Текст книги "Хроники Небес. Сломанный меч (СИ)"

Автор книги: Комиссар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

– Я принимаю твою клятву, герцог Рейнсвальдский, признаю тебя своим вассалом и признаю твою службу угодной воле моей. – Голос короля, усиленный динамика, разносился по всему залу Героев, отдаваясь громким эхом под потолком. – За верную службу отмечая наградами, за предательство отмщением. Встань с колена, герцог Аверийский, – велел король, поочередно касаясь острием клинка сначала его левого плеча, потом правого, а после груди и лба, – С этого дня и вовеки веков, ты и потомки твои понесут сей титул дворянина, но помни о данной клятве, – он замахнулся и с силой ударил правой рукой по щеке Эдварда, но и-за общей слабости удар получился легким, барон едва почувствовал его, – Чтобы лучше помнил...

– Ваше Величество, – Эдвард поднялся, – Нет награды большей, чем право служить вам, и нет клятвы надежней, чем даю вам здесь и сейчас.

После этой фразы зал разразился овациями и приветствиями нового дворянина. Сам счастливый, каким уже давно не чувствовал себя, барон Тристанский и герцог Аверийский, повернулся ко всем, высокого подняв свой меч и совершенно не скрывая улыбки. Сегодня он имел право на подобное, не скрывать своих эмоций и действительно надеяться на светлое будущее.

На этом официальная часть подошла к концу, и цремониймейстер объявил начало бала в честь нового феодала, где Эдвард снова оказался в центре всеобщего внимания как одна из главных причин этого бала. Обычно Эдварда раздражало внимание придворных, но сегодняшний вечер для молодого барона сложно было испортить, поскольку здесь была Изабелла, а рядом с ней его не заботило все остальное.

– Поздравляю! – она снова была рядом, бегло поцеловав его в щеку, стесняясь придворных и гостей, – Значит, теперь ты еще и герцог? А кем тогда буду я, герцогиней или баронессой?

– Ты будешь моей женой, – обняв ее за талию и прижав к себе, сказал Эдвард, – И титул здесь далеко не совсем важное. Кем бы я ни был, ты все равно будешь рядом со мной...

Он хотел рассказать ей очень многое. Рассказать, как скучал по ней на Аверии, как волновался за нее чуть ли не каждый день, ожидая корабля с сообщением, что Респир напал на Тристан. То, как сильно ее любит, то, что готов ради нее пожертвовать чем угодно, слов и мыслей было так много, что просто не знал, с чего стоит начинать.

– Эдвард, не стоит так в открытую обнимать друг друга, – к ним подошел Райсор, улыбающийся во все лицо, насколько хватало губ, и уже с бокалом вина в руке, – Здесь не Тристанский замок, и тут каждый посчитает за свой долг пустить о вас очередной неприятный слух... это же королевский двор, все-таки...

– Райсор! Давно уже не виделись! – Эдвард, кажется, сейчас был рад видеть каждое знакомое лицо здесь. Он отпустил Изабеллу, но она осталась стоять рядом с ними, положив голову ему на плечо, и это, пожалуй, было одно из самых приятных ощущений для барона. – Рассказывай, почему произошло все именно так, и не ты сейчас стоял перед королем и не получал новый титул?

Его невеста удивленно посмотрела сначала на Эдварда, потом на его друга, но ничего не сказала вслух.

– Потому что моя забота «Сакрал», а не целый новый остров, размером с половину Рейнсвальда, – пожал Райсор плечами, – Ты даже не представляешь, что сейчас крутится вокруг Аверии, и, честно признаться, такие заботы мне точно не по плечу, а вот тебе как раз подходят. Я кораблестроитель, а не политик, – он чуть приподнял бокал вина, словно произносил тост. – А главное, ты и сам знаешь, что сумеешь позаботиться о нашей колонии гораздо лучше, чем кто-либо еще, – Отпив из своего бокала, герцог и с удовольствием причмокнул: – Аверийское вино, из той партии, что привез Северед. Действительно отличный напиток, надо признать. Вам принести? – Он посмотрел на своих собеседников, но увидел еще кого-то за их спинами: – Доброго вам дня, граф Гельский, нравится сегодняшнее торжество? Кажется, мы с вами стали забывать, что такое балы в королевском дворце...

– Граф? – Эдвард обернулся, увидев перед собой еще одного претендента на престол, продолжавшего удерживать на своем лице приветственную улыбку, но вот глаза только у него были совсем не добрыми, – Я бы сказал, что рад вас здесь видеть.

– Мне тоже очень приятно наблюдать здесь ваше присутствие, – кивнул Вассарий, забрав с подноса пролетавшего мимо официанта-дрона один из бокалов. – Ваше появление здесь столь неожиданно для всех, особенно после случившегося недавно. И лично я рад хотя бы тому, что в этот раз вы не стали хотя бы закрывать свое лицо маской...

Он усмехнулся и изобразил жест как при тосте, прежде чем сделал глоток.

– Что вы, я всегда привык действовать открыто, – мило улыбнулся ему Эдвард, решив подыграть в этой словесной баталии, – но порой приходится принимать те правила, по каким играют остальные игроки. Не всегда приятно открыто играть с человеком, прячущим свое лицо, надеясь, что о его действиях никто не узнает.

– То есть, вы считаете, что нападать со спины и не признавать своих действий вполне нормально для рейнсвальдского дворянина? – Вассарий помрачнел, сообразив, на что намекает Эдвард, но решив не обращать на это особого внимания. Никаких действительных доказательств у тристанца по поводу того, что его эскадра готовилась к нападению на Аверию, у него не было, как, впрочем, барон Тристанский не оставил доказательств, что именно он разгромил эти силы.

– Я считаю, что в войне надо действовать, исходя из сложившихся условий, – покачал головой Эдвард, все также улыбаясь, – Если твой противник собирается напасть на тебя неожиданно, ударив в спину, когда будешь слабее всего, то нет ничего постыдного в том, чтобы ударить первому, пока он сам еще не готов, – он  посмотрел на Изабеллу, чувствуя ее волнение при подобном разговоре, от какого буквально тянуло запахом пороха и оружейного металла: – Дорогая, можешь пока прогуляться пару минут? Такой разговор тебе покажется скучным... Пожалуйста...

Барон намеренно сделал ударение на последнем слове и Изабелла, все же недовольно поджав губы, поняла, что от нее требуется и, согласно кивнув головой, отошла к своим подружкам и фрейлинам, что-то весело и бурно обсуждавших.

– Эдвард, вам не стоит занимать такую позицию, когда речь идет о борьбе за престол, – уже более жестким тоном сказал Вассарий, как только Изабелла отошла. – Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. В любой момент ситуация может измениться.

– Я прекрасно осознаю, что делаю, и отдаю себе отчет в своих действиях, – ответил Эдвард, обернувшись и обнаружив,, что остался один. Райсор тоже куда-то отошел, то ли в поисках Рокфора, то ли кого-то из своих компаньонов. – Однако точно так же осознаю и тот факт, что не желаю уступать кому-либо результаты своих усилий и усилий моих друзей, пусть этим человеком будет даже кандидат на королевский престол.

– Такого врага опасно иметь, – лицо Вассария исказила на несколько секунд хищная улыбка. – А мы с вами, к большому сожалению, друзьями называть друг друга не можем. Может быть, сейчас Иинан Третий вам и благоволит, но он все же не сможет еще долго управлять королевством. Люди не вечны, впрочем, как и титулы...

– Постараюсь запомнить сказанные вами слова, – кивнул Эдвард, вспоминая недавний разговор с остезейцем и невольно улыбаясь, – но и найду себе смелость и вам посоветовать сначала решить свои проблемы с теми, кого вы называете друзьями, и только после этого уже начинать искать себе врагов.

– Что вы этим хотите сказать? – Вассарий не ожидал подобного ответа, но он ему явно не понравился. Может быть, еще несколько сказанных фраз, и их и так натянутый диалог перешел бы к уже конкретным угрозам, если бы в этот момент не раздались слова церемониймейстера о первом танце. Рядом с Эдвардом снова возникла улыбающаяся Изабелла и, извинившись перед Вассарием, за то, что прерывает их общение, потащила новоиспеченного герцога к танцевальной площадке, освобожденной гостями для собиравшихся пар, аргументируя это тем, что он обещал ей весь вечер. Эдвард же был рад уйти от этого разговора, да еще с таким хорошим поводом, а потому почти не упирался.

– Ты можешь хотя бы на несколько минут забыть о политике? – обиженно поинтересовалась его невеста, когда они закружились в танце. Легкая музыка оркестра настраивала мысли на соответствующий лад, и тристанскому барону действительно хотелось думать только о человеке, которого сейчас держал за руки, и уж тем более, не хотелось его волновать.

– Я могу, но политика не может, – улыбнулся он в ответ, – Ты же видишь, что я вроде как главное лицо сейчас, не считая короля, а это накладывает очень много обязанностей, с какими и приходиться считаться.

– А со мной надо считаться? – уже более серьезным тоном спросила она, улыбнувшись Рокфору, который стоял среди остальных и о чем-то разговаривал с графом Фларским. – Ты исчезаешь на целые месяцы, оставляя меня только ждать и надеяться, а когда возвращаешься, то я все равно почти не вижу тебя... неужели так и будет?

Изабелла задала этот вопрос уже совсем грустным тоном, понимая, что Эдвард не специально поступает так, но все же не желая мириться с тем, что ее будущий муж вынужден посвящать работе практически все свое время.

– Нет, – пообещал ей Эдвард, – В моей жизни нет ничего важнее тебя. Все, что я делаю или буду делать, только ради тебя, ни для кого больше. Как только мы поженимся, ты отправишься со мной, и дальше мы будем только рядом. Я обещаю тебе... – он даже улыбнулся честно и искренне, – хочешь, я поклянусь тебе в этом? Клятва дворянина нерушима...

С этими словами показал свою ладонь, где пунцовой линией отмечался недавний разрез, но принцесса только закрыла его своей рукой. Ее ладонь была тонкой и нежной, как бархатная ткань касаясь руки Эдварда, привыкшей к броне и оружию.

– Я верю тебе, – положив голову ему на плечо и продолжая танец, сказала Изабелла, – и понимаю, что тебе тоже нелегко, и просто хочу быть рядом с тобой, не смотря ни на что, в горе и в радости, в богатстве и нищете. Ты же понимаешь это?

Эдвард остановился, больше не обращая внимания на музыку и другие пары танцующих. В этот мир ничего другого для него просто не существовало, только они двое и первозданная вселенная, в которой каждое слово оставалось навеки, и только те чувства, что испытывал к ней, старшие сейчас более реальными, чем все остальное, закрывая другие проблемы и мысли. Барон смотрел на нее и чувствовал, что и его невеста испытывает те же самое эмоции. Наверное, именно это и называется любовь – те краткие моменты, когда два человека понимают друг друга без слов, а их души словно сливаются вместе, не оставляя места ни для чего другого.

– Я никогда не оставлю тебя. Никогда. Ни в этом мире, ни в другом, – Эдвард взял ее раз руки и прижал к себе, – Что бы ни случилось, всегда буду рядом с тобой, и нет ничего, что сможет разлучить нас...

Барон почувствовал, как из глаза по щеке сбежала слеза, какую стремился удержать, но так и не смог. И видел, что его возлюбленная тоже едва сдерживает слезы радости, и не было в жизни его прекраснее этого момента.

Глава 10. Отчаяние

Смерть – зло лишь в силу того, что за ней следует.

Аврелий Августин

Неделя, прошедшая с того знаменательного момента, как Эдвард стал герцогом Аверийским, пролетела совершенно незаметно среди многочисленных и чрезвычайно важных забот, связанных с подготовкой свадьбы и всех свадебных торжеств. До этих дней даже и представить себе не мог, как много всего, оказывается, надо сделать, начиная от подготовки списка будущих гостей и заканчивая организацией праздничного бала. Решено было провести основные торжественные церемонии в парадных залах старого Тристанского замка, и только после всей официальной части новобрачные должны будут отправиться в новую резиденцию Тристана, уже построенную бароном специально для своей будущей жены, меньшую по размерам и не столь укрепленную, как замок. Ее можно было в полной мере назвать дворцом, где молодожены могли провести свой медовый месяц, более уютный, домашний и подходящий для такого счастливого для них обоих момента.

Большую часть всех обязанностей по организации торжества взяла на себя Изабелла и ее мать, оставив Эдварду и Рокфору, несколько контуженных всем происходящим и порой даже не понимавших, что именно от них требуется, более простые обязанности. Лишь изредка взявшиеся за дело женщины спрашивали у своих мужчин совета, что стоит сделать, а что вовсе необязательно, но, тем не менее, желательно. Молодой барон уже уверился, что Изабелла хотела самой запоминающейся и красивой свадьбы на Рейнсвальде, и сам не собирался ей отказывать в подобном, тем более, что на Аверии, куда он мог снова отправиться, места для подобной роскоши уже не было, условия колонии в плане быта были гораздо проще. Эдвард считал, что его будущей жене будет тесно и неуютно в новой колонии, но она упорно отказывалась даже допускать мысль о том, что останется здесь, если ее муж будет вынужден покидать родные земли для того, что лично следить за своим новым феодом. Самой Изабелле было все равно, куда лететь, лишь бы вместе с ним, и уже не раз она ему об этом заявляла.

Наконец, столь долгожданный день настал, и Эдвард, волнуясь так же, как когда-то впервые вышел в официальный свет, прибыл к Хаморскому храму, самому древнему сооружению на Рейнсвальде. Это был самый первый храм, построенный Культом Неба на острове еще в те времена, когда сюда только прибывали корабли колонистов для его освоения. Относительно небольшой собор, возведенный на высокой скале, возвышался над пепельной пустошью, с уже изъеденными ветром и временем стенами, но все же сохранивший какое-то свое первобытное и первозданное величие. Толстые каменные стены с узкими окнами-бойницами и арочными проходами поодерживали тонкие и высокие башни, поднимавшиеся над центральным сводом. И вершину центральной башни, возвышавшейся над всеми, венчал знак Неба, изображенный здесь в виде геральдической птицы с четыремя крыльями. Выветренные украшения и каменная резьба, когда полность покрывавшие стены собора, теперь были едва различимы, лишь оттеняя новые статуи святых и мучеников Рейнсвальда, установленных и встроенных в общий рисунок уже потомками.

Именно здесь проходило большинство дворянских свадеб, как в месте сосредоточения человеческой веры и энергий, и как дань памяти истории их предков, построивших храм своей веры, до сих пор остававшейся официальной религией королевства. Потому здесь и должна были пройти церемения венчания тристанского барона и карийской принцессы, чтивших традиции своего народа.

Уже сейчас посадочные площадки вокруг его территории были забиты прибывающими шаттлами гостей, а на всех дорожках, ведущих к воротам храма, через каждые пять шагов стояли тристанские и карийские гвардейцы в церемониальных мундирах и вооруженные церемониальными винтовками. На расчищенных площадках на них смотрели обветренные статуи древних святых и мучеников с закрытыми лицами, возвышаясь среди мертвых деревьев, истощенных местным климатом, но так и не вырубленных. Общая торжественноть и древность этого места создавали атмосферу суеверного страха и восхищения, никак не подходившую к этому празднику, но все же столь сильную, что все остальные мысли вылетали из головы, оставляя только восхищение и благоговение.

Эдвард вышел из посадочного шаттла в парадном мундире главнокомандующего войсками феода, золотого и зеленого цветов Тристанского дома, со всеми своими наградами и регалиями из золота и серебра, не без труда вдыхая разряженный воздух вокруг храма, сейчас закрытого силовыми полями. От волнения молодой барон почти ничего не говорил, только поглядывал по сторонам, на своих вассалов в свите и друзей, шедших рядом. В этот момент в его голове почти не оставалось мыслей и воспоминаний, запомнилась только бородатая улыбка корсара, искренне наслаждавшегося происходящим вокруг. Северед, заметив, что барон смотрит на него, одобрительно показал большой палец, после чего исчез среди прочих приглашенных гостей.

Невеста еще не прибыла, по устоявшейся традиции она должна прилететь к храму через некоторое время после появления там жениха, иЭдвард первым вошел внутрь храма, где его уже ожидали.  Здесь, в отличие от улицы, было поразительно тихо, слышен был только гул ветра, играющего между каменных стен башен высоко над головой. С улицы доносились лишь отдельные приглушенные звуки,  но внутри даже звук шагов отдавался громким эхом.

Иконы и фрески, каким насчитывались тысячи лет, казалось, смотрели со всех сторон именно на него, пока барон осторожно подходил к алтарю, освещенному лишь несколькими восковыми свечами в человеческий рост высотой. Над ним, раскинув в стороны широкие крылья, стояла высокая статуя прекрасной женщины в тоге, с распущенными волосами и с закрытым шлемом лицом. Ее руки были сложены руки в молитвенном жесте, а у стоп, прикрытых складками тоги, громоздились искусно вырезанные человеческие черепа. Статуя Неба, которой и был посвящен весь храм. И у самого ее основания, сгорбившись под весом тяжелого белоснежного одеяния, стоял старый жрец, как и все служители Неба, лишенный глаз, вместо них была лишь туго замотанная широкая красная повязка, закрывавшая всю верхнюю половину лица.

– Подходи, сын мой, – хриплым голосом произнес жрец, повернувшись к барону и поманив его сухим и морщинистым пальцем. Не смотря на отсутствие глаз, он будто видел и запоминал каждого, кто входил в его обитель, – Встань передо мной...

Эдвард опустился на колени в двух шагах от ступенек алтаря и прикрыл глаза, опуская голову. Старый жрец подошел ближе и принялся бормотать молитвы, окропив его святой водой. Древний язык, не понятный никому, не посвященному в таинства Культа Неба, но заложенный в его основы, звучал под сводами этого храма совсем по-другому, гротескно и пугающе, особенно из уст слепого старика в жреческих одеяниях. Голос священника теперь звучал совсем иначе, словно доносящийся из другого измерения, от другого существа, лишь надевшего на себя оболочку этого человека, дабы заглянуть в материальный мир.

Пусть здесь и не было ничего жуткого, всего лишь привычный обряд очищения, но Эдварда все равно пробрала дрожь. Он никогда не относил себя к верующим, и все же, появляясь в плобных местах, все равно чувствовал что-то почти не осязаемое, потустороннее и нематериальное, словно мощь энергии мыслей миллионов верующих действительно наполняла сами храмы, даже наэлектризовывая воздух под каменными сводами. И сейчас ему оставалось лишь ждать, когда молитвы закончатся, после чего сможет выйти отсюда с Изабеллой, полноправно называя ее своей женой. И обо всем этом можно будет наконец-то забыть.

– Открой глаза, сын мой, – сказал жрец, и Эдвард послушно посмотрел на него и на золотую чашу с водой, какую старик держал в руке. Ожидание длилось всего лишь несколько секунд, прежде чем святая вода начала дымиться, а после и вовсе загорелась неровным желтым пламенем. Поднеся чашу ближе к Эдварду, так что он даже чувствовал слабое тепло от огня, священник произнес: – Так сгорают твои грехи, нынешние и прошлые... Небо смотрит на тебя и видит в твоей душе великую судьбу... Встань, сын мой...

Жрец Культа отступил обратно к алтарю, оставив Эдварда в сомнениях по поводу только что произошедшего. Ни разу прежде барон не слышал, чтобы во время подобных обрядов вода вспыхивала как хорошее топливо, но почему-то сам жрец в этом ничего удивительного не видел.

Эдвард успел только подняться, не отводя взгляда от жреца, когда в храм вошла Изабелла в сопровождении своего отца и матери. С ее появление молодой барон сразу же забыл обо всех сомнениях. В своем белоснежном свадебном платье его невеста была настолько прекрасна, что он не мог подобрать никаких слов, чтобы хотя бы приблизительно описать увиденное, но мог уверенно сказать, что чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Взяв за руку, принял ее у Рокфора, едва удерживавшего слезы радости в глазах, и ее матери, которая плакала, ничего и никого не стесняясь, барон, убрав левую руку за спину, подвел невесту к алтарю, где жрец жу ждал их вместе с двумя молодыми прислужками, еще сохранившими зрение.

Священник положив каждому ладонь на лоб, говорил долго, повторяя клятвы верности и долга, какие должны были произнести друг перед другом, прежде чем скрепить их первым поцелуем. Потом еще предстояло долгое повторение и освещения договоров вечного союза Карийского и Тристанского бароната, на основании которых и заключается их брак. Эдварду не хотелось выслушивать в этот день все сухие строчки долгого юридического текста договора, но это было необходимым злом, если не хочет, что когда-нибудь их потомки стреляли друг в друга из-за неправильно поставленной запятой.

      – Нарекаю вас мужем и женой, именем Неба и вечного Света, – наконец, закончил жрец свою речь, по очереди одевая им на пальцы обручальные кольца, – Ваши души отныне едины, сейчас и вовеки веков...

      Первый поцелуй, настоящий, а не те мимолетные касания, что могли позволить себе не обвенчанные, для них был самым счастливым моментом, и хотелось, чтобы он длился вечно. Изабелла обняла Эдварда, от радости уже не сдерживая слез, а у него самого только и хватало сил, чтобы еще раз поклониться старому жрецу и, держа невесту на руках, выйти вместе с ней из храма на подкашивавшихся ногах, слабо веря, что наконец-то прошел через все поставленные препятствия, все добившись столь долгожданной цели.

Снаружи новобрачных уже ждали гости, встречавшие их аплодисментами и громкими поздравлениями, желая счастливой и долгой жизни, счастья и всего остального, что только можно желать молодым супругам. Эдвард и Изабелла, которую он все-таки поставил на ноги, махали им руками, отвечали на поздравления и счастливо улыбались, направляясь по красной дорожке, в конце которой уже ждал шаттл, готовый отправиться к новой резиденции Тристана. На высоте при желании можно было увидеть сигнальные огни аэромобилей новостных каналов, в прямом эфире снимавших передачу со свадьбы и готовивших будущие репортажи, но старались все же держаться вдали, не испытывая терпение тристанского барона, не особо желавшего, чтобы столь важный дня него день превратился в большую сплетню, какую бы пережевывали многие месяцы.

Однако в действительности Эдварду было глубоко все равно, как себя ведут все эти журналисты, слишком счастливым он чувствовал себя в эту минуту, но один такой аэромобиль все-таки слишком обнаглел. На полной скорости снижая высоту, водитель направил свою машину прямо к дорожке, ведущей к шаттлу, буквально перерезая молодоженам путь. Это было уже слишком, мимоходом подумал барон, наблюдая за его крутым виражом и мысленно пообещав себе, что если этот журналист прямо сейчас не уберется с дороги, то проткнет его шпагой без всяких раздумий. Эдвард отпустил Изабеллу, обогнав ее уже на пару шагов, когда аэромобиль затормозил всего лишь меньше чем в полуметре над землей, открыв пассажирскую дверцу.

В следующий миг тристанский барон потерял дар речи, поскольку из салона автомобиля на него смотрело перекошенное гримасой злобы лицо Респира, державшего в руках штурмовую винтовку. Эдвард, не успев даже понять, как сильно в этот момент испугался, бросился назад, надеясь хотя бы успеть закрыть своим телом Изабеллу, когда раздались звуки первых выстрелов и крики гостей, еще не совсем понимавших, что происходит.

Несколько сильных ударов в спину за доли секунды до того, как он понял, что Изабелла все еще стоит на линии огня. Эдвард пытался добежать, закрыть ее, подмять под себя, защитив от пуль, но темнота поглотила его вместе с последним отчаянным криком. Боли не было, только безумный страх за свою невесту...

***

Реальность возвращалась медленно, судорожно цепляясь за края его сознания, вытягивая обратно из бесконечной темноты туда, где все еще есть свет и тепло. Что произошло, он не помнил, лишь только ужас и отчаяние еще бились в сознании, заставляя бояться того, что могло ждать его, стоит только очнуться. Он не хотел возвращаться, лучше вечно оставаться здесь, где нет ничего, ни боли, ни страха, ни потерь, но кто-то или что-то все равно тянуло его туда, на свет. Свет столь яркий, что нельзя было на него смотреть, глаза горели, но лучи пробивались даже сквозь закрытые веки, ослепляя и очищая его душу...

В какой-то момент он понял, что этот яркий свет всего лишь лампы освещения, висевшие под белым потолком, яркие, как в больничной палате. Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что действительно оказался в палате, сейчас находясь в полупрозрачной капсуле восстановления с подведенными к ней трубками и катетерами питательных жидкостей и лечебных растворов. На нем самом было установлено множество временных имплантатов, закрывавших раны, с такими же проведенными трубками, через которые поступал активный биогель, ускорявший заживление. Все это могло значить лишь то, что с ним действительно произошло что-то страшное.

Вместе с сознанием возвращалась и память, точнее, воспоминания о тех последних часах, что еще успел запомнить, остельными осколками вспыхивающие в памяти. Его свадьба... да, он все-таки женился... А потом... Респир... выстрелы и его отчаянное желание закрыть собой Изабеллу. Те удары в спину, что остались еще в воспоминаниях, скорее всего, попадания пуль, он их принял вместо нее, но смог ли все-таки ее спасти или нет?

– Изабелла! – его голос показался странным даже самому, какой-то хриплый и тихий, отдававшийся в легких болью при каждом слове, но ни о чем другом сейчас думать не мог. Все мысли в голове носились как скоростные поезда, мечась из угла в угол, врезаясь и снова отлетая куда-то в разные стороны. Чувство растущего отчаяния и безвозвратной потери наполняло его, разрывая душу и сердце, он просто обязан был услышать хоть какой-то ответ. Хоть какой-то!

Дверь в палату открылась, и внутрь зашла медсестра, очень удивленная тем, что пациент очнулся именно сейчас. Мило улыбнувшись Эдварду, молодая девушка в медицинской форме подошла к восстанавительному боксу и, прежде чем он успел что-то еще сказать, чуть сильнее открыла катетер на капельнице со снотворным. Сознание сопротивлялось действию лекарства еще несколько секунд, прежде чем снова отключилось, воззвращая спасительную тьму.

Второе пробуждение было менее болезненным, но сколько времени прошло, барон не мог сказать даже примерно, сознание снова возвращалось в израненное тело, но, когда открыл глаза, то увидел рядом с собой сразу нескольких человек. Среди них был Де Адрил с рукой на перевязи, Рокфор и Северед, с новым шрамом, идущим через щеку, сейчас аккуратно зашитым и заживленным, так что оставалась только тонкая красная полоска.

– Барон, – первым спросил его вассал, наклонившись поближе, – Вы меня слышите? Нам сказали, вы можете говорить. Пожалуйста, если вы меня слышите, ответьте хотя бы одним словом.

– Адрил... – прохрипел Эдвард, попытавшись поднять руку, но она была крепко закреплена в боксе, так что мог лишь едва шевелить пальцами. – Что с Изабеллой? Где она?

– Господин... – первым сказал корсар, отодвинув Де Адрила, сразу же замолчавшего и не знавшего, что сказать. От этого молчания у барона сразу сердце забилось чаще, но он старался не допускать в свою голову даже подобной мысли, не желая признавать, что возможно нечто подобное. И все же, интонация Севереда была далека от радостной. Барону уже хотелось закричать на него, велеть замолчать и не открывать рта, но, все же, он должен знать правду, какой бы горькой она ни была.

– Эдвард... – голос Рокфора дрожал, старый барон сам едва сдерживал слезы. Произнесенный тристанским бароном вслух вопрос одним легким касанием разбил вдребезги его внешнее спокойствие, и теперь старик даже присел на стоявший рядом стул, чтобы успокоиться. – Изабелла... Она...

– Что с ней? – Эдвард попытался схватить Севереда за рукав, опять забыв, что руки прочно закреплены, смог только дернуть плечом, из-за чего трубки с жидкостями зашатались из стороны в сторону, – Пожалуйста, скажите, что с ней! Она в соседней палате? Она будет жить?

– Господин, – самым спокойным выглядел корсар, во всяком случае, он мог говорить без того, чтобы голос не срывался на плач. – Нас предупреждали, но я не могу позволить себе скрывать от вас правду... – Остановившись, чтобы собраться с духом, но все же, положив руку на плечо старому Карийскому барону, Северед произнес страшные слова вслух: – Изабелла мертва.

– Что?! – Эдвард почувствовал, как внутри все оборвалось, рухнув в бесконечную тьму и оставив лишь пустую оболочку, в какой не отображались человеческие эмоции и чувства, только одна бесконечная пустота, разъедаемая болью разорванной на части души. – Нет! Капитан! Этого не может быть... Нет! – Голос начал срываться на крик, по щекам потекли слезы, но он даже не пытался их сдерживать, – Нет! Пожалуйста... капитан, вы же друг мне, не говорите подобного. Нет, этого просто не может быть...

Отчаяние заволакивало сознание, смешивая мысли и оставляя лишь только обращенную в никуда просьбу, которой все равно не суждено исполнится, но отказаться от которой невозможно. Примерно так же утопающий хватается за тонкую соломинку, понимая, что все равно не сможет удержаться, но не желая отпускать тот бесконечно малый шанс, на какой еще продолжает надеяться. Просто не мог поверить, что это действительно все... конец...

– Мне очень жаль, барон... – корсар взял его ладонь, крепко сжав пальцы. Эдвард вцепился в них как в последнюю надежду, но слезы не останавливались, боль от осознания потери была настолько велика, что никто и ничто не могло ее сдержать, пока Северед говорил: – В нее попало восемь пуль. Наверное, даже ничего не успела почувствовать. Врачи ничего не могли сделать.

– Как? Как это произошло? – каждое слово отдавалось болью, соскребая с его души еще один слой, разрывая сознание на части, но молодой барон чувствовал, что должен знать произошедшее, когда его жизнь оборвалась в тот самый счастливый момент, когда думал, что только что-то начало исправляться.

– Респир. На аэромобиле службы новостей, – добавил Де Андрил. – Наши люди нашли эту машину брошенной примерно в ста километрах от храма. Всю изрешеченную, но вы должны понимать, с расчетом на что их делают. Он сам позвонил на новостной канал, сказав, что у него есть очень интересная информация, какая может развалить ваш брак. Естественно, эти писаки купились. Тело журналиста нашли в комнатах этого ублюдка, в одной из гостниц...

– Когда он начал стрелять, все бросились в разные стороны, – добавил Северед. – Оружия ни у кого не было, только церемониальные шпаги. Никто и представить не мог, что кто-то осмелиться пролить кровь на святой земле. Гвардейцы сначала стреляли в него холостыми патронами, но Респир на это не обращал ни малейшего внимания. Райсор бросился к вам первым, но тот его срезал короткой очередью... Он сейчас в соседней палате, тоже дырявый, как решето, но жить будет.