Текст книги "Цвет Надежды (СИ)"
Автор книги: Ledi_Fiona
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 91 страниц)
Это – словно полет у края глубокого обрыва. Слабые крылья рвет ветер, но его губы придают сил. И уже неважно, что было раньше, что будет потом. Остается лишь это сумасшедшее «сейчас».
И она понимает, что должна оттолкнуть, вырваться, и тогда все закончится. Ей ясно, что малейшая попытка высвободиться будет воспринята как отказ. Он не будет давить. Это ясно. Все просто закончится, и жизнь потечет, как и прежде, с ее маленькими радостями и чуть большими горестями. Вот только… хочет ли она этого?
И словно в ответ на мимолетную мысль, его руки крепко обнимают. Так крепко, что трудно дышать, но воздух и не нужен в этот момент. А ее руки, которые должны были оттолкнуть, путаются в прядях его волос, и хочется, чтобы разум поверил в бесконечность так же, как верит сердце.
Но бесконечности не существует. Это становится понятно, когда поцелуй прерывается в попытках отдышаться. Смех, улыбки. Будто им до сих пор семнадцать.
– Я должна отвесить тебе пощечину за подобные вольности, – возмущение удается плохо, потому что его руки осторожно гладят ее спину, а в серых глазах смесь восторга и ошеломления.
– Это негуманно, доктор!
Она со смехом прислоняется лбом к его плечу.
– Я могу понадобиться кому-то из пациентов, – здравый смысл пытается очнуться.
– Если бы понадобилась, тебя бы давно вызвали. И вообще, у тебя закончился рабочий день.
– Но я еще здесь.
– Кто об этом знает?
– Все. Мы отмечаемся при уходе в каминной.
– А трансгрессировать?
– Здесь, как в Хогвартсе.
– Прямо военный объект.
И словно напророчили. Голос, искаженный усилением звука и оттого совсем неживой, сообщил:
– Фрида Форсби, вас ждут в восьмой палате.
– Ну вот, – в ее голосе звучит сожаление.
– Ты должна идти?
– Да.
Она отстраняется. Он тут же разжимает руки, однако в последний момент перехватывает ее ладонь и подносит к губам.
– Спасибо тебе.
– За что?
Она насмешливо приподнимает бровь, стараясь не выдать волнения от его быстрых поцелуев с той стороны запястья, где тонкой ниточкой отчаянно бьется пульс.
– За тебя, – просто отвечает он, и биение на миг замирает.
Как много чувств и смысла может быть в простых словах, произнесенных негромким голосом.
Он в последний раз касается губами тонкого запястья и быстро выходит за дверь. Как всегда, не оборачиваясь. А Фрида какое-то время стоит в опустевшем приемном покое. Ее ждут в восьмой палате. Голос повторяет это в четвертый раз, а она даже не может сообразить подать сигнал, что услышала. Она просто улыбается, стараясь не думать о том, что будет завтра. Сегодня ей вновь семнадцать.
А виновник ее мечтательной улыбки быстрым шагом спустился с парадного крыльца клиники Святого Мунго. И если бы какая-то неведомая сила на миг остановила стрелки часов во всем мире, магов и магглов, и какой-то голос сказал Люциусу Малфою: «Остановись! Вернись! Забери ее из этих стен! Или же просто запомни, потому что видишь ее в последний раз…». Если бы так было… Впрочем, Люциус Малфой вряд ли поверил бы незримому голосу, ведь он был счастлив, а значит, слеп и глух.
*
Время. Ничто не способно его остановить, равно как и понять. Оно идет своим чередом и расставляет все по одному ему ведомым местам. Кто-то наивно полагает, что оно лечит, кто-то считает, что оно приводит все в соответствие и следит за равновесием во вселенной. На одно злое дело непременно свершится одно доброе. На одну смерть придется новое рождение…
В ту ночь, не предвещавшую беды, наверное, кто-то родился. Однако для других людей это стало слабым утешением.
Вспышка света, и удивление на лице Сириуса Блэка. Потому что вряд ли кому-то до него удавалось осознать собственную смерть, да и после него удастся вряд ли. В юности Сириус всегда считал себя в чем-то уникальным, особенным. Однако последний миг у Занавеса Арки показал, что он всего лишь человек, такой же, как и сотни других, ушедших в ту даль до него.
Напрасно пятнадцатилетний Гарри, срывая голос, звал своего крестного так отчаянно, что Ремусу Люпину еле удалось остановить его от шага за Занавес. Природа вещей. Отчаяние Гарри не позволило самому Ремусу совершить ту же глупость, начисто позабыв о здравом смысле. А рядом шел бой. И кто-то даже не заметил произошедшего.
Так странно. В юности нам кажется, что без нас непременно осыплются звезды или мир покроет тьма. Ну, хотя бы на миг. Наверное, так и бывает для близких людей. Ведь зажмурившийся в цепкой хватке Ремуса Гарри тоже не видел света. Как не видел его и Люпин, потому что в голове внезапно зашумело, а сердце на миг перестало биться. Но конец света не наступил. Ни в момент, когда члены Ордена Феникса продолжали бой, пытаясь не упустить оставшихся Пожирателей, ни по прибытии работников Министерства, ни потом – в Хогвартсе.
Жизнь не закончилась. Она лишь замерла в замерзших сердцах отдельно взятых людей.
Осунувшийся мужчина со стаканом виски ссутулился на кухне дома №12 по улице Гриммо, стараясь внимать каждому слову Молли Уизли, потому что не было сил слышать, как Финеас Найджелус возникает то на одной, то на другой картине, надрывно выкрикивая имя праправнука – последнего из Блэков. Даже истеричный портрет матери Сириуса хранит молчание. И в тишине опустевшего дома лишь приглушенный заплаканный голос Молли и то удаляющееся, то приближающееся «Сириус Блэк!».
Пятнадцатилетний юноша в ярости крушит мебель в кабинете директора Хогвартса, выкрикивая обвинения, словно это может что-то изменить. Но он совсем мальчик. Он не способен просто замереть на время и очнуться, когда боль утихнет и придет осознание того, что жизнь продолжается. Ему всего пятнадцать, и пока он считает, что без кого-то мир рухнет.
Седоволосый директор Хогвартса пытается быть спокойным, не провоцировать, объяснить, но старческое сердце, повидавшее на своем веку слишком много, стучит неровно. И это не просто возраст или усталость. Это – чувство вины. Говорят, от него умирают. Но этот человек не может позволить себе подобной роскоши, пока жив враг. И едва за мальчиком захлопывается дверь, он в оцепенении подходит к окну и замирает, вглядываясь в восходящее солнце, пока голубые глаза за очками-половинками не начинают слезиться. Но это от света. Конечно же, от света. Он разучился плакать. Морщинистая рука быстро смахивает влажную дорожку. Оказывается, слезы бегут уже давно.
Дамблдор вздыхает, вспоминая об обещании министру Магии. Он должен отправиться к Фаджу и все объяснить. Быстрый взгляд на опустевший портрет Финеаса. Сириус Блэк… Как же их мало, тех, кто скорбит о нем.
Внезапно в камине раздается характерный треск вызова.
Альбус Дамблдор расправляет плечи и оборачивается к посетителю.
У него еще много дел. Он не может долго предаваться горю.
В свете камина вырисовываются голова и плечи женщины. Сколько лет Альбус Дамблдор видел ее только на колдографиях в газетах? И вот сейчас она здесь. Зачем?
– Профессор Дамблдор. Прошу прощения за вторжение, – голос женщины был еле слышен, и она старательно подбирала слова. Немногие в ее положении рискнули бы появиться здесь – в стане других сил. Тем более, все, знавшие правду, считали ее виновницей произошедшей трагедии. Кто, как не она, по словам домового эльфа Блэков Кикимера, передавала сведения о Гарри Волдеморту?
– Да, миссис Малфой?
– Я не отниму у вас много времени…
– Извольте.
Все эти никому не нужные предисловия дали понять, что она просто тянет время.
– Я могу чем-то вам помочь?
– Да. Я… хотела узнать… Это правда?
Альбус Дамблдор смотрел сверху вниз на напряженно склоненную голову. Искажение от камина не позволяло разглядеть глаз, но ее голос выдавал волнение. И что-то заставило волшебника помедлить с ответом… «Девочка, девочка, а ведь все могло сложиться иначе…»
– Боюсь, что да, миссис Малфой. Ваш муж в числе прочих волшебников, подозреваемых в причастности к Пожирателям Смерти, арестован. Со своей стороны хочу заверить, что сделаю все возможное, чтобы это не отразилось на Драко и его пребывании в школе.
Усталый голос, повторяющий заученные слова, был заглушен непонятным звуком. Женщина на миг прижала ладонь ко рту, но тут же взяла себя в руки.
– Я знаю, я… хотела узнать о… Сириусе Блэке.
Имя отразилось звонким эхом от свода камина. Альбус Дамблдор не выразил удивления, лишь во взгляде что-то изменилось.
– Это правда? То, о чем сообщили.
Тень эмоций – совсем не тех, которые можно было ожидать от хладнокровной предательницы.
– Может быть, вы войдете?
Почему-то не хотелось передавать этой девочке такую весть через камин. Да, в одну секунду она перестала быть миссис Малфой. Сноп искр, и из камина вышла девочка, некогда учившаяся в этой школе. Неловко отряхнула мантию, сжала кулачки – все это, стараясь не смотреть в глаза волшебника напротив. Она ждала ответа, но слишком боялась его получить. Вот и осматривала кабинет, в котором до этого ни разу не была. Взгляд скользил от полки к полке, но Альбус мог поклясться, что она не видит ни один из выставленных на них предметов.
Неужели такое возможно? Директор Хогвартса в очередной раз поразился природе человеческой души. Женщина, чье положение пошатнулось в эту ночь в связи с арестом мужа и неофициальным объявлением войны, даже не думает об этом. Калейдоскоп эмоций одновременно ярких и темных отражается в ней. Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять. Горечь, боль, призраки прошлого и безумная надежда, которой сейчас суждено разбиться.
Кикимер поведал, что перед Рождеством навестил Нарциссу Малфой, рассказав о том, что Сириус Блэк единственный человек, за кем Гарри последует хоть в преисподнюю. Об этом узнал Волдеморт. Логическая цепочка идеальна. Нарцисса Малфой получала информацию от Кикимера и передавала Лорду или Люциусу, что в данном случае почти одно и то же. Все предельно ясно. За исключением одного – в ее душе сейчас не было стремления скрыть свою роль, не было раскаяния, да и само ее появление не вписывалось в общую картину. Что-то было не так. Значит, он поторопился с выводами? Зря поведал Гарри эту часть истории? Женщина, нервно вертящая на пальце фамильный перстень Малфоев, была охвачена ужасом и сожалением. Но не от содеянного, а, наоборот, от несбывшегося и теперь безвозвратно утерянного.
– Профессор, – наконец она резко обернулась, и их взгляды встретились, – скажите, это правда?
– Боюсь, что да, Нарцисса. Мне жаль.
Несколько секунд она просто смотрела в его глаза. Во взгляде было недоверие – в душе пока жила Надежда. Но старинные часы на камине звонко отсчитывали секунды, и приходило осознание.
– Он… Он… Да?
Она так и не произнесла это вслух. Альбус Дамблдор молча кивнул. Женщина резко отвернулась, потом снова повернулась, словно намереваясь что-то спросить, но так и не спросила. Быстрым шагом отошла к окну и замерла у подоконника. Сейчас Альбус чувствовал ее пустоту. Хотелось что-то сказать, как-то успокоить. Но таких слов не было. И оба это понимали.
Нарцисса решила по-своему.
– Как это случилось? – голос прозвучал еле слышно.
– Он погиб в бою. Так, как всегда и мечтал…
Она усмехнулась. На миг Альбусу показалось, что он снова услышит обвинения. Но прозвучало другое:
– Он не хотел умирать. Вы совсем его не знали. Стать героем, да. Но умирать… Как он мог хотеть умереть, если есть столько людей, которым он нужен. Мерлин!
Нарцисса так резко села на пол, что Альбусу показалось, что женщина падает.
– Воды?
Женщина лишь покачала головой. Альбус Дамблдор с болью в сердце смотрел на сидящую Нарциссу, сжимающую подоконник над своей головой. Фамильный перстень Малфоев поблескивал в лучах солнца, но в эту минуту она вряд ли принадлежала старинной фамилии. Все эти годы она принадлежала лишь человеку, которого сегодня не стало. В такие моменты Альбус Дамблдор больше всего жалел о невозможности повернуть время вспять и предотвратить целую череду трагедий. Но с каждым злом переплеталось благо. Если бы не погибли Поттеры, Сириус бы не был осужден, и его жизнь, как и жизнь этой женщины, сложилась бы по-иному. Не было бы столько покалеченных и загубленных судеб. Но тогда бы не пал Волдеморт. А это привело бы к еще большему количеству смертей и несчастий. Так устроен мир, что кому-то приходится платить собой за благо других людей.
– Кто его убил? – услышал он негромкий вопрос.
Еще один удар.
– Беллатрикс.
– Белла? – Нарцисса подняла взгляд от своих коленей, покрытых дорогой мантией, перепачканной каминной копотью. – Моя сестра… Они с Сириусом всегда недолюбливали друг друга.
– Девочка, чем я могу тебе помочь?
Вопрос, казалось, отрезвил Нарциссу. Она медленно встала, отряхнула мантию, заправила за ухо выбившийся локон и взглянула в глаза волшебнику. Он ожидал увидеть слезы, но их не было. Взгляд был сухим и болезненным. От этого становилось еще хуже.
– Я думаю, вы сделали все, что смогли, – перед ним вновь стояла миссис Малфой, – благодарю за заботу о Драко. Извините, что побеспокоила.
Альбус пожал протянутую руку. Холодную, как лед.
Женщина попрощалась и исчезла в камине, а директор Хогвартса тяжело опустился в кресло. Два разговора об одном человеке за последние полчаса – таких разных и таких одинаковых. Одинаковые эмоции: боль, горечь, пустота, но разные слова. Бескомпромиссная юность и сдержанная зрелость. Парадокс. Гарри ушел, яростно хлопнув дверью, уверенный, что никто не способен понять его боль и ненавидящий все слова утешения. Нарцисса ушла молча, уверенная в том же. Из всех людей на земле в этот день только эти два человека смогли бы понять боль друг друга. Но Гарри уходил все дальше от стен замка, спотыкаясь о корни растений и царапая лицо о ветки деревьев, а Нарцисса Малфой спускалась по каменным ступеням родового замка Малфоев и бежала ухоженными садовыми дорожками подальше от душных стен. Им не суждено было встретиться.
Седоволосый волшебник смотрел на полосы света, прочерченные взошедшим солнцем на полу его кабинета. У каждой медали есть больше, чем одна сторона… У каждой истории есть столько истин, сколько людей в нее вовлечены. Так может ли кто-то брать на себя право судить?
*
Он не встретит рассвет, не проводит заката.
Его взгляд не скользнет по уснувшим лугам.
Не сорвет он травинку, как в детстве когда-то.
Он ушел навсегда. Каково ему там?
Ведь я знаю: он есть, он не может исчезнуть.
Ведь тогда непременно исчезну и я.
Я прошу Пустоту, я прошу Неизвестность
Рассказать, как он там – за чертой Бытия.
Передать легким вздохом иль пением птичьим…
Пусть отринет его весь изменчивый свет -
Я приму его. В самом ужасном обличии.
Для меня ни преград, ни запретов уж нет.
Нарцисса толкнула тяжелую дверь, шагнув в полумрак конюшни. Эльфы замерли, ожидая указаний. Но указаний не было. Женщина молча прошла по устланному соломой полу. С тех пор, как она получила извещение о произошедшем, казалось, минула вечность.
Два письма прилетели почти одновременно. Одно извещало об аресте Люциуса. Нарцисса вспомнила испуг и шок. Не из-за Люциуса. В том, что ее супруг снова сумеет выкрутиться, она не сомневалась. Женщина испугалась за сына. Драко в стенах школы. Среди магглорожденных и полукровок. Неизвестно, как они отреагируют. В школе могла начаться негласная война среди детей, а зная способности сына нарываться на неприятности, да еще в совокупности с его гонором, оставалось только предполагать, во что это выльется.
Второй конверт был запечатан сургучом с министерской печатью. Он был такой же, как и первый, однако, вызвал еще большую тревогу. Вскрывая печать, Нарцисса подумала, что это повторное извещение на случай, если на доме защитные заклятия, и одна сова не сможет проникнуть.
Строчки поплыли перед глазами, а мозг отказался верить в написанное. Весть об аресте Люциуса показалась чем-то эфемерным и совершенно неважным, потому что содержимое второго письма было во сто крат хуже. Ее как единственного потомка одной из ветвей Блэков, находящегося на легальном положении, известили о гибели Сириуса. Скупые соболезнования – простая формальность. И им было невдомек, что произошло. Ни один из этих чертовых министерских работников не понимал, что случилось. И как теперь жить?
В отчаянной надежде услышать правду она сделала то, что Люциус никогда бы не одобрил. Обратилась за помощью на сторону. Имя Альбуса Дамблдора всплыло сразу. Он великий волшебник, он всегда разрешал самые сложные ситуации, помогал самым страшным бедам. Он поможет.
И он помог. Осознание обрушилось, словно молот на наковальню. И его сострадание вернуло все на свои места. Как бы велик он ни был – он просто человек, и его предложение помощи вдруг напомнило формальные строчки извещения о гибели Сириуса. Наши беды – это только наши беды. Если до этого она хотела не просто узнать правду, но и попросить помощи, чтобы понять, принять, если кошмар реален, то после предложения помощи Нарцисса вдруг поняла, что ей достаточно только правды. Ее горе – лишь ее. И все слова утешения, искренние ли, формальные ли, ей не нужны. И Сириусу не нужны.
Сириус… Он материализовался из снов несколько месяцев назад, когда в гостиной имения Малфоев появился выживший из ума эльф, в котором она с трудом узнала любимого эльфа матери Сириуса. Если у этой женщины вообще были любимые эльфы. Бессвязное бормотание, постоянные повторения имени Гарри Поттера, и вдруг… Сириус. Если бы она была одна в тот момент в гостиной, наплевала бы на все запреты и невозможность нарушить слово, данное хозяевам – эльф бормотал что-то о запрете раскрыть место, где сейчас Сириус, Гарри и кто-то еще, Нарцисса бы вытрясла из этого тощего создания все, что он знает. Ведь формально она – Блэк. И ей чертовски нужно узнать, где сейчас он. Но в гостиной были Нотт и Гойл с женами. В отличие от Нарциссы, которая вычленила из бессвязного бормотания лишь имя Сириуса, Нотт заинтересовался другими сведениями и стал настаивать на необходимости присутствия Люциуса при разговоре с эльфом. По блеску в его глазах Нарцисса поняла, что он сам был бы не прочь выслужиться перед Лордом – такая удача летит в руки не каждый день. Но он не Блэк. И в этой ситуации вряд ли смог бы что-либо сделать. Все, что ему оставалось, – надеяться на причастность к этим сведениям и постараться убедить Люциуса не забыть упомянуть о его роли в этой ситуации. И Нарцисса поняла, что она в ловушке. Отказать – попасть под подозрение; потворствовать этому – предать Сириуса. Как часто бывает, от необходимости выбирать ее избавило появление мужа. Быстрый пересказ Нотта, пристальный взгляд Люциуса. И ее очередь. Подтвердить все, что сказал Нотт, не отводя глаз, не спотыкаясь на имени Сириуса. Отнестись к нему, как к имени Гарри Поттера – мальчика из газетных статей. Далекого и нереального. Она надеялась что-то придумать со временем. Запретить Кикимеру появляться, подстраховать Сириуса в его беспечности. Ведь стоило один раз четко сформулировать запрет, и никто бы не увидел Кикимера вне стен дома, где он должен находиться. Но Сириус, милый Сириус всегда недолюбливал эльфов, считая их чем-то вроде мебели в хозяйском доме. Он не ожидал от них мести, ненависти. Он вообще ничего от них не ожидал. А ведь нельзя недооценивать вековую магию.
Но Люциус решил по-своему. Сославшись на то, что подобные вещи не должны касаться нежных женских душ, попросил тут же передать ему право крови. Несложное заклинание, и Нарцисса становится хозяйкой второй линии, уступая право безоговорочного владения мужу. Теперь ее решения можно отменять, не выполнять, если они идут вразрез с решениями Люциуса. И что оставалось ей среди этих бездушных людей из высшего света? Спорить? Пререкаться? Ее согласия не требовалось. Да и просьба была в большей мере приказом.
Казалось бы, что-то делать во второй раз гораздо легче, чем в первый. Возможно… Но только предавать свою душу во второй раз так же больно. И отрекаться от любви во второй раз ничуть не легче, чем в первый.
Женщина наконец остановилась у большого стойла.
Назови его Ветер!
Мальчишеский голос звенит в ушах.
Ветер постарел, некогда черная грива поседела. На нем не выезжали уже очень давно. Нарцисса мало времени уделяла верховой езде, а других он к себе не подпускал. Его выводили на прогулки, его кормили, за ним ухаживали. Но, посмотрев в глаза старого коня, Нарцисса вдруг поняла, что он променял бы десятилетие в уютном и теплом стойле на день бешеной скачки среди дождя и ветра.
Тонкие пальцы запутались в седой гриве, конь негромко всхрапнул.
– Прости меня, – прошептала Нарцисса, прижимаясь щекой к теплой лошадиной щеке, – простите меня оба.
Конь осторожно шевельнул головой, прижимаясь сильнее, и негромко заржал. И Нарцисса поняла: простил. Тот, кто любит, всегда прощает. И горячие капли, которые не сорвались с ресниц ни в холодных стенах родового поместья ее мужа, ни в уютном кабинете директора Хогвартса, потекли по щекам здесь, среди запахов сена и конской шерсти, среди тепла и света, среди прошлого и настоящего, горечи и благодарности.
По молчаливому указанию эльф снял с полки простое кожаное седло…
*
Азкабан описывают по-разному – мрачно, безнадежно, вечно.
Для Люциуса Малфоя это было – грязно, холодно, быстротечно.
Возможно, потому, что дементоры больше не бродили зловещими тенями по коридорам – все они отправились куда-то по приказу Лорда. Да и сам Люциус не задержался здесь надолго. Даже не успел прочувствовать ужаса за эти три дня. И вот он в дешевой гостинице (кто бы мог подумать?) приводит себя в порядок и пытается продумать достойное оправдание произошедшему. Он не выполнил поручение Лорда впервые за столько лет, возглавляя такую простую, на первый взгляд, операцию. Но кто же мог предположить, что заполучить Пророчество пожелает еще и толпа малолеток? План Лорда был идеален. Заманить в ловушку Поттера, а потом с его помощью забрать Пророчество. Но вместо Поттера, готового пожертвовать собой ради крестного, в Отделе Тайн оказалась целая толпа сопляков, тоже почему-то готовых пожертвовать собой. Видимо, книжек начитались.
Разве мог Люциус это предугадать? Мог! И должен был! Это его вина в том, что толпе детей удалось одурачить их – опытных волшебников. Почему? Да все потому, что, во-первых, мальчишка нужен был живым, а во-вторых, Люциус повторил ошибку Лорда прошлогодней давности – не воспринял всерьез Гарри Поттера.
Нельзя недооценивать противника. Никогда. Так учат авроров. Но Люциус Малфой никогда не был аврором, поэтому он развлекался, видя суматошные попытки детей что-то им противопоставить. Вот и доразвлекался. Но об этом горевать поздно. Нужно решить, как оправдаться перед Лордом. Это во сто крат важнее.
Он же не знал, что, переступив порог дома Фреда Забини, мгновенно сменит приоритеты.
Он отправился к Фреду потому, что в его собственном доме могли ждать авроры. Вообще-то имение ненаносимо, но всегда есть риск. Нельзя недооценивать противника. Теперь Люциус постарается об этом не забывать. Положение Фреда оставалось легальным, и у него можно прояснить обстановку. Что думает Лорд, как действует Аврорат?
Но уже в просторном холле имения Забини он понял, что здесь не думают ни о Лорде, ни об Аврорате. Здесь царило какое-то оцепенение. Но не то сонное и спокойное, когда вокруг наступает затишье и жизнь замирает, а то оцепенение, которое накатывает вслед за плохой вестью.
Люциус протянул трость склонившемуся эльфу и направился в сторону библиотеки, где, по словам эльфа, находился Фред.
Массивные двери отворились бесшумно, и последняя надежда на то, что он ошибся, рассыпалась в пыль. Фред Забини сидел за письменным столом, держа в руках рамку с колдографией. Люциусу не было видно, кто изображен на снимке.
– Здравствуй, – подал он голос.
Фред вскинул голову и после паузы кивнул.
– Тебя освободили?
– Да. Что стряслось?
Фред лишь сильнее сжал рамку, долго смотрел на поверхность стола, потом сердито провел рукой по лицу. В этом жесте было столько несвойственной Фреду эмоциональности, что Люциус всерьез забеспокоился. Опустился в кресло и вопросительно приподнял бровь.
– Вы были в Министерстве. А вторая группа напала на другой… объект. Чтобы у Аврората было чем заняться.
– И?
Фред поднял тяжелый взгляд и заговорил, чеканя каждое слово, безжалостно и неотвратимо. И от слов, падающих в тишину библиотеки подобно камням с вершины горы, хотелось укрыться, сбежать, вот только не было места, в котором можно спрятаться от себя.
– Вторым объектом оказалась клиника Святого Мунго. Ты когда-нибудь думал, что волшебник может погибнуть при пожаре? Как обычный маггл… Просто задохнуться от дыма. При ликвидации пожара погибли шесть колдомедиков, потому что не оказалось масок, а защитные заклятия потребовали бы слишком много магической силы. Они решили тратить ее на спасение пациентов. Фрида пыталась спасти детей из отделения реабилитации. Тех детей, которых мы с тобой, Люциус, оставили без родителей, поэтому они попали в клинику.
Люциус смотрел в пол, изо всех сил борясь с желанием заткнуть уши. В слова Фреда не верилось. Они казались кошмаром. Он не мог представить ее мертвой. Женщину, которую держал в объятиях еще несколько дней назад. Видел ее улыбку, чувствовал тепло ее губ. Он не верил. Старался почувствовать ужас или боль, но почему-то в груди было лишь тупое онемение, а еще в голову упорно лезла мысль о том, что он не увидел ямочку на ее щечке в последнюю встречу. Из ее прически выбился локон, укрыв так любимую им ямочку. В какой-то момент он хотел убрать непослушную прядь, но почему-то не убрал, а вот теперь это казалось жизненно важным. Таким же важным, как смотреть на большой старинный глобус слева от стола Фреда и задаваться вопросом: зачем волшебнику глобус, если большинство нужных ему мест ненаносимы. Люциус готов был думать сейчас о чем угодно, только не о том, о чем говорил Фред. Но голос вырвал из мыслей и заставил поднять голову:
– Почему, Люциус? Почему мы с тобой живем, хотя сделали столько зла? И Темный Лорд живет… А ее нет… Почему?
Голос Фреда был еле слышен. Люциус поднял голову, их взгляды встретились. Боль и ненависть. Ненависть ко всем и к себе за то, что еще могут дышать, а завтра смогут радоваться, а послезавтра и вовсе забудут.
Люциус вглядывался в знакомое лицо, так похожее на ее, и не знал, что ответить. Первый шок прошел, и до сознания стало доходить. Бесшумно отворилась дверь, и в библиотеку вошла Алин с подносом, на котором стояли чашки с чаем. Молча поставила его на письменный стол, так же молча сняла одну чашку и пристроила на журнальный столик перед Люциусом. Двое мужчин наблюдали за ее действиями, словно этот простой бытовой момент мог вернуть уверенность, заполнить пустоту. Но вот Алин быстро склонила голову, в руке появился невесть откуда взявшийся платок, женщина поднесла его к глазам, и горе нахлынуло с новой силой, смывая потоком остатки сдержанности. Как сквозь туман Люциус увидел, что Фред быстро встает и отворачивается к широкому окну. Как его рука на миг сжимает плечо Алин, и женщина накрывает его пальцы ладонью, а потом выходит, что-то сказав Люциусу. А Люциус в оцепенении сидит в кресле, боясь проявить слабость и одновременно завидуя Фреду, который может вот так оплакать сестру, не стесняясь, не сдерживаясь. В какой-то момент Люциус понимает, что в нем самом нет слез. Есть пустота и есть болезненная потребность вернуть время назад и убрать с ее лица прядь волос, чтобы снова увидеть ямочку от ее улыбки. Он встает, подходит к письменному столу, берет оставленную Фредом рамку и переворачивает ее.
Яркая листва. Осень или весна – непонятно. На снимке Фред со смехом обнимает сестру за плечи. Им лет по пятнадцать-шестнадцать. Ветер треплет ее длинные волосы, а в зеленых глазах плещется смех. Фрида прижимается щекой к плечу брата и весело машет рукой.
Внезапно снимок теряет резкость, и на крону дерева над их головами падает крупная капля…
Что занимает в душе место ушедшей Надежды?
========== Почти сказка ==========
Маски прочь! Душу вдребезги! Сердце в руках…
От меня не осталось ни капли, ни строчки.
Только в детских, наивных, нелепых стихах
Так не хочется ставить последнюю точку.
Убежать! Отвернуться! Не видеть, как вдруг
Что-то тает в твоем изменившемся взгляде.
Мой палач, ты замкнул равнодушия круг
И не веришь словам и мольбам о пощаде.
Я готова кричать в пустоту, в небеса:
Подождите! Замрите! Верните мгновенье!
Я хочу потеряться в любимых глазах
И успеть рассказать, и увидеть прощение.
Разлететься на части! Рассыпаться в пыль!
Расшвырять все слова, что стоят между нами!
И черту, отделившую небыль и быль,
Не заметить, стереть, засыпая стихами.
Маски прочь! Душу вдребезги! Мне все равно,
Что там было в веках и что будет в грядущем.
Я чернилами снов испишу полотно,
Многоточьем надежд зачеркнув равнодушье.
Что занимает в душе место ушедшей Надежды?
Новая Надежда. Теперь Драко Малфой знал это наверняка. Иначе нельзя. Иначе мир окончательно станет пустым и никчемным. Все последние годы Драко жил именно в таком мире. Здесь все было понятным и определенным. Шестнадцать лет жизни словно во сне. Он знал, что будет делать завтра, куда отправится послезавтра. Детство: уроки фехтования, руны, танец, этикет. Привычные действия сливались, наслаивались, затягивали в себя, как в омут. И он не пытался выбраться. Он знал, что после урока верховой езды – занятие музыкой, а потом седой волшебник в серой мантии будет старательно разъяснять замысловатую вязь, не улыбаясь при виде успеха и так же равнодушно реагируя на неудачи. И сначала будет казаться важным вызвать у него эмоции, а потом это желание пройдет. И со временем он привыкнет к миру, в котором эмоции – это нечто постыдное, неправильное, неловкое, без чего очень легко можно обойтись.
Хогвартс. Новый мир, новое место. Можно громко закричать в гостиной, можно швырнуть подушкой, можно прогулять урок и сделать что-то без оглядки на запреты. Но потом – письмо из дома, и снова жизнь в клетке правил. От них никуда не деться. Они подобны болоту, в котором тонешь, тонешь, и уже сам этого не замечаешь. Даже ненависть к проклятому Поттеру становится чем-то в рамках правил. Ведь именно этого от него ждали. И как слабое утешение – возможность привнести что-то в проявление этой ненависти, добавить от себя. Но ведь тоже в рамках правил. В рамках проклятых, кем-то написанных правил, расчерчивающих жизнь на квадраты: в пределах границ – можно, а чуть в сторону, чуть отклониться – нельзя! Позор! Не твое! И от этого душно. Так душно, как бывает в подземельях перед осенним дождем. Когда от земли парит, и этот невидимый, но давящий на грудь пар проникает под своды гостиной и комнат, разносится по подземелью, никем не видимый, но каждым ощущаемый. Все вокруг становятся без причины раздражительными, молчаливыми… Наверное, каждый вспоминает что-то свое, что так же мешает дышать. И хочется что-то сделать, как-то разорвать эту цепь, но внезапно начинается дождь, и воздух вокруг уже не кажется удушливым. Внезапно хочется закрыть окно, потому что давящий дурман сменяется сыростью, и уже не думаешь ни о чем, кроме разожженного камина. И так всегда. До следующего дождя. Миг, когда все хочется изменить, так краток, что решиться на что-либо просто не успеваешь.
