Текст книги "Внутренний суслик (СИ)"

Автор книги: Inndiliya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Дед был прав, со всех сторон прав – ни денег, ни друзей, ни честного имени, ничего у меня не было. Я погладила лоб, помассировав висок, прижимая рукой дергающийся глаз.

– Когда-нибудь у меня будут деньги, и я вам их верну до последнего медяка. Клянусь. Не люблю быть в долгу. «Особенно у таких мудаков», – подумала я про себя.

«Молчи, только молчи», – суслик стоял на задних лапках и в мольбе тряс передними, взывая к моему разуму.

«Правильно, Васятка! Я теперь буду молчать. Пошел он нахер».

Ужин прошел в молчании. Ел один дед. Мы с мальчиком дождались, пока он встанет из-за стола и уйдет из кухни.

– Поешь, Радость! – попробовала уговорить малыша.

Но тот упрямо качал головой, не глядя мне в глаза. Мы вдвоем перемыли посуду, убрали продукты в холодильник и пошли в мою комнату, стараясь не шуметь. Я перед уходом прихватила горбушку хлеба, ведь ребенок остался голодным, вдруг запросит попозже.

Было еще рано ложиться спать, но мы с Радом улеглись на кровать животами, голова к голове. И, хоть можно было говорить громко, начали шептаться, как заговорщики.

– Хочешь, я тебе сказку расскажу? – я перебирала в голове, какая из сказок может понравиться мальчику. Я-то больше девчачьи любила – про Золушку, про принцев и принцесс.

– Хочу! – шепотом ответил он. – А я тебе косички заплету, хочешь? Меня папа каждый день пррросит заплетать, я умею! – похвастался он.

Рад заснул на середине Золушки, как раз там, где омега Золушка сбежал из дворца, и я прикрыла мальчика одеялом, тоже проваливаясь в сон.

Все последующие три дня были, как под копирку: в присутствии деда мы с Радом молчали, как в рот воды набравши, вместе готовили есть, гуляли по двору, рисовали и рассказывали друг другу сказки. Радеуш вел себя как маленький альфа, старался заботиться обо мне, хотя уже к вечеру второго дня боль от порки ушла. Мальчик так старательно пытался помогать мне, что у меня замирало сердце, глядя, как этот серьезный маленький человечек ведет себя совершенно по-взрослому.

– Ты хорррроший, Милош! Вот когда я вырррасту, я выйду за тебя замуж! И буду защищать от всех вокрррруг, – вдруг посреди очередной сказки сказал малыш очень серьезно и погладил меня по голове.

Я грустно и светло улыбнулась, сделала последний стежок на кукле, перекусила нитку и покрутила тильду в руках, разглядывая получившийся результат.

– Как назовем эту куклу, Радость? – я сшила ей платье с оборками из другой блузки, длинные волосы сделала из ниток для вязания, и кукла вышла очень красивая и нарядная почти такая же, как моя первая – буквально из ничего, из минимальных подручных средств. Все было так же, как я начинала шить куклы дома, там, на Земле, это уже потом я стала заказывать разные детальки на Алиэкспрессе, а вот поначалу все – и обувь, и короны, и сумки – делала вручную.

Мда. Окончилось все так, как начиналось…

«И на губах осталась только малость…

Горят жаровней красные дубы.

И листьями в замшелый ком избы

Бросает сад из своего жилья.

Октябрь стреляет в небо из ружья —

И яблоко, забытое, сухое

На землю падает, дыхание тая»,*– подхватил суслик и я чуть не всхлипнула.

Воспоминания о потерянной жизни на Земле часто преследовали меня, всплывая в мыслях, я сдерживалась только потому, что рядом был Рад.

– Может быть, назовем его Лапочка? – предложил альфенок. – Этот омега так похож на тебя!

– Так и порешим. Лапочка. Ему идёт. А хочешь, я тебе сошью зайчика или котика?

– А кто такой «котика»? – Рад удивленно распахнул серые глазюки.

– Это такой ласковый мурлыка.

Сусл оживился:

«Видимо, котиков тут нет. Шей зайца, меньше вопросов будет».

Зайчика я сшила в тот же вечер, напевая детские песенки на русском языке. Радеуш подпевал особо понравившиеся ему куплеты, не понимая, о чем идет речь. Это было так смешно и мило. Мы даже разучили с ним песенку про ёлочку: «Пусть эта ёлочка в праздничный час каждой иголочкой радует нас», правда я помнила всего два куплета, но нам это не помешало. Переводить с русского было забавно, и на периферии мелькнула какая-то умная мысль, но тут же забылась. А потом я вспомнила песню про зайцев: «А нам все равно», рассказала любопытному альфенышу о чем там поется и мы вдохновенно пели ее, пока она не навязла в зубах.

Набивала зайца я обрезками ткани, и получилась простенькая небольшая подушка-игрушка с ушками и хвостиком. Рад назвал его Зая и не выпускал из рук, даже спал с ним, и это было самой лучшей наградой – видеть, что мои поделки так нравятся и радуют этого маленького, но очень серьезного мальчика.

Очень часто Радеуш начинал грустить и спрашивать про папу, и я бросалась его щекотать, чтобы развеселить и отвлечь от этой темы, тогда звонкий смех разносился по всему дому и дед чаще обычного прохаживался мимо нашей двери.

Вечерние купания проходили уже не так скованно, как первый раз, когда он сильно стеснялся. Я делала в ванной много пены, надевала ему на голову пенный сугроб, и мы больше баловались, чем мылись.

По утрам и вечерам, когда малыш спал, я доставала куклу Тори и гладила ее, приговаривая: «желай меня, Ториниус», возбуждаясь сама до невозможности, до зуда в метке, до томления во всем теле. Пару раз даже не выдерживала и уходила дрочить в ванную. Первый раз это было неловко и смешно – член был для меня все еще непривычным и чужеродным отростком чисто морально, но кончать, вспоминая янтарный взгляд мужа, его красивое тело, сильные руки и запах ватрушки было так сладко, что вся неловкость почти сразу проходила.

Горка, которую мы начали строить в первый же день, странным образом по ночам незаметно подрастала.

«Неужели кто-то из деревни приходит и помогает? Ну не дед же по ночам утрамбовывает горку?»

Сусл издевательски смеялся тоненьким голоском:

«Я верю в честность президента,

В чиновников, – почти святых,

В заботу банка о клиентах…

В русалок, в леших, в домовых».**

Ну и когда ты признаешь очевидное? Или так и будешь отрицать правду назло себе?»

«Охх, Вась, а Вась! Ну, вот почему ты такой умный, а я такая дура? Дед, конечно же, дед, больше некому».

Дед действительно пытался говорить с нами, но мы молчали с Радом, а тот и не настаивал. По взглядам было видно, что старый пердун раскаивается и терзается, но признать вину и покаяться – ну неееет! На такое он пойтить не могёт!

Я все так же бегала на улицу в своей белой тонкой курточке, хоть Ашиус и принес мне теплую шубку на меху, красивую, голубенькую, удобную и даже на вид лёгкую, которую он купил в день появления у нас Радеуша. Он злился, видя, что я стараюсь мало есть, реже пересекаться с ним, не принимаю от него никаких покупок и молчу в ответ на все его вопросы.

Нет-нет, я не собиралась ни в чем его переубеждать: с такими упертыми домостроевцами это было бесполезно – плавали, знаем, и весь мой протест он, скорее всего, воспринимал, как каприз избалованного омеги или как поведение стервы и дряни. Ну и пусть. Чихать я хотела на его мнение – все вокруг и так думают, что я сука. Ну, или кобель – здесь же нет женщин.

Погода уже повернула на весну, снег подтаивал, чаще сияло солнышко, днем можно было услышать капель, но ночами еще подмораживало, и была опасность простудиться. Дед не зря переживал, и я вняла его предупреждениям: мы гуляли понемногу, но зато три раза в день – я боялась застудить малыша, да и сама болеть не любила, все еще вздрагивала, вспоминая свое состояние, когда открыла глаза в больнице среди альф и бет.

На утро пятого дня Ашиус зашел в комнату, стараясь не будить малыша, спавшего под стенкой, легонько потряс меня за плечо и, увидев, что я проснулась, негромко сказал:

– Я ухожу на весь день, волки стали близко подходить к жилью, из Таежного собрались делать облаву. Будьте дома, никуда сегодня не ходите.

Я, как обычно, молча, кивнула головой, только в этот раз серьезно и взволнованно, и посмотрела ему в глаза. Ашиус выглядел усталым, хотя обычно в это время он был бодр и собран. Да уж, подкинули мы деду проблем и седины. Противостояние никого не делает здоровее. Я тоже за эту неделю сильно сдала – осунулась и стала хуже выглядеть: волосы потускнели, при расчесывании стало больше их оставаться на расческе, по утрам была вялость и слабость, есть совершенно не хотелось. Если бы не отрицательный тест… Но меня же не тошнило и не рвало, как подружку Тоньку, с которой мы жили в общаге в одной комнате.

«Может весенний авитаминоз?» – предложил взволнованно Вася.

Мы позавтракали сегодня поздно, ближе к обеду, ленясь вставать и готовить. Дед своим уходом сделал нам внезапный выходной, и мы ленились с Радом на всю катушку.

Устроили бой подушками, щекотушки, игру в «найди предмет» – развивали внимательность и смеялись, когда находили загаданную вещь. Потом сусл выгнал меня готовить, дед скоро вернется, а в печи тушить еду не так быстро, как на газу, надо было учитывать время.

На улицу мы выбрались часам к трем и накатались на горке до одурения, барахтались в снегу, гоняясь друг за другом и заваливаясь в подтаявшие сугробы. Я тоже вспомнила детство золотое и покаталась с горки, насмеявшись, впервые за долгое время, от души.

– Милош! Ашиус уже вернулся? – донеслось от ворот.

Мы с Радеушом уставились на двух омег, закутанных в теплые шали поверх меховых шуб. Тот, который спрашивал, был похож на Солоху – дородный, в теле, пухловатый, но очень приятный, как голосом, так и статью.

– Нет еще, – подходить и разговаривать с чужаками дед мне запрещал, поэтому я развернулась и пошла складывать подстилки, на которых мы катались с горки, обратно в сарай, обходя воткнутую в снег лопату у двери.

Рад упал в чистый пласт снега неподалеку от горки и делал ангела. Это я его научила.

Я торопилась – мы разгорячились на горке, вспотели, и надо было спешить в дом, пока не остыли и не замерзли.

– Собачка!!! – Радеуш захлопал в ладошки и уставился куда-то в сторону баньки. Я успела только развернуться и увидеть черный мазок на белом, слепящем снегу, несущееся в его сторону черное мохнатое смазанное пятно, и сердце сжалось от ужаса. От ворот донесся визг, и я даже не поняла, как оказалась рядом с ребенком, оттолкнув его в сторону, с лопатой в руке, занесенной для удара. Раздавшийся громкий выстрел оглушительно ударил по ушам и черное тело, взвившееся в прыжке, рухнуло рядом со мной, по инерции двигаясь по скользкому снегу, на излете сбив меня с ног.

Голоса доносились как сквозь вату, и поначалу мне подумалось, что это сон. Но один голос точно был деда, а второй помягче, омежий, хоть и говорил строго и хлёстко.

– … довёл, старый ты дурак! Синюшный весь, худющий, в чем только душа держится. Мало ли что там о нем болтают, но морить голодом грех, грех!

– Да не ест он ничего, не хочет. Глянь вон в холодильник – фруктов разных накупил, экзотических, ничего не ест.

– Так может беременный? Тогда ему особое питание надо. Течка же недавно совсем была.

– Тори делал тест, отрицательный, – голос деда был виноватым и кающимся, совсем на деда не похожим.

– Так может болезнь какая? Чего мне сразу не показал? Или… или опять ты свой гонор проявил, так что дитяте твоя еда костью поперек горла стала?

Дед обиженно засопел.

– Ирод! Да когда ж ты перебесишься, старый ты конь! – зло и тихо говорил омега. По голосу, омега был уже в возрасте, примерно как дед, но открывать глаза и смотреть на разговаривающих я не торопилась, внимательно слушая.

– А кукла?

– Нормальная, обычная кукла. Такая же странная, как эта вот в чудных одежках и тот «Зая» у Ради. Иголок не втыкали, обряды не проводили… Но в совокупности все выглядит очень нехорошо. У Виччери не встал на омегу после «заклятия», странные куклы, необычное поведение и его красота… Не любят у нас людей, которые отличаются. Вот увидишь, скажут, убил волка на подлете, еще до твоего выстрела. Затравят его здесь. Вызывай Тори, пусть увозит, пока не поздно, иначе даже я не спасу…

«Кукла!» – мозг сковало страхом.

– Принеси мне морсика, в горле пересохло! – приказал омега. Когда шаги деда затихли, тем же тоном донеслось, – Твоя кукла? Шаманить умеешь?

Я распахнула глаза и посмотрела на мужчину, сидевшего у моей кровати, и крутившего в руках моего игрушечного Тори.

– Кукла моя. Шаманить не умею, – хрипло выдохнула я.

– Иголки тыкал? Что приказывал?

– Не тыкал, не приказывал ничего.

– Знаешь, что нельзя сжигать, топить, выбрасывать, резать ее?

Я кивнула головой.

– Отпускать духов умеешь?

И опять я кивнула.

Суслик зажал лапками рот и глухо простонал:

«Это провал, Тася!»

Омега довольно и хищно улыбнулся, и я вдруг узнал его. Без шубы и платка он выглядел не так, как там, у ворот, когда спрашивал про Аши.

Дед вернулся со стаканом в руке, глухо покашливая.

– На вот, попей, – протянул мне морс омега, забирая стакан у Ашиуса.

Я привстала на кровати, борясь со слабостью, и с наслаждением большими глотками осушила весь стакан до последней капли.

– А Радеуш где? – голос был хриплым.

– Забрал его Люсий пару часов назад. Все порывался остаться, тебя отблагодарить, да мы отправили его домой. Уезжают они завтра. Сказал, с утра попрощаться зайдет. А ты, – обернулся он к деду, – выпей настой от кашля и иди, ложись. Милош в порядке, а тебе надо пропотеть и вылежаться. Старый пень, а туда же, на облаву, как молодой поскакал. Поберечься надо, а не молодым козликом скакать.

Омега был красивым, ярким, в возрасте, расцвеченный той красотой, которая и в старости держится.

– Завтра смажешь Ашиуса мазью с ягодами биленицы, будешь поить отваром – я заварил в чугунке травы. Если не будешь справляться, звони мне, телефон – восемьсот девяносто семь. Меня Иридиком зовут. Запомнил? Восемьсот девяносто семь, Иридик. Я тебе тут на бумажке запишу.

Я кивнула головой.

– Пойду я, поздно уже, – сказал он и засунул куклу мне под подушку.

Внезапно наклонился и, пронзительно вглядываясь в глаза, прошептал:

– Что от Тори хотел? О чем куклу просил?

– Любви, – растерянно выдохнула я и покраснела.

Иридик ухмыльнулся, потрепал по волосам и вышел из комнаты.

Я умостилась под одеялом, повозившись, зажала в кулаке куклу, и провалилась в сон.

Проснулась от надсадного кашля из соседней комнаты. Не сразу сообразила кто я, где я, и как меня зовут. Потом поднялась, дошла до кухни, отцедила из чугунка отвар, нагрела на газу в небольшом ковшике, перелила в кружку и постучала в комнату деда.

Мне никто не ответил, и я решила зайти без приглашения. В комнате Ашиуса я была впервые. Свет луны из окна освещал немногое, видно было, что обставлена она так же аскетично, как и весь дом. Дед разметался по кровати, скинув одеяло, лежа в исподнем.

– Ашиус! – Я громко позвала его и потрясла за плечо. Тело деда было горячим, как печка, и я невольно отдернула руку. Потом приподняла безвольную голову и попыталась напоить его теплым отваром, но он не глотал, и треть стакана просто пролилась по его щеке на подушку.

Суслик во мне заметался в истерике:

«Что делать, что делать, Тася, что нам делать?»

«Спокойствие, Васятка, только спокойствие!»

Я вылетела в коридор, накидывая белую куртку, хватая с гвоздика ключи и фонарик, и помчалась в сарайку за жаропонижающей мазью.

Дед, раздетый мною до трусов, смазанный мазью, метался и сбрасывал одеяло. Я все еще была слаба, и борьба с полыхающим жаром дедом измотала меня вусмерть. Уходить в свою комнату уже не было сил, да и оставлять его здесь одного казалось неправильным. Не звонить же посреди ночи тому Иридику! Подумаешь: жар, кашель – дед крепкий, к утру оклемается, а вот если и утром жар не сойдет, тогда позвоню.

Я улеглась прямо в пижаме, прижимаясь к деду, которого снова заколотило от холода, накрыла нас обоих одеялом и вырубилась без сил.

– Йобаный шлюх! Подстилка! Мразь! Скотина! Даже к деду в постель залез! – разбудило меня низкое злобное рычание.

С трудом разлепила глаза, и от болезненной пощечины тут же закрыла их, брызнув слезами, успев увидеть нависающего надо мной Ториниуса.

====== 7. ======

Комментарий к 7. Беты у меня нет, поэтому принимаю любую посильную помощь в исправлении ошибок.

Намекаю: чем больше комментариев, тем сильнее меня прет писать проду ;)

Фото Милоша: https://cdn.nickpic.host/images/Izfsbf.jpg

Дед поднял голову от подушки, окидывая мутным взглядом комнату.

– Тори? Кто тебя вызвал? – в его хриплом клёкоте трудно было разобрать слова, потому что к словам тут же примешался кашель.

А муж уже стащил меня за руку с кровати, больно вцепившись пальцами в предплечье.

Суслик вяло возмутился:

«Синяки останутся».

Мне было все равно. Я так устала и хотела спать, а все остальное потом, потом, потом. Но муж тряс за грудки и требовал ответы на какие-то дурацкие вопросы.

Я оттолкнула его руку и молча, подошла к деду, который весь в поту откинулся на подушку и слабо постанывал.

– Звони – восемьсот девяносто семь, зови Иридика. Срочно! – прикрикнула я, видя как злость, бушующая ярость сменяется во взгляде на растерянность, непонимание, возмущение и опять непонимание.

Схватив полотенце, я подтолкнула загораживающего выход мужа в спину, протиснулась, бросилась к ванной и намочила полотенце.

– Дед! Деда! – Тори тормошил за плечо Ашиуса, беспомощно вглядываясь в мокрое, потное лицо, прислушиваясь к тяжелому хриплому дыханию.

– Ты еще здесь? А ну быстро ищи телефон и звони! – я рявкнула на мужа и тот, вздрогнув, бросился к серванту, открывая секцию, где обычно держали вино с бокалами или коробку с нитками, как в нашем случае.

Обтирая мокрым полотенцем горящего деда, я поняла, что тут нужна водка, чтобы сбить температуру.

Разговор был коротким, Иридик сразу понял, что просто так его звать не будут.

Я снова выбежала из комнаты, схватила в кухне бутылку с самогоном, недопитую в день моего приезда, и вихрем ворвалась в комнату, где над дедом стоял испуганный муж, откинула одеяло, смочила полотенце и начала растирать деда жидкостью из бутылки.

– Не стой столбом, живо мой руки и помогай мне – пока Иридик придет, надо сбить температуру, – мой тон был сухим и нервным.

Сейчас главным было спасти старика, впавшего в беспамятство. Я оторвала от полотенца половинку, и стала растирать ключицы, грудь, бока. Когда вернулся муж с закатанными рукавами, влажными руками и мокрым лицом, с челки у него капала вода, я всунула ему в руки второй кусок полотенца:

– Растирай ноги. Только аккуратно.

От адреналина и быстрых, нервных движений стало жарко, и я сняла верх от байковой пижамы, зная, что под ней находится майка – хотелось хоть немного остудиться.

– Ты чего тормозишь? Давай заканчивай с ногами, его надо перевернуть и протереть спи… а… – я уловила его взгляд на мое предплечье, где уже начинали наливаться синевой отпечатки от его пальцев.

Муж стиснул зубы и наклонился, напрягая мышцы на руках, переворачивая деда на живот.

Я отнесла Иридику питье в большой кружке с ложкой для деда, и вернулась на кухню, сев в уголок у шкафа, безвольно прислонившись к нему боком, упираясь головой, которая отказывалась держаться ровно. Омега выгнал меня из комнаты, сказав выпить того же отвара и ложиться в постель немедленно. Муж ходил по кухне, останавливаясь у окна, глядя на снеговика на улице.

Я медленно хлебала теплый отвар из чашки, понимая, что нужно хоть как-то объясниться с мужем, но сил не было от слова «совсем». Тори обернулся от окна, окинул взглядом меня сверху донизу, задержавшись дольше на растрепанных длинных косичках, синяках под глазами, синяках на руке, вернулся к метке, которую я машинально почесала, и спустился взглядом на провалившийся живот и босые ступни, которые я тут же завела под стул, пряча от внимательного взгляда.

Глаза его были темными, желтовато-коричневыми, выражение лица было замершей маской, догадаться, о чем он думает было невозможно.

«Да ну его нахер!» – присвистнул сусел, – Иди, ложись, а то башкой тюкнешься об пол. Еще его наезды слушать сейчас – оно тебе надо?»

«Да, Васятка, ты как всегда прав».

Я поднялась со стула и, держась за стеночку, поплелась в свою комнату.

– Стоять! Ты куда? – рыкнул удивленно охреневший муж.

«Пошел в жопу», – хотела ответить я, но Василий умоляюще блеснул глазами, и я ничего не ответила, добралась до комнаты, закрыла дверь на задвижку изнутри и упала досыпать.

Из сна меня вывел громкий хлопок и удар. Спросонья мне показалось, что рядом со мной взорвалась бомба.

«Да и хер с ней, с бомбой – новую купим», – вяло махнул лапой суслик и перевернулся на другой бок.

Мне просто дико не хотелось открывать глаза, хотелось вернуться в сон, но, увы. Теплая рука легла на мой лоб, и запах печеной ватрушки раздразнил мои вкусовые рецепторы. Живот голодно и переливчато заурчал и чей-то голос спросил:

– Ну, как он? Как лоб?

– Твёрдый, – ответила я с закрытыми глазами, всё еще надеясь упасть обратно в спасительный сон. – А если вы уйдете, то будет еще лучше.

– Шутит, значит живой. – Сильные руки меня вздернули над кроватью в сидячее положение, кто-то подложил под спину подушку, и глаза пришлось открыть.

В бедро в ту же секунду впилась иголка.

– Ай! Чего вы колетесь? – возмущенно пропищала я.

– Это общеукрепляющий укол. Сейчас тебе станет легче, малыш – ты настоящий герой: Радеуша спас, деда спас, а вот за собой совершенно не смотришь. Ну, скажешь, что с тобой, или, как обычно, промолчишь? – Иридик смотрел прямо в корень.

– Ну, когда меня ни за что обзывают давалкой, охаживают хворостиной и упрекают в том, что я оставил Рада, который нас объест, говорят, что я никто и звать меня никак, это аппетита не прибавляет.

Иридик хмыкнул и склонил голову к плечу, с интересом глядя:

– Тогда зачем ты его спас? Зачем мазал мазью, поил отваром, всю ночь укрывал-раскрывал-обтирал? Кстати, откуда ты знаешь, что температуру сбивают, обтирая водкой?

Я устало мазнул взглядом по мужу, застывшему на стуле, молчаливо потиравшему ушибленное плечо. Кстати, дверь он так и не потрудился поднять с пола.

– Любое живое существо имеет право на помощь, даже такой замшелый домостроевец, как Ашиус. А с Радостью сработали инстинкты спасать малых и слабых. А вот скажите, Иридик, здесь все альфы такие? – и я кивнул головой на Ториниуса, внимательно разглядывавшего меня.

– Здесь альфы такие, какими им позволяют быть омеги, и наоборот, – задумчиво произнес он.

– Как там Ашиус? – вдруг спохватился я.

– Все в порядке. Спит. Ты вовремя провел спасательные меры, вовремя вызвал меня, и вообще ты невероятно вовремя появился у старика. Дети и внук забросили его, ладно хоть вспомнили, когда пришлось ссыльного испорченного омегу заточить в глуши.

– Будет тебе, Ири! – возмутился Тори. – Кому, как не тебе, известно сколько раз я предлагал Аши переехать, сколько раз предлагал провести в эти турлы связь, поставить вышку, оборудовать ему этот старый дом, но ты же знаешь Аши – он упрямее всех нас вместе взятых.

– Ооо, да. Напомни, когда ты здесь был последний раз? До свадьбы? А сколько раз ты прислушивался к его советам, да хоть по поводу этой договорной свадьбы? Молчишь?

– Ты думаешь, деньги сами себя сделают? – Тори заводился и начал повышать голос. – Ты знаешь, сколько вокруг конкурентов, которые стараются подгадить, насолить, переманить сотрудников? А знаешь, что если не отслеживать каждую, папу его, каждую сделку, то сотрудники обязательно сопрут часть денег. Мы только начали подниматься на ноги, только заключили контракт с правительством на поставку оборудования для космических кораблей, как начали палки совать в колеса самые близкие люди, – он коротко мотнул головой в мою сторону.

– Да, Тори – ты сильно изменился. Не помню, чтобы ты так относился к омегам или к старикам – деньги-деньги-деньги, у тебя в глазах одни деньги. Ты когда в зеркало смотришь, себя-то хоть видишь? Однако для такого занятого человека ты хорошо выглядишь по сравнению с тем же Милошем или Аши. Так что пока все, что ты говоришь – всего лишь слова. Останься с дедом, ему нужен ты прямо сейчас, прямо в эту минуту – всего лишь несколько дней. Хотя, конечно, ты можешь нанять сиделку – вон Люсий остался без работы, без мужа, без денег, он согласится – это же намного проще, чем уделить внимание деду. Только потом не плачь на его могиле, что ты все пропустил, все его последние годы, потому что бог денег призвал тебя на службу.

Ториниус поиграл желваками и опустил голову вниз, потирая виски обеими руками.

Иридик продолжил так же тихо и грустно:

– А потом ты оглянешься и поймешь что и семья, и дети выросли без тебя, и деньги не радуют, потому что кроме семьи и родных нет ничего ценнее. А деньги… посмотри на Аши – нужны ему сейчас деньги? Вот и подумай, пока не очутился у разбитого корыта.

Я замерла мышкой и слушала, как моего мужа отчитывают, как мальчишку – во всех мирах все одинаково.

– Посмотри на Милоша. То, что писали в газетах, и говорил ты, даже близко не похоже на поведение этого мальчика. Когда ты спасал человека? Закрывал своей грудью ребенка? Бросался на волка с лопатой? Защищал омегу, взяв на себя ответственность за ребенка? Да даже с дедом он справился, как заправский медик, а что сделал для него ты? Что краснеешь? Я не прав? И чем ты отплатил? Синяками на лице и руках? О, да! Достойно альфы такого уровня. Браво! – Иридик захлопал в ладоши, медленно и картинно.

– Да что ты знаешь? Ему, – он опять мотнул головой в мою сторону, – ничего не надо было делать. У него была только одна задача: забеременеть и родить ребенка. Никто от него не требовал ни любви, ни заботы, а он убежал с каким-то первым встречным специально, чтобы досадить мне. Тот Милош и этот, о котором ты рассказываешь – две совершенно разные личности. Не верю я, что человек может так меняться даже после амнезии. Это очередная маска, он просто умеет втираться в доверие, как никто. Когда ты узнаешь его получше, будет уже поздно – он разобьет и твое сердце тоже. Не верь этой смазливой мордашке и грустным глазкам, иначе окажешься в таком же положении, как и я, и его родители, и все, кто поверил ему, – Тори говорил тихо и зло, разглядывая меня пристально – каждую черточку: выступающие косточки ключиц; часть метки, выглядывающей из-под майки; длинные белые косички со сползшими голубыми резиночками; тонкие запястья; кисти рук, охватывавшие подтянутые к груди острые коленки в пижамных штанах; тонкие щиколотки; узкие ступни с длинными пальцами, и все по новой.

Суслик возмущенно замер, но тут же выдохнул:

«Аплодируем, аплодируем, закончили аплодировать».

– А ты чудесно умеешь извиняться, – Иридик желчно усмехнулся. – Неужели чувство злости так довлеет над тобой, что даже жизнь деда не играет никакой роли? А необоснованное рукоприкладство оправдывается прошлыми поступками? Так может и мне сейчас выдрать тебя хворостиной за твои прошлые набеги на мой сад, растоптанный огород, выбитое стекло, разбитое сердце моего мальчика?

– Ири! Вот умеешь ты все вывернуть наизнанку! Иди ко мне в команду переговорщиком – ты все еще можешь быть в строю.

– Жаль, Тори, жаль. Из тебя вырос первостатейный говнюк. А был чудесный, открытый, добрый мальчик. Не ожидал…

Ториниус вскочил с кресла и снова потер плечо:

– Хватит! Иридик, не лезь в мою жизнь! Ты ничего о ней не знаешь! Я благодарен тебе за помощь деду, но сейчас мне надо поговорить с мужем. Оставь нас, пожалуйста!

– Иридик, – я потянулась за куклой, сидящей на столе рядом, погладила ее по волосам и протянула омеге, – возьмите, пожалуйста, за помощь, оказанную Ашиусу. У меня нет ни копейки денег, и зовут меня никак – все, что у меня есть, это мой розовый чемодан с кофточками и эта кукла, сделанная своими руками. Если бы не вы… Дед… Возьмите, пожалуйста! Радеуш назвал куклу Лапочкой.

Ири подошел ко мне, взял ее в руки и тепло улыбнулся мне:

– Спасибо, детка. Я беру ее не в уплату за заботу – я беру Лапочку на память о тебе.

Омега развернулся к моему мужу:

– Ты заберешь его с собой? Его здесь затравят – ты знаешь, какое тут нетерпимое общество ко всем, хоть как-то отличающимся от них. Дед болеет, а моих сил и слов будет недостаточно.

– Мне некуда его сейчас забирать.

– Ну что же… Детка, – он обернулся у двери и посмотрел на меня, – ты хочешь с ним говорить? Если нет, я останусь здесь.

– Ири! Не делай из меня маньяка! Я не собираюсь его трогать даже пальцем! – зашипел Тори.

– Извинись, Ториниус. Извинись перед своим мужем, и я уйду.

Я решительно встряла в их перепалку:

– Спасибо, Иридик! Не надо! Мне не нужны вынужденные неискренние признания этого человека. Можете идти – я не боюсь, спасибо, я справлюсь.

Когда за омегой закрылась дверь, Тори походкой хищника подошел ко мне и сел на кровать, близко наклонившись к моему лицу, и мне пришлось сползти ниже, почти улегшись на кровати, лишь бы разорвать такой близкий контакт.

– Во-первых: я хочу извиниться за пощечину, прости, – холодно произнес альфа, – я не разобрался, был зол. Больше такое не повторится.

– О! – Я приподняла указательный палец. – Тише! – прислушалась я. – Слышишь?

– Что? – Тори нахмурился и повел глазами в сторону, прислушиваясь. – Что?

– Грохот слышишь? – я тоже нахмурила брови, вслушиваясь. – Это сдохли и упали три, нет, четыре слона в соседнем лесу.

– Какие слоны? Почему сдохли? – опешил муж и положил ладонь на лоб, измеряя температуру.

– У нас так говорят, когда случается что-то невозможное. Чтобы ты извинился, особенно когда виноват, мало одного сдохшего слона, – хмыкнула я.

Тори оценивающе оглядел мое лицо, зацепившись взглядом за что-то на правой скуле, очевидно, там остался синяк после его пощечины, снял руку со лба и провел подушечками пальцев по лицу, еле касаясь.

– В какие игры ты играешь? – прошептал он, обводя большим пальцем мои губы.

В паху у меня заметно потяжелело и дыхание слегка сбилось.

«Упс», – вытаращил смущенно глаза суслик, прижал круглые ушки к голове и ретировался в норку.

– Хотя я знаю в какие… – все так же шептал муж. От его теплого дыхания, от запаха ватрушки пальцы на ногах подогнулись, а в животе начала скручиваться теплая большая пружина. – Почему меня так тянет к тебе? Почему все мысли только о тебе? Я ведь знаю, что у тебя гнилая душонка. Ответь, почему? – слова жалили, а глаза ласкали. Тори наклонялся, а я ничего не могла сделать – ни пошевелиться, ни отвернуться. Губы пересохли, глаза увлажнились, к щекам прилила кровь. – Я понимал почему, когда ты каждый день сиял красотой. Но сейчас? С этими косичками ты выглядишь, как ребенок. Ты делаешь из меня педофила. Что стало с моим вкусом? Ты портишь все, к чему прикасаешься.

– Тори! А сколько мне лет?

– Вот и сейчас все испортил. Будет двадцать через месяц – в первый день последнего месяца весны.

И он без перехода агрессивно впился губами в мой рот, как будто искал ответ на какой-то свой не заданный вопрос, который мучает его. Его стон – от ушибленного плеча, потянувшего болью при неудобном наклоне, и урчание моего живота длинной трелью совпали и так смешно прозвучали нелепой какофонией, что я не сдержалась и рассмеялась. Странно, но смех Милоша звучал как россыпь серебряных колокольчиков. Хотя, что тут странного? Милош к нему привык, а я – нет, потому что у Таси смех был странный: каркающий, нелепый, как завывание гиены. Подружки даже отказывались ходить со мной в кинотеатр, потому что когда было смешно, на весь зал разносились звуки гиенского хохота. Если зал был полон, и рядом сидели люди, некоторые даже пугались. А смешно мне было всегда – от нелепых сцен без обоснуев, от ляпов и провисов в сюжете, ну и собственно от юмора. Причем на людях я смеялась вежливо – кхе, кхе, хахаха и так далее, но стоило проявиться спонтанному, внезапному, искреннему смеху, и аля-улю, гони гусей, – вздрагивали все окружающие.