Текст книги "Цветочная романтика (СИ)"

Автор книги: Lelouch fallen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Вы, Наруто-кун, наверняка знаете, что наш достопочтенный Предок сокрыл от Саске его судьбу, – в разговор включается Микото-сан. Кажется, женщина пытается как-то смягчить ситуацию, проявить расположенность, но омеги за столом слишком напряжены и недоверчивы по отношению к будущим родственникам, а запах течной особи только подогревает этот накал, – поэтому мы с Фугаку-сама даже не ставим под сомнение выбор нашего младшего сына. Я, как бдящая алтаря Десятого, почувствовала бы если бы он воспротивился присутствию в особняке недостойных его наследников омег, – очередной, пристальный взгляд в их с братом сторону. – Как, впрочем, и вы.

– Ясно, – отвечает таким же сухим, как недавно сама женщина, тоном. С его точки зрения, подобная позиция выглядит как безучастность. Словно родителям нет никакого дела до выбора собственного сына. По крайней мере, на смиренность это точно не похоже.

– В вашем же случае, – глава клана, к его удивлению, обращается к Итачи и Дею, – я заведомо против, но и запретить вам предстать перед алтарем Предка не могу.

– Что?! – они с братом вскакивают одновременно. Кажется, ещё миг, и беседку заполонят огненные хвосты. Разница только в том, что Дей гневно смотрит на Итачи, а он сам на брата. – Быстрый поворот, однако, – бубнит, присаживаясь обратно. Только потому, что Саске едва ощутимо, но настойчиво потянул его за руку вниз, но в глубинах сосредоточия сущность трепещет огненным, непримиримым негодованием.

– Это наше общее решение, – Фугаку-сама невозмутимо допивает чай. – В конце концов, Первородным все ещё доступна привилегия многоженства, так что нам с сыновьями удалось сойтись на приемлемых для нас обоих условиях.

– Я отказываюсь участвовать в этом абсурде! – заявление Дейдары категорично и непреклонно. Он же более спокоен. По крайней мере, в своей ситуации. Саске – не преемник, поэтому от него никто не будет требовать союза с клановой омегой. Итачи же – совсем другое дело. Впрочем, кто знает, как повернется их с Саске судьба через пять-десять лет.

– Дей, поговорим об этом наедине, – Итачи примирительно пытается усадить омегу обратно. Наруто чувствует, что брат не собирается подчиняться и готов высказаться прямо сейчас. Омегу распирают эмоции. Феромональный фон в беседке просто зашкаливает. Похоже, это единственная причина, по которой Дейдара решает придержать свои, вполне законные притязания для более удобного часа.

– Ты перегибаешь палку, брат, – Орочимару бледен, но его холодный, потемневший взгляд суров и осуждающ. – Именно в этой ситуации тебе стоит поступить как отцу, а не как главе клана, – Наруто удивлен. Он знал, что Орочимару питает к ним с братом расположенность, но даже не предполагал, что до такой степени, что выступит против не только брата, но и главы. Возможно, дело в том, что этот омега, как никто другой, понимает происходящее.

– Даешь советы, отото? Мне? – Фугаку-сама с легкой иронией приподнимает брови, а вот на губах дрожит грубое негодование.

– Именно, – Орочимару прямолинеен. Наруто уверен, что, например, он так бы не смог. Не сейчас, когда был всего лишь омегой, судьба которого решалась совершенно чужими ему людьми. Как и судьба брата. Наруто пытается понять, как он умудрился допустить подобное. – Все-таки право голоса у меня тоже есть, и в данный момент я хочу им воспользоваться.

Конечно же! Наруто едва по лбу себя не хлопает. Орочимару, пусть и незаконнорожденный, пусть не Учиха именно в сущностном понимании этого слова, но он сын предыдущего главы. Даже не имея права голоса в клане, он на равных со страшим братом может выступать на семейных советах.

– Прошу прощения, – в беседку проскальзывает тень, которую он замечает только тогда, когда мужчина возникает уже подле главы клана. – Фугаку-сама, срочное донесение, – глава быстро читает факсовое сообщение, чуть хмурясь. Судя по сгущающемуся сущностному ореолу альфы, семейные посиделки отменяются, чему сам Наруто только рад.

К слову, появившийся мужчина сразу же чем-то привлекает его внимание. Есть в нем что-то знакомое, но едва уловимое. Альфа – это чувствуется по свежему, немного резкому озоновому запаху. Лет за тридцать, с безупречной осанкой и хорошо сложенным телом. Мужчина одет странно – в легкие штаны, сапоги, водолазку и куртку. Все темного цвета. И выглядит не менее странно и интересно – волевой подбородок, высокие скулы и глаз с серым зрачком. Именно глаз, потому как второй прикрыт широкой повязкой, из-за чего седые волосы мужчины небрежно торчат в сторону. Если сложить все это вместе, вкупе со способностью возникать из ниоткуда, словно тень…

– Этот мужчина… – наклоняясь, шепчет Саске на ухо. – Он ведь Хранитель, да? Хранитель главы клана Учиха? – Саске в ответ лишь сдержанно кивает, отводя взгляд.

– Простите… – Орочимару подымается с громким скрипом стула по полу. Чашка опрокидывается, разбиваясь. Омега пытается её поймать, но руки дрожат, и он только комкает мокрый, рыжий клочок некогда белоснежной скатерти, опасливо подтягивая к краю вазочку с печеньем. – Я… Мне нехорошо, – сбиваясь и запинаясь. – Я, пожалуй, пойду, – уходит максимально возможным в его состоянии, спешным шагом. Орочимару заметно покачивает, и уже у порога ему на помощь приходят те самые две женщины, накрывавшие на стол.

Все проводят омегу взглядом. Например, Фугаку-сама хмурым и недовольным. Он сам – понимающим. По сути, только что течная омега и свободный альфа оказались в достаточной близости, поэтому Орочимару поступил более чем разумно, удалившись, но эта дрожащая, наполненная страхом спешность омеги не осталась незамеченной.

– Меня тоже прошу простить, – глава клана подымается. Альфы следуют его примеру, как и подобает этикету. – Заканчивайте без меня. О деталях поговорим за ужином.

Наруто глубоко выдыхает. Наверное, он ещё слишком молод и неопытен, потому как совершенно не понимает сути окольных путей и намеченной цели. Однако абсолютно уверен в том, что только что перед ним и Деем разыграли отменное, словно отрепетированное по нотам, представление.

========== О половинках разных целых 1. ==========

– Вы отвлекаете меня от важных дел, Кабуто-кун, – его состояние до предела обостряет даже обычное, человеческое восприятие. Голоса доносятся из-за двери. Приглушенно-отчетливые, режущие слух своими эмоциональными оттенками. Впрочем, в тоне голоса ни первого, ни второго мужчины их не так уж и много.

– Да, вы правы, но именно мое дело не терпит отлагательств, – он уверен, что исполнительный помощник сейчас точным движением поправляет очки. Смотрит в ответ бесстрастно и пронзительно, ведь что ему, бете, до близости альфы. Это он, слабая и никчемная омега, теряет голову от одного понимания, что там, за дверью, альфа, остро чуя его резкий, но такой восхитительный запах, даже будучи под подавителями. – Позвать вас – это приказ Орочимару-сама.

– Приказ, как главы гильдии? – недоверчиво и слегка удивленно.

– Да, приказ, – режущая его самолюбие констатация, – исполнение которого не доставляет мне абсолютно никакого удовольствия. Но… – очевидно, пресекает попытку альфы что-то сказать в ответ, – так же я осознаю и принимаю собственную беспомощность, как беты, в подобной ситуации.

– Хорошо, – альфа соглашается, а он замирает. Чувствует себя последним гнусом. За все годы служения государству и гильдии он ни разу не воспользовался своим служебным положением. По крайней мере, в таком контексте, что ещё раз подтверждает его жалость и никчемность.

У них же мир прогрессивных технологий. Ученые уже говорят об освоении далеких планет, а он, простой омега, терзается течкой, не в состоянии совладать с собственным желанием. Это позор на его репутацию главы гильдии и честь омеги, но жар неумолим, обострен и сумасшедш. Мир кружится и двоится перед глазами. Подавители – бесполезная химия, которой никогда не обуздать омежью сущность. Сущность блудливой сучки, которой сейчас и чувствует себя Орочимару.

Дверь с легким скрипом приоткрывается. Его подкидывает на разворошенной постели. Альфа! Единственное, что сейчас пульсирует в его голове, нутре, сосредоточии, во всем теле. Ощущать на себе давление сильного самца – его сущности и тела – вершина его течных мечтаний. Беспомощно и обессилено распластаться под этим альфой, вызывающим визжащий восторг, и подставить ему доверчиво-открытую шею. Столько лет упорной борьбы с собственной сутью омеги, чтобы в один миг, из-за мимолетной слабости, все пошло прахом. Ирония.

– Орочимару-сама, – альфа прикладывает к груди кулак, склоняя голову. Приветствует его исключительно как главу гильдии.

– Заткнись… – шипит, беспомощно ползая по постели на карачках. Приказывает себе обратиться к самообладанию, образумиться и не унижаться. Если и отдаваться альфе, то с гордостью и достоинством, а не как дешевая шлюха. Но все доводы разума тонут в разрывающем на части аромате сильного, свободного самца. Холодной, равнодушной и бесчувственной твари, которая ещё ни разу не взглянула на него, как на омегу.

– Ты же знаешь, зачем я тебя позвал. Так не медли! Ну же! – выгибается на постели, словно кошка. Он, кажущийся крохотной точкой света во тьме, барахтается в темени собственных инстинктов, пытается достучаться до того себя, который к альфе чуть ли голым задом не поворачивается. Но все его попытки борьбы с собственной сущностью нелепы и болезненны. Абсолютно противоречащие глубинным, слишком долго копившимся порывам и желаниям.

Это же альфа! Он не может быть каменным и безучастным. Если ему все равно до Орочимару, то на течную омегу альфа отреагировать просто обязан. Но в серости зрачка лишь пристальное безразличие, словно мужчина смотрит на стену позади него и сквозь него.

– При всем моем уважении, Орочимару-сама, – идеально-ровная осанка. Даже крылья носа не трепещут, а сущностный ореол спокоен, словно гладь озера. Омегу это бесит. Бесит этот тупой альфа, которому не хватает смелости и глупости воспользоваться ситуацией. Лет пятнадцать уже бесит и доводит до грани. Какое-то беспросветное, непроходящее, зудящее чувство, от которого он так и не смог избавиться, деля постель с другими. – Связь со мной не принесет вам облегчения.

– Много ты понимаешь, альфа! – его движения стремительны, словно бросок змеи. Жалящая молния, которая мягко, бесшумно и уверенно замирает впритык к мужчине. – Я ведь могу и приказать тебе, – тонкими пальцами сжимает волевой подбородок, всматриваясь в дымчатую пелену видимого глаза. – Как глава гильдии, отдать тебе, Хранителю, прямой приказ трахнуть меня. Повязать, как сучку. И даже мой достопочтенный братец ничего тут не сможет поделать. Ты, Хатаке Какаши, – приподнимается на носочки, чтобы выдохнуть прямо в губы, – моя собственность.

Сжимает пальцы на одежде мужчины. На нем самом лишь юката, небрежно держащаяся на теле лишь благодаря поясу. Грудь и ноги обнажены. Он нагло потирается бедром о пах мужчины, и не ощущает абсолютно никакой реакции в ответ. Реакции именно на себя, ведь ему ли не знать, сколько омег было у этого альфы. Он их считал, всех до единой. И завидовал. Черной, непроглядной завистью. Даже тем, кто был просто увлечением на одну ночь. Орочимару готов пасть, даже в собственных глазах, лишь бы хоть единожды почувствовать, что такое сцепленная близость с возлюбленным.

Альфа таки переводит на него взгляд. Холодный и мрачный. Презирающий. Он отшатывается. На миг сознание светлеет. От уязвленного шока, наверное. Сейчас… Сейчас у него достаточно сил, чтобы прогнать альфу. После течь, мучиться и страдать. Посылать в Бездну Якуши с его участливой заботой, а после принимать его незатейливую, обыденную, человеческую помощь. Порываться кого-то кромсать и тут же падать на постель без памяти. Смывать из себя грязь течки, разбивая кулаки в кровь о кафель, а после ласкать себя до тумана перед глазами. Ни одна особь не выдержала бы подобного, а Кабуто всегда рядом. Ценить бы это, но Орочимару слишком эгоистичен и жалок. Эгоистичен настолько, что вот уже столько лет питает чувства лишь к одному альфе. И жалок настолько, что опустился до шантажа и вымогательства.

– Уходи, – отступает. Поступает, как капризная, недалекая омега – сперва зовет, после гонит. Терзается виной, сожалением, совестью, гордостью, но только до тех пор, пока не закончится течка. Сколько уже раз было так, почти на грани, а после они снова смотрели друг другу в глаза так, словно и не было ничего. Не было страстных порывов и признаний с его стороны и холодного «нет», безжалостно срывающегося с губ альфы.

– Если уйдешь именно сейчас, тебе не придется слушать эту грязь и терпеть мои домогательства, – плотно запахивает юкату, плюхаясь на зловонную постель. Сейчас белье именно воняет. Его феромонами и течкой. Может, Какаши так холоден потому, что считает его отвратительным? Отвратительной омегой, у которой во время течки напрочь сносит крышу. Скорее всего, альфа просто терпит, ввиду собственного статуса, положения и характера.

– Орочимару-сама… – и альфа делает то, чего омега совершенно не ожидает – опускается перед ним на колени, обнимая его ноги, – вы же понимаете, что это бессмысленно.

– Что именно? Соблазнять тебя? – ощущения завораживают своим иначием. Альфа, словно бутон, медленно приоткрывает свой сущностной ореол, позволяя коснуться сосредоточия собственной сущности. Ему ли, омеге в течке, не почувствовать, сколь он желанен. Вот так вот, просто, впервые за более чем десяток лет – давно и безнадежно желанен.

– Пытаться, – возводит на него взгляд, губами касаясь острой коленки. Волнительная дрожь мурашек прошивает его от затылка до самых кончиков пальцев ног. – Мы с вами, словно две половинки разных целых, – мягкие губы скользят по лодыжке, ласкают чувствительную кожу щиколотки, перецеловывают каждый поджимающийся пальчик.

– Нет, наоборот, – едва дыша, зарываясь пальцами в седые волосы. – Две половинки единого, – стягивает широкую повязку. – Как по мне, это более чем очевидно, – с самоотверженной решительностью смотрит в глаза альфе. Один, все тот же, дымчатый в своем цвете. Второй же – темный рисунок Мангёке на алом фоне. Орочимару уверен в своей правоте. Совершенно и абсолютно. Он – Учиха по отцу, лишенный сущностных особенностей своего клана. Хатаке Какаши – тоже Учиха, по матери. Рожденный от бродячего пса, преступника, и, тем не менее, частично овладевший Мангекё. Чем не идеально-порочная пара?

– Я не посмею просить вас отречься от всего, что вы добились своим трудом и своими стараниями, – ставит его ногу себе на плечо. Когда-то это было знаком полного и безоговорочного поражения, вверяющего жизнь проигравшего победителю. – Как и сам не могу оставить Фугаку-сама. По крайне мере, до тех пор, пока гильдия не взрастит достойную мне замену.

– Мы с тобой заложники, Какаши, – подается вперед. Жар течки сменяется болезненной тяжестью во всем теле. Орочимару понимает, что альфа говорит дельные, разумные, явные вещи, которые он сейчас из-за собственного состояния осознать просто не может, но ему плевать на долги. И свои, и альфьи. В конце концов, разве они оба уже не искупили греховность собственного рождения? Орочимару считает, что всецело и сполна, особенно, учитывая последние события. – Заложники не системы, а собственных принципов, амбиций и чести. Я осознаю эту правду и не опасаюсь смотреть ей в глаза.

– Нет, Орочимару-сама, вы неправы, – улыбается натянутым движением уголка рта. – Мы, скорее, как заключенные, которым, в отличие от заложников, остается только смириться, – подается вперед и накрывает его губы своими.

Орочимару тонет в этом поцелуе. Жар накатывает новой, ещё более мощной, беспощадной волной, в которой плавится его собственная сущность. Кажется, что внутри рушатся целые бастионы. Воспрянувшая сущность сметает все на своем пути и тянется к альфе. Её подхватывают и кружат, словно в танце. Близость какая-то робко-страстная: их поцелуй сумасшедше-болезненный, но при этом никто не решается углубить его первым. Так ярко и непередаваемо торжественно, что Орочимару требовательно стонет, полностью отдаваясь на волю альфы.

Язык мягко, словно мазком, касается его губ и проникает в рот. Орочимару задыхается. Цепляется за плечи альфы и тянет его на себя. Плевал он на последствия. В конце концов, каждая особь в этом доме знает об их с Какаши положении игнорируемого притяжения.

Отметает все мысли, полностью растворяясь в ощущениях. Слегка грубые пальцы перебирают спутавшиеся волосы, лаская затылок. Его выгибает в крепких, сильных объятиях, которые, если бы не крохи совести, он бы приказал никогда не размыкать.

Невесомое касание губ и взгляд во взгляд. В память врезается легкое и быстрое прикосновение к нескольким точкам на его шее. В глазах Хатаке искреннее сожаление.

– Простите, Орочимару-сама, – аккуратно укладывает его на постель, – но вы слишком дороги мне, чтобы я позволил себе марать вашу честь и ваше тело своими порывами бродячего альфы, – уже на грани темноты он цепляется за мужчину, обзывая его несносным дураком. Помнит сладость крепкого поцелуя и нежное прикосновение к щеке, словно невысказанная просьба смириться. И, досадуя, не успевает разобрать слов возлюбленного, произнесенных тихим, уверенным шепотом.

***

– Пойдем, Наруто, – альфа требовательно тянет его за руку. – Я хочу показать тебе особняк Учиха, – Наруто кивает, соглашаясь, а сам насторожено-грустным взглядом сопровождает их с Саске старших братьев. Возмущение Дейдары ощущается крайне остро. И оправданно, учитывая то, сколь небрежно глава клана сообщил о представлении, отчетливо дав понять, что это и уступка капризу наследника, и стратегически важный для всего клана ход. Впрочем, сущность подсказывала, что и между этими двумя происходит что-то до невероятности удивительное. Кажется, ещё более совершенное, нежели между ним самим и Саске.

Само же чаепитие с главенствующей четой закончилось как-то… скомкано. После ухода главы клана Микото-сан ещё минут десять пыталась поддерживать разговор, который совершенно не клеился. Было заметно, что она обеспокоена состоянием Орочимару. Или же тем, что гости заметили, на кого именно столь естественно отреагировала течная омега.

По мнению самого Наруто, нет в этом ничего ни странного, ни предосудительного, но, как глава клана, понимает, что ни Орочимару-сан, ни тот странный альфа не отрекутся от возложенных на них обязанностей ради отношений без будущего. Эти замкнутые круги ему уже порядком поднадоели. Поэтому Узумаки Наруто ставит себе очередную, пусть и почти нелепую цель: сделать что-нибудь с миром особей, чтобы в нем не было боли и неразделенной любви из-за статуса, долга и обязательств, даже если ради этого придется уйти за Грань и смахнуться с самими Предками. Что-то подсказывает омеге, что китсунэ будет только «за».

– Конечно, весь особняк за один раз я тебе не покажу, – бормочет Учиха, ведя его по петляющих лестницах и длинных коридорах, – да и в омежье крыло мне, как альфе, вход воспрещен…

– Омежью половину? – он удивленно вскидывает бровь, упрямо останавливаясь. Первородные, конечно, чтят и бдят традиции, но Наруто не думал, что аж до такой степени.

Это ранее дома особей были разделены на альфье, омежье и общее крыло – когда многоженство было доступно каждому альфе. Общее крыло – это что-то вроде гостевых комнат, в которых устраивались приемы и пиршества. Альфье – это угодья альф, главы семьи, его неженатых братьев и пробудившихся сыновей. Омежье – это кухня и, фактически, гарем, в котором жили и все дети до пробуждения сущности. Да, это традиция и история, которую Наруто принимает, пусть и крайне негативно относится к внутренней иерархии особей, но терпеть подобное здесь, фактически в своем будущем доме, он не намерен.

Стоит лишь вспомнить сцену на кухне, и все вроде как становится на свои места. У Фугаку-сама, конечно, одна жена, даже официального любовника нет, но кто его знает, что именно происходит в этом омежьем крыле. И Наруто такая перспектива совершенно не устраивает. Во-первых, супруга он делить ни с кем не собирается, а, во-вторых, пусть достопочтенные будущие родственники даже не надеются, что он будет безропотно, аки тень, семенить по особняку, крутясь в ворохе домашних дел. У Узумаки Наруто слишком много планов на свою жизнь, чтобы растрачивать даже её мгновения на всякие глупости. К тому же, он категорично против разделения детей. Если у них с Саске они, конечно, будут.

– Это, скорее, традиционное название, нежели факт, – определенно ощущает его и замешательство, и негодование. – Понимаешь, Наруто, у нас большой клан, в котором случается всякое, что, естественно, не выносится на общее обозрение. Наличие сирот-омег, омег, отвергнутых или брошенных своими альфами, вдовствующих, о которых некому позаботиться, или даже детей-полукровок, от которых отказались родители – никого из них Микото-сан не бросает на произвол. Особняк Учиха для нас четверых непомерно огромен, – пожимает плечами, – поэтому почти все левое его крыло, то, что достроено не так давно, занимают эти омеги.

– Не вижу причин, по которым стоит скрывать столь уместный для первородных кланов пример благородства, – он тоже пожимает плечами. Порой ему кажется, что они с Саске на разных волнах, берегах, планетах. Может, причиной всему воспитание? Или же то, что он не знает, что означает быть Первородным не только по статусу, но и по своей сути? Возможно, прежде, чем что-то ломать и искоренять, стоит узнать это получше, ведь рушить всегда намного проще, нежели воссоздавать.

– Причина проста – ошибки. Можешь назвать это хоть клановой грязью – я не обижусь, но внутри каждого клана, каждой семьи есть секреты, которые нельзя, а в нашем положении даже опасно выносить из дома на улицу. Возьми, к примеру, все эти слухи вокруг Собаку, – скрещивает руки на груди, поучительно смотря на него сверху вниз. – Заметь, всего лишь слухи, что, изначально, у главы клана не было преемника, а Гаара обрел свою связь с Предком только благодаря жертве собственной матери, ввиду отчаянья и эгоизма собственного отца. Но эти слухи вот уже несколько лет тормозят развитие бизнеса Собаку, а в самом клане не так уж и спокойно, учитывая вновь-таки слухи о том, что особи покидают клан и основывают бесклановые поселения в горах.

Наруто и правда задумывается. Вот и первый блин комом – если говорить мягко. Если же начистоту и по сути, то его только что ткнули носом в собственную недальновидность и неопытность. Конечно, ведь у Саске – опыт и знания, а у него – только собственная интуиция и амбиции. А ещё горькое прошлое за спиной, на которое он, как бы ни старался, не может не оглядываться. Наруто понимает, что не может допустить субъективности собственных решений и действий, но и тех, кто бы мог научить, подсказать, поделиться, рядом уже нет.

– Ты всегда и во всем можешь посоветоваться со мной, Наруто, – мягко и ненавязчиво привлекает его к себе. Обнимает, прикасаясь губами к виску. – Я же не преемник Учиха, в конце-то концов, а твой будущий муж. Так почему бы мне не следовать тем же путем, что и ты?

– Спасибо, – шепчет в крепкое, подставленное в столь необходимый ему момент плечо. – Я очень ценю твою поддержку, но, учти, – отстраняется, чтобы нахально посмотреть в темные омуты глаз, – выйдя за тебя замуж, жить в особняке Учиха я не собираюсь.

– Знаешь, я не удивлен, – на тонких губах добродушная ухмылка. – И полностью с тобой согласен, поэтому сразу же после представления займемся поисками подходящего жилья.

– А чем тебя не устраивает наш с Деем дом? – дуется, причем заслужено. Он ещё толком и согласия ни на что не дал, а у его альфы уже столь далеко идущие планы. Жить вместе – это не плюшки печь, а большая ответственность. К тому же, Наруто сейчас не может ответить на вопрос – готов он к таким переменам или же нет. – Не хочешь делить обиталище с Девятым?

– Честно сказать, не очень, – виновато пожимает плечами, – но куда уж я от него денусь. Просто мне бы хотелось что-то именно наше. Вроде семейного гнездышка. Понимаешь? – Наруто кивает в ответ. Ему бы тоже этого хотелось, но не путем отречения от наследия. По крайней мере, без борьбы. – А алтарь Девятого мы переместим в наш дом. Ты же единожды уже сделал это, так что, думаю, проблем с привязкой к новому месту возникнуть не должно.

Наруто закусывает губу, отворачиваясь. Углубляется в какие-то мелочные, мельтешащие мысли, дабы его альфа не почувствовал боль и смятение. Сейчас Саске говорит о нападении Трапперов, когда им с Деем пришлось спасать не только свои жизни, но и алтарь своего Предка, дабы тот не стал эфирной частью мироздания, перестав существовать, как таковой. Вот только Саске судит необдуманно. Ему же тогда десять лет было. Просто мальчишка, который даже ещё не воспринимал себя как особь, и сущность которого все ещё дремала в своем сосредоточии, ожидая часа пробуждения. Да, алтарь был спасен и перенесен, но не им. Именно это он и не может простить Девятому.

– Что это? – он вовремя замечает приоткрытую дверь, за которой маячит что-то довольно знакомое. Вызывающее ностальгирующее, щемящее, горестное чувство.

– А это, – проследив за его взглядом, тянет альфа скучающе. – Что-то вроде семейной галереи. Хочешь посмотреть?

– Да, хочу, – Наруто даже не задумывается, о чем он просит. Его влечет. Туда, за закрытую дверь, в темень комнаты, в которой, как ему кажется, есть что-то, что все это время ждало именно его. Жуткое, холодящее изнутри чувство. Они с Учиха связаны. Причем очень и очень давно. На каком-то более утонченном, чем притяжение особей, уровне. Странно, что это он понимает только сейчас, влюбившись в Саске безоговорочно и бесповоротно.

– Здесь изображены все предыдущие главы клана Учиха, начиная с Индра-сама, – Саске следует за ним, шаг в шаг, переходя на уважительный шепот. – Даже наш семейный портрет в наличии, – фыркает. – И мне, к слову, он совершенно не нравится.

Наруто с благоговением, трепетом и жадностью рассматривает каждую картину. Все мужчины на них черноволосы и темноглазы, смотрят так, будто даже сейчас, спустя многие столетия, наблюдают за своими отпрысками. Некоторые главы кланов вообще внушают ужас, столь свирепо и жестко они выглядят. Особенно один из них, в полной воинской экипировке. Омега рядом с ним кажется такой хрупкой, словно альфа может сломать её щелчком пальцев. Впрочем, первое впечатление обманчиво. Насколько он знает историю, этот утонченный омега выносил пятерых сыновей – четырех альф и одну омегу, потерял троих в жесткой войне кланов и сам стал жертвой кровной вражды, будучи поруганным врагом и предпочтя сиппуку смерть от руки супруга. Встряхивает головой: триста лет всего прошло, а кажется, что уже целая вечность.

При взгляде на портрет ныне главенствующей семьи не может сдержать улыбки. Глава клана в безупречном костюме сидит в добротном кресле. На его лице волевое, гордое, породистое выражение. Его супруга подле: строгая, но утонченная и изящная женщина в традиционных одеждах. По левую руку от отца его сыновья. Старший сын – красивый, притягивающий взор юноша с глубоким, мудрым взглядом. К слову, изначальное внимание привлекает даже не глава клана, а Итачи. В мире особей и сущностной силы подобное значит очень многое. Ну, и, конечно же, младший. Мальчик лет двенадцати – насупленный и грузно смотрящий, очевидно, на ваятеля сего портрета. Волосы на затылке забавно торчат утиным хвостиком, а из-под шорт школьной формы торчат острые коленки. Кажется, Наруто понимает, почему Саске не нравится этот портрет: на нем он выглядит, как обычный, недовольный ребёнок, что на фоне взрослых и серьезных альф действительно кажется забавным.

– Даже не думай смеяться, – слегка обиженным голосом предупреждает Учиха, – иначе с этим портретом точно случится что-то безвозвратное.

– Ты очень симпатичный, Сасу-чан, – все-таки не может отказать себе в удовольствии поддеть возлюбленного. – И тебе, оказывается, очень идет форма младшей школы.

– Между прочим, я тогда уже в среднюю ходил, – бурчит насуплено, – просто аники… – мстительным взглядом буравит юношу с портрета. – Не важно, в общем. Пойдем отсюда.

– Хорошо, – соглашается примирительно. Все-таки задета альфья гордость Саске, хотя он не упустит возможности как-нибудь расспросить, например, Итачи, почему же на фамильном портрете его отото оказался в клетчатых шортиках на подтяжках и гетрах.

– Подожди, – замирает у самого выхода. Чувство предвкушающего ожидания возвращается с удвоенной силой. На стене возле самой двери два портрета. Взгляд на них отдается глухой болью в самое сосредоточие. Что-то ужасное и ужасающее связывает этих троих – двух альф и одну омегу. Что-то, что могло только разрушать, не воссоздавая ничего взамен.

– Это ведь они? – переходит на уже знакомый, уважительный, а ещё благоговейный шепот. Кажется, что сама картина дышит сущностной силой, запечатленных на ней особей. – Это братья Учиха?

– Да, они, – Саске обнимает его со спины. Альфу бьет крупная дрожь, вибрируя в его собственном, омежьем, сосредоточии. – Мадара и Изуна Учихи – отцы-основатели мира между кланами.

– И Тобирама Сенджу, – добавляет, всматриваясь в лица мужчин, лики которых на этих портретах как-то кардинально отличаются от иллюстраций в учебниках истории.

Мадара-сама изображен скорее умудрено-грустным, нежели воинственным и несвержимым. В его алых глазах безупречный рисунок Мангекё, в длинных волосах, словно запуталась сама ночь, а на заостренном лице – печать тяжелых и нелегких решений. Закутанный в развивающийся черно-алый плащ и сжимающий длинную, тонкую рукоять острой косы, этот альфа кажется самим демоном, вырвавшимся из пучин Бездны. Наруто даже не представляет, как можно бросить вызов такому противнику, если от одного взгляда на него трясутся поджилки.

Изуна-сан рядом с супругом кажется тенью себя – бледный, с напряженным, застывшим выражением лица и тонкими пальцами, вцепившимися за подол кимоно. Седовласый альфа даже не смотрит на свою омегу. Облаченный в боевые доспехи, с пронзительным взглядом рдяных глаз, Тобирама-сама похож на героическое, холодное изваяние. У Наруто складывается такое ощущение, что автор просто взял две картины, с сидящим омегой и возвышающимся альфой, и слепил из них одну – настолько негармонично и неестественно смотрится эта пара.

– Ты же знаешь, что, когда война между кланами зашла в безысходный тупик, главам Учиха и Сенджу не оставалось ничего, как взять курс на перемирие, – негромко говорит на ухо альфа, а Наруто и не против. Он, так сказать, с первых уст хочет услышать эту, одновременно и славную, и трагическую историю. – Естественно, самым мощным и неоспоримым гарантом союза посчитали межклановые, до этого строжайше запрещенные браки. Вот только у глав кланов был выбор: заключить союзы по воле сердца или же во благо целой страны. Конечно же, они, даже не задумываясь, выбрали второй вариант.