Текст книги "Цветочная романтика (СИ)"
Автор книги: Lelouch fallen
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Нож громко царапнул по фарфору тарелки, и Саске из-подо лба посмотрел на с виду безмятежную омегу, медленно, с наслаждением и любованием, разрезающую сочную отбивную. Учиха мысленно вздохнул: ох уж эти омежьи приемы, изученные им вдоль и в поперёк, никакой изобретательности или же инициативности. Все на его, альфьи, плечи. На этот раз уже сущность недоуменно посмотрела на него, а Саске в ответ лишь пожал плечами, давая понять, чтобы выбора, как такового, у них обоих нет. Вместе с очередным раскатом грома в голове мелькнула, но, жаль, сразу же ускользнула мысль о том, что между ним и его сущностью Предка только что произошел довольно-таки странный, безмолвный, взаимопонимающий диалог.
Сакура отложила столовые приборы, сделала маленький глоток воды из бокала и поднялась. Все это она проделывала, держа спину ровной, плечи расправленными, а голову прямо, вот только её взгляд был опущен. Вынужденная покорность – вот о чем кричала эта нарочитая сдержанность, скрупулезность и педантичность в каждом жесте, словно омега демонстрировала, что, да, смотри, альфа, я могу быть и такой. Могу быть идеальной Учиха. Саске был согласен, что получалось неплохо, практически идеально, если бы не редкие, нетерпеливые взгляды. Вслед за затишьем пришло сомнение.
Тихо, но четко попросив разрешения, омега начала убирать посуду, медленно и неторопливо, как и положено послушной жене. Конечно, современные омеги так себя не вели даже в присутствии главы клана или же высокопоставленных гостей, а традиции беспрекословного подчинения мужу остались в прошлом, но Сакура все ещё злилась, что и диктовало линию её напускного поведения. Саске снова вздохнул, на этот раз уже так, чтобы омега услышала. Вздохнул разочарованно, словно делая Харуно замечание: раз уж Сакура хочет изображать из себя то ли рабыню, то ли наложницу правдоподобность обстановки лишней не будет.
– Желает чего-то ещё, Саске-сама? – Сакура замерла перед альфой, склонив голову и чинно сложив руки на животе, будто она была не в легком платье, а в традиционном кимоно. Гром громыхнул где-то совсем близко, и омега мысленно послала проклятье от имени всех Десяти Предков Райдзину*, которому в столь ответственный для неё момент не сиделось в своих небесных пенатах. Омега понимала, чувствовала и боялась: либо сегодня она получит что-то большее, нежели просто обещания, либо уже завтра – ключи от новой квартиры в качестве компенсации за несбывшиеся надежды. Знакомство, длиной в двадцать лет, не предопределяло третьего варианта.
– Да, пожалуй, – лениво протянул Учиха, разворачиваясь к девушке и осматривая её с головы до ног, оценивая придирчивым взглядом. Сущность соглашалась с тем, что перед ними красивая омега, которую он, альфа, хочет заполучить в свою постель, и в тот же момент предавала, кичась своей безупречной памятью. Светловолосый омежка, чуть склоненная вбок голова, ласковая улыбка, апельсиновый запах с пряно-жгучими нотками кардамона. Почему же ему все ещё чудится, что он предал доверие этого очаровательного создания, не последовав за порывом собственной сущности?
Саске вальяжно откинулся на высокую спинку мягкого стула, положив руки на подлокотники и разведя колени в стороны. На лице Сакуры медленно начали проступать багровые пятна – гнев, злость, смущение. Учиха хмыкнул. Его сущность вместе с ним, лениво потягиваясь во весь рост и прогибая спину. По крайней мере, именно так альфа видел её со стороны.
Он медленно, едва заметно кивнул, смотря на омегу так, как того требовали правила не им, между прочем, начатой игры – беспощадно, неумолимо, слегка пренебрежительно, но при этом заинтересовано. Харуно побледнела. Кончики тонких пальцев дрогнули, пощипывая сиреневый атлас. По высоко-вздымающейся груди поползли мурашки. Воздух наполнился тонким, трепещущим ароматом омежьих феромонов. Её перерожденная сущность была слишком осторожна и уступчива, чтобы не казаться заурядной.
Саске выгнул бровь, приказывая на сущностном уровне. Не подавляя, просто напоминая о том, что омега вроде как собиралась беспрекословно подчиняться альфе, зная, что сейчас Сакура слышит этот мысленный приказ в своей голове и испытывает соответствующие ощущения. По мышцам ног прошла судорога, губы стали похожи на тонкую, алую нитку, а в глазах цвета спелых оливок – благоговение, желание, страх, сомнение. Учиха сознательно оставил маленькую лазейку, надеясь на то, что омега все-таки воспротивится, хотя бы капельку, хотя бы на пару секунд, хотя бы потому, что у неё тоже есть гордость и ей не чуждо чувство собственного достоинства, но восхищение в глубине темного, расширившегося зрачка не оставляет и тени сомнения. Как только Сакура опускается подле него на колени, Саске сразу же прикрывает глаза, позволяя ощущениям захлестнуть до беспамятства.
Но ему надоедает уже через пару минут. Кажется, что не хватает чего-то такого… такого какого-то… Саске и сам не знает, что не так, ведь раньше все было просто замечательно, страстно, отзывчиво, до громких стонов, пышущих жаром потных тел и сладкой вязки, а сейчас просто механические ощущения того, что твой член ласкают языком. Как-то это… мерзко. Мерзко и липко. Внутри. Словно эта вязкая чернота выползает из глубин его собственной сущности, опутывает, пульсирует в радужке не алым, а именно черным, поглощая все мысли и чувства, обнажая лишь животное желание доминирования над слабым.
Рука тянется к розовым локонам, все ещё аккуратно-подобранным, но уже чуточку растрепавшимся, чтобы сжать их в сильном, приказном порядке, задавая жесткий, глубокий, быстрый темп. Тянется, но над самой макушкой замирает, а после медленно снова возвращается на подлокотник.
У Саске такое чувство, что вместо сущности внутри прорва, из которой, вьючись, вырываются черные хлысты. Его сущность сама по себе, ранее безликая, просто сгусток темени, в котором видны лишь контуры, вдруг отчетливо выделяется человеческим силуэтом, распятым во тьме и холоде цепей. Некто подымает голову. Длинные седые волосы скрывают лицо. Лишь улыбка синюшных губ – вымученная и немного печальная, обнажающая кромку острых клыков. Раскат грома…
Саске вздрагивает и резко отстраняет омегу от себя. Возбуждение и желание, словно яд – сладкий, но обманчивый в своем послевкусие, все ещё смешиваются в крови, где-то в глубине, в той прорве, из которой растекается тьма, обволакивая его изнутри. Тьма горькая, но в тот же момент, испивая её, он не может ею насытиться, глотая ещё и ещё, жадно, большими глотками, словно она, черпаемая из пустоты, способна заполнить его собственную пустоту.
Алые, влажные губы омеги. Они трепещут, полуприкрыто и заманчиво. Какой-то глупец сравнил их с лепестками роз. Саске не согласен. В корне. Лепестки роз нежны и ранимы, прекрасны и стыдливы, они мимолетны и поэтому так ценимы и прекрасны, а губы человеческие, дарящие поцелуи и шепчущие слова любви, способны убить этими же касаниями, своим шепотом вывернув душу наизнанку так, чтобы обнаженное сердце пульсировало черной кровью у всех на виду.
Саске подается вперед, присматриваясь к розовым губам, которые некогда он так любил целовать и покусывать, поцелуи которых любил он сам. Смотрит долго, мучительно долго, учитывая то, что омега возбужденно трепещет перед ним, а его член, тянучи, пульсирует увеличивающимся узлом, а после его взгляд скользит выше, чтобы с игривым любопытством посмотреть в потемневшую зелень глаз Харуно.
– Сас… – в ответ он лишь качает головой, прикладывая указательный палец к пухлым губам. Кажется, он помнил их вкус, ожидаемо, вишневый, вот только теперь не понимал, чем же он ему так нравился все эти десять лет. Десять лет… Одноклассники волей судьбы. Друзья, начиная с младшей школы и до самого выпуска. Любовники на одну ночь без претензий и обязательств. Пара, которая должна была стать семьей. Десять лет… Достаточно для того, чтобы выбор можно назвать осознанным и правильным, и мимолетная встреча длиною в пятнадцать минут, которая смогла затмить собой все эти десять лет.
Саске подымается и омега тянется за ним. Она тянется к его губам, приподнимаясь на носочки, держится за его ладони, переплетая пальцы и жадно смотрит в глаза. Саске смотрит в ответ, с высоты своего роста, чуть склонив голову. Очередной раскат грома забирается под кожу, отдаваясь гулким эхом в темени пустоты, сплетаясь с цепями и натягивая их до предела. В гулкой тиши слышится удар капель. Кап… Кап… Кап… То ли хрустальный дождь с крыши, то ли алая кровь с разодранных в клочья запястий. Под серой кожей бугрятся мышцы, напряженные до предела. Кажется, они сейчас разорвутся, обнажая кости и сухожилия. И не будет больше цепей. Не будет страдника. Не будет этой затягивающей темени, заполненной фальшивыми чувствами.
Молния ударяет где-то совсем близко. Саске, словно опомнившись, резко дергает омегу на себя. Прокручивает её вокруг своей оси, словно в танце, прижимая спиной к крепкой груди. Сакура смеется. Она счастлива. Потирается о него, словно большая кошка. Скользит по его бедрам ладонями. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Пытается почувствовать отклик его сущности на свой зов.
Громкий лязг бьет по ушам, и Саске вздрагивает. Тянется в темноту, в пустоту, в пропасть, в которой заточен тот, седовласый, серокожий пленник. Огромная двустворчатая дверь захлопывается прямо перед ним, чуть задевая кончики пальцев. Жжет. По лицу ползут вязкие, горячие капли, застилая обзор мутной пеленой. Саске, словно вспыливший ребёнок, торопливо стирает кровь с лица, подбегает к двери и, что есть силы, громыхает в неё кулаками. Кожа на ладонях шипит, пузырится, падает в прорву изодранными ошметками. На её месте сразу же нарастает новая и снова обугливается. Саске не чувствует боли. Физической. Болит внутри. И, движимый этой болью, он не собирается сдаваться, пока не проломит эту чертову дверь, за которой… Он. Седовласый, серокожий, ожидающий его пленник.
«Печать». Кандзи огнем вспыхивает перед глазами. Воздух вибрирует. Сама дверь вибрирует, источая просто невероятную силу. Саске прикрывает уши ладонями и что-то кричит. Какое-то обещание, то ли вернуться, то ли не сдаваться. А мир вокруг словно смеется над ним, багровея. Дверь уходит в небытие. Растворяется в этом алом всполохе, в котором зарождаются черные вихри. Тело обездвижено и непослушно. Миллионы иголок впиваются в него, но он снова не чувствует боли. Только пустоту, будто от него оторвали огромный кусок, причем уже давно, просто он не хотел замечать этого, безмятежно пытаясь жить дальше. Чернота обращается зрачками Шарингана. Закручивается в спирали Мангекё. На миг исчезает. Удар сердца. Сотня пар глаз, устремленных на него. На этот раз боль обрушивается, скручивает его тело, вспарывает грудную клетку и сжимается вокруг сердца. Бороться дальше нет сил. Нет желания. Нет стимула. Быть поглощенным тьмой не так-то уж и плохо, если вслед за ней придет забвение.
Призрачный силуэт вдали. Мягкий, золотистый, окутанный ало-черной тьмой. Глазницы пусты. Его глаза превратились в склизкие лужицы у ног, но внутренний, сущностный взор ещё способен чувствовать это существо. Если Предки, и правда, все ещё наблюдают за своими потомками, то, наверное, они ощущаются именно так. Как луч надежды и протянутая рука помощи. Саске цепляется за аккуратную ладонь, сжимая хрупкие пальцы сильно. Наверное, до боли. И вспышка света режет по уже несуществующим глазам, впиваясь во внутренности острыми крючками. Что ж, спасение тоже должно быть болезненным, иначе его не оценить.
– Саске… – и ему кажется, что он уже где-то слышал этот голос. Но шепот слишком тихий. Он тонет во вспышке света. И исчезает вместе с откатывающейся золотистой волной, пусть ему и показалось, что существо снова шепнуло его имя на прощание. С обещанием.
– Саске, – он удивленно моргает, пораженный произошедшим. Сакура все ещё прижимается к нему. Он её обнимает. Крепко. Слишком крепко, чувствуя тяжело вздымающиеся ребра под своими ладонями.
Она тянется к его лицу. Прикасается горячими, чуть влажными пальцами. В её зеленых глазах опять обожание и пульсация искренней любви. Глаза слегка щиплет от внезапности и неподвластности раскрывшегося Шарингана. Уголки губ трогает безысходная улыбка. Наконец, Сакура увидела то, чего так отчаянно желала. Она считает, что если её доступно сокровенное, значит, назад пути больше нет. Глупо и наивно – так считает сам Саске.
Инстинкты альфы кипят внутри, и он бесцеремонно и чуточку зло толкает омегу вперед. Надавливает на хрупкие лопатки, укладывая на обеденный стол. Без поцелуев и ласк. Грубо, быстро, следуя желаниям.
Сиреневый атлас подымает рывком. Рывком же стягивает кружевное белье до самых щиколоток. И снова почти без ласк, нежности и глупых слов. Лишь несколько небрежных прикосновений, постельных формальностей, условностей, отточенных и заезженных. Омега и так возбуждена и принадлежит только ему. Так к чему церемонии, если завоевывать нечего?
Входит резко и размашисто. По самый узел. Едва слышно рыча от удовольствия. Одной рукой сжимая хрупкое бедро, а второй все ещё надавливая между лопаток. Слишком близко от беззащитной шеи. Омега не против. Что-то в этой грубости её заводит. Она кричит и цепляется за край стола. Нитка белоснежных бус царапает отшлифованное дерево. Тонкие лямки сползли с плеч, и аккуратная грудь на каждом толчке елозит по гладкой столешнице, подогревая ощущения.
Саске ухмыляется. Удовольствие острое. На грани инстинктов. Омега покорна и страстна. Так чего же ему не хватает? Искусственный белый цветок, выдернутой из круглобокой вазочки, украшает растрепанные розовые локоны. Он трепещет в волосах омеги своим искусственным блеском, радуя глаз своей поддельной фальшью. И Саске нравится. Так, с мертвым цветком в волосах, омега возбуждает ещё больше.
Сладкий запах страсти забивает ноздри. Сакура уже и так на грани, то требовательно, то неистово, то приглушенно выкрикивая его имя. Её чувства, её искренняя любовь, её желание тонкими лезвиями скользят по коже, рисуя на его сущности кровавые кандзи. Расплата за ложь не так уж и болезненна. Просто с горьким привкусом и царапающим чувством вины.
Саске делает ещё пару глубоких толчков, а после запрокидывает голову, сжимая бедра омеги, и содрогается в первой волне оргазма. Сакура кричит на одной, высокой ноте, трепещет, сжимается вокруг него, принимая в себя семя альфы. Сладость сотрясает тело. Усталость и сомнения уходят вместе со стекающими мурашками по коже возбуждением. Где-то вдалеке снова разражается гром, своим гулом совпадая с приглушенным боем настенных часов.
Он отстраняется, не позволяя узлу сцепить его с омегой. Сакура тяжело дышит, смотрит на него затуманенными глазами, из-под влажной челки. На её губах счастливая, довольная улыбка. И Саске почему-то становится не по себе. Осколки склеены, но трещины все равно остались. Они слишком бросаются в глаза, чтобы их можно было игнорировать.
Саске отступает на шаг, застегивает штаны и выдыхает. Как-то не по-альфьи он поступил со своей омегой… и то видение. Что это было? Плод его воображения или же нечто, чему пришло время открыться?
Он подымает омегу на руки и несет наверх. Сакура прижимается к нему, обнимая за шею. Трется о его сильное плечо щекой. Зарывается пальцами в волосы. Что-то шепчет на ухо. Мертвый цветок теряется на пороге гостиной.
– В ванную? – спрашивает он хрипло, пытаясь выдать обязанность за искреннюю заботу. В гостиной знакомый запах. Режущий и вызывающий легкое головокружение. В высокой вазе благоухают белые тюльпаны. Девственно-белые, в сполохах все никак не утихающей грозы кажущиеся окутанные золотистым сиянием.
– В спальню, – шепчет Сакура, снова пытаясь установить с ним сущностную связь. Только сейчас Саске понимает, столь велика пропасть между сущностью Первородного и перерожденной… Нет, между ним и Сакурой. Омегой, которую он собирается перед Предками назвать своей женой.
– Люблю тебя, Саске, – снова шепчет, когда он усаживает её на кровать и скромно целует в бескровные губы. – Прости за сегодня.
– Я не в обиде. Отдыхай, – хорошо, что она произнесла две фразы, а не одну, иначе он бы просто не знал, что ответить. Раньше было легко произносить эти слова, а теперь они застревали в глотке, царапая стенки и не желая срываться с губ. Слова-предатели – иначе и не скажешь.
Он, как обычно, заваривает себе крепкий кофе. Берет из бара пузатый стакан, бросает в него два кубика льда и наполняет до половины золотистым виски. Пачка сигарет привычно ложится в задний карман. Сегодня ему хочется с цитрусовым вкусом. Обыденные вишневые так и остаются лежать на полке. Белые тюльпаны серебром мерцают в свете показавшейся полной луны. Их запах преследует его до самого кабинета и исчезает только тогда, когда натыкается на преграду в виде закрытой двери.
Гроза отходит, затихая, но мелкие капли все ещё бьются в окно. Саске работает долго и упорно. В свете настольной лампы и монитора. В объятиях цитрусовой дымки, аромата кофе и неги алкоголя.
Исхудавшие кубики льда звякают о толстое стекло. Саске удивленно смотрит на пустой стакан. Странно. Раньше ему было достаточно половины. Как и двух сигарет. В пепельнице уже три окурка. Чашка остывшего кофе полна до краев.
Странная ночь. Вседозволяющая. Саске подымается и распахивает окно. Прохлада касается его лица, лаская. Эти прикосновения на что-то похожи. На что-то смутно-знакомое, отдаленное, глубинное. Сущность молчит, а Саске к ней и не взывает. Не сегодня. Уже давно за полночь, но сон не идет. Такое бывает. Иногда. Саске не привыкать к бессонным, полнолунным ночам. Наверное, все-таки стоит ещё раз наполнить стакан.
Саске замирает у порога. Мысль о том, что придется идти через гостиную и снова видеть их, прекрасных, нежных и чистых, судорогой сводит ладонь уже на дверной ручке. И что такого в этих белых тюльпанах, что от одного взгляда на них внутри все сжимается? Колдовские цветы – не иначе.
Саске возвращается к столу и берет очередную сигарету. Решение приходит как-то само собой, и альфа ему почему-то не удивляется. Двигаясь в сизой дымке, пальцы на стационарном телефоне уверенно набирают номер. Гудки. Долгие и пронзительные, доносящиеся из динамика. Саске отходит к окну и выдыхает дым в темень. Условную, потому что город слепит и шуршит. Но сам альфа видит только темную кромку вдали, изредка разрезаемую всполохом далекой молнии.
– Учиха Итачи слушает, – Саске вздрагивает и замирает. Наверное, он все-таки надеялся, что этот звонок, как и дым с цитрусовым ароматом, канет в пустоту. Значит, не судьба. Или, все-таки, судьба.
– Прости, что разбудил, – медленно выдыхает с очередной порцией дыма.
– Я ещё не ложился, – ни грамма удивления в голосе, а мог и изобразить хотя бы для приличия. Саске тоже не удивлен. Наверное, он все же знал, что Итачи ответит, ведь исток силы их сущности Предка один. Итачи, как и он, предпочитает работать по ночам.
– Скажи, ты когда-нибудь дарил своим омегам белые тюльпаны? – срывается с языка легко и непринужденно, словно в старые-добрые времена, когда между ними ещё не было всех этих взрослых заморочек и условностей.
– Саске, ты это к чему? – голос собеседника чуть дрогнул. Тепло ползет от мерно стучащего в груди сердца до самых кончиков ледяных пальцев. Ни горячий кофе, ни крепкий виски, ни обжигающий дым. Наконец-то тепло. От пары слов, произнесенных в волнении.
– Просто ответь, – с нажимом, чтобы скрыть просьбу, – брат.
– Нет, – спустя пару секунд. – Никогда, – уверенно и решительно, но чуточку теплее, чем обычно. Оказывается, одно слово может сломать даже те преграды, которые кажутся нерушимыми, на самом деле оказываясь надуманными.
– И не дари, – чеканит Саске, комкая окурок о хрусталь пепельницы. – Никогда не дари омегам белые тюльпаны, Итачи, если не уверен, что в ваших отношениях нет никаких «но» или «может быть».
– Хорошо, – с легкостью соглашается невидимый собеседник, и Саске со вздохом опускается в кресло. – Спасибо за совет, отото.
– Доброй ночи, – Саске улыбается, забытое чувство заполняет пустоту в его груди, не всю, но достаточно для того, чтобы, уцепившись за него, встретить рассвет нового дня, – нии-сан.
Комментарий к О мыслях, приходящих в ночи.
*Райдзин – божество синтоистского пантеона, бог грома и бури в японской мифологии.
========== О мягкой поступи чувств 1. ==========
– Приветствую вас в магазине «Цветочная романтика». Меня зовут Намикадзе Наруто. Чем я могу вам помочь? – опять эта заученная фраза, неприятно царапающая сосредоточие сущности и жалящая сердце, стучащее в шальном, озорном ритме.
Два дня – именно на столько хватило его хваленой альфьей выдержки, и вот он опять у пестрой вывески, в нерешительности толкает дверь, под мелодию колокольчиков входя в цветочное царство. Как и в тот раз, его встречает вежливый омежка-продавец. Как и в тот раз, коктейль ароматов сразу же окутывает, маня. Как и в тот раз, на него подозрительно косится дворовой альфа, недобро щуря карие глаза с вертикальным зрачком. Но, в отличие от того раза, Саске знает, зачем он пришел.
– Я бы хотел купить букет, – улыбается в ответ, пытаясь расположить омежку к себе. Учиха уверен, что таких, как он, желающих привлечь его внимание, Наруто видит каждый день, поэтому не особо-то и удивляется, когда мальчишка чинно делает шаг назад, проводя между ними черту, на которую он, альфа, натыкается, словно на невидимый барьер. Неприкосновенная черта – одна из способностей омег, с помощью которой они могут приструнить любого, даже Первородного альфу, просто не каждая омега приемлет именно такой, традиционный способ защиты собственной чести. Да, с этим пареньком будет сложно, но иного Саске и не ожидал от омеги, которая смогла затронуть его сущность. Тем более, он и не собирается быть таким, как все.
– Вы уже определились с цветами для букета? Или же вам помочь с выбором? – очередная дежурная улыбка, прилежно сложенные руки, открытый, прямой взгляд. Омежка защищает свою территорию, но не позволяет личному мешать работе. Он дает понять, что бесспорно учуял завлекающие, исходящие от альфы феромоны, но прямо, не боясь, указывает ему на неприемлемость подобного поведения.
Учиха восхищен. Не только тем, что обычный, дворовой омега способен противостоять его Первородному очарованию, его сильному запаху, ему, свободному альфе, в принципе, но и его рассудительностью, умением создать о себе впечатление и расставить приоритеты. Не был бы дворовым и не ощущался бы так слабо, он бы мог подумать, что омежка принадлежит к высшему сословию, что было бы весьма удобного в его ситуации. Саске склонил голову и усмехнулся краешком губ – нет, об удобности тут и речи быть не может. Не тогда, когда его альфья сущность признает право омеги, на сотворенную ею черту.
– Сегодня я все-таки хотел бы купить розы, – как только пухлые губки раскрылись, он сразу же предостерегающе приподнимает указательный палец, совсем чуточку уповая на свое альфье доминирование. – Но не алые, – главное, не обидеть, ведь омежка смышленый, поймет, что к чему.
– Чайные? – то ли вопрос, то ли предположение и ответный наклон головы. Саске кажется, что в этих сапфировых очах мелькает хитринка. Как искорка, вспыхивает и тут же прячется. Ещё секунду назад Учиха уважал право омеги на черту, теперь же она его раздражает своей плотность и непробиваемостью. В голове что-то неприятно, предостерегающе тенькает, и Саске морщится. Ещё и его сущность туда же, за омегу. Предательница. В голове тенькает более настырно и болезненно. Учиха медленно выдыхает. С той грозовой ночи с его сущностью что-то не так, но он так и не выкроил время, чтобы понять, что именно. А надо бы.
– Да, чайные, – соглашается спешно. Все идет не совсем по плану. Откровенно говоря, вообще не по плану. Словно, переступив порог магазинчика, он напрочь забыл о том, как себя нужно вести с омегами. Но в Наруто есть что-то такое, что не только притягивает, но и жжет. Хотя бы эта его черта. На расстоянии она ощущается всего лишь как барьер, словно натыкаешься на зеркало изо льда, но альфа уверен, что, сделай он хоть один неверный шаг, и лед станет пламенем. Это ранит не только его, как мужчину, но и его сущность, беспокойно ворочающуюся внутри. Саске и так знает, что он уже в полушаге от провала.
– Прошу за мной, – омежка разворачивается, и Учиха следует за ним. Между ними омежья черта. Обидно, но заслужено. Дворовой альфа ехидно скалит клыки, тоже ощущая, что его динамят, причем вежливо, согласно общепринятым нормам ухаживания.
Саске бесит этот дворовой с клыками-татуировками на щеках. Он ощущает его, как конкурента. Это взывает к инстинктам, древним, изжитым и забытым, ведь в современном мире все решается цивилизованно, а не ритуальными боями. Омега просто делает выбор. Обычно, выбор в пользу более перспективного альфы. Саске, естественно, более перспективен, но пропасть между ним и Наруто кажется бесконечной и беспросветной, как та, уже знакомая ему своей чернотой пустота, в которой – Он… седовласый и серокожий. Пожалуй, не мешало бы дать этому нечто имя, раз он воспринимает его, как живое существо.
– Вам нравится? – остановившись у большой высокой кадки, омега указывает на полные, благоухающие розы. Саске смотрит на цветы и улыбается. Белые цветы в золотистых волосах омеги. Просто маленькая, пластмассовая копия ромашек, не несущая в себе ни жизни, ни аромата. Просто несколько заколок, придерживающих длинную челку. Но это смотрится мило и красиво. Живо.
Воспоминания той ночи снова пронзают виски болью. Тогда, в волосах Сакуры, искусственный цветок смотрелся, как насмешка, как попытка придать обыденному ярких, но мертвых красок, как шаг отчаявшегося человека. Саске пальцами сжимает переносицу. Нужно прийти в себя, если не ради собственного благосостояния, то ради омеги, которого не должна коснуться его внутренняя боль.
– Да, – Саске прикасается к нежным лепесткам, поглаживая. – Думаю, пяти будет достаточно, – бархат под пальцами вызывает грустную улыбку. Возможно, сегодня просто не тот день, и Предки лишили его своей благодати, наказывая за то, что он предает им же сделанный выбор.
– Он вам дорог? – приглушенно и тоже грустно спрашивает омежка, кончиками пальцев прикасаясь к его ладони. – Тот человек, которому вы хотите подарить эти цветы?*
– Я бы хотел, чтобы на его лице больше не было такой, печальной, улыбки, – Саске поднимает взгляд, осматриваясь. Они в каком-то уголке, омежка между ним и стеной, но не боится его. Даже черты больше нет. Лишь острая искра прикосновения и волнительный апельсиновый запах с легкими, пряно-жгучими нотками кардамона.
– И твоем тоже, – сапфировые глаза печальны, нижняя губа задумчиво закушена, золотистая прядка щекочет висок. – Мне нравится, когда ты улыбаешься, – легкое движение кисти, и вот он уже прикасается к ладони омежки губами. Мальчишка ожидаемо вспыхивает, но руку не одергивает. Просто смотрит немного насторожено, но при этом на его губах легкая, вежливая, признательная улыбка.
– Спасибо, – шепчет Саске, отпуская ладонь омеги. Похоже, мальчика воспитывали в духе старых правил и традиций, уже давно ставших формальностями, когда свиданию предшествовал период предварительного знакомства и ухаживаний. Так необычно и волнительно. До жгучего и нетерпеливого желания сделать первый шаг уже сейчас. Например, преподнести омежке в подарок какую-нибудь сентиментальную мелочь.
– Вам спасибо, что посетили наш магазин, о-кяку-сама, – мальчишка отступает, снова проводит черту и кланяется, пряча от его взора стыдливо опущенные реснички и легкий румянец на щеках.
– Саске, – прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди, представляется альфа. По телу растекается приятное тепло, заполняя ту часть пустоты, в которой ворочается его сущность. Боль немного отступает.
– Подходите к кассе, Саске-сама, – шелестит омежка, придирчиво выбирая чайные розы для букета. Саске ухмыляется. У него получилось, пусть между ним и Наруто снова черта. Но, если он правильно помнил уроки далекого детства, первый шаг уже сделан – он назвал свое имя и дал понять, что начал ухаживать. Дальше будет тяжелее – произвести правильное, достойное впечатление и продемонстрировать серьезность своих намерений. И, если ему это удастся, омежка согласится пойти с ним на свидание. Волнительно прям до учащенного биения сердца и нетерпеливого метания сущности внутри.
Тяжелый, презренный взгляд чувствуется спиной. Саске оборачивается, удивленно приподнимая бровь. Дворовой, приподняв верхнюю губу, рычит на него. Претендует на Наруто? Нет, защищает омегу от его альфьих посягательств.
Учиха прикасается к своей сущности, позволяя её силе потечь от кончиков пальцев к затылку. Секунда. Медленно приподнятые веки. Дворовой ощетинивается, морщится, вздрагивает, но не скулит. Покупатели опасливо пятятся от эпицентра противостояния двух альф. Учиха в своем превосходстве не сомневается, но и калечить неудачливого дворового не собирается.
Позвоночник сводит колющей болью. Саске прикрывает глаза, обращая ало-черную бездну в привычную темноту взгляда, оборачивается и недоуменно смотрит на золотоволосого омежку с пятью чайными розами, высотой в половину его роста.
В сапфировых очах осуждение. И именно оно, а ещё укор, омежье замечание по поводу его поведения, причина боли. Сущность смиренно замирает, признавая, что была неправа. Саске улыбается. Наруто в ответ снова уплотняет черту между ними. Чем не прекрасен этот безмолвный момент?
– Какие замечательные цветы, Суй-тян, – восхищенно тянет омега, которую Саске не может опознать по голосу, но запах знакомый, кажется, кто-то из бухгалтерии. – От альфы?
– От альфы. От альфы, – недовольно ворчит Суйгетсу, который, как и его непосредственный начальник, не приветствует пятиминутки в рабочее время, тем более, когда он сам занят важным, требующим концентрации и внимания делом.
– Ох, Суй-тян, везет же тебе, – снова вздыхает омега, и Саске в щелку приоткрытой двери видит, как на пышные чайные бутоны падает прядка темных волос. – Наверное, он красивый, внимательный и заботливый, – повышенным шепотом выдыхает девушка, явно собираясь выудить из неприступного омеги побольше информации. Саске фыркает: какая наивность со стороны той, которая совершенно не знает настоящего Ходзуки Суйгетсу.
– Богатый, – продолжает омега, тянет окончание, как бы намекая, что стоит ей подсобить и подбросить ещё парочку эпитетов, которые хотя бы намекнули, кому же Суйгетсу таки разрешил приударить за ним.
– Да-да, – снова отстраненно ворчит Ходзуки, а в уголку саскиного монитора переворачивается красно-белый конвертик, украшаясь циферкой один, – а ещё он ворчливый, непостоянный, эгоистичный и трахает омег только раком.
