Текст книги "Внутренний суслик (СИ)"

Автор книги: Inndiliya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– А кто это тут обижает омег? – встрял новый голос и длинноволосый русый приземистый альфа показался из-за дерева с небольшой толпой почитателей, шедшей на приличном отдалении.

– Годри! Годри Кворч! – зашептали у меня за спиной и напряжение, так внезапно скрутившее меня до сжатых кулаков, внезапно отпустило – уж при всенародном любимце никто драк затевать не будет.

Сидя за длинным столом со знаменитостью и угощаясь обедом, – полноценным обедом, за которым я успел соскучиться, – мы общались на разные темы. Идолопоклонничества у меня не было по отношению к этому приятному дядьке в возрасте. Я его не знал, просто уважительно относился и с интересом поглядывал, не то, что радужники – те заглядывали звезде в рот и дышали через раз, внимательно прислушиваясь к нашей с ним беседе.

Дядька был хорош и знал об этом. Искры заинтересованности проскакивали в его глазах, и чем дальше, тем больше. Он умел увлечь и брал, в основном, песнями и игрой на гитаре, но и в обаянии ему тоже не откажешь.

– И что же вы, Николя, знаете о бардовской песне, как новичок? Можно даже своими словами.

– Ну-у-у, – протянул я, вспоминая свои походы и перепалки с друзьями-бардами, и улыбнулся самой яркой и светлой улыбкой, – песни под гитару бывают четырех основных типов*. Первый – «За перевалом перевал». Это героические песни о героических людях героических профессий: бурильщиках, стропальщиках, верстальщиках и прочих «ах».

Метод исполнения: соло. Взгляд вдаль. Публике полагается сидеть с суровыми лицами и не смотреть друг на друга, о серьезном надо думать в одиночку.

Ключевое понятие: преодоление.

Вокабулярий: магистраль, тайга, туман, пронзило, застыло, настоящий, будни, река, нелегкий, вертолет, надолго, вспоминать.

Типичная рифма: век – человек.

Главная мысль: есть такое слово – надо.

После того, как прозвучал последний аккорд, надо несколько секунд посидеть в тишине. Можно тяжело вздохнуть, закурить, или крякнуть, опрокинуть в себя кружку спирта и широким жестом вытереть губы.

Рядом начали раздаваться смешки, а Годри с трудом сдерживал смех, подрагивая губами. Вокруг стали подтягиваться люди, и Колтон напрягся, сев вполоборота, чтобы контролировать ситуацию.

– Второй тип – «Заинька мой нежный». Это в порядке компенсации за постоянный героизм. Дескать, и мы лирики не чуждаемся.

Метод исполнения: вполголоса, проникновенно.

Вокабулярий: солнышко, встречаться, разлука, суждено, моя рука, твоя рука, вспоминать и забывать…

Типичная рифма: вновь – любовь.

Главная мысль: ты только жди.

Признак мастерства: не глядеть во время песни на того омегу, которому эта песня посвящена. У него от этого страсть разгорается. Страсть, разумеется, платоничская. Главная отличительная черта таких песен – бесполость.

Люди вокруг старались смеяться в кулак, покрякивали, тихо хихикали, потому что говорил я негромко, а слышать хотелось всем.

– Третий тип можно охарактеризовать как – «Когда мы едины, мы непобедимы».

Люди радуются тому, что они не одиноки в своих терзаниях и стремлениях.

После таких песен возникает сплоченность и твердая убежденность в том, что и весь остальной мир страшно рад такому единению, и вообще – все люди братья. То есть, существуют, конечно, придурки и снобы, которые не любят песен под гитару, но их так немного, что говорить смешно.

Метод исполнения: хором и с озорными поглядываниями друг на друга. Потом, если хорошо пошло, стоит взяться за руки или даже обняться и начать раскачиваться в такт.

Вокабулярий: вместе, плечо, гитара, свеча, навсегда, навеки, вопреки, дружба навсегда.

Типичная рифма: года – города – никогда.

Из всех видов песни под гитару этот наиболее социально опасный, поскольку, чем больше народу в хоре, тем лучше получается. Слышать должны все.

Смех за спиной набирал обороты, и кто-то шикал, кто-то громче смеялся, а Годри уже с нескрываемым любопытством и одобрением смотрел на меня, открыто смеясь.

– Ну и четвертый тип: «Песенка про песенку». Чтобы избежать упреков в постоянной серьезности, все самодеятельные поющие таланты иногда позволяют себе пошалить. Часто это песенки про животных и прочие непотребства. Зверушки в этих песнях препотешные!

Метод исполнения: в основном дуэтом. Лучше – разнополым. Еще лучше – семейным. Из главных приемов следует выделить взаимные подмигивания и сюсюкающий вокал, иногда доходящий до имитации голосов животных (как их себе представляют исполнители). Преобладают уменьшительно-ласкательные формы, от чего коэффициент сюсюканья утраивается.

Вокабулярий: понарошку, спозаранку, солнышко, лыжи, печка, свечка, полянка,

пенек, дружок, пирожок.

Типичная рифма: ку-ку – ку-ка-ре-ку.

Главная мысль: отсутствует. Не пытайтесь понять, о чем эти песенки. Чем меньше смысла, тем лучше: тогда у человека неискушенного может возникнуть иллюзия, что не обошлось без скрытого смысла.

Люди за моей спиной дружно грохнули смехом, и я подскочил на стуле, испуганно схватившись за Колтона. Он погладил успокаивающе меня по руке и подмигнул.

– Слушайте, Колтон, где вы откопали такой самородок? – Годри протянул через стол руку, взял мою кисть и поцеловал ее. – Николя, вы должны выступить на открытии фестиваля! Я настаиваю!

Комментарий к 39. *Классификация песен найдена в сети, авторства не знаю.

====== 40. ======

– При всем уважении, господин Кворч, я не выступаю.

Васятка дергал меня за руку, делая страшшшшные глаза, и упирался всеми четырьмя лапами, бешено мотая головой и нервно метя хвостом, бьясь в истерике, что я сдамся на милость такого известного альфы и полезу на сцену.

– Николя, зовите меня Годри – это, во-первых, – лукаво улыбаясь, возразил альфа, – во-вторых: я, конечно, понимаю, что вам не время выступать, но… – альфа был уверен в своей победе, видимо ему давно никто не отказывал, – хотя бы одну песню сейчас. Если вы не устали, конечно.

Радужники зашевелились, умоляюще глядя на меня, Вилл и Билл скорчили одинаковые умилительные мордашки, Дуэн тронул струны, сыграв первый аккорд песни, которую мы с ним разучивали. Я обвел взглядом толпу ожидающих, и со вздохом сказал:

– Только никаких записей, уберите, пожалуйста, телефоны, – повернулся к перебравшемуся ко мне поближе Дуэну и сказал, – «Миг».

Тот засиял лицом и преобразился, руки его пробежали по струнам, взяв для проверки несколько аккордов, лицо осветилось вдохновением, и даже рот приоткрылся. Он впился в меня взглядом, и, дождавшись моего кивка, заиграл вступление.

– Призрачно всё в этом мире бушующем

Есть только миг, за него и держись

Есть только миг между прошлым и будущим

Именно он называется жизнь.

Толпа безмолвствовала, я изредка бросал взгляды на людей, но это отвлекало – эмоции были разными от удивления до восхищения, от сумрачно насупленных бровей до влюбленного взгляда.

Я опустил взгляд на Колтона – он был привычным и надежным – и обратил взгляд внутрь себя, обхватив живот руками.

– Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия

Но не всегда по дороге мне с ним

Чем дорожу, чем рискую на свете я

Мигом одним только мигом одним

Бубочка толкнулся под рукой, и я улыбнулся, это заметили те, кто стоял поближе, и тоже заулыбались.

Счастье дано повстречать иль беду ещё

Есть только миг за него и держись

Есть только миг между прошлым и будущим

Именно он называется жизнь.

Слушатели взорвались неистовыми аплодисментами, а звезда бардов приложил руку к сердцу и поклонился мне:

– Коллеги! Авторы, композиторы, песенники! Вы присутствуете при рождении новой звезды. Вот тот, кто затмит великого Годри Кворча! Преклоняюсь перед вами, Николя.

Бешеные овации стихли, но восторги еще выражали, и некоторые, не видя меня и моего положения, даже в восхищенной матерной форме. На них шикали, их одергивали, и я обвел взглядом толпу, внезапно зацепившись за мелькнувший знакомый силуэт взглядом.

«Тори!» – Пискнул Васятка и присел, прячась за камень.

«Бляяяя!» – охнул я про себя. Сердце ёкнуло, но глаза продолжали рассматривать стоящего против солнца альфу в толпе и я понял, что в нем было не так – этот был лысым и в странных очках, с круглыми огромными стеклами, оправленными двумя большими звездами золотого цвета.

«Побрился?» – в ужасе таращил глаза сусел.

Я сглотнул и успокаивающе погладил живот, который тоже завозился под ударами Бубочки.

«Если бы это был Тори, – рассудительно произнес я, – он бы там не остался, и я бы уже здесь не сидел. Тем более лысый Тори – нонсенс. Не гони волну, Васятка-трусятка».

– Ещё! Ещё! Ещё! – в едином порыве скандировала публика.

И я поднял руку, призывая к тишине:

– Последняя на сегодня и, пожалуйста, без записи, – я повернулся к порозовевшему от восторга Дуэну, – акапелла.

«Оффтоп, – возмутился Вася. – Романсы поют в другом месте».

«Пошел в жопу, – ответил я Васятке, – не сбивай с настроя».

Колтон положил руку мне на плечо, почти не касаясь, успокаивающе поглаживая меня кончиками пальцев. И я был благодарен ему, потому что в этой возбужденной разношерстной толпе, после увиденного призрака Тори, я не чувствовал себя защищенным.

– А напоследок я скажу… – толпа замерла, а я закрыл глаза и увидел туман, пароход, усатого соблазнителя Михалкова и трепетную умоляющую, растоптанную признанием Ларису, и голос зазвенел натянутой струной.

– Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Как ты любил, ты пригубил

погибели. Не в этом дело…

Как ты любил

Ты погубил, но погубил так неумело…

Слёзы двумя горошинами сорвались с сомкнутых ресниц и прочертили дорожки на щеках. Я облизнул губы, пытаясь унять дрожь в голосе:

– А напоследок я скажу…

Работу малую висок

Ещё вершит, но пали руки

И стайкою наискосок уходят запахи и звуки…

Тори серьезный, мягко улыбающийся, целующий в живот, рисующий на животе солнышко, лежащий в постели, стоящий у дерева, протягивающий мне листы кислицы Тори мелькал перед глазами и я уже не пытался сдерживать эмоции, надрывно выводя,

– А напоследок я скажу

Прощай, любить не обязуйся

С ума схожу иль восхожу

К высокой степени безумства

Так напоследок я скажу…

Я оборвал песню, не дотянув последние ноты, и уткнулся лицом в ладони, пытаясь остановить поток слез. Колтон прижал меня к своему плечу и гладил по волосам. Вокруг стояла тишина, и только зудение комаров доносилось откуда-то.

– Боже, мальчик мой, как же… как… бедный мой мальчик! – шептал Колтон.

Толпа наконец-то разразилась восторженными аплодисментами. Годри подхватил под локоть с одной стороны, Колтон – с другой, радужники окружили меня, и повели к нашим палаткам. Как мы добрались – не помню.

Я долго решался – идти мне с радужниками на «Большой костер» или отсидеться в палатке, но Василий резонно заметил, что тогда смысла нет здесь оставаться вообще, и надо уезжать, искать пристанище в другом городе, пока не поздно. Приехать сюда и просидеть все время в палатке, прячась ото всех и мифического призрака лысого Тори – глупо.

«Уедем? – с надеждой спросил Василий».

Вероятность раскрытия инкогнито была слишком велика, я все время попадал в какие-то истории, совершенно не желая того.

«Потому что вначале надо думать, а потом петь, – наставительно бурчал Василий. – В детстве Тася мечтала стать пожарным, но судьба что-то перепутала, и теперь Тася не тушит, а зажигает».

«Уедем, – пообещал ему, в кои-то веки слушаясь сусела».

Выглянув из палатки, я заметил, как радужные полным составом тихо наигрывали на гитарах и пели сегодняшнюю мою песню, решив в лес больше не ходить. В той разноголосице, что звучала со всех сторон, это теперь действительно не имело смысла.

– Колтон! – я позвал альфу и тот отложил гитару, махнув рукой остальным, чтобы продолжали, и пошел со мной за палатку. – Колтон, мне надо уехать. Сегодня.

Он посмотрел на часы, потом внимательно на меня, и махнул головой:

– Хорошо. Поедем. Куда тебе надо? – Альфа придвинул ко мне складной стульчик и помог сесть, чтобы я не свалился с неустойчивой конструкции, присев передо мной на корточки, подтягивая на коленках спортивные брюки; в остроконечном вырезе его футболки виднелись черные курчавые волоски.

«А у Тори светлые. Были. Теперь он там гладенький, – пискнул Васятка и устыдился, юркнув в норку».

– У меня нет конечной цели путешествия. Мне надо в любой город, где я смогу осесть и остаться до родов. Но ты можешь отвезти меня до автобусной станции, я дальше сам поеду.

Колтон смотрел на меня снизу вверх очень серьезно.

– Ты от кого-то скрываешься, Ники?

Я дернулся, непроизвольно оглядывая ряды палаток и альф, выдающихся среди омег ростом и статью, отыскивая силуэт Ториниуса.

– Да. Я сбежал от контрактного брака и мужа, – решение признаться выскочило внезапно, и я раздраженно сжал губы, досадуя на себя за очередную глупость.

– Я подозревал что-то подобное. Хорошо. В трех часах пути отсюда есть небольшой городок, в котором живут мои друзья, один из них сдает квартиру – он на лето уезжает в столицу на заработки. Я узнаю у него, сможешь ли ты пожить там какое-то время. Тебе обязательно ехать сегодня? Ты увидел кого-то знакомого?

Я отрицательно качнул головой. Это просто не мог быть Тори. Он бы ни за что не надел дурацкие пластиковые очки с огромными звездами и не побрился бы налысо, и уж точно не остался стоять там, узнав меня.

– Тогда может, есть смысл дождаться завтрашнего утра и спокойно поехать? Сегодня на ночь мы вряд ли найдем жилье в этом городе. А вот завтра, даже если друга не будет, мы сможем остановиться в отеле или подыскать тебе другое жилье.

– Но завтра же концерт, на котором ты должен выступать с группой – ты ждал этого полгода!

– Когда хорошему человеку нужна помощь, концерты отпадают, – мягко улыбнулся Колтон. – Если тебе надо, можно выехать и в ночь, но придется все равно ночевать где-то в лесу, я противник гонок по ночной дороге.

Мне было неловко срывать друга с концерта, да и Васяка почти оторвал рукав, дергая за него возмущенно, поэтому я решил остаться до завтра – одна ночь погоды не сделает.

– Во сколько вы завтра выступаете?

– Открытие в девять утра, мы поем примерно в одиннадцать.

– Значит, поедем после выступления, – заставлять Колтона пропустить выступление было бы свинством – просто постараюсь не отсвечивать, а завтра в обед уже уеду.

– Спасибо! – с чувством произнес Колтон, и нерешительно прикоснулся к моей ладони. – Ты так стойко переносишь лишения, что рядом с тобой чувствуешь себя каким-то недоальфой. Ты же наверняка хочешь чего-то особенного, но за тобой просто некому поухаживать. Проси меня на правах друга, буду исполнять твои желания.

Я вспомнил про заячьи ягоды и улыбнулся. Хотелось купаться, но Василий меня еще вчера предупредил, что парик не удержится, и все инкогнито пойдет коту под хвост. Мы с ним представили уплывающий по реке парик и поржали вдвоем. А я очередной раз раздраженно почесал голову – ходить в парике и спать в нем, было адским мучением. Каждый день я расчесывал эту гриву, то делал хвостик, то заплетал косички – на большее парика не хватало, иначе было бы видно, что волосы не мои. После косичек на меня стали странно коситься еще в автобусе, и Бисси в своей манере сказал:

– Ник, в этих косичках ты вылитая мечта педофила, да еще с животом. Просто атас! Ты даже во мне пробуждаешь что-то темное и неприличное, чувак.

А большого выбора-то и не было. Сегодня я разделил волосы на косой пробор и сделал два низких хвоста, закрепив парик, как обычно, заколками.

– Сок березовый хочу, кисленький, настоянный на сухофруктах или жареном зерне, – я вспомнил холодный квасок, который делал папа, еще когда мы жили в деревне, и горло перехватило.

– Ээээ… Поищу, Ники, – альфа был ошарашен просьбой и дезориентирован.

– Ник! Николя! Он написал! – на меня налетел Жу, сжимая телефон в руке. – Встреча на «Большом костре», через час, – его возбуждение сменилось ужасом, и он оглядел себя, – бля! И в чем мне теперь идти?

– В трусах и колготках. И не перепутай, Кутузов, – засмеялся я, – на голову – не трусы! – но увидев страдальческий взгляд готового заплакать омеги, смягчился. – Давай рассуждать логически: он приехал, хочет встретиться, он видел тебя в несуразном виде и не передумал, – мне кажется это гарантия того, что ты ему уже нравишься – и твой голос, и облик, и изюминка, – по мере монолога лицо Жу разглаживалось, и надежда стала разгораться в глазах. – Сам он тоже дурковатый, раз предложил прийти тебе в колготках, так что это ты должен опасаться, что он тебе не понравится, дурачок!

Через час мы были на традиционном вечернем сборище у «Большого костра» и по мере продвижения к центру я все больше и больше расстраивался, что не остался в палатке. Колтон бы меня одного там не оставил, а мне не хотелось привязывать его к себе фигурально. Многие приветствовали нашу группу, почти все рассматривали меня, ну, или мне так казалось.

Вокруг были разбросаны солдатики для охраны правопорядка, в центре находился костер – и совсем не большой – обычное кострище, просто рядом с ним была оборудована площадка для выступлений. Сейчас там пел маэстро о любви и, заметив нашу группу, махнул головой, приглашая подойти, не прерывая песню. Но я, яростно замотав головой, так что даже врезался в какого-то бритого альфу, стал искать место, куда можно было забуриться и спрятаться от всех подальше.

– Смотри! Смотри! Зайчики! – Жу шепотом заверещал, показывая пальцем на группу здоровенных мужиков с детскими колготками на голове, сидевших поодаль с гитарами в руках. Пятеро бугаев в косухах, с заклепками и шипами смотрелись в этом аксессуаре дико смешно, но они делали морду кирпичом, как будто, так и надо.

– ОЙ, – Жу замер, запнувшись, и на него налетели Бисси с Волли, Билл и Вилл и завалили растерянного омегу. На нас обратили внимание все, потому что это «ОЙ» перекрыло песню барда. Один из «зайчиков» поднялся и подскочил к Жу, поднимая того из кучи-малы и отряхивая. Торчащие уши красных колготок из верхнего кармана клетчатой рубашки Жу и синие на голове альфы все объяснили без слов, и Жу покраснел, как вареная свекла. Мне показалось, его сейчас удар хватит, но альфа вынул из кармана чудом не помявшийся цветок, вручил покрасневшему омеге и мягко сказал:

– Привет, Жу. Узнал?

Вокруг поднялся гомон, смех, аплодисменты и я, улыбаясь, оглядывал толпу, в надежде выискать место понезаметнее, когда в мою руку вцепился какой-то юнец и звонко заверещал:

– Ми…

– … стер Николя Боку, – выразительно глядя на «Папино несчастье» – бритого, с коротким ежиком волос; удивленного и восхищенного; в зеленой солдатской форме; худого и носатого альфу. – Иначе, – я угрожающе зашипел, – я всем расскажу про бутылку.

Я ухватил его за руку и повел в боковой проход, вытаскивая из толпы.

– А я еще подумал – ну точно вы, Ми… стер Николя. Странный цвет волос, конечно, да и место странное, и То… альфы вашего рядом нет, но в записи видно, что вы, – тарахтело это неудержимое ботало, пока я его утаскивал от людей подальше.

Колтону я махнул рукой, что все в порядке, но он все же пошел следом за нами, правда, не спеша догонять, давая нам возможность поговорить наедине.

– В какой такой записи? – остановившись и развернувшись к Роджерсу, я взял его за грудки.

Тот радостно улыбался во весь рот:

– Сейчас покажу! А, вот! – он протянул мне телефон с видео, где я пел «а напоследок я скажу». – А я вас вспоминал каждый день, Ми… Николя! Каждый! Я упорно тружусь, не ем теперь огуречных по…

– Ты кто? – Колтон преобразился в мгновение ока и нависал скалой над ставшим хрупким на вид юношей, держа его за рубаху на груди.

– Тшш! Колтон, тише. Это… это из прошлой жизни, оставь его, – Колтон повел ухом в мою сторону, не отводя взгляда от Роджерса, и Васятка захихикал, – «Как злой кот, ну вылитый дворовый котяра!»

– Еще раз спрашиваю – представься по форме! – рыкнул альфа, и Роджерс перестал дурковато и счастливо улыбаться, на автомате вскинул руку к пилотке и бойко отрапортовал:

– Боец пятой части Роджерс Доджерс!

– Тот самый Доджерс? – удивился альфа. – Что делаете здесь, боец? – властные командные ноты давались Колтону, как родные и некоторые сомнения стали закрадываться в мою головушку.

– Так точно! Тот самый! Так я это… с Николя хотел поговорить, – растерялся под конец Роджерс и нелепо взмахнул руками, оступившись и падая, запутавшись пальцами в моих волосах, сдергивая парик.

– Да чтоб тебя, лютик! – вскрикнул я, хватаясь за голову и напяливая парик обратно.

Колтон уставился на меня с ужасом, потом протянул руки и поправил парик на голове, я оглянулся и успокоился – вроде бы никто не видел, все смотрели на «зайчиков», обсуждая эпичную встречу в колготках.

– Ой, простите, Николя! А мой папа вначале проклинал вас разными неприличными словами, – затараторил растяпа, и сусел захихикал, вспоминая «бдядь», «зуга», «йобадый гаразь», – а потом, когда увидел каким я стал справным, даже похвалил вас.

– Так, боец, – Колтон нахмурился, – марш на место несения службы, и чтобы я больше не видел, что вы покидаете вверенный вам пост!

– Есть! – козырнул Роджерс, и, развернувшись на месте, снова чуть не завалился, и промаршировал обратно.

– Колтон, отведи меня в палатку, что-то я не очень себя чувствую, – слабым голосом проговорил я, на самом деле ничего подобного не ощущая, подпуская слабость в голос для придания веса своим словам – омега я или где?

– Конечно, Ники, пойдем, – альфа заботливо взял меня под локоток и мы окольными путями пошли к палаткам. – Ну и знакомые у тебя! Об этом раздолбае такие смешные слухи ходят, с ним никто не хочет связываться, ходячее несчастье просто, а не солдат, – улыбнулся Колтон.

Предыдущую ночь я спал плохо, потому что звуки, доносившиеся из соседних палаток, были слишком красноречивыми, поэтому сразу же завалился спать, пока не вернулись мои друзья по палатке и проснулся рано, в шестом часу, все по той же причине не выспавшись – выполз на улицу, развел костер, подвесив чайник над огнем. Из соседней палатки выбрался Колтон, зевнул, поздоровался и, сняв рубаху, принялся отжиматься на единственном свободном пятачке – прямо у лавки, где я сидел, сжимая кружку с чаем в руках. Посмотреть на красивое мужское тело, гармонично развитое, с широкими плечами, развитыми мышцами, играющими под кожей, было, безусловно, приятно – эстетически, но никакого томления или желания не возникало. Не было желания провести по этой спине пальцами, запустить пальцы в волосы, попробовать на ощупь, такая же мягкая у него кожа, как у Тори или нет.

«Можно и в сиреневом, но уже не то», – прокомментировал Василий.

– Всякое видел, и бутылки воровали, и песни, и музыку, и кашу иногда крали, но чтобы омегу прямо из-под альфы украли – первый раз вижу, – зубоскалил Альзо, появившись между палаток в трусах, берцах, с перекинутым через шею полотенцем.

– Иди куда шел, – не прерывая упражнений, ровно сказал Колтон, равномерно отжимаясь двадцатый или тридцатый раз, все так же ровно дыша и не запыхавшись ни на секунду.

– А я как раз сюда и шел, – усмехнулся соперник. – Что может быть лучше километровой пробежки ранним летним солнечным утром?!

– Что? Да все! – хохотнул я.

– Спорим, тебе слабо сделать вот так, – и он, сбросив полотенце на лавку рядом со мной, упал на землю, прямо на руки, оттолкнулся, хлопнув в воздухе ладонями, и опять опустился на руки, отжимаясь.

Васятка ржал, как припадочный, глядя, как разлегшиеся передо мной альфы отжимаются наперегонки, блестя в утреннем свете гибкими спинами с мелкими светящимися капельками пота.

– Чем еще мериться вздумаете? – подколол их я, не в силах сносить эти петушиные бои перед единственной курочкой.

– О, я весь – сборище неоспоримых достоинств, – подмигнул мне Альзо, вставая и отряхивая ладони, он подошел ко мне и, наклоняясь, прошептал, – я еще целоваться умею умопомрачительно!

Но я с маху влепил ему раскрытой ладонью по лбу, глядя на ошарашенное выражение лица альфы.

– Комар! – предъявил я ладонь, с пятнышком крови на ней, мило улыбаясь.

Странным образом, комары здесь меня не трогали – их было не так уж и много, но меня и Куки они обходили стороной. Куки сказал, что у беременных выделяются какие-то феромоны, отталкивающие комаров, и это была единственная радостная новость за всю мою поездку. Но остальные таким похвастаться не могли и ходили, постоянно почесываясь и брызгаясь репеллентами.

Колтон втиснулся между нами, оттирая Альзо от меня подальше.

– Чертов везунчик ты, Колти! Вечно тебе везет на красивых омег, – пробормотал Альзо, перекидывая ногу через лавку, садясь лицом ко мне. – Ну, хоть чаем угостите, а то у нас кроме спиртного ничего нет, – он взглянул в мое лицо и вдохновенно произнес: – О, прекраснейший, я хочу утонуть в ваших глазах!

– Для этого мне их ещё надо залить, а я, увы, не пью! – холодно усмехнулся я.

– Кто же ходит в гости с пустыми руками? – подкусил его Колтон. – Тем более к беременным красивым омегам.

– А что хочет лапочка? – с интересом и желанием услужить, превратился весь в слух Альзо, с нетерпением глядя на меня.

– Николя хочет кислого березового сока, настоянного на сухофруктах или жареном зерне, – на полном серьезе ответил за меня альфа.

«Боже, какая прелесть! – Васятка сложил лапки в жесте умиления. – Это вчера Таисий хотел сок. А сегодня… а что ты хочешь сегодня, лапочка?» – Васенька умильно заглядывал мне в глаза своими коричневыми мокрыми глазенками.

«Я хочу снять уже этот дебильный парик, нормально помыться в ванне, хочу поспать на нормальной кровати, хочу наконец-то определиться и побыть одному, вот что я хочу. И бусики. Зелененькие такие, с прозрачными камушками цвета бутылочного стекла».

– Эээээ, – растерянно протянул Альзо, – но ведь уже лето…, а сок, как бы, весной собирают…

– Вот именно, – так же как соперник, протянул Колтон, – вот именно…

– Я сейчас! – Альзо ухватил полотенце и побежал, перепрыгивая через веревки от палаток.

И ведь принес! Где достал – уму непостижимо, но достал. Правда, Колтон отлил в стакан и попробовал вначале сам, не доверяя мутной жидкости в литровой бутылке, и только потом протянул бутылку мне.

Я присосался к горлышку и пил с таким наслаждением, что мне даже показалось, кто-то сказал:

– Да кончить же можно только глядя на это…

Я вскинул глаза и провел по всем замершим вокруг омегам, бетам и альфам, облизывая губы и загнанно дыша после кислого сока, как раз такого, каким я его любил – все резко стали заниматься своими делами, отводя глаза и отмирая.

«Вась, они что – пьющих омег не видели, что ли?» – стремаясь спросил я.

«Дикие люди, Таисий, из дикого леса», – развел лапками сусел, пожимая плечами.

– Ты все собрал, Никки? – Колтон заглянул в палатку, где я откинулся на спальник – спина побаливала, и мне хотелось полежать перед тем, как идти на выступление группы. Все уже были на концерте, и только мы с ним остались у палаток.

Колтон протянул мне букет из ромашек, и я понюхал их по привычке – пахли они так же дурно, как и в прошлой жизни.

– Нос запачкал, – тихо сказал он и наклонился, стирая пальцами пыльцу с кончика моего носа. – Ты пахнешь молочком, Никки, – выдохнул альфа и не удержался, прикоснувшись губами к моим губам.

«Фу-у-у! – скривился Васятка. – Он не так целуется, как Тори. И уши у него не такие. И глаза. И волосы. Но от Тори, Коля Боков, ты ушел, значит, выбирай лучшее из худшего, – сусел стал в позу и трагично продекламировал:

«Забудь Тори», – прошептала Судьба.

«Прости его», – прошептала Любовь».

«Врежь ему», – прошептала Нога, – ответил я Васятке, оттолкнул Колтона и вывернулся, вытирая рукой губы.

– Еще раз так сделаешь, и я тебе вмажу. С ноги.

====== 41. ======

Комментарий к 41. Спасибо всем комментирующим!

Вы вдохновляете меня на частую проду)

С праздниками всех празднующих:

мир, мур, май;

Бельтайн;

день рождения Милоша)))

Пока группа готовилась к выходу на сцену, все отдали мне свои телефоны, и я спросил разрешение у Ули полазить в сети. Я полез только в комментарии к последней главе книги, пролистывая огромное количество комментирующих, пока не добрался до «Аленького цветочка».

«Милый, ты уехал, и, оказывается, без тебя все стало ненужным. Время стало безразмерным и его оказалось слишком много. Ночи – длинные и безрадостные. Каждую ночь я смотрю на небо, на те три звезды, которые ты показал мне на заимке, и думаю, что в этот момент ты тоже смотришь на них. У меня теплеет в груди, и я представляю, как будто ты рядом. Кто без меня читает малышу сказки? Дай мне слово, что ты будешь каждый вечер читать ему сказку или петь песенку и говорить, что отец любит его».

Я часто заморгал глазами и следующий комментарий, такой же одинокий и беззащитный, на который никто не ответил, пришлось читать, опустившись на пол сцены, у кулисы, сильно прижимая глаза кистью руки.

«У меня, Милый, есть четыре дня самых счастливых воспоминаний. На заимке – три. И день, когда я увидел нашу фасолинку с курносым носиком.

Раньше я мог написать смс или позвонить тебе, прочитать тебе таблицу умножения или послушать, как ты возмущенно сопишь в трубку, а теперь у меня нет и этого. Ты скрылся и забрал у меня право чувствовать, как толкается наш малыш, рассказывать ему про глупых маленьких ежиков, видеть, как он растет. Я надеюсь, что ты меня простишь, простишь мое упорство и нежелание признать, что люди меняются. Ты действительно изменился. И изменил меня. Я тоже не такой, каким был раньше. Оказывается, любить – это очень больно. Но я буду ждать столько, сколько тебе понадобится, чтобы простить меня. Я люблю вас, мои звездные мальчики».

Следующее послание было написано еще через пять страниц комментариев.

«Если бы я мог отмотать пленку назад и переиграть все, что говорил тебе, все было бы иначе. Я был глух и слеп, утопая в работе, не веря своим глазам и тебе – если бы ты знал, как я сейчас сожалею об этом! Сейчас работа для меня единственное и самое мощное лекарство, но и оно перестало действовать. Меня греет то, что ты взял с собой желтых утят, и они радуют тебя в твоем добровольном изгнании, и дарят тепло и улыбку. Знаешь, Милый, как бы далеко ты не убежал, совершенно не важно, какое расстояние между нами – ты с малышом у меня там, где сердце. Знай, что вас любят и ждут дома. Всегда».

Я домотал уже до конца комментариев, думая, что больше Тори ничего не написал, но тут увидел еще одно и сердце екнуло.

«Милый, прости меня. Я буду повторять это до тех пор, пока ты не поверишь мне. Я мог бы найти тебя и забрать домой, но я больше не повторю своих прошлых ошибок, не доверяя тебе. Я буду ждать, пока ты сам решишь вернуться, доверившись мне. Я хочу, чтобы ты понял, что известность, богатство и слава лишь шелуха. С разбитым сердцем нельзя быть счастливым – можно стать успешным человеком и хорошим отцом, но всю жизнь оставаться несчастным. Я не хочу тебе такой судьбы, Милый. Я хочу сделать тебя счастливым, тебя и малыша, которого тоже люблю, потому что он – часть тебя. Позволь мне. Вернись, Милый».