Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

самом деле так велика. Бороться с ним было бесполезно. Закусив губу и изо всех сил

борясь с подступающей паникой, Уилл торопливо отполз на другую сторону кровати.

– Прелестно, – задумчиво сказал Риверте, обращаясь, по-видимому, к камину. – Теперь мне

предстоит гоняться за этим дивным созданием по всей спальне. Интересно, кому из нас

это первому надоест?

– Отпустите меня, – выдохнул Уилл, когда стальная рука сграбастала его за плечо и

требовательно потянула к себе.

– Обязательно, – последовал ответ. – Непременно. Но чуть позже.

Он оказался лежащим навзничь, и стальные пальцы сжались на его запястьях, прижимая

их к кровати по обе стороны от его головы. Губы, горячие и нетерпеливые, требовательно

смяли его рот. Это было уже знакомое чувство, но то ли виноват был сильный запах вина,

чувствовавшийся в дыхании Риверте, то ли всё дело было в обуявшей Уилла панике – но

теперь он не принял поцелуй так безропотно, как в первый раз. Он отчаянно замотал

головой, пытаясь увернуться от этих губ, слишком жарких, слишком жёстких. Риверте

отстранился, впрочем, ничуть не ослабляя хватки, и посмотрел на него, слегка

нахмурившись.

– Ну, что теперь? – голос звучал резко и отрывисто. – Будем дальше строить недотрогу? Не

надоело ещё?

– Позвольте мне уйти! – взмолился Уилл, зная, что это не поможет.

– Ты мог не приходить, – отрезал Риверте – и, выпустив его левое запястье, рванул

рубашку у Уилла на груди.

Он содрогнулся от этого треска – и, через миг, от пронзившей всё его тело дрожи, когда

всё те же требовательные губы припали к его обнажившейся шее. Уилл обессиленно

ударил освободившейся рукой по плечу Риверте – и тот немедленно сгрёб эту руку и

прижал её к постели. Заведя обе руки Уилла ему за голову и без труда удерживая их одной

своей, Риверте запустил ладонь ему под рубашку – Уилл даже не заметил, когда он успел

выпростать её из штанов. Скользящее движение горячей ладони по его взмокшей от пота

коже чуть не свело его с ума. Уилл выгнулся, пробормотал ещё один протест, который

был тут же заглушён губами, завладевшими его ртом. Уилл закрыл глаза и всхлипнул,

когда тёплый шершавый язык заставил его раздвинуть стиснутые зубы. Сильная ладонь

всё так же шарила по его телу, едва касаясь, быстро и в то же время почти бережно. Когда

она задела его сосок, неожиданно ставший твёрдым и острым, Уилл вздрогнул всем телом

и застонал от отчаяния. Он не помнил, не хотел помнить, что было дальше – но через

бесконечно много времени очнулся, обнаружив себя совершенно голым, лежащим под

таким же обнажённым телом, сильным, золотящимся в отблесках огня в камине.

Шелковистые пряди чёрных волос щекотали его подбородок и губы, пока их обладатель

покрывал медленными задумчивыми поцелуями его сведённое судорогой горло.

– Скажи, чтобы я остановился, – услышал он, словно сквозь дымку, негромкий спокойный

голос. – И я сейчас же остановлюсь.

И каким-то невероятным, непостижимым чувством, жившим в такой глубине, о которой

Уилл и не подозревал, он понял, что это правда. Что стоит ему сейчас сказать: «Нет!» – и

это огромное, страшное, резко пахнущее вином и потом, стройное и прекрасное тело

отстранится от него. Сильная рука, только что его обнимавшая, поднимет с пола и бросит

ему штаны, так, что ткань прикроет промежность. Он схватит их и, не натягивая, вылетит

вон, забьётся в первый попавшийся угол и до утра будет рыдать от унижения и горя… и

никогда, никогда больше не окажется в этой спальне, на этой постели, под этим телом, не

ощутит этих губ на своей шее, этих пальцев на своих сосках, этой горячей пульсирующей

плоти, прижимающейся к его собственному, предательски воспрявшему естеству…

Этого не будет. Риверте, отвергнутый однажды, больше ни за что не примет его – слишком

горд этот человек. Уйдя сейчас, Уилл не сможет сделать то, что приказал ему его брат.

Поэтому – только поэтому – он ответил Риверте тихим, судорожным вздохом, в который

вложил всю ту муку, которую не мог, не имел права излить слезами.

Он не увидел, а ощутил улыбку – ощутил собственной кожей, когда улыбнувшиеся губы

нырнули в его волосы возле уха. Руки Уилла больше ничто не держало, и он упёрся ими в

крепкие плечи возвышавшегося над ним человека, всё ещё инстинктивно пытаясь его

оттолкнуть. Он сам не заметил, как попытка оттолкнуть перешла в попытку притянуть

ближе, как его руки с плеч Риверте переместились на его шею и там сжались в замок, так

крепко, словно оба они висели под пропастью, и разжать руки для Уилла – значило упасть

и разбиться насмерть. Впрочем, так и было – это была пропасть, пропасть несмываемого

позора и греха, в которую он падал… падал… падал… и, в точности в соответствии с

Руадами, это падение было вечным.

Когда Риверте раздвинул его колени в стороны и просунул ему под поясницу что-то

мягкое, подушку или свёрнутое одеяло, Уилл едва обратил на это внимание. Он вздрогнул

лишь тогда, когда нечто – палец, как он понял через мгновение, это палец, смазанный в

чём-то скользком – проникло в его задний проход. Уилл сжался, но мягкий, удивительно

ласковый шепот, принадлежавший неизвестно кому (это не Риверте, Риверте не мог так

шептать), попросил его не сжиматься слишком сильно. Он послушался, как всегда – он

слушался, что бы ему ни приказывали, и брат Эсмонт говорил, что это хорошо для

монаха, – и вскоре боль ушла. Когда за одним пальцем последовал второй, а потом третий,

Уилл уже не вздрагивал, напротив – что-то заставляло его выгибаться навстречу этой руке,

навеки отрезавшей от него право на невинность и чистую совесть. Но в тот миг Уиллу

Норану было плевать и на то, и на другое. Когда умело терзавшие его пальцы внезапно

исчезли, он застонал от разочарования – и услышал смех: тихий, мягкий и почти не

обидный.

– Развратный мальчишка, – прошептал ему в самое ухо тот самый неведомый голос, и

Уилл снова вспыхнул, теперь от возмущения, но на сей раз ему не хватило времени, чтобы

обидеться. Нечто пронзило его – он знал, что это, и подсознательно был готов к боли, но

всё равно закричал, и кричал, несмотря на успокаивающий шепот и лёгкие поцелуи,

скользившие по его лицу.

Дальнейшее было слишком чудовищно, чтобы Уилл осмелился вспомнить о нём. За

неожиданно мягким, почти нежным началом последовало неожиданно грубое и резкое

продолжение. Риверте двигался в нём с жестокостью и нетерпением голодного зверя.

дорвавшегося до добычи, которую долго гнал лесными тропами. Уилл вскрикивал и,

кажется, просил его прекратить – но он упустил свой шанс. Его рвало на части, ему

казалось, что он весь залит кровью, но он ничего не мог сделать – оставалось терпеть и

ждать, когда этот ужас закончится. Когда Риверте наконец вышел из него, у Уилла

осталось только одно желание: умереть. Он вздрогнул, когда его перевернули на живот –

его мучитель вовсе не собирался отпускать жертву так быстро. Рывком поставив Уилла на

четвереньки, он шлёпнул его ладонью по животу, веля подобраться – голос звучал

холодным приказом, совершенно трезво, словно это хмель сделал Риверте нежным и

осторожным. А теперь хмель выветрился под напором страсти, и он вернулся к своей

обычно эгоистичной жестокости. Всхлипнув, Уилл опустил голову между подрагивающих

рук – и охнул, когда сзади в него вошёл член, налитый новой нетерпеливой кровью. На сей

раз всё было дольше и ещё грубее, хотя рука Риверте шарила по промежности Уилла и то

и дело теребила его яйца или сжимала член, к огромному его стыду, по-прежнему

стоявший колом. Когда и это закончилось, Риверте опять перевернул Уилла на спину, лёг

с ним рядом, подперев голову рукой, и, глядя ему в лицо, быстрыми и уверенными

движениями руки довёл его до излияния. Уилл плакал, когда из его члена изверглась

белая струя, плакал от унижения, от обиды и непонимания, от того, как внезапно то, что

было опасно похоже на наслаждение, сменилось позором и болью. Он совершенно ничего

не понимал, ему хотелось лечь и перестать быть. Вытерев руку, забрызганную его

семенем, о простыню, Риверте небрежно поцеловал Уилла в губы и уложил с собой рядом.

Уилл заставил себе перестать всхлипывать и лежал, всё так же не отрывая глаз, чувствуя

на своём лице дыхание человека, которого, он знал, он теперь будет ненавидеть до конца

жизни.

С этой мыслью он уснул.

Он проснулся утром, когда солнце стояло уже высоко, сразу же снова закрыл глаза и

какое-то время лежал в постели, пытаясь понять, откуда этот ком в горле и страшная

тяжесть, навалившаяся на сердце. Он понял это, когда попытался пошевелиться – и всё его

тело изнутри ожгло резкой, постыдной болью. Уилл попытался сесть и охнул, а потом

шумно выдохнул от боли и отчаяния. Он огляделся, не понимая, где находится. Лишь

через минуту до него дошло, что он больше не в спальне Риверте, а в собственной

комнате, на собственной постели. Кто-то перенёс его сюда, пока он спал. Он был обнажён,

на животе у него засохли капли собственного – и, он боялся, также чужого – семени. Уилл

снова осмотрелся, будто в тумане, так, словно впервые видел эти стены, эту мебель,

собственные сундуки, привезённые из Тэйнхайла. Мысль о Тэйнхайле заставила его

наконец очнуться окончательно. Все ужасные подробности прошедшей ночь накатили на

него разом, и ещё какое-то время он сидел, скорчившись на краешке кровати, опустив

голову и пытаясь принять то, что с ним произошло… то, чему он позволил произойти – и

это, да, именно это было хуже всего.

Уилл встал, морщась от непрекращающейся боли, и, заведя руку за спину, боязливым

движением коснулся своего заднего прохода, как ему казалось, разорванного в клочья.

Потом со страхом посмотрел на свои пальцы – но крови, вопреки ожиданиям, на них не

оказалось. Уилл издал вздох, полный мучительного облегчения и стыда. В этот миг ему

показалось, что он, может быть, и не умрёт. Правда, ещё через миг он уже не был уверен,

что вправду этому рад.

Оглянувшись снова в поисках одежды, Уилл заметил таз с водой, стоящий на столике для

умывания. Таз был полон, хотя вода успела остыть. Уилл вымылся так тщательно, как

мог, и стал медленно одеваться. В голове у него не было ни единой связной мысли. «Ну

вот, – только и мог подумать он. – Ну, вот…» Заправляя в брюки рубашку, Уилл кинул

рассеянный взгляд на стол, привычно заваленный книгами – и вздрогнул, когда в глаза ему

бросилось круглое красное пятно. «Кровь?» – подумал он – но это была не кровь, а печать,

скреплявшая конверт.

Так и не надев сапог, Уилл кинулся к столу и схватил письмо. Почему-то он был уверен,

что оно от Риверте, хотя это и было глупо – с чему это Риверте писать ему записки, ещё и

скрепляя их печатью, особенно после того, что случилось накануне?.. Уилл даже не успел

посмеяться над собой из-за нелепости этого предположения – он узнал печать Локшерской

обители, и всё в нём оборвалось.

Это было долгожданное, столь нужное Уиллу письмо от брата Эсмонта.

На сей раз Уилл не стал рассматривать печать и сразу сломал её. Он машинально

опустился на стул – и поморщился от новой вспышки боли, нона сей раз едва обратил на

неё внимание. Брат Эсмонт просил простить его за долгое молчание – его путь из

Ринтанской обители в родной Хиллэс оказался длиннее, чем он мог надеяться. Роберт не

сразу ответил на его письмо и лишь через две недели прислал за ним своих людей, чтобы

они проводили достойного брата в его родной монастырь – тот самый, который Уилл

мечтал однажды назвать своим домом. Подобно лорду Бранду (и Риверте, подумал Уилл,

вновь, как когда-то, внутренне вздрагивая от этого имени), Роберт не слишком жаловал

священнослужителей, и лишь давняя и верная служба брата Эсмонта их роду несколько

смягчала это пренебрежение. Также брат Эсмонт выражал надежду, что Уилл с

надлежащим смирением и мужеством выносит испытания, выпавшие на его долю, а также

добавлял, что тяжесть исполненного долга будет равна радости от награды, которую

воздаст в своё время господь триединый.

Больше в письме ничего не было.

Уилл опустил руку, положил локоть на спинку кресла и долго сидел, глядя прямо перед

собой. Он думал о том, что сказал бы досточтимому брату, человеку, которого считал

единственным своим другом, если бы тот оказался рядом и согласился принять его

исповедь. Думал о том, как попытался бы описать словами свой стыд, свой страх и свои

постыдные слёзы слабости… и ещё то чувство, которое всему этому предшествовало,

кошмарное чувство полной открытости, беззащитности и неспособности сопротивляться

властным и нежным прикосновениями. Что сказал бы на это брат Эсмонт? Какое

наказание назначил бы духу за это преступление плоти? Уилл мог лишь гадать, потому

что не знал, не мог определить без посторонней помощи, насколько тяжким было его

преступление. Он хотел надеяться, что услышал бы, кроме строгого порицания, также

снисходительное утешение, готовность простить, веру в то, что цель, которую он

преследовал, достойна любого средства… но он знал, что, если бы даже услышал всё это,

ему не стало бы легче. Напротив. От этого было бы только хуже.

Стук в дверь вынудил его подскочить на месте и воровато сунуть письмо под лежащую

рядом книгу – что было тоже очень глупо, ведь наверняка его положили сюда по приказу

Риверте, а значит, оно ни для кого не было тайной. Уилл кашлянул, пытаясь понять,

сможет ли выдавить хоть слово без предательского хрипа, и сказал: «Войдите».

Дверь открылась, и в проёме возник людоедский оскал сира Гальяны. Мерзкий человечек,

как обычно, рассеянно потирал свои сухие длинные пальцы.

– Сир Норан! – пропел он, окидывая Уилла жадным взглядом. – Какая радость и

редкостная удача, что вы уже проснулись! Я был бы крайне, просто крайне огорчён и

смущён, если бы мне пришлось потревожить ваш покой…

– Что вам надо? – спросил Уилл с грубостью, в иное время ему не свойственной. Впрочем,

улыбка Гальяны ничуть не померкла от его тона.

– Имею честь передать вам распоряжение сира Риверте. – Уилл снова вздрогнул, услышав

это имя, и испытал странное желание засунуть письмо брата Эсмонта ещё глубже под

книгу, но, конечно, не сделал этого. Гальяна тем временем продолжал: – Его милость

настоятельно просил, чтобы вы составили ему компанию на утренней прогулке верхом.

Он сказал, что будет ждать вас немедленно у Большого дуба. Если вам угодно будет

последовать за мной, я провожу вас за ворота и покажу, где это.

– За ворота? – переспросил Уилл. – Это за стеной города?

– О, разумеется. Сир Риверте всегда совершает прогулки верхом за стеной, а не в её

пределах, – насмешливо ответил Гальяна. На лице Уилла не дрогнул ни один мускул, хотя

это стоило ему немалых усилий.

– Подождите меня за дверью, – сухо сказал он, не двигаясь с места.

– Как вам будет угодно. Однако смею напомнить: сир Риверте подчеркнул, что ждёт вас

немедленно.

– Я не глухой, – резко сказал Уилл. – Я слышал, что вы сказали. Закройте дверь, будьте

любезны.

Гальяна с поклоном подчинился.

Если бы не письмо брата Эсмонта, Уилл никуда бы не пошёл. Он всё ещё не мог толком

думать о произошедшем между ним и Риверте, но совершенно точно знал, что один вид

этого человека сейчас может довести его… он сам не знал, до чего. Будь он сильным и

ловким, как Роберт, может быть, он попытался бы броситься на Риверте со шпагой и… и

умереть, как последний дурак, конечно, но что ещё можно было сделать?

Кое-что, впрочем, было можно…

«Брат Эсмонт, – подумал Уилл с тоской, скрутившей его холодеющее сердце, – и вы тоже

всё время напоминаете мне о долге. Я знаю, что вы имеете в виду. Я помню… помню, что

обещал. Но, господи, это так… так…»

Он не мог об этом думать. Не мог и всё.

Однако если он теперь даст Риверте понять, что чувствует, то не сможет довести начатое

до конца. Начатое… да. Начало положено. Самое трудное позади. Ведь верно?

«Роберт был бы доволен», – подумал Уилл и, горько усмехнувшись, встал.

Плащ, в котором он был вчера, лежал, аккуратно сложенный, на комоде, но Уилл не взял

его. На дворе снова распогодилось, солнце светило так ярко, что слепило глаза, над

карнизами весело чирикали воробьи. Уилл надел жилет, обулся и наконец вышел из своей

комнаты в коридор.

Гальяна смиренно ждал у двери.

– Сюда, прошу вас, – указывая на парадную лестницу, пригласил он.

Они спустились во двор и направились к конюшням. Уилл, очнувшись от охватившей его

апатии, внезапно вспомнил, что Гальяна говорил не о простой прогулке, а о конной.

Стоило Уиллу лишь подумать о том, чтобы сесть в седло после вчерашнего, и его задний

проход заболел ещё сильнее.

– А далеко до этого Большого дуба? – поколебавшись, спросил он. – Я мог бы и пешком

дойти…

– Его милость настаивал, чтобы вы взяли коня. И даже сказал, какого. Он уже осёдлан.

Уилл запротестовал, что вполне обойдётся собственной лошадью, на которой прибыл в

Даккар, но его возражения были отклонены совершенно твёрдым, хотя и безупречно

любезным тоном. Уилл сдался. Он был слишком измучен, слишком подавлен, чтобы

спорить о такой малости.

Однако при виде коня, предназначенного для него, он на секунду остановился в немом

восхищении. Красивейший вороной жеребец с белой звездой во лбу стоял в деннике,

фыркая и помахивая длинной, тщательно расчёсанной гривой. За ним явно хорошо

ходили, и, судя по его нетерпению, он явно застоялся в седле. Уилл с некоторой опаской

приблизился и потрепал его по холке. Конь фыркнул, скосил на него глаз, кажется,

признавая. Стараясь не морщиться от боли, Уилл вскочил в седло и осторожно тронул

бока коня пятками. Худшие его опасения оправдались: он едва держался в седле, боль

разрывала его пополам. «Наверное, именно это чувствует человек, посаженный на кол», –

подумал Уилл мрачно, выезжая из конюшни, а затем и со двора через ворота следом за

семенящим Гальяной.

Ему было так плохо, что он не сразу сообразил, что его впервые за весь месяц заточения

выпустили на свободу.

– Во-он там, – сказал Гальяна, указывая куда-то вперёд. – Видите?

Уилл посмотрел. Равнина, расстилавшаяся перед замком до Чёртова леса на востоке, а на

западе – до самого горизонта, открывала широкий, ничем не закрываемый обзор. Большую

часть его представляли собой где зеленеющие, а где – золотящиеся поля, сквозь которые

бежала извилистая просёлочная дорога. Утро стояло на редкость ясное, без малейших

следов тумана, и где-то далеко виднелись крошечные домики деревни – а в стороне от неё,

на небольшой возвышении, силуэт огромного раскидистого дерева, до которого было,

должно быть, чуть больше мили.

– Поторопитесь, – попросил Гальяна, лучезарно улыбаясь, и вернулся в замок.

По правде говоря, Уиллу совершенно не хотелось торопиться – во-первых, потому, что за

все сокровища мира он сейчас не согласился бы галопировать, а во-вторых, он хотел хоть

немножко насладиться свежим, влажным воздухом свободы. Он поехал шагом – вороной

жеребец оказался, по счастью, не слишком резв и очень покладист, – глядя по сторонам.

Месяц назад он ехал этой самой дорогой, но тогда долину заволакивал туман, небо

клубилось тучами, а настроение у Уилла было не самым подходящим для обзорной

прогулки. Не то чтобы оно было подходящим и сейчас, но, проезжая этой светлой,

умиротворённой местностью, Уилл неожиданно ощутил странную лёгкость во всём теле –

и в голове. Ему почудилось даже, что под действием солнечных лучей и свежего воздуха,

запаха травы и росы скверна выходит из него, не выдерживая прикосновения с чем-то

столь чистым и прекрасным. Он вдохнул полной грудью и задержал взгляд на собаке,

возившейся в большой луже у обочины. Собака увидела лошадь и залаяла, но потом

испугалась взбрыкнувшего копыта и, поджав хвост, шмыгнула в пшеницу, колосившуюся

у самой дороги.

«Как здесь хорошо», – подумал Уилл. Даже тупая боль, отдававшаяся в его теле от каждого

шага коня, казалось, отступила, и он почти перестал её замечать.

Он продлил бы эту дорогу до бесконечности, если бы мог – но, увы, Большой дуб на

пригорке неумолимо приближался. Он рос в стороне от дороги, и Уилл приподнялся на

стременах, вглядываясь вперёд. Ему показалось, что рядом с толстым стволом он заметил

пасущуюся лошадь. Свернув с тракта, Уилл осторожно пустил коня через поле, стараясь

не особенно топтать шевелящиеся на ветру колосья. Было прохладно, но не холодно по-

настоящему; ветер забирался Уиллу под рубашку и освежал его болезненно разгорячённое

тело.

Подъехав ещё ближе, он наконец увидел Риверте.

Хозяин замка Даккар лежал на земле под тенистой сенью немыслимо разросшегося

дерева, рядом со стреноженным конём, мирно щипавшим траву у него в ногах. Он

расстелил плащ на влажной земле и развалился на нём, закинув одну ногу на колено

другой и заложив руки за голову. Кажется, он разглядывал небо – трудно было сказать с

такого расстояния. Он был одет в очень простой костюм для верховой езды, лишённый

всяких украшений. В зубах Риверте вертел травинку.

Последние несколько ярдов, разделявшие их, Уилл преодолел совсем медленно. Когда

тень вороного жеребца и его всадника упала на лежащего мужчину, Уилл остановился.

Риверте приподнялся на локте и, вытащив травинку изо рта двумя пальцами, посмотрел на

Уилла снизу вверх. Его лицо, поза и взгляд выражали крайнюю, почти что блаженную

расслабленность.

– Ну, и что это такое? – лениво спросил он. – Глупость или непослушание?

Направляясь сюда, Уилл понятия не имел, о чём они будут говорить. Он вообще не мог

думать об этом человеке, поэтому сейчас вряд ли смог бы выдавить внятный ответ, даже

если бы Риверте заметил, что сегодня на диво хорошая погода. На этот же вопрос он вовсе

не знал, что сказать, потому что не понимал, что опять сделал не так.

Поэтому он только и смог, что выдавить – чужим, непривычно глухим голосом:

– Простите?

– Вот возьму и не прощу. Я спрашиваю, Уильям, глупость или непослушание заставили

вас ослушаться моего приказа?

– Вашего приказа?

– Именно что моего. Я ведь ясно велел вам не соваться за пределы замка иначе чем в

сопровождении моих людей и с моего разрешения. Разве я давал вам такое разрешение? И

где ваш эскорт?

– Но… вы ведь сами вызвали меня… Сир Гальяна сказал мне…

– И вы беспрекословно послушались сира Гальяну. А что, если бы он был подкуплен

вражеским агентом? И, стоило бы вам сунуть нос за ворота, вам немедленно открутили бы

вашу прелестную, но, увы, совершенно безмозглую голову?

Уилл сглотнул. Риверте говорил без малейших признаков злости, всё так же валяясь на

траве и глядя на него снизу вверх. В его лениво прищуренных глазах чуть заметно

блестела насмешка.

– Так вы… не посылали за мной?

– Посылал. На ваше счастье. Хотел проверить, насколько вы верны данному слову.

– Сир, вы что, издеваетесь надо мной?

– Вовсе нет. С чего вы взяли?

Уилл смотрел на него в упор. Отчаяние, стыд и горе, мучившие его всё утро, вдруг

поблекли, сменяясь гневом. Тоскливо вздохнув, Риверте легко вскочил на ноги и шагнул к

Уиллу. Рука без перчатки и украшений небрежно перехватила повод его коня.

– На самом деле я просто решил, что вам стоит немного проветриться. Вы живёте в

Даккаре как затворник, мне не хотелось бы, чтобы это не самое дурное в общем место

превращалось в подобие вашего любимого монастыря. Ну-ка, слезайте.

Поколебавшись, Уилл спешился – сцепив зубы, чтобы не охнуть от всё той же постыдной

боли в заду. Его нога ступила наземь – и тут же поползла, сходу вляпавшись во что-то.

«Только не коровья лепёшка!» – подумал Уилл в ужасе – но, по счастью, это была всего

лишь лужа, одна из многих, оставленных ночным дождём. Тем не менее он поскользнулся

и понял, что падает – но так и не упал, подхваченный крепкой рукой.

– Я вот всё время думаю: вы что, нарочно это делаете? – спросил Риверте с искренним

восхищением.

Уилл что-то пробормотал и попытался вывернуться. Риверте безропотно пустил его. Уилл

шагнул из лужи и посмотрел на вымазанный в грязи сапог. Риверте не смотрел в его

сторону – ласково похлопав вороного по холке, он отвёл его в сторону, где пасся его

собственный конь, и стреножил рядом. Воспользовавшись передышкой, Уилл торопливо

нагнулся и, сорвав пучок травы, стал отирать сапог.

– Вы всё-таки без преувеличений дивное создание, сир Уильям.

Уилл выронил пучок и рывком обернулся. Риверте стоял, скрестив руки на груди, и глядел

на него взглядом кота, нализавшегося сметаны. Увы, Уиллу этот взгляд был знаком

слишком хорошо.

– Вы как будто нарочно принимаете самые кокетливые позы из возможных, – сказал

Риверте, подходя ближе. – Если бы не ваша очевидная невинность, я бы принял вас за

опытного соблазнителя. Ну, что же вы выпрямились? Не стоило…

– С-сир… я… – залепетал Уилл, пятясь от него. Риверте улыбнулся – мягко и очень ласково.

Потом выбросил руку вперёд – и через мгновение Уилл оказался на земле, на

расстеленном плаще, с ногами, раздвинутыми коленом человека, который полулежал с

ним рядом, крепко обвив правой рукой его талию.

– Пустите меня! – выпалил Уилл, пытаясь приподняться.

– Зачем?

– Как?.. Что значит – зачем?!

– То и значит. Зачем мне вас пускать? Вам неудобно? Я могу подстелить попону.

Смотрите, какое чудесное утро. Неужели его можно потратить впустую? Я так не думаю.

А если вам холодно, то сейчас я вас согрею…

– Сир, я прошу вас…

– Что? – улыбаясь, спросил Риверте. Он не шевелился, не пытаясь ограничить движения

Уилла – лишь лежал рядом, прижимаясь к его боку своим бедром и не убирая ладони с его

рёбер. Уилл набрал воздуху в грудь.

– Это не лучшее место… для…

– А мне нравится. Кровать – это так банально. Впрочем, вы ещё слишком неопытны и не

успели пресытиться. Тем лучше – вы познаете эту сторону жизни сразу во всём её

разнообразии.

– Я не хочу! – совершенно забыв о своём долге, своих клятвах и коварных планах Роберта,

выпалил Уилл.

Риверте приподнял брови.

– Не хотите разнообразия? Это дурная черта для человека, стремящегося, как вы, познать

мир и людей.

– Господи, да прекратите вы перекручивать каждое моё слово! – взорвался Уилл и

попытался стряхнуть его руку, но она лишь настойчивее притянула его к себе. Риверте

шевельнулся – и оказался над ним. Уилл попытался отодвинуться, но поздно: он был

безнадёжно прижат к земле. Кончики прядей волос Риверте касались его лба, и

насмешливые глаза небрежно шарили по его лицу, вновь заливавшемуся предательской

краской.

– Обожаю смотреть, как вы краснеете, – сказал Риверте тихо. – Не переставайте, прошу вас.

– С-сир… – протестующе выдавил Уилл – и охнул, когда мужское колено шевельнулось

между его ног, крепче вжимаясь в пах. Крепкие пальцы привычным движением

скользнули по его поясу, пробираясь под сорочку, пробежали по коже, забираясь всё

выше. Уилла пробрала дрожь – та самая запретная дрожь, которой не смог бы ему

простить брат Эсмонт, даже во имя любого долга…

Вчера – как ни стыдно признать это – Уилл едва не потерял голову от этого ощущения. Но

сегодня всё было иначе. Сегодня он помнил, что последовало вчера за этими

ощущениями, когда его тело расслабилось и доверилось тому, кто их вызывал в нём.

Но, боже, боже милосердный, он не мог ничего сделать… не мог, не имел права и не смел!

– Перестаньте, – всхлипнул Уилл, зажмурившись, когда широкая ладонь проникла в штаны

и стиснула его член. – Зачем… зачем вы это делаете?

– Коварный вопрос, – задумчиво отозвался Риверте, не прекращая поглаживать его

предательски отзывчивую плоть. – Я мог бы ответить, что мне нравится развращать

невинность. Ещё я мог бы ответить, что вы вызываете во мне неудержимую животную

страсть, лишающую меня разума, сна и аппетита. Ещё я мог бы ответить, что люблю вас…

но это, пожалуй, не самый подходящий вариант в данном случае, – добавил он, когда

Уилл, широко распахнув глаза, воззрился на него в полном изумлении. – Хотя женщины

весьма одобряют такие признания в подобных ситуациях. Это вам на будущее… что ещё…

ах, да! Пожалуй, это. Я отвечу, – сказал он, просовывая ладонь под бедро Уилла и сжимая

его ягодицу, – что вчерашняя ночь прошла, вероятно, не совсем так, как нам обоим

хотелось. И что я вполне отдаю себе отчёт о некоторых, м-м, неприятных ощущениях,

которые могли у вас остаться. Посему я намерен загладить вчерашнюю неловкость,

доставив вам то удовольствие, которого вчера вы были несправедливо лишены. Такой

ответ вас устроит?

Сердце Уилла билось, как сумасшедшее. Он не помнил, с какими мыслями ехал сюда по

залитой солнцем просёлочной дороге, не помнил, что всего час назад, проснувшись, хотел

умереть. О, он и теперь этого хотел – но его тело, слишком охотно, слишком быстро

отзывавшееся на, казалось, столь небрежные прикосновения этого человека, хотело как

раз обратного. Риверте ленивым жестом убрал руку Уилла, выставленную между ними в

качестве смехотворной преграды, и, наклонив голову, поцеловал его – медленно и

вдумчиво, старательно и очень нежно, без того напора, который вчера так испугал и

огорошил Уилла. Уилл сжимал зубы и уворачивался, но сопротивление было недолгим, и

он сам не заметил момента, когда оно оказалось сломлено. Он стонал от отчаяния, когда

всё те же крепкие руки сперва гладили его затылок, потом шею, потом спину; он не

чувствовал прикосновения холодного воздуха к обнажённой коже, не заметил, когда

тесёмки на его брюках оказались развязаны, и его член и яички очутились на свободе,

открытые всем ветрам и оказавшиеся в полной власти терзавшей их ладони – а потом во

власти чужого рта, и тут Уилл очнулся на миг и забился, потому что это уже выходило за

всякие границы, но и эта борьба была короткой, и после неё границ совсем не осталось…

Риверте так и не разделся сам и даже не снял с Уилла штанов, но Уилл понимал это

только краем сознания – тем самым, которое ещё могло улавливать свет солнца, фырканье

лошадей и шум ветра в ветвях над их головами.

– Если вы однажды попадёте в свой монастырь, – сказал Риверте, когда Уилл уже в третий

раз выстрелил – и откинул голову, хрипя и задыхаясь, – вы будете пользоваться там

огромным успехом. Впрочем, – добавил он после паузы, – полагаю, вы пользовались бы

успехом даже в лесу у волков и медведей. Я был тысячу раз прав, запретив вам соваться за

стены Даккара без конвоя.

– Что? – пробормотал Уилл – он не понял ни слова из сказанного, совершенно

одурманенный ощущениями, о запретности которых у него сейчас не было сил

вспоминать.

– Ничего, – сказал Риверте и закрыл ему рот очередным поцелуем.

Уилл понятия не имел, сколько это длилось. Когда ему начало казаться, что больше он не

выдержит, Риверте внезапно отстранился от него и сел прямо, глядя вдаль, в ту сторону,

где темнела громада замка Даккар. Уилл проследил направление его взгляда – странно,

теперь место его заточения вовсе не казалось ему зловещей крепостью, скорее, это было

строгое и величественное строение, способное дарить защиту и покой тем, кто находился