Текст книги "Внутренний суслик (СИ)"

Автор книги: Inndiliya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Трубка запищала отбоем и мы с Васяткой переглянулись. Молча. Он понял, что если что-нибудь ляпнет, все будет не в тему.

Все катилось куда-то не туда. Не по моему сценарию. Хотя поход к омегологу как раз и был мною запланирован, но Тори там будет лишним. И еще мне нужен помощник. Надо купить парики, завести карту, продумать где и как я смогу укрыться, а в одиночку это сделать будет трудно. Я написал смску Люсию с просьбой о помощи в тайном деле, и попросил вечером выйти в скайп, когда Рад заснет. Чтобы мы могли без лишних ушей поговорить кое о чем очень важном для меня. Если я буду писать, значит так надо. Мало ли – может Тори будет спать в комнате. Вряд ли он оставит меня одного, ведь завтра он уезжает.

Я только успел зайти в ванную и раздеться, чтобы приготовиться к походу к омегологу, как Тори постучал в двери:

– Милли, поторопись, нам надо выезжать.

Интимную гигиену я проводил в спешке, схватив полотенце, лежащее на тумбочке и свернутое жгутом, потому что другого не было, а выходить и светить голой задницей перед мужем не хотелось. Еще подумает, что слизень вернулся и соблазняет его своими отростками. Быстро кинув взгляд в зеркало, пригладил волосы руками и заметил, как там что-то блеснуло.

«Радеуш вчера тебе показывал свои блестки, ты теперь вовек от них не отделаешься – постоянно будешь находить их в разных местах.» – подсказал сусел.

Тори нетерпеливо расхаживал по комнате и я было испугался за блокнот. Но если бы он прочитал его, то вряд ли себя вел как ни в чем не бывало же, да, Вась?

В машине Тори держал меня за руку и просвещал по поводу наших дальнейших планов, от которых у меня морщилось лицо и хотелось плакать.

«Зря стараешься, красавчик!» – Васятка разлегся на песочке и подложил лапки под голову. – «Нас к тому времени уже здесь не будет. Поэтому нам твои планы до лампочки.»

– А мне обязательно ехать с тобой на этот праздник? Что я там забыл? – попытался сделать вид, что мне интересно, о чем вещает муж.

– Обязательно. Это день города, а завод – градообразующее предприятие, за счет которого все держится. Отец 30 лет назад основал это предприятие, начиная с малого, я там знаю почти всех, и нас там все знают. Не приехать нельзя. Это почти наша семья, – тепло говорил Тори, поглаживая пальцем мою ладонь. – Я вырос там и вся моя жизнь прошла среди этих простых людей. Благодаря им я стал тем, кем являюсь. Тем более, тебе там не придется ничего делать. Это же праздник, все будут гулять и радоваться. И погоду обещали хорошую, солнечную. Ты же любишь шашлыки? – Он улыбнулся мне и ямочка заиграла на щеке.

– Ну, ехать, чтобы поесть шашлыки, за тридевять земель в моем положении как-то чересчур. – улыбнулся я, скрашивая мой отказ.

– Ехать придется. Это не тот случай, Милли.

– Ну, надо, так надо, – не хотелось портить последний день с мужем пререканиями. Тем более зная, что этого не случится.

Коста – мой личный омеголог – радушно встретил нас в кабинете и махнул головой в сторону ширмы, – Раздевайтесь, проходите на кресло. А вы, Тори, присаживайтесь за стол. Заполните пока анкету, а мы проведем осмотр. Половую жизнь ведете? – это уже мне вопрос.

– Мне мозг постоянно трахают, это считается? – пробормотал я, забираясь на кресло.

– Ториниус, выйдите пожалуйста! – Коста услышал мое бормотание и решил поговорить со мной наедине.

– Я. Останусь. Здесь. Я муж. Ясно? – грозно прорычал Тори.

– Хорошо-хорошо, – тут же пошел на попятную омеголог.

«Не-на-ви-жу эти дурацкие кресла! И тут они меня преследуют. Кто бы мог подумать!» – лежа с раздвинутыми ногами на специальных подпорках, я постарался расслабиться и подумать о прекрасном. Раньше я думала о Париже, как я приеду туда вся такая красивая, буду гулять по Монмартру, восторгаясь парижскими улочками, выложенными камнем, любоваться Эйфелевой башней и есть настоящие круассаны, а не то, что продается у нас под видом этих булочек. Но здесь отвлекаться не получалось, потому что надо было отвечать на вопросы, которые задавал приветливый бета.

– Оу! Как вы сегодня приготовились! – удивился он, улыбаясь во весь рот, но я не придал этому внимания. – Как ведет себя ребенок? Когда началось шевеление?

Около часа мы провели в клинике, со всеми замерами, обмерами, измерениями и узи.

Я очень настойчиво попросил Косту посмотреть – нет ли там еще одного ребенка, потому что в голове засели истории, как врачи не могли рассмотреть второй плод, прячущийся за первым.

Тори волновался, пожалуй, больше чем я, и когда врач показал ему на узи Бубочку, похожего на крупную фасолину – с курносым носиком, маленькими ручками и большой головой, у него подозрительно заблестели глаза.

Потом были советы по питанию, зарядке, одежде и занятиям, которые я слушал очень внимательно, делая пометки все в том же блокноте, потому что не знал, куда меня занесет нелегкая, и как дальше повернется жизнь. Когда Коста ненадолго вышел, чтобы взять какие-то документы, оставив нас наедине, Тори подхватил меня под мышки со стула, и очень страстно поцеловал, взглядом лаская лицо и лучась такой нежностью, что я с трудом удержался от слез.

– Милли! Милли! – Тори как заело, он не мог сказать ничего другого. – Милли!

Перед глазами всплыл снимок с Войто и я заплакал, уткнувшись в плечо мужа.

– Ну-ну-ну! – Коста вошел с пачкой документов в руке. – Вам нельзя волноваться, вам теперь показан только позитив и радостное ожидание малыша. Все хорошо! Откуда слезки? Кстати, хотите узнать пол ребенка?

– Нет! – в один голос сказали мы с Тори и улыбнулись.

– Какое замечательное единодушие у вас в семье. – Улыбнулся бета. – Подпишите вот эти бумаги и жду вас через две недели.

Зори смеялся. Истерично. Вручение книги откладывалось до тех пор, пока он не выговорится и не успокоится.

– Что на этот раз, милый? – спросил я друга, снимая босоножки и подходя, чтобы обнять это неуемное недоразумение. Тори топтался у порога, не зная, как реагировать на чужого истеричного беременного омегу. Я помахал рукой, отсылая его на улицу, но муж упрямо помотал головой, отступая к двери и прислоняясь к ней спиной, всем своим видом показывая, что он сядет на коврик, как собачка, но с места не сдвинется.

Васятка закатил глаза и вытаращенными зенками изобразил недоумение и раздражение.

– Я всего лишь хотел кофе. Кофе! Чашечку кофе! – нервно хихикая и дрожа, жаловался Зори. – Одну. Маленькую. Чашечку. А эта дурацкая кофеварка, которую мне купил муж, отказывается мне ее сделать!

Зори уставился в потолок, стараясь сдержать слезы, и помахал руками себе на лицо, чтобы остудиться.

– Зори, держи себя в руках! – предупредительно выставил вперед руки я, зная до чего может себя накрутить этот человек. Мне только истерики не хватало.

– Держать себя в руках – удел альфы! А я омега! Беременный! Хочу балуюсь, хочу капризничаю, хочу… вообще ничего не хочу! Скажи, вот скажи мне, Милли! Хотеть чашечку кофе – это преступление? Я что, бриллиантов запросил мешок?

– Давай я сделаю тебе этот кофе, солнышко, – примирительно начал я, но Зори меня не слушал.

– Помнишь, ты мне говорил, как успокоиться? Я просил скакалки, а этот дурак мне принес скалки! Скалки, Милош! Нахуя мне, беременному, скалки? – и махнул рукой в сторону.

Я сжал губы и посмотрел в угол, где валялись раздробленные на щепки деревянные неопознанные объекты.

– Так вот, ты говорил: секрет спокойствия – пьёшь кофе, думай о кофе. Я захотел успокоиться, собрался сделать чашечку, папа его за ногу, кофе! – взвизгнул Зори. – Нажимаю на кнопку, а эта придурошная машина мне выдает: «ждите»! Я жду. Она бурлит. Я жду. Она опять бурлит. Потом пишет – «Выберите свой кофе». Я жму – самый слабый, для беременных омег!

– А что, есть и такой? – удивленно пырится от двери Тори, вытягивая шею и разглядывая пунцового Зори на диване.

– Ну нет, я выбрал капуччино, но эта скотиняка мне опять написала – «Слишком крупный помол!» – Зори осознал, что рядом альфа и попытался пригладить встрепанные волосы на голове, потом плюнул и продолжил, размахивая руками, – «Отрегулируйте кофемолку!» И опять бурлит так противно – бурл! бурл! как будто издевается надо мной! Я достал инструкцию, а там почти трехтомник!

Зори вскочил, схватил со стола увесистый буклет и всучил мне его, – Это нормально? Скажи, нормально? Я перечитал всю эту долбанную инструкцию и нашел, как ее отрегулировать. А эта скотина пишет – «Залейте воду!» Да папу ж твоего за жопу! А куда ты дел предыдущую? Ты что, с похмела? Скотина! Дай мне чашку кофе! Но я залил! Залил! По рисочку! И знаешь, что он пишет?

Я уже не мог удержаться и смеялся, хоть Зори было не до смеха.

– «Ополосните чашку!» Чашка ему моя не нравится! Я пошел, помыл чашку, помылся сам, перемыл всю посуду, вдруг машина следит за чистотой во всем доме и грязным кофе не положено…

От двери донеслось хрюканье. Тори сполз спиной по двери и сидел на полу, опустив голову между коленей.

– Надел новые чистые трусы, еще с биркой – для ночи любви берег, но этот гад не оставил мне выбора! – продолжал на изломе Зори. – Ну, потом я догадался, что это функция такая, нашел в этом трехтомнике, почти в конце, как это сделать, нажал… – губы Зори задрожали, а у меня уже начинался истерический припадок.

– Эта скотина налила мне крутой пустой кипяток и моргнула надписью «Выключение!» И я такой стою в чистых трусах, с чистой помытой чашкой, полной кипятка, как дурак! – Зори завсхлипывал, – А я хоте-е-ел чашечку ко-о-офе…

– Зори, милый, пойдем на кухню, – икая, потащил я его за собой, разглядев, наконец-то, из-за чего скалки растрощились в щепу. Бедный кофейный аппарат. Восстановлению не подлежит.

Готовя всем нам по чашечке чая – Зори передумал пить кофе, «я его теперь ненавижу!» – я спросил, что его муж на это ответил.

– Написал, что любит. – Зори умыл лицо водой из-под крана, превращаясь обратно в адекватного человека из злобной беременяшки. – Но ты почитай, каким тоном он мне это написал!

Добравшись до кровати, Тори миллион раз сказал, что я – золото, что если бы я хоть немного был похож на Зори, то он бы… и что мужу Зори надо памятник поставить и дать неделю отпуска. Или нет, услать в отпуск в командировку.

– А еще лучше – на твоей ракете на Луну. – хмыкнул я, снимая блузку и штаны, почесывая пах. На руке что-то блеснуло. Я поднес ладонь к глазам и увидел, что она вся в блестках, звездочках, снежинках золотых. Нехорошее предчувствие кольнуло в сердце и я замер, склонившись вниз, рассматривая себя между ног.

– Что там такое? – испуганно спросил Тори, увидев, что я замолчал и замер, напряженно разглядывая низ живота. – Дай посмотрю!

– Что ты там не видел? – я развернулся к нему спиной, стараясь скрыть тот факт, что к врачу я ходил как на порно-вечеринку, весь усыпанный блестками от члена до самого ануса. Так вот что имел в виду Коста, восхищаясь моим видом! – Думаешь, у меня еще один член вырос? Не дождешься.

Я хотел прошмыгнуть мимо мужа в ванну, но он цепко взял меня за руку и развернул пламенеющим лицом к себе, с недоумением разглядывая блестки у меня в паху.

– Это Рад. Он рассыпал свои блестки и вытер их полотенцем, бросив на полку в ванной. А я торопился, не заметил, и вытерся этим полотенцем. – Мне было стыдно, и я не смотрел в глаза мужу, не зная, что я там могу увидеть. – Не думаешь же ты, что я таким образом украсил себя для беты-омеголога? – я возмущенно вскинул глаза, на секунду представив себе, что Тори именно так и подумал.

– Звездочка моя! – Тори нежно улыбался. – Я тебя люблю и без прикрас.

Комментарий к 35. *истории про кофемашину и звездочки взяты из сети, да простят мне их авторы.

====== 36. ======

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – Васятка остолбенел и всплеснул лапками. – И где визги-вопли-сопли радости? Ну, хоть улыбнись, ты же этого так ждал!»

А меня как заморозило, превратило в ледяную статую: внутри была пустота и безвременье – выгорело все до дна. Ничего я не чувствовал к мужу – ни-че-го, как будто кто-то кнопочку «выкл» нажал, и всё отключилось, как робот с планеты Шелезяка.

«О-о-о! Коламбия пикчерз представляет южнокорейскую драму «И пришел Кондрат», – изумленно присвистнул Васятка.

«Нет, Вася. Коламбия пикчерз даже не представляет…», – опустошение, безразличие захватило меня полностью.

«Я доверился тебе, а ты разбил мое сердце…», – или как там писал Тори в неотправленных письмах ко мне? К-к-комбо, блэт!

Тори погладил меня по волосам, а я поднял безжизненный взгляд на него и собрался признаться, что мне все равно. Что не люблю. Но Василий куснул меня за лодыжку и грозно сказал:

«Только попробуй!!! Я тебе ногу отгрызу, понял? – суслик метался, бегая от камня к норке и обратно, падая на четыре лапы, поднимаясь, не останавливаясь ни на секунду. – Ну вот смотри, Таисий, чтобы словить пиздюлей, надо думать, как пиздюли. Вот прямо как ты сейчас. Давай ты не будешь торопиться, а? Ты же устал? Устал! Вот и отдохни».

– Вижу, ты сейчас заснешь на ходу, Милли. Давай-ка помогу тебе лечь, – Тори уложил меня, погладил по животу, и накрыл одеялом, выключая свет.

Как только за ним закрылась дверь, я включил ночник, ноут, накинул на себя одеяло, и подождал, когда загрузится скайп. Отключил звук и, дождавшись, когда Люсий ответил на звонок, начал писать, лицом и жестами помогая себе. Подслушать меня можно было любому, поэтому приходилось все свое умение вложить в буквы. Первым делом я потребовал от него клятву, что он меня не выдаст, а потом уж выложил всю подноготную: про Войто, про течку, про ребенка и мое желание избавить всех от такой проблемы, как я, пока все не зашло слишком далеко и меня не возненавидели за обман.

Люсий сидел по ту сторону экрана в ужасе. Отвечал коротко, пытаясь образумить. Но я был настроен решительно и написал, если он не поможет, буду делать все сам.

– Но Тори любит тебя! Ты убьешь его своим побегом! А Мари? А Йента? А как рожать? Это на тебя так гормоны действуют, Милош! Прошу! Не торопись!

– Знаешь, Люс, тебе надо влюбиться, чтобы ты не думал, что это прекрасно. Это не сиюминутное решение. Есть еще кое-что, в чем я не признаюсь никому и никогда. Но мне действительно нужно уехать. Помоги мне!

У меня заболели пальцы и голова, но через полчаса переговоров Люсий был повержен и перешел на сторону повстанцев. Я сделал в интернете заказ на его адрес некоторых нужных аксессуаров для побега, всё обещали доставить завтра. Ну, что же – послезавтра можно отчаливать. Внутри все дрожало от напряжения и адреналина. Лежа в постели, я перескакивал мыслями с узелка Ежика в тумане, с которым я уйду из этого дома, ведь много вещей не возьмешь; на город, который стоит выбрать для проживания с малышом; работу, которой я смогу заниматься, если с книгами не будет получаться. Поддержка Свенсона мне там тоже понадобится, если остро встанет вопрос о Бубочке, вдруг его захотят отобрать.

На мыслях о Бубочке я и заснул. С ним было тоже не все отлично. Нет, с ним-то, тьфу-тьфу-тьфу, все было нормально, ненормальным было мое отношение к нему – я не чувствовал большой материнской любви к ребенку, растущему во мне. Да, мимими, какая-то нежность, понимание важности того, что я отвечаю за здоровье этого малыша – все это было, и я не планировал делать ничего, что может навредить ребенку, но того всеобъемлющего счастья, которое излучают беременные, я не ощущал. И чувствовал свою вину еще и перед ним, перед всеми людьми, которые привечали меня здесь, перед Тори, даже перед мужем министра здравоохранения, что оставлю его внуков без второй книги надолго.

«Зачем? Таисий, зачем ты бежишь? Куда? За каким хером? – Василий заламывал лапы и раскачивался, сидя на камне. – Роди и беги хоть на все четыре стороны! Или сиди, молча, пока оно само как-то не образуется. Тори любит. О-папы от тебя без ума. Отцы тоже гордятся. Что ты хочешь доказать своим побегом? Что ты дебил?»

«Затем, Василий Алибабаевич, – настырно гнул свою линию я, упрямо прижимая подбородок к груди. – Затем, что это сейчас, пока они думают, что Бубочка от Торина, пока не знают, что их Милош мертв – все хорошо, но стоит только родить малыша от Войто, и все: они будут ненавидеть меня все – даже Люсий, которому вроде бы и нет дела до того, кто отец ребенка. Они любят Милоша, а не Тасю. Понятно? Они любят Ториниуса, а я буду вечным укором с чужим ребенком и причиной несчастья этих семейств. А если я в родах проговорюсь, и буду вести себя, как земная женщина, они запрут меня в дурку и оттуда мне не выбраться. А я не хочу в дурку».

«Единственное, что ты делаешь безупречно – ошибаешься в людях, Тася!» – вздохнул суслик и отстал, потому что сегодня был трудный, выматывающий день, и мы оба были без сил.

Утром, еще лежа в кровати, я решил поговорить с Тори начистоту – пусть отпустит меня, буду жить в городе, в однушке, не разрывая контракта и не нанося вреда его, т.е. нашему бизнесу. А как только рожу, станет ясно, будут ли они продолжать иметь дело со мной и Бубочкой, или мы станем отщепенцами и пойдем своей дорогой. К тому времени допишу вторую книжку, начну становиться на ноги, и чужой ребенок не будет мозолить никому глаза. А я его выращу и воспитаю, в память о Милоше и потому, что нельзя бросать детей – они ни в чем не виноваты, я постараюсь его полюбить.

«Божички-кошички! – зевая во всю пасть, затянул свою волынку Василий. – Какие умные мы ведем разговоры, и какую глупую мы ведем жизнь…»

Тори пошевелился под боком, продирая глаза, и ткнулся носом в живот. Когда он пришел, когда спать ложился – ума не приложу. Зато сегодня ночью я ни разу не проснулся, спокойно доспал до утра, впервые даже и не вспомню за какой долгий период времени. На столе, в луче солнца мелькнуло что-то нестерпимо яркое. Я встал с кровати – позывы бежать в туалет были настойчивые – и чуть не описался: желтые тапочки-утятки в упаковке, на столе, в свете утренних лучей солнца заставили меня улыбаться во весь рот. Даже на вид пушистые и мягкие, смешные и уютные – на ногах такими и оказались. Я мерил их, пережимая зовущий писюн, не в силах бросить примерку и вначале отлить.

Тори лежал в кровати и радостно улыбался, опираясь на согнутую в локте руку.

– Милли, ты кольцу обручальному так не радовался, как этим тапкам. Угодил? – хриплым со сна голосом спросил муж.

«Ну, давай, давай, скажи ему про то, что ты хочешь уйти от всех, Колобок ты мой недоделанный», – подзуживал Василий.

Но на мою улыбку его подколки не действовали почему-то. Я затряс головой и с рукой в паху попрыгал к туалету. Желтые тапки с клювиками и глазками мелькали, как солнечные зайчики и я беспричинно лыбился, сразу понимая, что это будет моя любимая вещь, приносящая мне удачу.

«Что тебе еще надо, порося? Муж влюблен, все вокруг хорошо. Нет, тебе подавай метания и страдания!» – Василий с утра был недоволен.

«Любит? Не смеши мои подковы! – я тоже был не в духе, предстоящее не настраивало на позитив. – Мужику тридцатник, его инстинкты гонят размножаться: увидел пузо, плод своих трений, и поплыл – вот и вся любовь до копеечки»

«У тебя, в целом, безоблачная жизнь, но ты всегда, всегда паришься о какой-нибудь хуйне. Всегда», – Василий, как каток, медленно давил, не позволяя увильнуть и соскочить с темы.

«Потому что надо смотреть вперед! Ты дальше своего носа ничего не видишь! Суслик недоделанный», – психанул я.

«Зато ты у нас пифия, бля! В чей еще перёд тебе надо заглянуть, чтобы понять, что бегать, особенно от себя – это верх идиотизма?» – Василий сложил лапки на груди, переплетя их бесчисленное количество раз.

Обычно он обижался и прятался в норку, но в этот раз обиделся и не ушел, добивая меня своими нравоучениями.

«А ты дятел! Долбишь и долбишь по одному месту! Сколько можно? Мужик решил, мужик сделал. Всем будет лучше, если я исчезну», – упрямо процедил я, и помыв руки, вышел из ванной, убрав дурашливую улыбку с лица.

– Милли, иди ко мне! – Тори приветливо распахнул одеяло, и его тело заблестело на солнце, как у Эдварда Каллена, будь он неладен – блестки, которые он позаимствовал от меня, обнимая всю ночь, украшали его руки, пах, грудь и налитый член.

Я не сдержался и хрюкнул, прикрывая рот ладошкой, хотя совсем не собирался смеяться. Он и без блесток был охрененным: я помнил его тело лучше своего, еще с заимки – все его родинки и шрамы, а подсвеченный звездочками и снежинками, он показался мне святочным волшебным подарком напоследок, – перед тем, как детство кончится и завтра тебе стукнет 18, а сегодня еще можно дурить и быть безбашенным.

– Ты хочешь заявиться к Бубочке сияющим и украшенным к рождеству? Как-то рано еще, – прохрюкал я, согнувшись и обхватив живот руками, представив себе эту картину. – Быстро в душ, праздничная ёлка!

О, да! Это было у нас впервые – под душем. Отмывать эти ебучие блестки было трудно и смешно. Целоваться – как падать в пропасть с парашютом, когда за пятьсот метров до Земли надо дернуть за кольцо, а ты не понимаешь, пора или еще можно лететь в свободном падении… Это было даже лучше, чем в кино. Быть слабым омегой, чувствовать, как сильные нежные руки держат тебя и никогда не позволят упасть. Как массируют голову, нанося шампунь, одной рукой, второй надежно обнимают за грудь, страхуя и поддерживая. Как бережно целуют в метку, трутся носом об шею, ласкают и зажигают взглядом. И непонятно, где та грань, за которой ласки становятся обжигающими, прикосновения – требовательными, поцелуи – как последний глоток воздуха.

И удовольствие, написанное на лице Тори, когда он сцеловывал последние стоны с моих губ, было последней каплей, добавившей к моему оргазму еще одну яркую вспышку. Сдержанность его, при всем желании засадить мне по самые гланды, выражалась во всем напряженном теле. Вздувшиеся мышцы на руках, этот особый взгляд, говорящий без слов, дыхание, – все в нем говорило о его… любви? И даже то, как он кончил – содрогаясь, сдерживаясь, хватая ртом воздух, держа меня на весу, оберегая от льющейся воды, говорило громче слов.

– Мой звёздный мальчик, – шептал он мне, вытирая полотенцем. – Мои звёздные мальчики, – поправился тут же, и сердце сжалось от несправедливости. Это ему кажется, что он принял нас любыми. А когда он каждый день будет видеть писклявое чужое отродье, он быстро перестанет быть таким.

– Какие у тебя планы на эту неделю, Милли, пока я буду в отъезде? – Тори заботливо сушил мне волосы полотенцем, усадив на стул. С него стекали кое-где не вытертые капли воды.

«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, и от тебя, волк, убегу», – насмешливо пропел Васятка.

– Книгу буду писать. И так затянул с продой, – насупился я. Врать не любил и не умел, и это доставляло дискомфорт.

– Ну, смотри. Продержись без меня немножко, а потом поедем на праздник города. Тебе понравится, обещаю! – Тори мягко улыбался, аккуратно вытирая капельки с моего тела.

Я не удержался и скривился. Ну не люблю я публичные мероприятия, особенно быть в них центром внимания.

«Да ты в это время уже будешь наслаждаться одиночеством на полную катушку, расправь свою недовольно скукоженную гузку на месте рта!» – вякнул Васятка.

– Так-так-так! – хмыкнул Тори. – Когда бровки домиком и губки писей – это обида, а когда застыл в позе мыслителя – это признак самостоятельности. Ага-ага, бум знать!

Я выхватил у него из рук полотенце и погнал его по комнате, шлепая по чем попало, а эта каланча уворачивалась, прикрывалась руками и придурошно ойкала. А потом он схватил меня на руки и закружил по комнате, вынуждая вцепиться в него и визжать, закрыв глаза.

Стук в двери застал нас голыми и смеющимися, и от нехорошего предчувствия у меня сжалось сердце.

Тори накинул на себя халат и приоткрыл дверь, за которую я спрятался, не успев одеться.

– Мистер Ториниус, прошу прощения, мистеру Мари стало плохо, вызвали скорую и сейчас врач у него. Я посчитал нужным вас предупредить, – голос Хирси был взволнованным.

– Спасибо, Хирси, – Тори глянул на меня обеспокоенно и вышел за дверь, аккуратно прикрыв ее.

Когда я полностью одевшись, (идти в халате даже сейчас было моветоном, уроки Мари не прошли даром), вбежал в покои, где располагались родители мужа, Тори сидел у кровати о-папы и поглаживал того по руке, обеспокоенно глядя на доктора в белом халате, спокойно бубнящего рекомендации больному, одновременно укладывающего свои инструменты в чемодан. На столике рядом лежали использованные шприцы и ампулы, а сам Мари был бледен и впервые на моей жизни не причесан. Тори приглаживал его волосы, гладя по голове, а тот слабо улыбался, с грустью глядя на сына.

– Покой, и еще раз покой! Лежать, принимать вовремя препараты, свежие фрукты, витамины, и любовь близких в большом количестве. А если вы и дальше будете так наплевательски относиться к своему здоровью, то так легко больше не отделаетесь, – философски, как бы для себя, пробормотал доктор. – У вас есть, кому делать уколы? Я могу посоветовать хорошего медбрата. Вот его номер. Всего хорошего, выздоравливайте.

Он поклонился Мари, мне, и вышел из комнаты. Тори пошел его проводить, а я присел на его место возле свёкра.

– Мари, милый, что случилось? – теперь пришло мое время быть нежным с этим чутким омегой.

– Прости, Милош, что подвел тебя – в твоем доме свалился и добавил тебе забот. Это за тобой надо ухаживать, а я… – разочарованно и грустно отвел глаза он. – Мы сегодня же уедем с Севи к се…

– Глупости! – возмутился я. – Ты хочешь, чтобы мы с Бубочкой тоже слегли от переживаний? Вот как доктор разрешит, так и поедешь! А теперь моя очередь присмотреть за тобой, – я взял его ладонь и поцеловал тонкую аристократичную кисть с бледной кожей и синими прожилками вен. – Все будет хорошо. Вот увидишь.

– Милош, пожалуйста, не пускай ко мне никого, я не хочу, чтобы меня видели в таком виде.

Мари, как всегда, заботился о приличиях. Севи бестолково крутился рядом, не зная чем себя занять. Странно, но этот альфа, умевший быть жестким и властным, совершенно терялся, когда речь заходила о его супруге.

– Милош! Спасибо тебе! – Севи общался со мной редко и я даже растерялся, услышав его обращение ко мне.

– За что? – недоуменно уставился на него.

– Что не выгнал нас в такой ситуации, – Севи подошел к мужу, и я уступил ему место, выходя из комнаты, чтобы дать распоряжения насчет посещаемости комнаты и смены меню для свекра. И чтобы узнать, что конкретно случилось с Мари.

«Откладывается твой побег еще на неделю», – радостно потер лапки Васятка.

«Надо быть последней свиньей, чтобы убежать из дома в такой момент, – расстроился я. И тут же обрадовался, – Зато будет больше времени для подготовки. Успею все распланировать и встретиться с юристом».

Сердечный приступ уложил свекра ненадолго. Его деятельная натура не могла ничего не делать, и всю неделю я провел рядом с ним, всячески огораживая его от трудовой деятельности. Мы облюбовали беседку в саду, рядом с моей статуей, на которую мне было стыдно смотреть при Мари, поэтому я попросил Хирси прикрыть ее тканью. Неспешные разговоры со свекром еще больше сблизили нас, хоть я и знал, что это ненадолго.

Мари был таким любопытным, его интересовали абсолютно разные вещи, а именно: выдуманные животные из моей книги. Иногда он задавал такие вопросы, которые выбивали меня из колеи надолго, не давая сосредоточиться на следующей главе. Например, а как кентавр вытирает задницу?

– Ездит задницей по траве, как собачки по ковру? – предложил ему вариант я.

И мы смеялись с ним, как припадочные.

– А в каком животе омега-кентавр будет вынашивать ребенка? В человечьем или лошадином? – опять спрашивал меня он.

Мари невозможный человек. Мне кажется, я его знал всю жизнь и расставание с ним очень больно ударит по нам обоим. Решение не разочаровывать еще больше этих милых людей зрело во мне все сильнее с каждым днем. Я пел свекру и Бубочке песни, и тогда к нам подтягивались все, кто находился в доме. Они старались не показываться нам на глаза, но остроглазый Мари все замечал и предложил мне петь по вечерам, перед сном, когда работа закончена. Мы стали собираться в гостиной и мне даже пришлось разучить несколько местных песен, потому что те, земные, которые я пел, были им непонятны.

Первые три дня мне совершенно не удавалось вырваться из дома – страшно было оставлять свекра на совершенно безалаберного Севи. Хирси возился по дому, и я боялся, что если что-то случится, ни за что себя не прощу.

Но на четвертый день я решился – откладывать дальше было некуда, скоро должен был вернуться Тори, а у меня еще конь не валялся в запланированных делах.

К Люси я поехал с водителем, который не отходил от меня ни на шаг, и даже в квартире сидел в другой комнате, пока мы с другом шепотом общались на кухне. Я примерил парики и доставленную одежду – шляпка и вуаль мне несказанно шли, и даже живот скрывался под разлетайкой. Люсий не уставал уговаривать меня, но я сразу ему сказал, что эта тема закрыта, и он только горько вздыхал и теребил край блузы. Его новая работа преподавателем и процент от книги давали уверенность в завтрашнем дне, и Люс преобразился, засияв той омежьей красотой – неброской, но притягательной, когда даже запах от волос был вкуснее дорогих духов. Мы с ним много смеялись, когда мне удалось расшевелить его разными шутками-прибаутками, особенно его смешили мои рассказы про ежедневно названивающего Зори с его проблемами мирового масштаба. Я передал ему Зори, что называется «с рук на руки», потому что после моего отъезда бедному отчаянному беременяшке не к кому будет обратиться за помощью. По большей части он нуждался в психологической поддержке, чем во всем остальном, но и вовремя сказанное правильное слово тоже много значит.

– А что у вас с Альди? – невинно поинтересовался. Зная упертого барана – бета был нацелен на работу и достижение успехов еще с детства – эта парочка могла крутить финты, так и проходив друг вокруг друга всю жизнь, боясь своих страхов и не переступая черты дозволенного.

– Ну, ты скажешь тоже! Где я и где он? Зачем ему учитель с довеском? С его-то богатством он может любого молоденького захомутать, на кого посмотрит. Ты же видел, какой он, да? – и друг мило покраснел, гася в глазах острое восхищение всплывшего в памяти образа беты.

«Два сапога пара – и оба на левую ногу!» – зафейспалмил Василий.

«Жаль, что придется уехать. Так бы мы с Тори придумали, как свести этих упрямцев. Подстроили им каверзу какую-нибудь и бросились бы они в объятия, как миленькие».

Уже перед уходом, стремительно краснея, Люсий подарил мне большую коробку, тщательно упакованную, в которой что-то громыхало.

– И что там? – удивился я подарку. – Уж не латексный ли дилдо? – пошутил я, и Люсий запунцовел окончательно.