Текст книги "Цветочная романтика (СИ)"
Автор книги: Lelouch fallen
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
Мальчишка резко притормозил возле больших кадок, и Учиха едва не налетел на него, таки успев вовремя остановиться. На них как-то странно смотрели – Саске это заметил, причем не только альфа-продавец, который и выглядел и ощущался так, словно был потомком дворовой собаки, но и другие покупатели. У Саске сложилось такое впечатление, что мир резко, с громом и молниями, раскололся на две половины: омежью, которая ненавидела мальчишку-продавца за то, что он стал центром внимания Первородного, и альфью, которая буравила его тяжелыми, пусть и признающими его исключительное право взглядами, похоже, за то, что он, словно коршун, хотя сам Саске заметил это только сейчас, следует за омегой, будто тот уже принадлежит ему. Впрочем, первое было понятно: каждая омега мечтала о том, что Первородный альфа, словно сказочный принц, вырвет её из лап обыденщины и преподнесёт ей целый мир, – а вот второе. По его собственному мнению, да, омежка был красив, можно даже сказать, что в его, Саске, очень, к слову, переборчивом, вкусе, но судить об особи, не чуя её запаха и не ощущая исток силы её Предка… Нет, быть настолько опрометчивым просто опасно.
– Вот, – омежка резко обернулся, а Саске… Одни Предки знают, чем только он был занят, что не заметил этого движения. Между ними был только благоухающий букет. И все. Саске был выше мальчишки больше чем на голову и теперь шокировано смотрел на его золотоволосую макушку, от которой рваные пряди каскадом уходили к затылку, чуть завиваясь на кончиках. А ещё вдыхал запах. Не цветочный. Не поддающийся определению. Тонкий, словно ниточка, тянущаяся к источнику и влекущая за собой.
Поддавшись порыву, Саске вдохнул ещё глубже, наслаждаясь этим невероятным сочетаниям. Обычно, омеги пахнут как-то однотонно, пусть и индивидуально. Обычно, запах каждой омеги можно с чем-то сравнить. Обычно, запах омеги – это всего лишь дополнение к истоку силы сущности её Предка. Обычно… Омежка пах чем-то, что альфа не мог распознать только по обонянию. Может, он смог бы определить на вкус?
Мальчишка-продавец точно пах розовым перцем и апельсинами. Естественно, в сочетании. Ни хрена не естественно! Потому что для свободной особи не характерно сочетание запахов. Но не все ли равно на остальных, если именно этот странный запах, едва уловимый и только вблизи, был таким же отдаленно-знакомым, как и эти сапфировые глаза, смотрящие на него с едва заметной капелькой любования.
– Белый тюльпан – символ любви, чистой и безмятежной. На протяжении всех времён он считался цветком, который приносит большое счастье и удачу. Чистое счастье, без каких-либо «но» или «может быть», – продавец лучисто улыбнулся, протягивая ему огромный букет белоснежных цветов. – В общем, без подвоха. Вы при дарении так и скажите получателю: «Вот тебе символ чистого счастья, любви и удачи!». И, лучше всего, – омежка скромно опустил глаза, прикрывая их длиннющими, пушистыми ресницами, – такой букет дарить юной и нежной девушке.
– А почему не милому омеге? – Саске вскинул бровь, одновременно взывая к своей воспрянувшей сущности, будто та только и ждала, когда носитель позволит ей продемонстрировать себя во всей красе. Предки! Ему двадцать шесть лет, а он ведет себя, как подросток, распуская хвост перед омегой. Но сколь же, и правда, милым оказался этот, таки вспыхнувший румянец на щечках с притягательными родимыми пятнами-полосочками, по три на каждой, добавляя к аромату омеги ещё и пряно-жгучую нотку кардамона.
– Простите, – таки отступая на шаг и так и не отдав ему букет, снова, с той же отчетливостью и твердостью, только полушепотом, произнес омежка, – это впервые, посудив по связующему запаху, я ошибся.
– Сделав, что? – удивлённо переспросил Учиха. Этот омега точно был странным. Он странно воспринимался, странно на него реагировал и говорил странные вещи. И все эти странности, до дрожи самой сущности, возбуждали.
– Ваш запах связан с другим, легким цветочным, – все ещё держа этот роскошный букет белых тюльпанов в своих объятиях, пожал плечами омежка. – Этот, второй, как мне показалось, принадлежит женщине-омеге, – мальчишка робко улыбнулся. – Верите или нет, но до этого я ни разу не ошибался.
– Не ошибся и в этот, – почему-то это раздражало. Не то, что мальчишка с легкостью, по запаху, а ведь они с Харуно ещё не были повязаны ни узами клятв перед Предками, ни метками, понял, что он не одинокий альфа – скорее всего, поэтому и вел себя с ним сдержано – а то, что эти цветы он покупает для своей женщины. Что-то в этом было неправильное. Как сказал мальчишка, белые тюльпаны не предопределяют «но» или «может быть», а они в своих отношениях с Харуно натыкались на эти слова довольно-таки часто.
– Знаю, – пробормотал омежка, все так же отводя глаза, а Саске почему-то стало совестно, словно он предал доверие этого мальчика, пообещав ему что-то очень важное, но, в последний момент, не сдержав своего обещания. Сущность на него обиделась и затаилась, отказываясь в столь подходящий момент, когда омежка был открыт, и он мог бы, чуточку надавив, почувствовать исток силы его Предка, ему подчиняться. Проще говоря, это был бунт. Его сущность решила проучить его, альфу, Первородного, за то, что он, пусть и неосознанно, обидел мальчика. Пожалуй, это уже переходило всякие границы.
– Я беру этот букет, – бросил резко, недопустимо вкладывая в слова вес своей альфьей силы, а после, молча топтался у хлопочущего вокруг букета мальчишки, то ли все ещё сердясь на него, то ли таки чувствуя необходимость извиниться.
Сущность молчала, все ещё обижаясь, собственно, из-за ничего. Он выбрал Харуно Сакуру. Сознательно, пусть Ходзуки был чертовски прав в своих суждениях о том, что смотрелись они вместе пусть и красиво, но не гармонично, так что сомнений не должно было быть. Не должно… но они скреблись. Где-то глубоко внутри. И уже одного это факта было достаточно, чтобы возненавидеть этот букет белых тюльпанов, дарение которых не предопределяет «но» или «может быть».
В какой-то из моментов, все так же наблюдая за мальчишкой, Саске представил их рядом – получилось довольно занимательно. Он – высокий, широкоплечий, черноволосый альфа, Первородный, о чем свидетельствовало особое строение его глаз, именуемое Шаринган, обладающий наследием самого сильного, Десятого, Предка, и этот омежка – невысокий, хрупкий, золотоволосый и голубоглазый, улыбчивый и приветливый, со странным запахом и слабой, крайне слабой сущностью своего Предка. Да, они по всем показателям совершенно не подходили друг другу, но вместе смотрелись просто идеально.
– С вас пятнадцать тысяч иен, – дворовой альфа, скорее всего, учуяв, что его феромональный фон сгустился, покосился на него предупреждающе, но промолчал. Саске фыркнул, небрежно бросил на стол две десятитысячные банкноты, сгреб упакованные цветы и, резко развернувшись, направился к выходу.
«Цветочная романтика»… Какое глупое и неуместное название. Какой только Предок дернул его зайти именно в этот магазин, выходя из которого, он чувствует себя так, словно только что сражался с целой шайкой дворовых. Сущность по-прежнему молчала, изредка ворча о том, что все-таки стоило извиниться перед омежкой, который совершенно не виноват в его дурном настроении, нежелании ехать домой к Сакуре и том, что теперь его слабый запах Саске чует, даже несмотря на всю гамму благоуханий вокруг. А ведь в этом году у него ещё не было гона.
– Спасибо, что посетили магазин «Цветочная романтика», – Саске остановился у двери и обернулся, удивленно смотря на склонившегося перед ним мальчишку. – Меня зовут Намикадзе Наруто. Буду рад помочь вам ещё раз, – омежка выпрямился, и в его глазах цвета драгоценного сапфира не было ни капельки обиды, но в них была и не только та, традиционная вежливость, с которой, обычно, провожают покупателей. Наруто… Теперь он точно запомнит это имя.
– Конечно же, ещё поможешь, малой, – глаза блондинчика гневно сузились, и его сущность альфы снова в игре. Саске почувствовал её азарт, как когда-то давно, когда он ещё был подвластен сущностным порывам, и это дает просто невероятный прилив сил. Такое ощущение, что у него за спиной вырастают крылья, хотя у его Предка крыльев точно не было.
– Я уже совершеннолетний, – прошипело цветочное чудо, и на миг Саске показалось, что в глубине сапфировых глаз мелькнул опасный, обжигающий огонек. Это заводит, но ему уже не шестнадцать, а двадцать шесть, так что поставить опрометчиво распоясавшуюся сущность на место – дело опыта и техники.
– Спасибо за букет, – бросает, разворачиваясь, и машет на прощание рукой – Ещё увидимся, Намикадзе Наруто, – над дверью мерно звякает колокольчик.
Улица встречает его уже привычным шумом. Саске торопливо садится в машину, бросает белоснежные цветы на переднее сидение, заводит мотор, переводит взгляд на букет и, глубоко выдыхая, откидывается на спинку сидения. Внутри все бурлит. Уже давно так не бурлило, как и сущность ещё ни разу ни на кого не реагировала столь странно, но приятно. И все это потому, что пятнадцать минут в его жизни существовал продавец-омежка из магазина «Цветочная романтика». Похоже, даже опрометчивые решения, порой, бывают своевременными.
Комментарий к О своевременности опрометчивых решений.
*О-кяку-сама – в Японии вежливое обращение к покупателю, дословный перевод – «уважаемый следующий клиент».
========== О буре, предшествующей затишью. ==========
– Я дома! – глупая японская традиция, извещать кого-то о своем приходе. Смысл говорить эту фразу, если, например, дома тебя все равно никто не ждет или же ждет тот, чье ожидание не имеет для тебя никакого значения.
Саске, будучи человеком практичным, прагматичным и даже немного циничным, редко заморачивался такими вещами, произнося стандартную, утвержденную вековыми традициями фразу каждый раз по возвращению домой, при этом ничего не чувствуя… ничего домашнего, уютного. Просто привычка, можно сказать – обязанность, но сегодня почему-то стало муторно от того, насколько буднично и безжизненно это прозвучало. Прислушавшись к сухой, констатирующей, отстраненной интонации собственного голоса, Саске и сам не поверил в то, что он искренне рад вернуться домой, к своей омеге, которая верила в обратное.
Ведомый странным волнением, Саске пришел к выводу, что раньше его совершенно не беспокоило то, что рядом с Сакурой ему удобно как мужчине, человеку, бизнесмену, в какой-то мере альфе, но совершенно некомфортно, когда речь шла о чем-то более глубоком и менее материальном. Например, об искреннем смехе. Как бы Саске не силился, но он не мог вспомнить ни один момент, когда бы он над чем-то смеялся вместе с Сакурой, просто потому, что это смешно. А над этой мелочью стоило задуматься, особенно, учитывая то, что ещё полчаса назад он улыбался только потому, что мальчишка-продавец оказался забавным. И красивым. Это так. К слову.
– С возвращением, дорогой, – Сакура выпорхнула ему навстречу, но сразу же, только успев окинуть его взглядом, остановилась, удивленно хлопая длинными, подкрашенными ресницами.
– «А у мальчишки они золотистые, густые и пушистые», – Саске глубоко выдохнул, пытаясь сосредоточится не на том, что было всего лишь мимолетностью, последствием его опрометчивости и, возможно, коварно подбирающегося гона, а на том, что он имел сейчас, причем имел по собственному выбору и желанию.
Он никогда не говорил, что Сакура некрасива. Есть, конечно, омеги и получше, и позаманчивей, и покраше, и ещё многое «по», но не каждая омега умела подать себя так, как Сакура. Жена Первородного не должна теряться на его фоне. Она может оставаться в тени, обязана не привлекать к себе излишнего внимания, не давать поводов для сплетен о том, что макияж криклив, прическа портит, наряд безвкусен и прочее, но при этом не должна производить впечатление серой мышки. Саске уверен, что в подобных вещах Сакура будет идеальной супругой для него, Первородного, пусть, скорее всего, и не преемника главы клана Учиха. Даже сейчас, всего-то встречая своего альфу у порога, Сакура выглядела изумительно.
Легкое, струящееся по фигуре сиреневое платье, кажущаяся небрежной, словно пучок волос взяли и просто закололи, прическа, но при этом розовые локоны вьются, кокетливо касаясь плеч, мягкие туфли на плоской подошве, лишь нитка белых бус на шее, – по-домашнему, но вполне достаточно для того, чтобы произвести впечатление на своего альфу. Да, Сакура будет идеальной супругой, тем более после того как примет к сведению уроки Микото-сан. Она останется удобной омегой и верной спутницей жизни, которая выносит и родит его детей, даже не будет роптать, если он все-таки отдаст дань устаревшим, но не приевшимся традициям и заведет себе официального любовника, но при этом сделает все, чтобы всегда быть на ступеньку выше фаворита своего мужа. И если все именно так, как он уже представлял себе тысячу раз, выбирая омегу и, в итоге, выбрав Сакуру, то почему у него такое ощущение, что во всей этой идиллии чего-то не хватает? Чего-то спонтанного и непродуманного наперед, что ли?
– Прости, что заставил тебя волноваться, – вспомнил, наконец, о том, что в одной руке коробка конфет, а во второй цветы. Белые тюльпаны. Безо всяких «но» или «может быть». В общем, без подвоха. – Это тебе.
Почему-то больно смотреть на то, как в оливковых глазах зарождается радостный блеск, а красивое лицо озаряет счастливая улыбка. Странно, но раньше подобные мелочи воспринимались им как данность: омега – это омега, со всем к ней предлагающимся. То есть, омега, цветы, подарки, романтические ужины и мятый шорох постельного белья – это вполне сочетаемые вещи. Это удобные вещи. Вещи, которые всегда можно заменить новыми.
Саске фыркнул, слегка натянуто улыбаясь. А ведь, получается, Сакуру тоже можно заменить. Он сам сегодня утром думал об этом, о том, что если Харуно не научится быть Учиха, то им придется расстаться, а ему, соответственно, искать новую невесту. Новую… Словно покатался на одной машине – не понравилось – пересел в другую. Разве с любимым человеком должно быть так?
– Спасибо, Саске… – внимание со стороны альфы столь неожиданное, что Сакура даже не знает, как реагировать.
Конфетно-букетный период с Саске – это лепестки цветов на постели и шоколадный десерт на завтрак после страстной ночи. По крайней мере, таковы её воспоминания. Её перерожденная сущность, не слабая, но и недостаточно сильная, чтобы противостоять природному магнетизму Первородного альфы, затихает в восхищенной покорности. Сакуре кажется, что сейчас, в прихожей их квартиры, когда за окном, где-то вдали, начинает трепетать молния, в их с Саске отношениях что-то меняется, что-то в лучшую, более доверительную, чувственную, сближающую сторону. Возможно, все её страхи неоправданны, ведь если Саске выделил её среди остальных, выбрал, приблизил, вероятно, она значит для него больше, чем очередная омега-пустышка. Просто Саске альфа, а альфы от природы скупы на чувства, что, впрочем, не мешает им выражать их в вот таких вот мелочах. Важных мелочах. Для неё. Мелочах, которые доказывают, что она тоже нужна Саске.
– Спасибо! – Саске чуть пошатнулся, когда Сакура прижалась к нему, обнимая за шею и прислоняя голову к его плечу. Он тоже обнял её в ответ, все ещё держа в руках коробку и букет.
В зеркале отражалась такая правильная, безукоризненная картина: высокий сильный альфа и хрупкая омега у него в объятиях. Взгляд медленно скользнул вниз, замирая на белоснежных бутонах. Со вздохом Саске признал, что продавец-омежка все никак не выходит у него из головы. Его образ – светлый, чистый, яркий. Его глаза – большие, лучистые, отражающие целый мир. Его волосы – каскад золота и поток солнечных лучей, таких непослушных и чуточку кокетливых. Его запах… Запах, казалось, не отпускал, словно вился за ним, своими ароматными ниточками уцепившись за полу его пиджака. И весь омежка сам по себе такой… необычный. Наруто… Его имя, слово капля меда на языке – чуточку щиплет вначале, а после растекается сладостным послевкусием. Не приторным, а именно сладостным, замирающим на губах.
– Саске, твой запах… – доносится, как сквозь вату. Он дома. Он рядом со своей омегой. Рядом со своей будущей супругой. Все правильно. Без каких-либо «но» или «может быть». Все так, как и должно быть в жизни Первородного.
Саске, глубоко выдохнув и потянув уголок губ в подобии улыбки, посмотрел на Сакуру, пытаясь осознать сказанное ею. Омега все ещё в его объятиях, но уже не льнет к нему, а, запрокинув голову, требовательно и чуточку зло, с капелькой страха смотрит в глаза. Сущность Предка удивилась не меньше Учиха, ведь ещё пару секунд назад все было хорошо, правильно, ничто и никто не врывался в его жизнь и не сметал его уверенность в том, что все идет пусть и размеренно, зато верно, и не нужны ему, в двадцать шесть лет-то, никакие опрометчивые встряски, романтические приключения, влюбленная обезбашенность и прочая наивная чепуха. Как Учиха и Первородный, он в первую очередь должен думать о долге и чести.
– Что? – Саске нахмурился, ощущая, насколько разъярена омежья сущность Сакуры. Конечно же, ему ничего не стоит подавить эту вспышку гнева, но её причина волнительна и почему-то слишком важна. Впрочем, в этом, скорее всего, нет ничего удивительного, ведь Сакура – его омега, его неофициальная наречённая, так почему бы не начать уделять ей немного больше внимания, чем он привык уделять своим предыдущим пассиям?
– От тебя воняет омегой, – злобно шипит Сакура, морща лоб и цепляясь тонкими пальцами в лацканы его пиджака. – Воняет так, словно ты терся о неё. Или она о тебя?
Харуно приподнимается на носочки, заглядывая альфе в лицо. Крылья её носа трепещут. Она дышит глубоко и часто, по легкому запаху пытаясь определить, что именно связывает её альфу и эту неизвестную омегу. И отговорки, мол, ехал в метро/автобусе/маршрутном такси, которое было переполнено – не пройдут. Не в их ситуации. И даже не потому, что Саске всегда ездит на своей машине и не берет голосующих у обочины попутчиков. Дело в том, что Саске купил конфеты и цветы, чтобы извиниться. За что? Точно не за утренний инцидент, в котором виновата она сама, и за который извиняться нужно именно ей, что она, кстати, и собиралась сделать. Возможно, за то, что дал выход своему гневу в том, что наиболее действенно разряжает любого альфу – в сексе? Но сексом от Саске не пахнет. Ей ли не знать, как меняется запах этого альфы как после обычной случки, так и во время сцепки. Но ведь есть и другие способы довести альфу до разрядки, а сильнее всего запах этого омеги въелся в пиджак и руки альфы. Он был таким тонким, что она сперва и не учуяла его – наверное, просто омега слабый, скорее всего, из дворовых – но этот запах, бродячие бы драли эту омегу, и правда, был изумителен, словно аромат росинки, скользнувшей по лепестку только что раскрывшегося бутона.
– Предки, Сакура, – протянул Учиха, закатывая глаза, – мы же уже столько раз говорили об этом, – по сути, смысла объяснять что-то именно сейчас не было. Сакура уже завелась, следуя принципу: наша песня хороша – начинай сначала, – и не дать ей выговориться, заткнув, это ещё хуже, чем потерпеть часок-другой, выслушивая ничем не обоснованные упреки, догадки и, порой, даже угрожающие предупреждения. Такова уж природа омеги – грызться с другими омегами за выбранного ею альфу, даже если этот альфа уже связан с ней и помечен ею. М-да…
Саске разомкнул объятия и отступил на шаг, смотря на сощурившую глаза и упершую руки в бока девушку непривычно-снисходительно, пытаясь понять. А ведь, когда Сакура станет его женой, она поставит на нем свою, омежью, метку, и что-то подсказывало Учихе, что выбор падет на открытое и доступное место, чтобы метку видели все, чтобы все знали, кому принадлежит Первородный альфа. Саске поежился: эта мысль задевала в нем что-то неприятное и ежистое, а сущность бычилась и супилась, смотря на него из-подо лба так, будто он стоял над ней с раскаленным тавром в руках.
– Да, говорили, – Сакура согласна и не согласна в одночасье, понимая, столь чревато скандалить второй раз за день, но в тот же момент до безумия злясь на спокойного, словно удав, Учиха, который, похоже, даже не собирается отрицать очевидное. – И ты обещал мне, что у тебя не будет никаких тайных связей – только я и официальный любовник, – если бы Сакура могла, она бы остановилась на фразе «только я», без каких-либо «но» или «может быть», но таковы условия брака с Первородным диктовало общество.
Ей бы быть благодарной за то, что Учиха согласился включить в брачный контракт пункт, который исключает многожёнство, но пункта о том, что не будет и официальных любовников в нем не было. Да и самого контракта, по сути, не было. У неё ничего не было. Только обещание Учиха когда-нибудь, когда придет время, жениться на ней. И это “когда-то” тянулось уже несколько месяцев, и это при том, что сама она ждала, пока альфа нагуляется и таки выберет её, ещё со средней школы. Как омега, она не могла диктовать условия альфе, но, вновь-таки как омега, имела полное право требовать к себе уважения.
– А этот запах… – Харуно наморщила нос и брезгливо махнула рукой в его сторону, тыкая его первородным носом в то, как сильно он провонялся феромонами дворового омеги, наверно, все-таки надеясь на то, что Учиха станет хотя бы неловко за свою оплошность. – Ты постоянно говоришь о том, столь далеко мне до твоей матери, безупречной Микото-сан, а сам подцепил какую-то омегу с наследственностью бродячей суки и посмел демонстрировать это своей невесте. Да ладно я! Но ты же мог поставить под удар свою репутацию, если бы кто-то другой учуял на тебе запах этой псицы! – Сакура распалилась, не собираясь останавливаться, даже тогда, когда темная радужка начинает алеть, а зрачок медленно деформируется, вытягиваясь – даже будучи нареченной Саске, она ещё ни разу не видела особою метку Первородных Учиха – Шаринган.
– Сакура!.. – Саске практически рычит, но омега не боится, наоборот, она с трепетом и надеждой смотрит в алые глаза с тремя точками зрачка, которые вот-вот сольются воедино, в индивидуально-совершенный рисунок Мангекё. Саму же Харуно удивляет то, что, как бы ни был зол альфа, насколько бы не буйствовала его раздраженная сущность, но букет в своих руках он держит мягко, словно боится помять нежные стебли. Может, и правда, она была неправа? Но отступать поздно. Жажда жжет. И Сакура верит. Верит в то, что она увидит не просто Шаринган, которым владеют все чистокровные Учиха, а Мангекё Шаринган – отображение громаднейшей силы сущности Предка, сущности Десятого, пробудившегося за тысячи лет со дня сотворения Луны лишь дважды – в братьях-основателях клана Учиха и в братьях, будущее которых Предки держат в секрете даже от них самих.
– Во-первых, не говори о моей матери так, будто ты её знаешь. Ты не знаешь её, но бездумно ревнуешь ко мне! – выплевывает Саске, подаваясь вперед, напирая на переполошённую девушку, которая, похоже, просто заигралась, желая того же, чего желают и другие – почувствовать на себе силу влияния Шарингана. Мерзость! Учиха сплевывает прямо на пол, небрежно бросает липкую коробку конфет омеге под ноги, а после, посмотрев на цветы, белоснежные и все так же чарующие своим легким ароматом, аккуратно кладет их на комод. Прикрывает глаза. Переводит дух.
Глупая омега, решившая, что Шаринган – это красиво и забавно. Шаринган – это оружие, которое требует огромной силы воли и ответственности. Шаринган – это угроза для окружающих, если им будет владеть безумец. Мангекё Шаринган же способен убить, разорвать сущность внутри особи на сотни мелких осколков, а плоть носителя на ошметки. Но самое страшное, что при этом человек испытывает такую эйфорию и наслаждение, что приходит в себя только тогда, когда боль уже кромсает его тело. И тогда наступает агония, плавящая все в своем смертоносном, ало-черном вихре. Откуда Саске это знает? Просто у каждого свои скелеты в шкафу.
– Во-вторых, ты, Сакура, оскорбляешь меня своим недоверием, – сущность таки присмирела, и Саске открыл глаза, темные, как сам ночь, смотря с осуждением и укором, ведь ему, и правда, тоскливо, потому, что Сакура, любящая его настолько, что он сам не сомневался в том, что она сможет противостоять гипнозу Шарингана, оказалась слаба, при этом имея сильную, способную на многое сущность. Расточительство и тщеславие – те ещё враги наследия Предков.
– Я всего лишь покупал тебе цветы и столкнулся с омегой, – довольно с него этих наконец-то осознанных, щенячьих выражений на лицах омег, поэтому Саске отворачивается, снимая пиджак и разуваясь. – Просто столкнулся с мальчишкой-продавцом и не дал ему упасть, – да, он врет и не жалеет об этом, потому что Сакура вывела его из себя, а образ золотоволосого омежки предательски стоит перед глазами, из-за чего кажется, что он тоже чует этот необычайный, интригующий запах на своей одежде. Саске принюхался к лацкану пиджака, чуть хмурясь: он, и правда, пах Наруто. Так странно и необъяснимо, но приятно, до тихой глади внутри вместо ожидаемой бури.
– Но запах… – Сакура все ещё пытается возразить, но уже понимает, столь велика её ошибка. Да, Саске сможет простить её раздражение, гнев, злость, её ревность и её недоверие, со временем, списав все на издержки омежьего характера, но она сама, только что, возвела своего альфу на первую ступеньку пьедестала сомнений в том, что ему, женатому альфе, не понадобится красавиц-любовник подле, с которым он будет посещать те места, куда вход примерным женам заказан.
– Что запах? – Саске разворачивается, складывая руки на груди. – Да, запах на мне остался, и что? Ты каждый раз, учуяв на моей одежде запах другой омеги, будешь закатывать скандалы? Предки! – Учиха осуждающе качает головой, поражаясь собственному спокойствию, которое затопило его сущность, смывая с неё пелену гнева. – Да только в моем филиале работает несколько сотен омег, я уже молчу об омегах, с которыми я встречаюсь в сугубо деловых рамках, и тех, с которыми могу просто столкнуться на улице. Это глупо, Сакура, – альфа пожимает плечами, понимая, что все, и правда, глупость, сплошная и беспросветная, раз Харуно не может понять столь простых вещей, – и недостойно жены Учиха, – последний аргумент остаточно выбивает омегу из колеи. И Саске снова не жалеет. Нужно воспитывать свою будущую жену, так сказать, с пеленок, вдалбливая ей, если не получается иначе, простые истины, чтобы быть уверенным в том, что, в итоге, он все-таки обретет супругу, а не головную боль.
– Просто я не уверена, Саске, – отступив на шаг, пробормотала Харуно, понимая, что, как бы там ни было, а это шанс затронуть уже давно волнующую её тему, от которой, к слову, альфа постоянно увиливал.
– Не уверена? – Учиха слегка иронично приподнял бровь, вся так же держа руки, скрещенными на груди, словно, и правда, пытался отгородиться от тех нитей привязанности, которые уже успели укрепиться между ними, с чем его сущность полностью солидарна. – И в чем же? – как по мнению Саске, Сакуре не на что жаловаться, и уж тем более он ни разу не давал поводов для сомнения.
Да, он флиртовал с омегами, но только потому, что так того требовала ситуация, потому, что некоторые его бизнес-партнеры не слышат никаких доводов, цифр и примеров. Они мечтают о внимании видного альфы, Первородного, и Саске одаривает их этим вниманием, не считая, что он поступает бесчестно или же оскорбительно по отношению к своей нареченной. Это просто рабочий прием, благодаря которому удается избежать многих неприятностей.
Да, он никому ничего не обещает, но в тот же момент намекает, что у него ещё нет ни жены, ни официального любовника, у него даже просто любовника нет, а все из-за занятости и трудов на благо прибыли всех акционеров корпорации «Bashosen». Омеги любят, когда альфа проявляет капельку слабости, им кажется, что именно их стараниями у альф появляется стимул, что именно они поддерживают и вдохновляют альф. Саске это знает. Саске этим пользуется. Саске четко держит рамки и границы, за которые другим омегам зась, а Сакура не уверена… Как бы там между ними не было, любовь – нелюбовь, но доверие обязано быть. Нет доверия – нет уважения, только страхи, которые влекут за собой, порой, трагичные последствия.
– Мы только говорим об этом, но, на самом деле, ничего не происходит, – спешно залепетала Сакура, чувствуя, что её альфа закрывается от неё, отгораживается от её чувств и отказывается воспринимать её сущностно. – Ты говорил, что, как только придет время, ты соберешь весь клан и сделаешь мне официальное предложение. Ты обещал, что, как только ты закончишь с новым проектом, мы поженимся. Ты дал слово, что, как только все формальности будут соблюдены и Предки благословят наш союз, я стану женой Учиха. Твоей женой, Саске, – высказавшись, Харуно тоже сложила руки на груди, чувствуя себя намного уверенней. По сути, она и не сомневалась в обещаниях Саске, но… но этот необычный запах на нем вводил её в бешенство, словно этот дворовой мог составить ей, омеге с наследием, конкуренцию. Чушь, но самовнушением сущность не заткнешь.
– Да, Сакура, – хмыкнув, Учиха кивнул, чувствуя, как губы, против его воли, с подачи злорадно копошащейся внутри сущности, украшает победная улыбка, – все это я говорил и не отрекаюсь от своих слов, но… – альфа вскинул голову, опять ощущая эту волну эйфории, словно кровь не течет, а бурлит в жилах, а сущность до краев насыщается силой, готовясь взмыть в небо – странное ощущение, но приятное до легкого тумана в голове. – Но ты сама только что, и неоднократно, повторяла «когда придет время» и прочее, а время, – Саске буднично пожал плечами, – ещё не пришло. Я в душ, – проходя мимо ошарашенной омеги, он заботливо потрепал её по розовой макушке, то ли как провинившуюся, но прощенную собачонку, то ли как несмышленого, но изо всех сил старающегося ребёнка. Злости не было. Как и раздражения. Саске было просто все равно. Буря миновала, сменившись затишьем. Саске улыбался, все ещё чуя на себе легкий апельсиновый запах с пряно-жгучей ноткой кардамона.
========== О мыслях, приходящих в ночи. ==========
Ужин, ожидаемо, прошел в романтической обстановке, но гнетущем молчании. После ссоры с порога и высказыванию друг другу взаимных претензий, кому-то нужно было сделать первый шаг к примирению. Кому-то, то есть альфе, как мужчине и просто потому, что он – альфа. За окном грохотал гром, тяжелые капли мелко барабанили по занавешенному золотистым жаккардом окну, словно скребясь, прося распахнуть настежь и впустить простолюдинство в царственность, подставив лицо с аристократическими, точенными чертами обыденной воде, дарующей ощущение свободы. Странный порыв, как для сущности, ставшей затворницей в клетке из плоти и костей несколько тысячелетий назад.
