… от сожалений… от гнева… Ты можешь подняться выше своими силами, ты слышишь меня?

Ответа не последовало.

– Он ушел, – через некоторое время сказала хозяйка.

– Оливер, отпустите мои ноги! – прибавила Фрэн сердито.

Она только сейчас осознала, что ноги онемели от его хватки.

Молодая женщина выдернула руки из холодных от страха ладоней Минервы и, скривившись, стала растирать ступни.

– Вы просто медведь, – пробормотала она.

Оливер не обиделся и не извинился – он был настолько выбит из колеи произошедшим, что едва мог понимать, где он.

– Это поразительно, – сказал египтолог. – Это противоречит всем законам природы… Я и подумать не мог…

Он потер лоб.

– Фрэн, я бы охотнее всего поверил, что вы разыграли меня, но я не представляю, каким образом вы могли это сделать. Мы с Минни не спускали с вас глаз…

Египтолог поднял глаза на хозяйку.

– Я ведь не сплю?

В его голосе прозвучала такая искренняя озабоченность, что Фрэн рассмеялась.

– Спросите у вашей жены, – сказала она.

– Минни, мы ведь не спим? – немедленно спросил Оливер Бишоп у своей маленькой жены.

– Кажется, нет… – ответила бедная женщина.

– Фрэн, что это было? – наконец снова обратился Оливер к хозяйке.

– Я несколько раз объясняла вам, но вас, кажется, не удовлетворяет мое объяснение, – сказала Фрэн. – Мы общались с потусторонним миром. А точнее говоря, с сущностью, называющей себя древнеегипетским жрецом Нечерхетом.

– Это же сказки, – сказал Оливер. – Этого не может быть!

– Оливер, вы предпочитаете верить тому, чему вас научили верить – или собственным глазам и ушам? – сказала в ответ Фрэн. – Мы только что эмпирически получили результат, не согласующийся с материалистическими представлениями о жизни. Но ведь вы ученый, вы как никто другой должны знать, что нужно теории подстраивать под факты, а не наоборот…

– Само собой, – сказал Оливер.

Он вздохнул, потер глаза руками, провел широкой ладонью по вспотевшему лбу.

– Невероятно…

– Оливер, каково теперь твое мнение о моем душевном здоровье? – подал голос Алджернон, сидевший на диване с сыном на руках. – Ты получил доказательства того, что мои утверждения – не пустой звук?

– Алджернон, я не знаю, что и думать, – сказал Оливер.

– А мне кажется, знаешь, только не позволяешь себе этого, – заметил Алджернон.

Фрэн подошла к дивану и взяла у него сынишку.

– Элджи, мне кажется, сейчас время кормления, – сказала она. – Который час?

– Начало четвертого, – ответил муж.

– Да, в самом деле…

Она томно улыбнулась гостям, уже сосредоточившись на сыне.

– Надеюсь, вы извините нас, – сказала Фрэн и, не дожидаясь ответа, ушла с ребенком в другую комнату.

Алджернон остался наедине с Бишопами. Те уже не называли случившегося трюкачеством – что было бы вполне по-человечески, но в данных обстоятельствах нелепо и возмутительно.

– Я отдаю себе отчет в том, что видел, – наконец сказал Оливер Бишоп. – Но ведь это же противоречит законам природы, Алджернон…

Последнее, как видно, не давало ему покоя.

– Противоречит законам природы в том виде, в каком они представляются нам, – поправил его хозяин. – Не забывай, что научные взгляды постоянно претерпевают изменения. Например, еще сто лет назад электричество казалось людям чертовщиной. А меньше сотни лет назад никто не слыхивал о микроорганизмах.

– Это верно, – согласился Оливер.

Он все еще не мог опомниться.

– Наверное, нам пора, Алджернон. Большое спасибо тебе за гостеприимство… и за этот удивительный опыт, – прибавил египтолог, взглянув на друга. Алджернон улыбнулся.

– За это благодари не меня, а мою жену.

Он проводил гостей до порога и подождал, пока они оденутся. Оба больше ничего не говорили, переваривая полученные впечатления; Алджернон только надеялся, что зароненные Фрэн семена дадут нужные плоды. В таком тонком и опасном деле, как медиумизм, он не мог поручиться ни за чью реакцию.

– До встречи, – сказал археолог, закрывая дверь за Бишопами.

– До свидания, – ответил Оливер; но голос его прозвучал неуверенно. Это Алджернону совсем не понравилось.

* К медиумам на протяжении истории парапсихологии применяли самые различные методы контроля: держали за руки и за ноги, связывали, включали в электрическую цепь. Условия доводили до такой строгости, что “что способность смошенничать… была бы чудом куда большим, нежели само по себе истинное явление” (Нандор Фодор, психоаналитик и парапсихолог, “Энциклопедия психической науки”).

========== Глава 42 ==========

Алджернон был вынужден продать несколько самых дорогих экспонатов из коллекции отца, иначе они с семьей не смогли бы перебиться. Он ни у кого не мог просить помощи. Ему не отказали бы – но просить в долг у знакомых означало бы, что его падение окончательно.

Во всех смыслах этого слова.

Хотя от его репутации и так мало что осталось. Алджернон некоторое время не смел беспокоить Оливера, единственного своего коллегу, который точно знал, что Алджернон Бернс не безумец и не обманщик – но Алджернон помнил, что Оливеру грозит та же участь, что и ему, если он открыто встанет на сторону своего друга. А у Оливера двое детей, трех и пяти лет, и неработающая жена… а также престарелые родители…

Но через пару месяцев после последней встречи Алджернон решился встретиться со своим другом и откровенно поговорить с ним о том, намеревается ли Оливер что-нибудь предпринять в отношении того, что видел.

Хотя на душе скребли кошки. Оливер как будто избегал его все это время вместе с остальными, и хотя Алджернон не слышал никаких его выступлений против, он вообще ничего о нем не слышал. Впрочем, это очень, очень по-человечески, даже учитывая то, что Оливер его лучший друг.

“Для нас лучшим другом всегда была египтология…”

Алджернон встретил Оливера в библиотеке музея, случайно – и даже подумал, что Оливер сделает вид, что его не заметил. Но Оливер помедлил несколько секунд, потом поднялся со своего места, приблизился к коллеге и сел рядом. Алджернон почувствовал симпатию к этому человеку, потому что видел, что в библиотеке они не одни.

– Как дела, Олли? – спросил он.

Оливер протянул ему руку, и Алджернон пожал ее.

– Неплохо, – хмурясь в противовес своим словам, ответил Оливер Бишоп. Он внимательно посмотрел другу в глаза. – А у тебя?

Алджернон пожал плечами и улыбнулся, глядя себе в колени.

– Думаю, ты и сам себе все прекрасно представляешь…

Он не увидел, а ощутил, как Оливер сочувственно кивнул. Настроение его по отношению к старому другу, как и восприятие этого старого друга, коренным образом изменилось.

– Представляю, Элджи.

Он замолчал, не зная, что сказать.

На них посматривали, и Оливер явно ощутил беспокойство – однако с места не поднялся.

– Как твоя жена?

Алджернон слабо улыбнулся.

– Ты хочешь сказать, не было ли каких-нибудь еще сюрпризов?

Оливер приоткрыл рот, но сообразил, что из слов Алджернона окружающие едва ли могут сделать какой-нибудь опасный вывод.

– Ну да, это я и хотел сказать, – произнес он.

Алджернон, продолжая улыбаться, покачал головой.

– Нет, нас больше никто не тревожил, – сказал он. Внимательно наблюдал за выражением лица друга. Что он теперь думает о том сеансе? Может быть, успел убедить себя, что на них с женой навели галлюцинацию?

– Алджернон, я… никогда не видел ничего подобного, – Оливер при этих словах перешел на шепот. – Прости меня, что я думал…

Алджернон поднял руку, и Оливер замолчал.

– Это естественно, – произнес шотландец. – Я все понимаю.

Оливер, конечно, не забыл, что их все видят и могут слышать – и Алджернон ощутил настоящую благодарность по отношению к нему. Такая малость, но это уже очень много…

– Алджернон, может быть, вы хотите навестить нас? – спросил Оливер.

В этом предложении не прозвучало ничего, кроме участия и желания поддержать.

Алджернон кивнул.

– Видишь ли, мы примерно в таком же положении, как вы, – ответил он, поморщившись. – Только, пожалуй, похуже. Нашему сыну всего три месяца, и мы не можем уйти из дома вдвоем – у нас нет никаких родственников, на которых мы могли бы положиться в наше отсутствие…

– Вообще никаких? – спросил Оливер с изумлением и сочувствием.

Алджернон спокойно покачал головой. Миссис Грегг, конечно, можно было не считать. Выбирая между привязанностями сердца, она выбрала своего бога, в собственном узком и непоколебимом понимании.

– Тогда, может, вам нанять няню? – спросил Оливер. Он успел договорить раньше, чем понял, что сказал.

– Прости, Элджи, пожалуйста. Конечно, вы не можете себе этого позволить, – спохватился египтолог.

Прозвучавшее замечание приобрело двойной смысл – и бедственное финансовое положение Бернсов, и… положение миссис Бернс. Она едва ли могла позволить чужому человеку проникнуть в свою тайну. Это могло грозить им тысячами неприятностей – далеко не все подготовлены к восприятию ее способностей; и далеко не все смогут хранить то, что увидят, в тайне. Конечно, в современном мире едва ли кто-нибудь поверит таким болтунам… вернее, едва ли им поверят нужные люди.

Поверят, пожалуй, только те, кто готов вместе с миссис Грегг ославить Фрэн ведьмой – либо фанатично религиозные, либо просто малообразованные люди. Результат может быть ужасен.

– Элджи… может быть, тогда вы снова пригласите нас к себе? – спросил Оливер. – Ты не подумай, что я навязываюсь, но…

– Конечно, я буду рад, – сказал Алджернон.

Он не знал, скрывается ли за предложением Оливера что-нибудь большее – научное любопытство, может быть, которое в один прекрасный день пробудит в нем готовность поддержать своего друга?

Но человеческое любопытство определенно за этим скрывалось.

– А Минерва как? – спросил Алджернон. – Она… захочет прийти к нам снова?

Этот вопрос, казалось, поставил Оливера Бишопа в тупик. Но он тут же искусственно улыбнулся.

– Думаю, что мы придем вместе, Элджи. Конечно.

Алджернон покачал головой, и Оливер не стал возражать. У Минервы был явно не исследовательский склад ума – она была прежде всего жена и мать, обычная жена и мать, для которой благополучие своей семьи в настоящем важнее любых революционных идей будущего.

Хотя интеллектуальная смелость – редкая вещь даже среди ученых…

Оливер пожал другу руку.

– Я приду, Алджернон. Когда вам будет удобно?

Алджернон подумал.

– Пожалуй, в воскресенье, – сказал он. – Как в прошлый раз. Договорились?

Он сам не знал, что они с Оливером будут решать в это воскресенье – и что решится. Пожалуй, Оливер и сам не знал.

Он хлопнул друга по плечу и поднялся.

– До свидания, Элджи. Держись.

– Постараюсь, – ответил Алджернон, не глядя на него и не поднимаясь с места. На душе вдруг опять стало скверно.

Конечно, Оливер Бишоп пришел один.

Фрэн встретила его внешне радушно, но внутренне гораздо более настороженно, чем в прошлый раз – и Оливер не стал разубеждать ее, говоря, что пришел сюда оказать им поддержку; он явно не знал, как себя вести. Может быть, уже принял решение, в котором боялся себе признаться? А может быть, принимал его как раз в эти минуты?..

– Хотите, чтобы я снова развлекла вас, Оливер? – спросила хозяйка, ставя на “спиритический” стол поднос с чаем.

Оливер вздрогнул.

– Простите, Фрэн?

Фрэн улыбалась с явственной враждебностью.

– Что же вам непонятно? Я выражаюсь предельно ясно, в отличие от вас. Какова ваша позиция в отношении моего мужа и меня?

Алджернон побледнел, сжав губы; конечно, рано или поздно они пришли бы к этому. Хотя Фрэн слишком поспешила.

Оливер шумно вздохнул, разгладив усы. Он поднес чашку к губам, но не выпил. Рука его опустилась, чуть дрожа.

– Фрэн, я был бы последним трусом, если бы стал отрицать то, что увидел, – произнес он осипшим, словно от простуды, голосом; Фрэн нахмурилась, пытаясь угадать, что означает эта внутренняя буря.

– Ну и? – спросила молодая женщина.

– Это слишком… Это равняется крупнейшему открытию в психологии и физиологии, – сказал Оливер. – Это вне моей компетенции…

– Это вне компетенции всех нас, – нарушил молчание Алджернон; в его голосе теперь тоже была враждебность. – Но, однако же, это нам дано. Не затем, чтобы мы закрывали глаза на этот дар.

Оливер со стуком поставил на стол чашку с нетронутым чаем.

– Чего ты хочешь от меня?

Алджернон пожал плечами.

– Ты пришел ко мне снова и задаешь такие вопросы, Олли? Мне кажется, ты сам можешь ответить на этот вопрос в своем сердце. Если ты не сможешь поступить так, как хотел бы я… и, наверное, ты сам… что ж, я пойму.

– Хотите еще один сеанс, Оливер? – спросила Фрэн.

Теперь она говорила серьезно и уважительно, хотя в глазах ее мелькала ирония.

– Я в вашем распоряжении. Давайте снова оживим этот стол… или что-нибудь другое в этой комнате…

Оливер несколько мгновений смотрел на нее, потом решительно сказал:

– Давайте.

В этот раз заплясал не только стол – на глазах у ошеломленного Оливера и не менее ошеломленного Алджернона к ним подъехал стоявший в углу стул; потом Оливер Бишоп ощутил, как его дернула за волосы невидимая рука, и с криком подскочил на месте. Всякий скептицизм был забыт. Сеанс пришлось прервать, чтобы отпоить египтолога горячим сладким чаем, для восстановления работы его потрясенного сердца и мозга.

Потом все вместе пересели на диван. Фрэн скоро поднялась и ушла, под предлогом, что ей нужно к сыну; но мужчины поняли, что настало время для решающего разговора.

– Ну, что? – спросил Алджернон.

Оливер глубоко вздохнул и как-то сгорбился, сцепив на коленях свои большие руки.

– Алджернон, друг мой…

– Все ясно, – с неожиданной для себя резкостью сказал Алджернон; Оливер удивленно взглянул на него. – Тебе, наверное, пора домой, Олли. Минерва ждет.

Оливер несколько мгновений пытался что-то сказать ему глазами, извиниться – но зачем? Между ними и так уже все сказано. Они оба слишком умные люди, чтобы унижаться друг перед другом, оттягивая неизбежное.

Оливер тяжело встал.

– Я, пожалуй, правда пойду, – сказал он.

Пошел в прихожую, не оглядываясь – какой-то ссутуленный, словно придавленный. Алджернон последовал за ним, ничего не говоря.

Он молча ждал, пока Оливер оденется. Потом египтолог сам открыл дверь. На пороге помедлил, потом обернулся.

– До свидания.

Опять тот же самый сиплый голос.

Алджернон спокойно кивнул и закрыл за ним дверь.

И когда щелкнул замок, привалился к этой двери спиной с коротким рыданием; он сжал кулаки, так что ногти впились в ладони.

– Дьявол… Дьявол!..

Ему хотелось закричать так, чтобы оглушить себя, весь этот мир!.. Но вместо этого Алджернон умолк и пошел к жене и сыну.

========== Глава 43 ==========

– Я не знаю, как быть, – сказала Фрэн.

Она сидела на чем-то вроде необъятной зеленой бархатной кушетки. А может, это была коротко подстриженная лужайка, очень мягкая. Рядом сидел молодой человек, которого она называла Хепри – подперев рукой щеку, задумчивый, серьезный; он слабо светился, озаряя окутывающий их золотистый туман.

– Зачем ты это сделал? – спросила Фрэн с упреком, повернувшись к древнему египтянину. – Зачем ты это сделал со мной?..

– Я ничего не делал, матушка, – ответил Хепри, взглянув на нее с любовью и сочувствием. – Разве ты не знаешь, что наше рождение на земле определяют высочайшие силы? Я бесконечно ниже их. Аменхотепу было дозволено выбирать, и он выбрал… но и он не в своей воле, как и все мы.

– Ты говоришь не как древний египтянин, – произнесла Фрэн. – Совсем не так. Какой ты странный…

– Я вырос, но я все еще очень мал, – ответил Хепри.

– Что значит “не в своей воле”? – спросила Фрэн, которой очень не понравились эти слова. – Ты хочешь сказать, что мы не имеем свободной воли?

– И имеем, и не имеем, – ответил Хепри, улыбаясь. – Имеем свою волю – во всей полноте, матушка, и не имеем своей воли – тоже во всей полноте.

– Я не вполне понимаю, – нахмурившись, ответила Фрэн.

– Ты поймешь, – обещал юноша. – Ты ближе к постижению этого, чем многие другие, кто сейчас живет на земле с тобой…

Фрэн хмыкнула.

– Странный ты, – сказала она. – Так что, ты не дашь мне никакого совета?

Она поправила сбившуюся юбку, ощутив рукой мягкость странной лужайки – казавшейся и искусственной, и естественной; подобных материалов Фрэн никогда не видела на земле. Она в своей будничной одежде смотрелась в таком окружении престранно, в отличие от Хепри, казавшегося частью этого мира.

– Ты можешь вернуться в Египет, – сказал ей сын. – Ты можешь помочь своему мужу продолжить его дело, и вы можете разбогатеть.

Фрэн вздрогнула. Хепри смотрел на нее с такою же любовью и пониманием – как будто ему совсем не мерзило то, что она делает. Ведь это кладбище его предков! Самое священное место в Древнем Египте!

– Можем! – сказала она. – Так значит, гарантий ты не даешь. А тебе не претит давать такие советы? Ведь я могу случайно выкопать твои собственные останки!

Хепри сделал неожиданную вещь – рассмеялся, совершенно беззлобно и весело, обнажив белые зубы. Он казался самым настоящим человеком с головы до ног, хотя никак не мог быть таким – это противоречило всем представлениям Фрэн о душе.

Хотя Фрэн до сих пор очень смутно представляла себе, как может выглядеть душа… если она вообще существует, конечно.

– Разве ты не видишь? Я весь перед тобой, я цел и совершенно здоров, – сказал юноша. – Я не оставил на земле никаких останков, о которых мог бы сожалеть.

Он прибавил:

– Конечно, не все мои сородичи понимают это, как понял я – мы веками превозносили то, что вовсе того не стоит, наши бренные тела и органы. И не все поймут твою нужду, как я. Но если ты найдешь в городе мертвых мое обветшавшее орудие, которое я бросил три тысячи лет назад, это ничуть не уязвит меня, матушка – я буду только рад, что сумел тебе помочь.

– Неужели? – спросила Фрэн.

Она никак не могла поверить, что ее собеседник говорит искренне.

Хепри кивнул.

– Да, я сказал истинную правду.

Он ясно и по-доброму улыбался. Фрэн вдруг увидела, что он не один – рядом с Хепри сидела юная женщина, даже моложе ее самой… определенно тоже древняя египтянка. Бывшая. Она улыбалась Фрэн, склонившись черноволосой головой к обнаженному плечу молодого человека.

Фрэн вдруг поняла, что это его жена, хотя никак не могла припомнить ее имени. Египтянка улыбалась ей, весело и немного лукаво – белозубая, коротко стриженная, в нежно-голубом полупрозрачном драпированном платье, под которым проглядывало совершенно женское тело.

Неужели души бывают такими?..

– Ты все не можешь припомнить меня, госпожа Тамит, как я погляжу, – наконец заговорила египтянка, улыбаясь с таким же лукавством. Она крутила свободно висевший на запястье золотой браслет; ногти у нее были ярко-красные, и Фрэн чуть не подпрыгнула от изумления, увидев, что у юной женщины накрашено и лицо, на древнеегипетский манер, густо и декоративно. Что это за ересь?..

– Нет, я тебя не помню, – сказала Фрэн. – Кто ты такая?

– Я Меритамон, – сказала египтянка. – Любимица Амона. Хотя теперь я думаю, что Амона нет – значит, нет и меня?..

Она беззаботно рассмеялась. Потом опрокинулась на изумрудную траву-кушетку, почти потерявшись в золотистом тумане, и оттуда снова донесся ее смех.

Этот “дух” явно ее дразнил, и Фрэн рассердилась.

– Кто ты такая, можешь сказать по-человечески?

По-человечески!..

– Это моя жена, – сказал Хепри, глядя на Фрэн все с тем же выражением сочувствия; он слегка нахмурился, обернувшись к “любимице Амона”. – Ее зовут Меритамон, как она и сказала тебе; это дочь Неб-Амона…

– Вот новости, – сказала ошарашенная Фрэн. – Как же это вышло?..

– Благодаря тебе, – улыбаясь, ответил Хепри. – И за это мы с Меритамон неустанно благодарим тебя. Мы до сих пор вместе, потому что очень любим друг друга и очень счастливы друг другом…

– Те, кто любит друг друга, здесь не расстаются, – подала голос Меритамон.

Она снова села, взяв Хепри под руку, и теперь была серьезна, и тоже смотрела на Фрэн с сочувствием. Короткие растрепанные черные волосы углом падали на ее нежную смуглую щеку – Меритамон была настоящая красавица, даже на современный взгляд.

– Кажется, ты мне знакома, – сказала Фрэн, начиная что-то припоминать; и вдруг воспоминания резко обрели ясность, и Фрэн застонала, как от боли.

– Я помню, как обошлась с твоей матерью, как хотела извести ее, – выдавила она, теперь похожая больше на Тамит, чем на Фрэнсис Бернс – не обликом, но выражением лица, речью, жестами.

– Да, я тоже об этом помню – я не забыла ни минуты, – сказала Меритамон.

Теперь она была сурова. Но сквозь эту суровость светилось то же сочувствие.

– Где она теперь? – спросила Фрэн. – Где твоя мать?

– Она так высоко, что мы можем только мечтать об этих блаженных высотах, – ответил вместо жены Хепри. – Эта госпожа была святой еще при жизни. Теперь она заняла место, которого удостоилась, и идет все выше и выше, ко все большему счастью… она иногда спускается к нам и благословляет нас, но мы к ней подняться не можем.

– Мы пока и не хотим, – вмешалась Меритамон. Она опять лукаво улыбалась; эта юная женщина успела несколько раз измениться за короткое время свидания. – Мы пока совершенно счастливы тем, что имеем.

Она поцеловала мужа в щеку.

Хепри кивнул.

– Это так. Мы не представляем себе большего удовлетворения.

Они с Меритамон прижались друг к другу; в их взглядах светилась одна и та же улыбка. Они оба одинаково сияли изнутри.

– Вот, пожалуйста, возьми, – сказал вдруг Хепри, подавая Фрэн что-то вроде длинного банана; Фрэн понятия не имела, откуда юный египтянин взял этот фрукт – как и откуда он взял свою жену. Фрэн видела такие бананы в Египте, но только этот оказался очень нежным на ощупь, хотя и плотным; очень спелым – восхитительно желтым – и божественно пахнул…

– Хепри, какая прелесть… это мне?

– Это тебе для исцеления духа, – сказал Хепри, улыбаясь. – Съешь, не бойся. Они нам дарованы именно для этого.

Фрэн нахмурилась, собираясь очистить банан от кожуры, но тот каким-то образом оказался уже очищенным, белым и мягким – однако совершенно не пачкал рук. Этот фрукт казался таким же нездешним, как и бархатная трава лужайки.

Фрэн втянула носом аромат и без дальнейших раздумий сунула в рот восхитительный плод. Он буквально таял на языке, а на вкус оказался бесподобным, никакого сравнения с земными фруктами. И только проглотив первый кусок, Фрэн ощутила такой окрыляющий прилив сил, как будто глотнула эликсира жизни.

– Я слышала, что бывают райские яблоки, – смеясь, сказала она, когда съела весь фрукт; эффект был неописуемым – словно она вновь стала беззаботной девчонкой, в которой жизнь бьет ключом. – Но я никак не думала, что бывают еще и райские бананы! – закончила Фрэн.

Хепри и Меритамон дружно засмеялись.

– Чего хочет госпожа Тамит? – спросила Меритамон у мужа. – Я не слышала – только пришла на твой зов.

Хепри с улыбкой приобнял и жену, и Фрэн.

– Давайте сядем ближе, – сказал юноша, притягивая обеих к себе, так что они почти соприкоснулись лбами; от этой близости Фрэн неожиданно ощутила такую же головокружительную радость, как от поедания “райского банана”. – Давайте посоветуемся, – сказал Хепри обеим женщинам.

– Любимица Амона, – бормотала Фрэн, беспокойно поворачиваясь в постели; она то улыбалась, то хмурилась. – В Египет… Если ты разрешаешь – конечно, все можно…

Алджернон, наблюдавший за женой минуты две, не выдержал и потряс ее за плечо.

– А?

Фрэн резко села в постели, бессмысленно глядя перед собой.

– Ты что?

Она сердито толкнула мужа в плечо.

– Ты разговаривала во сне, – пояснил он. – Что-то про Египет, про любимицу Амона и про какое-то разрешение.

Фрэн стала тереть глаза, растрепанная и раздраженная.

– Нельзя так делать, – проворчала она. Потом словно впервые осознала смысл его слов. – Что ты сказал?

Алджернон повторил.

Фрэн откинулась обратно на подушку, улыбаясь; глаза ее блестели. Она ожила, даже зарумянилась, точно вспомнила что-то необыкновенно вдохновляющее.

– Значит, мы можем вернуться в Египет, – пробормотала она. – Нам разрешили. Нам повезет.

– Да ты с ума сошла, – сказал Алджернон.

Сыну только-только пошел пятый месяц.

– Но ведь ты же жил в Египте с рождения, – возразила Фрэн. – А нам надо что-то делать. Ты же помнишь, что решающим фактором нашего прошлого успеха явились мои способности.

Помолчала и прибавила:

– Кроме того, тебе так и так остается только вернуться в Каир, Элджи. Дверь в Британский музей тебе отныне закрыта. Египет не очень удобен для нас – для жизни, я хочу сказать; но только там тебя примут и поймут, ты же сам знаешь, почему.

Он кивнул.

– Это полное безумие, Фрэнни…

Фрэн рассмеялась.

– Удача благоволит смелым, Элджи, а остальным – не благоволит. Гэри согласился бы со мной. Он бы тоже поторопил папу с отъездом, если бы уже мог говорить.

Алджернон крепко прижал ее к себе.

– Боюсь, что ты права, – сказал он.

Он не знал, чертыхаться или восхищаться – но оставалось только действовать. Как всегда с этой женщиной.

***

– Дождемся, пока ему не исполнится полгода, – твердо сказал Алджернон.

Конечно, даже тогда будет опасно везти такого крошку в Египет, навстречу всевозможным случайностям, не говоря об инфекциях. Но Бернсы знали, что должны так сделать. Алджернон опять положился на “ангелов-хранителей” жены, кем бы они ни были.

До этого времени, чтобы хоть частично расквитаться с долгами, пришлось продать еще один экспонат из коллекции Бернса-старшего – бесценную статуэтку-ушебти*. Какое счастье, что Джордж Бернс был таким удачливым археологом, в отличие от сына. Алджернону Бернсу посчастливилось набрести на другую, несравненно более богатую золотую жилу; но только тем золотом, что он нашел, в материальном мире не расплатишься…

Гэри, между тем, почти незаметно рос – хрупкий молчаливый ребенок, который, однако, не выглядел трогательным: он выглядел так, точно в этом белом тельце дремали семена тайны, которая однажды неизбежно явит себя миру. Фрэн так и не смогла понять, имеет ли сын какое-то отношение к ее… “прошлой жизни”.

Лицом он был похож на отца – хотя черты его были тоньше, как тоньше были и выражения; глаза были голубые, материнские, как, несомненно, и рот, и брови. Гэри обещал вырасти миловидным, хотя это определение не нравилось отцу. Но Алджернон уже сейчас видел, что сын вырастет более изящным, чем он, и ему будет недоставать той мужской прямоты, которая так покоряла женщин и мужчин, общавшихся с Алджерноном Бернсом.

Сын будет покорять людей иначе…

Может быть, Гэри действительно немного отстал от сверстников внешне, но никак не физиологически и не умственно – наоборот, у родителей возникло чувство, что сын их опережает. Он перестал пачкать пеленки раньше, чем в полгода; и раньше, чем в полгода, начал осмысленно лепетать. Правда, мать и отец не могли уловить в его лепете ничего, кроме названий окружающих предметов. Никаких намеков на “таинственное прошлое”.

Зато мальчик казался до странности внимательным – подолгу пристально смотрел перед собой, как будто пытался вникнуть в природу давно знакомых вещей. Фрэн слышала, что маленькие дети нередко так смотрят. Взрослым младенческий взгляд кажется бессмысленным. Но впервые она задумалась, так ли это.

Сколько дети понимают и помнят – разве могут взрослые, полностью забывшие начало своей жизни, об этом судить?

Незадолго до своего отъезда Фрэн решила написать письмо матери, чтобы предупредить ее о том, что уезжает в Египет и придет перед тем попрощаться с братом и сестрой. Все же миссис Грегг была ее мать. И едва ли она станет теперь противиться визиту “ведьмы” – ведь, по представлениям миссис Грегг, они все уже “погибли”.

Молодая женщина сидела за столом в спальне и писала, переполненная грустью и жалостью к матери, которая с таким упорством мучила себя и других своей “непогрешимой истиной”. Фрэн совсем не ожидала того, что произошло, едва она написала обращение.

Впервые в жизни она почувствовала на собственном опыте, что такое “автоматическое писание” – вовсе не приятное, а скорее пугающее переживание. Как будто какая-то сила встала между ее рукой и двигательным центром в мозгу и оттеснила в сторону ее саму, взяв контроль над ее телом на себя. Онемев и оцепенев от неожиданности, Фрэн с отстраненным изумлением и страхом смотрела, как бумагу покрывают строчки на английском языке, чужим почерком – она по-прежнему ощущала свою руку, но так, точно ею, как марионеткой, управляет кукловод. Фрэн держала перо, а все остальное делала неизвестная ей сущность.

Писание длилось минуты полторы, а Фрэн едва успела схватить значение нескольких фраз, из которых смутно поняла, что сущность была ей знакомой и невраждебной… кто же это мог быть? Ни внимания, ни мыслительной способности в эти мгновения не хватало на анализ; ее личность как будто была подавлена невидимым руководителем.

Потом сторонняя сущность отпустила ее, и Фрэн была вынуждена схватиться за край стола, чувствуя головокружение и слабость.

Чужое письмо, лежавшее перед нею, вежливо ждало ее внимания.

Фрэн несколько мгновений собиралась с духом, потом взяла листок и поднесла к глазам.

– Ну?.. – пробормотала она.

Сзади неслышно возник муж и наклонился к ней через плечо.

– Все в порядке?

– Элджи!..

От ее вскрика он сам чуть не вскрикнул.

– Что ты? Тебе плохо?

Фрэн возбужденно замахала листком.

– Элджи, через меня кто-то писал!

– Вот как?

Муж выхватил у нее листок и пробежался взглядом по строчкам. А потом вдруг поднял глаза и сказал неожиданную вещь.

– Это могла быть и ты сама, Фрэн.

– То есть как? – спросила Фрэн.

Алджернон улыбнулся и сел рядом, на удивление спокойный.

– Дорогая, мы с тобой прежде всего ученые. А ученые должны отметать сверхъестественные причины, если находится место объяснениям естественным. Это письмо на английском языке, тебе знакомом; если говорить о почерке, то мы не знаем, какие возможности таятся в глубинах нашего подсознания. Это может быть твоя субличность.