Текст книги "Я никогда тебе не покорюсь (СИ)"
Автор книги: Лана Танг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
И вот теперь здесь, в этой комнате, я вижу доказательства того, что мой отец был… чудищем, совокуплявшимся с мужчинами, причем таким насильственным жестоким способом? Он связывал несчастных и терзал их души и тела, господствуя и подавляя? Но для чего меня доставили сюда? В нашем дворце есть две темницы и много комнат для прислуги. Может, Павил такой же мужеложец, как и мой отец, и вознамерился меня здесь…
Нет, я об этом даже думать не хочу! Это немыслимо, с чего я взял, что Павил мужеложец? Его жена и сын, которых он с таким упорством ищет, разве не лучшее свидетельство того, что он нормальный? Да и ханайская принцесса с ним… Нет, в этой тайной комнате я оказался по другой причине. Мне просто показали, что отец мой был распутником, его грехи во много раз утяжелились и отрабатывать их мне придется долго. Кольцо ошейника вонзилось в шею и я опомнился, сел и бессильно прислонился к стене, придавленный открывшейся мне правдой об отце. Зачем ему такие извращенные забавы, и разве мало было у него рабынь?
Измученное тело незаметно для меня сморил тяжелый сон, до вечера меня никто не потревожил.
***
– Вставай, Або, пора идти на пир! – я проснулся от того, что евнух деликатно тряс меня за плечо. – Простите, Ваше Высочество, но мне приказали называть вас Або, – наклонившись к самому моему уху, едва слышно добавил он, – мне очень жаль, мой господин…
– Что во дворце, Сувон? – я знал по именам почти всех слуг. – Где Сет и остальные воины, которых захватили в плен со мной?
– Они отправлены копать могилы. Жара стоит, а мертвецов полным полно. Я собирался тоже заколоть себя, но не сумел решиться, и вот теперь приходится служить… Мне очень стыдно, господин…
– Ты знал об этой комнате, Сувон?
– Знал, господин, – сник евнух. – Государь… здесь и меня насильно брал, сначала это было редко, но с той поры, как он не смог больше совокупляться с женщиной из старого дворца…
– Так женщина действительно была, ты знал о ней? Но почему король не смог…
– Эй, ты, кастрат, чего застрял? – раздался за дверями грубый голос. – Веди сюда раба, да побыстрее!
Я снова шел по королевскому дворцу, невольно изумляясь, как быстро навели порядок. Стекла убрали, изуродованные двери с петель сняли, паркет натерли, рваные портьеры заменили. Везде охрана, по двое и группами, у всех дверей и в залах. Чужая территория, такие меры предосторожности необходимы. Всегда остается вероятность неожиданного нападения какого-нибудь храбреца, который затаился в укромном уголке, выжидая нужного момента, чтобы сразить полководца или знаменитого вражеского воина.
Теперь, когда меня не отвлекал бой, я мог спокойно рассмотреть наемников, невольно поражаясь их выучке и дисциплине. Каждый из воинов стоил троих, а может, пятерых обычных рядовых, от зорких глаз ничто не ускользало.
Я шел по гладкому паркету, цепь громко, даже как-то неприлично грохотала, но ни один из них и глазом не моргнул, хотя при моем приближении они напрягались, несмотря на то, что я был скован и окружен конвоирами. Такая боевая готовность должна была бы мне польстить – они считали меня опасным противником, но сейчас вызвала лишь горькую усмешку. Я был безоружен и не имел ни малейшей возможности где-нибудь спрятать даже небольшой кинжал или сюрикен, о чем сейчас остро сожалел. С каким бы удовольствием я вонзил в горло Павила смертоносную звездочку и наблюдал за его кровавой агонией!
В большом пиршественном зале горели все светильники, столы ломились от обилия еды. Совсем недавно здесь мы праздновали день рождения отца и я сидел с ним во главе стола. Сейчас на нашем месте восседал Павил, рядом надменная Мальина и ближайшие помощники, чуть слева – Витор Артан. Роскошный расфуфыренный наряд увешан драгоценностями – успел наведаться в главную сокровищницу дворца, но сам предатель был не слишком весел, наверно, что-то обломалось в далеко идущих планах. Он не сводил с Павила глаз, то и дело заискивающе улыбаясь ему, но когда сунулся к генералу с тостом, лицо у того недовольно перекосилось.
Меня швырнули в угол рядом с головным столом и прикрепили цепью к стене, заставив опуститься на колени. Руки связали за спиной, а впереди поставили корытце, словно для свиньи. Как примитивно, я, признаться, ждал от Павила чего-то более оригинального, но оказалось, что придумать новый способ унижения врага совсем не просто.
Итак, мне отводилась роль раба, уподобившегося грязному скоту. Я должен был хватать зубами всякие объедки, которые будут швырять в меня разомлевшие от обилия еды и вина торжествующие победители… Да не дождетесь, никогда, я лучше с голода умру, чем устрою вам это представление!
Пир продолжался, гости на глазах хмелели и вели себя все более расковано, шум голосов становился громче. Сновали слуги, поднося все новые блюда, я знал их всех и никого не осуждал – перед лицом опасности и смерти каждый спасал себя, как мог. Они все, как один, упрямо избегали на меня смотреть, словно я был покрыт проказой или жутким образом обезображен. Впрочем, для них вид бритого коленопреклоненного раба, в которого был обращен вчерашний принц родного королевства, наверно был вселенской катастрофой.
Стоявший сзади конвоир время от времени подталкивал меня вперед, чтоб я не выпрямлялся, а стоял в угодливой склоненной позе, но ниже, в скотское корытце, пока не тыкал, словно ждал какого-то особого сигнала. Вид пищи, соблазнительный запах хорошо прожаренного мяса мутил мне голову и вызывал мучительные спазмы в пустом желудке, но намного сильнее голода меня томила жажда. Губы потрескались и пересохли, горло саднило, я с трудом глотал, и мне казалось, что исчезла даже слюна, а вместо нее во рту осталась только резкая сухая боль.
На пол все чаще летели кости, в какой-то миг я не успел отклониться, и одна из них попала мне в лицо, что вызвало среди захмелевших гостей гомерический гогот. Забава понравилась, и теперь каждый старался показать свою меткость, швыряя в меня кусками мяса и овощей. Сначала мне удавалось уворачиваться от большинства “снарядов” – пирующие были пьяны и поэтому не слишком метки, потом шанс у меня отняли. Конвоиры натянули цепь, подняв и зафиксировав в таком положении мою голову, и мне осталось лишь закрыть глаза и ощущать, как шлепает еда на лоб и щеки, стекает вниз и пачкает одежду. Я не старался что-то ухватить и съесть, но по губам текло, и я невольно слизывал, не понимая вкуса. Сколько я “съел”, не знаю, но на время голод приутих и жажда отступила.
Метание в меня едой внезапно прекратилось. Я осторожно разлепил глаза – весь угол представлял собой свинячий хлев. Такого варварства наш зал еще не знал, и я сумел даже отметить это, ужасаясь дикости наемных полководцев. Они же не степные дикари, так почему ведут себя, как необузданные звери? Павил нахмурился, махнул рукой и слуги тут же прибежали убирать. Мой лоб и щеки вытерли какой-то тряпкой, стянули с плеч сырую грязную рубаху. Штаны оставили, только стряхнули с них ошметки пищи. Во время этой кутерьмы одна из девушек сумела ткнуть мне в губы жбан, и я не справился с собой, жадно отпив пару глотков воды.
– Простите, принц, но это все, чем я могу помочь, – еле слышно прошептала она, закрывая меня от взглядов пирующих своим телом.
– Спасибо, только больше не рискуй так, а иначе пострадаешь…
– Вы правы, Ваше бывшее Высочество, – к нам подошел, покачиваясь, захмелевший Витор, – пошла отсюда прочь, потаскуха, пока не приказал отдать тебя в казармы на потеху! – он грубо отшвырнул служанку и засмеялся, глядя на меня. – Тебе к лицу эта прическа, АБО! Ты наконец-то занял подобающее тебе место, давай отпразднуем это событие и разопьем бутылочку отличного вина!
Мерзавец подцепил пятерней мой подбородок и вынудил смотреть ему в глаза, потом демонстративно вылил содержимое бокала на мою голову, причмокивая и подпрыгивая, как безумный. Все, что я мог, это вцепиться зубами в его руку, которой он весьма опрометчиво размахивал перед моим лицом. Витор взвыл от боли, грязно выругался и пару раз с силой пнул меня в живот. Скрючившись, я потерял равновесие и упал, цепь натянулась и ошейник врезался мне в шею, перекрывая дыхание.
Не знаю, подал Павил знак или тюремщики подняли меня сами, но задохнуться мне не дали. К Витору подошли два воина и вывели его из зала, что-то сказав о том, что надо отдохнуть. Я вскинул голову – Павил насмешливо и с интересом на меня смотрел, потом неспешно подошел ко мне, держа в руках большую миску с мясом.
– Прости несдержанность моих друзей, они так мало видят развлечений, – сказал он, ставя передо мной угощение, – так что я лично накормлю тебя, Або. Учитывая то, что ты лишен возможности продемонстрировать свои изысканные светские манеры, я собственной рукой вложу в твой рот первый кусок, ну а уж дальше действуй сам.
Я счел излишним выплевывать аппетитный кусман мяса, который он сунул мне в рот, и прожевал его, неспешно и с достоинством, но вот хватать из миски следующий зубами, как собака, отказался наотрез.
– А ты упрямый, принц, – насмешливо сказал завоеватель, – мне будет любопытно, сколько ты протянешь, прежде чем сломаешься и будешь ползать у моих ног, подчиняясь приказам. Негодник Витор прав, ты выглядишь теперь гораздо лучше. Готов служить хозяину?
– Иди ты к дьяволу, мерзавец! – буркнул я, сдерживая неуместную сейчас ярость, чтобы не давать ему лишний повод к торжеству. – Я никогда тебе не покорюсь, лучше убей!
– Посмотрим, раб! – отрезал он и повернулся к слугам. – Смойте с него всю эту грязь, переоденьте в чистую одежду и завтра утром приведите ко мне. Ошейник не снимать и цепи тоже!
Так кончился мой первый день в рабах.
========== Глава 3. Месть за утраченную любовь. ==========
Никто не рождается монстром. Душа ожесточается постепенно, под гнетом обстоятельств, но даже в самом черством и окаменевшем сердце всегда остается частичка прежнего человека, каким он был до всех тех испытаний, который обрушила на него суровая жизнь и людское коварство.
Павил Эйб тоже не всегда был безжалостным и кровавым наемником, каким знали и боялись его девять западных королевств. Он вырос в приюте на руках воспитателей и, не имея иной возможности выйти в люди, поступил в армию. Тяжелый период обучения закалил тело и притупил плотские желания молодого воина. Новобранцы редко выбирались в город, довольствуясь услугами дешевых шлюх в армейском борделе, бесстыдные ласки которых легко заводили неискушенные любовью тела, но так же легко забывались, не оставляя в сердцах ни трепета, ни волнения. Парни просто тупо удовлетворяли в объятиях проституток свою молодую похоть, вонзаясь в податливую и упругую женскую плоть.
Совсем иные желания и ощущения вызывали пленницы, молоденькие и чистые, многие из которых ни разу не знали мужчины. Любая война – это жестокость, кровь и насилие. Захватив чужой город и перебив вражеских воинов, победители пировали на обломках жизни, на какое-то время превращаясь в грубых ненасытных самцов, с особым садизмом мучая и терзая беззащитных рабынь. Это был отличный проверенный способ “выпустить пар” и снять напряжение, вызванное постоянным ощущением близкой опасности и смерти в бою. В отличие от большинства воинов, Павил не любил насиловать женщин, но никогда не мешал издеваться над ними своим соратникам, и даже став командиром полка, довольно равнодушно взирал на эти дикие оргии, считая их частью заслуженного триумфа завоевателей.
Служа в армии королевства Ханай, воины получали довольно мизерное жалование, с которого нельзя было не то что разбогатеть, но даже сносно устроить свою жизнь и завести семью. Казарма не тяготила только зеленую молодежь, когда же мужчина становился старше, его все больше начинал заботить быт и появлялось желание вернуться после похода не в общее казенное помещение, полное таких же одиноких, пропахших потом и кровью воинов, а в уютный дом, где витает приятный аромат свежего хлеба и жареного мяса, и где ждет его молодая жена, крепкое тело которой будет как нельзя кстати после долгого тяжелого похода и военных лишений.
Король Ханая был скуп и на прибавку жалования надеяться не приходилось, а недовольство воинов постепенно росло, вот тогда старый наставник Павила и подал ему дельную мысль уйти в отставку и стать наемником.
– Ты гениальный стратег, Павил, можно сказать, полководец от бога, и можешь выйти победителем из любой, даже самой невыигрышной позиции, – сказал он как-то вечером за кружкой эля. – Кроме того, ты лидер по натуре, тебе лишь стоит крикнуть и позвать, все тут же за тобой пойдут, не размышляя ни о чем. Создав свою собственную независимую армию, сможешь разбогатеть довольно быстро, сам знаешь, королевства без конца воюют, так что услуги наемных войск будут всегда нужны.
Наставник оказался прав, Павилу стоило лишь предложить, и сразу же почти весь полк ушел за ним, вызвав понятное бешенство прижимистого монарха. Покинув королевскую армию, они разбили собственный лагерь у подножия гор, на самой границе обитаемого мира, где не было ни одного крупного города, а только маленькие бедные деревеньки. Местный старейшина быстро понял выгоду нового соседства и не только не воспротивился вторжению чужаков на свои земли, но и оказал им всяческое содействие. Подняв хозяйство буквально за год, будущие наемники обеспечили себе надежный тыл и преданных благодарных помощников. Одновременно с полевыми работами они совершенствовали свое боевое искусство и первый же контракт принес армии невиданные дотоле доходы. Павил смог нанять работников извне, которые построили его людям уже не просто временные бараки, а настоящий каменный город, где они и жили в перерывах между походами, постепенно превращаясь в непобедимую орду безжалостных наемников, не чуравшихся никакой, даже самой грязной и кровавой работы. Вопрос при заключении контракта стоял лишь один – размер оплаты, все остальное их не волновало.
Очерствевшие сердцем и душой, они носились по миру подобно стае стервятников, наводя ужас на вражеские армии и мирных жителей. Имя легендарного предводителя стало нарицательным, им пугали детей и молодых женщин, его проклинали и ненавидели, но самому Павилу не было до этого никакого дела. Дела шли очень хорошо, а дисциплина в армии была железная – жили его люди теперь достойно, хотя и не обрастали бытом, каждый дорожил своим положением и был предан командиру, как самый верный пес.
Войны гремели непрерывно, каждый из девяти королей мечтал расширить свои владения и завоевать соседа, в этих условиях нанять Павила стало жизненно необходимым делом для любого королевства, но услуги наемников стоили все дороже. В конце концов король Таргасы опередил своих соперников и предложил предводителю независимой армии бессрочный контракт.
Павилу с первой встречи не понравился этот заносчивый надменный человек с непомерными амбициями “повелителя всего”, но колоссальная сумма ежегодного вознаграждения за труды решила исход переговоров, и армия наемников прочно обосновалась в столице Таргасы. Для военачальников были выстроены богатые дома, для рядовых воинов – удобные теплые казармы со всем необходимым, включая хозяйственные помещения, бани и бордели.
С поистине дьявольской хитростью король пытался привязать наемников Павила к службе на благо своих интересов, предлагая в жены дочерей знатных семейств, но поддались немногие, тем более что добрая треть военачальников и рядовых уже имела семьи, оставшиеся глубоко в тылу, в родном городке у подножия гор. Так что затея с треском провалилась, король не получил над армией Павила власть, и они по-прежнему считали свои столичные дома временным пристанищем, готовые в любой момент сняться с места и идти дальше.
Сам Павил не имел семьи и не стремился к этому. Король неоднократно как бы невзначай сводил его с какой-нибудь красавицей из хорошей семьи, но безрезультатно. Никто не тронул сердца предводителя наймитов, который, кстати, получил из рук монарха генеральский жезл, но относился к этому высокому воинскому званию довольно равнодушно, отнюдь не считая короля своим повелителем. Даже прослужив в Таргасе три года, он по-прежнему оставался независимым, не позволяя монарху указывать себе, что и когда обязан делать. Капризный властный государь был этим очень уязвлен, но ему приходилось мириться, ибо помощь войск Павила по-прежнему оставалась решающим фактором будущих побед.
Видимое благополучие военного союза продолжалось до тех пор, пока в столице не появилась Сильвия – та самая роковая женщина, которой было суждено навсегда поссорить непобедимого генерала с таргаским королем. Наемник увидал ее случайно, на главном невольничьем рынке столицы, где она вместе с остальными пленницами была выставлена на торги для продажи. Наверное, это была судьба, и никогда не западавший на женскую красоту железный мужчина не смог пройти мимо этой прелестной юной девушки. Он просто кинул на помост мешочек с золотом, сдернул ее за руку вниз и увел с собой, и ни один из бывших тогда на площади людей, в том числе и торговец, не произнес ни слова, обезумев от страха при виде самого смертоносного на свете человека.
Прекрасные зеленые глаза и мягкий серебристый смех… Павил впервые позволил себе чувствовать, разделить свою полную опасностей жизнь с другим человеком. Он до безумия любил ее и был счастлив, в те несколько мимолетных лет, которые провел с ней рядом, до того, как она исчезла без следа. Кто мог ее похитить и зачем? Он был тогда так слеп и ничего не замечал. Как смотрит на нее король, каким безумным дьявольским огнем горят его глаза…
Поистине любовь лишает разума и расслабляет волю. Приводит к боли, к поражению, делает зависимым и слабым. Он все это прочувствовал, все испытал – и боль, и слабость, и отчаяние, когда метался, как безумный, натыкаясь в пустых комнатах на пороги и стены. Нельзя любить, нельзя быть слабым, сила – единственное, чем стоит дорожить!
Сильвия родила ему сына, незадолго перед похищением, и новорожденный исчез вместе с матерью, добавив боли в сердце Павила. Это случились темным зимним вечером, когда он ненадолго задержался во дворце. Вернулся – дома ни жены, ни сына. Словно сквозь землю провалились, и это из его отлично охраняемого особняка в центре столицы! Он был в отчаянии, везде искал, нанял самых лучших сыщиков, назначив баснословное вознаграждение, но поиски не принесли успеха. Взбешенный, он примчался во дворец, готовый обвинять и рвать на части короля, требуя объяснений – почему даже здесь, в стольном городе, человек не может быть спокойным за свою семью? Что за дела творятся в королевстве?
Испуганный монарх оправдывался, обещал искать, но все это была чудовищная ложь, о которой Павил тогда не знал. Он злился и негодовал, отчаяние затмило разум, на время превратив его в безумца. Перевернув в столице наизнанку все и никого не отыскав, наемник разорвал контракт с таргаским королем, не в силах оставаться в опустевшем доме. Его полки ушли с ним вместе, они вернулись в горную местность и на время не заключали ни с кем контрактов, ограничиваясь мелкими услугами частным лицам. Павил продолжил поиски исчезнувшей семьи, и вот тогда-то, в ходе этих бесконечных мытарств, ему и открылись, наконец, некоторые истины, на которые он прежде не обращал внимания.
Король Таргасы, это он! Старый распутник, погубивший собственную жену! Он приложил к загадочному похищению Сильвии свою руку, лишил его единственного счастья и любви. Павил почти уверился в причастности государя к этому преступлению, только прямых доказательств у него не было. Когда же он их получил, пусть косвенные, сражаться с противником было уже поздно. Он сам взрастил ту гигантскую стоголовую гидру, против которой оказался бессилен, слишком сильна стала Таргаса – с его, Павила, помощью, объединив под свои знамена пять королевств!
Понадобилось много усилий и много лет, чтоб повернуть все вспять и ослабить противника, и вот теперь он, наконец, вернулся сюда дьяволом мести, с тем, чтоб услышать горькую (горчайшую!) невыносимую правду! Этот подонок в самом деле похитил его Сильвию, держал ее в рабынях, забавлялся с ней, он отдал сына в монастырь, который сам же Павил сжег потом дотла, он насмехался и торжествовал над его болью, оставив своего бывшего союзника у разбитого корыта проклятой жизни. Что толку, что предавшего его монарха больше нет в живых, что толку, что он сам его убил – его прекрасная богиня взорвалась вместе со складами, и ее нежная плоть взметнулась в душный, напоенный пламенем и дымом воздух ужасными кровавыми кусками! И это он ее убил! Он сам убил свою любовь!
***
Сна не было. Павил бездумно вглядывался в ночь, обуреваемый черными демонами невыносимого гнева. Он опоздал, не смог спасти ее, не смог помочь. Проклятый мерзостный старик, как он посмел на краю бездны победить его!
Ну ничего, он все же сможет насладиться местью, в его руках наследный принц, который стал его рабом. Пускай король сказал, что наплевал на сына, это ложь. Сын для отца всегда есть сын, к нему не может быть ни равнодушия, ни ненависти. Теперь он отыграется на нем сполна, наверняка таком же гнусном негодяе, как и его отец!
Он вспомнил дерзкий взгляд и бледное упрямое лицо. Ну ничего, скоро из этих глаз исчезнет гордость, будет в ногах валяться и просить пощады. Этот мальчишка все узнает – боль и страх, горечь потерь и унижений. Он до конца согнет его, сломает, сделает своей игрушкой!
Хм, да, а принц красив, даже позорное бритье не умалило этой редкостной и тонкой красоты. Стоял на коленях, одетый в лохмотья, весь перемазанный жиром и кусками еды, как гнусная свинья! Казалось бы, что может быть безобразнее и омерзительнее подобного зрелища? А этот парень все равно был дьявольски красив! Даже его, мужчину, эта красота почти свела с ума, и это злило, раздражало, выводило из себя! Хотелось снова сунуть ему в рот сапог, разбить скулу, наставить синяков – все что угодно, лишь бы уничтожить эту красоту!
В кого он вышел статью и лицом? Наверно, в мать, цахирскую принцессу, все говорили, что она была прекрасна. А этот мерзкий государь – распутник, тайно занимавшийся жестоким мужеложеством, смел погубить ее в расцвете лет! Негодное племя, как хорошо, что принц единственный сын, иначе пришлось бы вырубить под корень всю королевскую семью. Уроды, оба, и отец, и сын! Чего он там боится больше всего? Мальина говорила, что кастрации. Отлично, вот и буду этим на него давить! Куда он денется, исполнит все, что прикажу!
Но почему он так боится превратиться в евнуха? Надеется, что рабство ненадолго? Смешно. Он никогда не выйдет на свободу, клянусь моим потерянным ребенком!
***
Наутро раб предстал перед своим хозяином. Павил смотрел – Або босой, обритый и в цепях, шея и щиколотки покраснели, кандалы и ошейник натерли кожу молодого человека. Он сидел у стены на полу, не говоря ни слова. Осунулся, лицо еще больше побледнело, но эта бледность шла ему, делая до безобразия невинным. Павил нахмурился от собственных мыслей, не понимая, почему всякий раз при виде бывшего принца ему лезет в голову такая дурь. Раб вскинул взгляд, глаза мужчин перехлестнулись, и наемника передернуло – столько было ненависти в зеленых глазах. Он размахнулся и ударил – ногой в живот. Хотел увидеть боль и страх, но в глазах раба была по-прежнему лишь ненависть и непокорство, к которым теперь добавилось еще и презрение.
– Как смеешь на меня смотреть! – зло выплюнул слова Павил. – Ты мой раб, а раб должен покорно выполнять все приказания господина. Два раза повторять не буду. Запомни, Або, правила: один раз буду недоволен – ты получаешь пять ударов плетью, два раза – после ужина и до заката висишь привязанный вниз головой, три раза – оскоплю! Все ясно, раб?
– Куда яснее! – ухмыльнулся он. – Может, решим все сразу, господин? Минуем первые два пункта и приступим к третьему? Зовите палача! Или и сами сможете лишить меня мужского естества?
– Заткнись! – прорычал Павил, взбешенный тем, что его самый главный козырь сразу оказался бит. – Начнем с плетей, быть может, это охладит твой непокорный нрав.
Он подошел к дверям и крикнул личную охрану. Двое вошли и, выслушав короткий приказ, схватили Герберта и потащили прочь.
Вскоре на главной площади дворца ударил колокол, приказывая челяди собраться. Кто не хотел, того тащили силой. Всех выстроили полукругом, объявив, что будет наказание раба, который смел не подчиниться господину.
Все замерли, когда увидели, кого ведут. Принца любили, многие мечтали втайне, чтобы он скорей сменил на троне своего отца. Но вот теперь война проиграна, наместником назначили предателя Витора, а гордый Герберт, отважно сражавшийся с завоевателями, стал рабом, которого ведут пороть… Толпа людей качнулась, словно бы от ветра, раздался стон печали, перешедший в крик, заставив замереть даже врагов – так безнадежно горько прозвучал он посреди поруганной врагом королевской резиденции.
Стража металась по толпе, стегая всех подряд плетями, однако крики все равно не умолкали, и лишь когда ударили в огромный барабан, народ затих. Все повернулись к месту экзекуции и замерли, казалось, даже перестав дышать.
С Его Высочества сорвали все лохмотья и привязали за руки к столбам. Пришел Павил, махнул рукой, приказывая начинать.
Взметнулась плеть и обожгла красивую стройную спину, потом второй и третий раз… Павил смотрел, как вздрагивало молодое тело, но Герберт не издал ни звука, и генерал остановил палача, давая сигнал вздернуть вверх голову непокорного раба. Цепь натянулась, ошейник врезался в шею, взгляды противников перехлестнулись, и генералу снова показалось, что он сходит с ума – глазами Герберта в его истерзанную мукой душу смотрела Сильвия… Мозг захлестнула сумасшедшая шальная мысль, что его сын, его несчастный мальчик, возможно, жив, и тоже где-нибудь сейчас страдает, как этот вот ни в чем не виноватый принц…
– Достаточно, – болезненно поморщившись, приказал он. – Оставить до заката, пусть стоит, без пищи и воды. Потом одеть и привести ко мне. Посмотрим, пошел ли рабу на пользу первый урок.
Он резко развернулся и пошел прочь, сопровождаемый оруженосцами. Если бы взгляды могли убивать, Павил давно бы превратился в кучку пепла. Люди смотрели ему вслед и плевались, несмотря на страх наказания, потом перевели взгляд на своего принца. Его избили, выставили обнаженным, но пытка не унизила его, а возвела в ранг мученика, и когда какая-то девчушка подбежала и обернула вокруг его стана большой кусок зеленой ткани, даже стражники не посмели остановить ее, сделав вид, что все в порядке…
========== Глава 4. Рабские будни. ==========
В том, как упрямо Павил пытался сломать меня, превратив в животное, было что-то ненормальное, почти демоническое.
Сколько я себя помнил, Таргаса всегда воевала, и одним из главных военных трофеев были пленники, так что рабы имелись в столице почти у всех, и не только у знати. Мужчин чаще всего оскопляли, но на этом физические издевательства над ними заканчивались. Они выполняли тяжелые работы по дому и в поле, некоторые хозяева использовали рабов мужского пола и для более легких занятий – уборки, готовки и стирки, если не могли позволить себе купить женщину, которые стоили на рынке в два раза дороже. Очень редко, если между рабом и хозяином возникало доверие, невольник мог стать телохранителем господина или его личным оруженосцем.
Рабы не носили ни цепей, ни ошейников, а только браслет на руке, на котором было выбито два имени – хозяина и невольника. Браслет нельзя было снять без посторонней помощи, и ни один кузнец в городе никогда не согласился бы на подобную работу, будучи в твердом уме и здравой памяти. Были, конечно, случаи попытки побегов среди рабов, но в основном они быстро смирялись со своей участью и подчинялись обстоятельствам. Их не стерегли, они имели возможность свободно передвигаться в пределах хозяйского дома и окрестностей, ходить на рынок за покупками и общаться друг с другом. Наказывали рабов только за серьезные проступки и никогда без причины, по прихоти или для развлечения.
Труднее и печальнее была участь рабынь, в большинстве своем вынужденных удовлетворять еще и похоть хозяев, однако и их никто не унижал просто так, от безделья или по злобности натуры и не хлестал плетьми, как это сделал со мной Павил.
Своими поступками он напоминал мне безумца, поглощенного своей местью. Я никогда не испытывал любви к женщине и не знал страданий потери любимой, поэтому мне было сложно понять столь сильную одержимость чувств в другом человеке, тем более в таком жестком и безжалостном наемнике. По сути Павил был для меня незнакомцем, и вот теперь, несмотря на свое зависимое положение, я с изрядной долей любопытства наблюдал за ним, удивляясь, что и в таком безжалостном кровавом полководце, прошедшем с мечом и огнем через семь королевств, осталось место человеческим чувствам.
Прошло три дня в неволе, и все они были одинаковы. Ранним утром меня поднимали пинками с жесткого ложа и вели в комнаты к генералу. Я хорошо знал, что входит в обязанности личного раба знатного господина, и поначалу был уверен, что мне придется делать что-нибудь подобное, однако этого не случилось. Меня просто швыряли в угол возле стола и ставили там на колени. Похоже, ему доставляло какое-то извращенное удовольствие видеть меня униженным и подчиненным, пускай даже и только внешне. Мне запрещалось на него смотреть и что-то говорить, я должен был стоять, согнувшись, а еду брать только ртом. Все это убедительно доказывало, что раб ему не нужен – он собирался сделать из меня скулящую покорную собаку, с благодарным гавканьем бросающуюся на брошенные его рукой кости.
Я чувствовал, что долго так не протяну. Почти без пищи и без сна, с постоянно вывернутыми за спиной руками и сбитыми в кровь коленями – я сам не знал, чего хотел сильнее. То ли скорее умереть, избавившись от постоянных унижений, то ли назло врагу все вынести и не сломаться, а после, улучив момент, вцепиться в его горло зубами. Тело ломило от усталости, вызванной долгим стоянием в неудобной позе, шею и щиколотки нещадно саднило, а он еще и бил меня по икрам тонким гибким прутом, наказывая за отказ хватать зубами пищу или лакать из корытца теплую мутную жижу, именуемую водой, уподобляясь скотине.
Иной раз, стоя возле него на коленях, я засыпал от усталости и падал на пол, но меня тут же поднимали и возвращали в прежнюю позу. Только ночью я получал несколько часов относительного покоя, но и тогда муки голода не давали мне по-настоящему забыться, мой сон был тревожным и зыбким, его могли в любой миг прервать и снова потащить меня исполнять новые абсурдные приказания генерала.
