Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

почти не наигранным интересом

Уилл, не удержавшись, сделал ещё несколько шагов вперед, так что теперь мог слышать, о

чём они говорят.

– А я всем отвечаю – что вы, это же такой вздор! – воскликнула блондинка с изумрудами,

довольно талантливо изображая простодушие. – Его императорское величество никогда не

будет столь опрометчив – я хочу сказать, столь неосторожен… ах, ну вы меня понимаете! –

словом, никогда он не станет нападать на Аленсию с моря, это же очевидно любому, кто

хоть что-нибудь смыслит в глобальной стратегии. Куда выгоднее нам торговать с ними,

тем более что они не так уж много просят за свою шерсть. А их потребность в нашем

зерне очевидна, ведь при столь неплодородной почве и небрежном ведении

сельскохозяйственной политики они уже и теперь зависят от наших поставок больше, чем

то было бы возможно, стань они частью империи. Я всего лишь глупая женщина, –

захлопав своими изумительными зелёными глазами, добавила она. – Но даже для меня это

очевидно.

– Вы наговариваете на себя, сира Ирена, – вкрадчиво сказал Риверте, чуть склонив голову

набок и неприкрыто любуясь этой гибкой золотоволосой красавицей. – Я более чем

уверен, что добрая половина ваших слушателей ничего не поняла из того, что вы сейчас

сказали.

– Но не это ли только подтверждает мою глупость! – воскликнула сира Ирена и небрежно

расхохоталась, демонстрируя столь трогательно ироничное отношение к своей особе, что

Уилл почувствовал себя виноватым. В самом деле, может быть, Риверте действительно

нравится слушать её. То, что она сказала, было в целом верным, а отношения с Аленсией в

последнее время, насколько знал Уилл, весьма занимали графа.

Уилл вздохнул и отвернулся он льнувшей к Риверте толпы. Окинул взглядом зал – и

подумал, что теперь никто и ничто не мешает ему незаметно покинуть бал. От этой мысли

ему сразу же стало легче, и он решительно, хотя и не слишком напористо стал

пробираться к выходу. К счастью, никто не остановил его и не попытался навязать своё

общество. Шагнув за порог и миновав вытянувшихся в струнку караульных в парадной

форме, Уилл облегчённо вздохнул и торопливо подошёл к ближайшему распахнутому

окну. В лицо ему пахнуло душистым ароматом роз и акаций: окно выходило в сад,

разбитый прямо у дворцовых стен. Ещё час – и он заполнится гуляющими компаниями и

парочками, ищущими скорых утех. Но пока что там, внизу, было темно и тихо, и Уилл с

наслаждением вглядывался в темноту, когда вдруг его плеча легко коснулись сзади.

– Сир Норан…

Уилл обернулся. Перед ним стоял незнакомый ему придворный, глядевший на него

серьёзно и спокойно.

– Д-да, – ответил Уилл, чувствуя, как внутри у него снова ёкает. И опять он не мог

объяснить этой странной, нелепой тревоги – всё ведь было хотя и не совсем прекрасно, но,

в общем-то, хорошо.

– У меня послание вам от его величества. Он желает принять вас сегодня, после бала, в три

часа пополуночи. Ожидайте в саду возле фонтана с Целующимися Богинями – за вами

придут.

Сказав это, придворный развернулся и вернулся в зал, оставив Уильяма на подоконнике, в

свежем полумраке, среди приглушённых звуков музыки и стрёкота бормотавших в ночи

цикад.

Скульптурная группа фонтана с Целующимися Богинями изображала, как легко

догадаться, целующихся богинь. Иннера и Иннара – богини-близнецы, идолы древнего

языческого культа – нежно сплетались длинными обнажёнными телами, запустив белые

мраморные руки в пышные кудри друг друга и соединив уста в вечном и отнюдь не

целомудренном поцелуе. Согласно мифу, они были сёстрами и любовницами, символом

женской дружбы – и весьма двусмысленном символом, поскольку, согласно легенде, в

конце концов между ними вторгся мужчина, и одна из них (Уилл не припоминал толком,

какая именно из двух) зарезала некогда возлюбленную сестрицу из ревности, а затем сама

бросилась грудью на тот же клинок. Графу Риверте очень нравился этот миф, хотя он и

утверждал, что всякая толика правды в нём обрывается со смертью первой из сестёр – ибо

любая женщина способна зарезать соперницу, но ни одна женщина на свете, избавившись

от помехи, не покончит после этого с собой в припадке внезапной совестливости. На

глупости такого рода, утверждал граф Риверте, способны только мужчины – и Уилл

молча, хотя и не очень весело улыбался, вспоминая сейчас об этих словах Риверте и о том,

как сам в своё время послужил наилучшим подтверждением его правоты.

Впрочем, воспоминание пришло и тут же ушло, и Уилл, вздохнув, сел на мраморный

парапет фонтана, рассеяно разглядывая плескавшихся в воде золотых рыбок и старательно

отводя глаза от слившихся в поцелуе мраморных богинь. Статуя ему не нравилась. Не

потому, что он был ханжой – ничуть. Но он по-прежнему верил в единого Господа Бога,

хотя и оставил мысли о том, чтобы посвятить служению свою жизнь. Такое бесстыжее

любование языческим мифом, притом мифом не самым благопристойным, коробило его.

Увидь он такую статую шесть лет назад, он был бы шокирован; увидь он её шесть дней

назад, едва приехав в Вальену, он был бы неприятно поражён. Теперь же, проведя неделю

в этом городе, Уилл лишь вздохнул не в первый и не в последний раз, качая головой и

страдая от невозможности поделиться с кем-нибудь своим неодобрением. Беда была в

том, что, как оказалось, в последнее десятилетие в Вальене возникло и активно

развивалось направление искусства, названное здесь Возрождением – что звучало просто-

таки издевательством, ибо «возрождало» из заслуженного забвения сомнительную

эстетику и идеологию тёмных времён, когда по всему континенту стояли храмы богиням

Иннере с Иннарой, а также двум дюжинам других языческих божков, кои якобы обладали

людскими телами, а значит, всеми свойственными людскому телу страстями и пороками.

Одному Богу ведомо, каким образом эта давняя погань вновь проникла в умы

современников. Но так или иначе, ныне по Сиане нельзя было ступить и шагу, чтобы не

упереться в барельеф, изображающий обнажённую плоть; аристократы всё чаще просили

изображать их на фамильных портретах в одежде из виноградных листочков, едва

прикрывавших причинные места, и даже глиняные горшки на самом паршивом из рынков

были грубо расписаны всяким срамом. Нет, Уилл никого не осуждал. Он сам уже много

лет жил с мужчиной, он был любовником этого мужчины, и хуже того – любил этого

мужчину всем своим сердцем. Но он никогда не выставлял свою частную жизнь напоказ.

И всякий раз, когда кто-то смотрел на него так и говорил о нём так, как сегодня в бальной

зале королевского дворца, он чувствовал себя так неловко, словно его застали в

собственной спальне в самый разгар отнюдь не благопристойных утех с сиром Риверте.

Уилл считал, что каждый может жить так, как велит ему сердце – это единственный

верный выбор, Уилл понял это давно и смирился с этим. Но сидя на бортике под

мраморным памятником бесстыжей похоти и распутству, он чувствовал гнев и

раздражение от того, что те самые люди, которые воздвигли здесь этот памятник, тем не

менее, одаряли презрением и косыми взглядами Уилла, который, даром что жил так же,

как языческие богини-сёстры, вовсе этим не кичился и не думал выставлять себя напоказ.

Он смутно подумал, что, возможно, дело было именно в этом – но не успел довести мысль

до конца, потому что неподалёку захрустел гравий, который были посыпаны дорожки, и

рядом с фонтаном выросла тёмная фигура.

– Сир Норан, прошу за мной. Вас ожидают, – сказала фигура, и Уилл, молча поднявшись,

последовал за ней.

Было уже совсем поздно – близился рассвет, и замок притих, из чего Уилл заключил, что

бал продлился дольше, нежели предполагалось, однако уже закончился или был близок к

концу. К его облегчению, в парадное крыло дворца они не вернулись – молчаливый

провожатый Уилла свернул к западному крылу, отведённому для королевской семьи, куда

вход простым дворянам был закрыт. Они прошли садом, потом поднялись длинной узкой

лестницей, теряющейся под сенью деревьев, совершенно чёрных в безлунной летней

ночи; потом была длинная галерея и снова лестница, теперь уже под крышей, и опять

галерея. Уилл понял, что его нарочно водят кругами, чтобы он не запомнил дорогу – да он

и не пытался её запомнить, он слишком устал за этот вечер, да и вообще за всю неделю,

проведённую в Сиане. Он только и мечтал теперь, что о мягкой постели и безмятежном

сне, и ему даже почти не было любопытно, с чего это королю вздумалось назначать ему

личную аудиенцию.

Наконец затянутый переход кончился. Уилла завели в небольшую тёмную прихожую, в

которой горела всего одна свеча. Его провожатый, так и не выступивший из тени, велел

Уиллу ждать, и со словами: «Вас позовут» ступил в какую-то дверь, беззвучно

закрывшуюся за его спиной.

Окон здесь не было. В неверном свете единственной свечи Уилл видел цветочный узор на

шелковых шпалерах и тяжёлую завесу гардины над той дверью, за которой скрылся

незнакомец. Здесь было тихо, как в могиле. Уилл невольно задержал дыхание, пытаясь

расслышать хоть что-нибудь, кроме тихого треска пламени.

И замер, когда до него донеслись голоса, приглушаемые неплотно прикрытой дверью.

– Она никогда на это не пойдёт.

– Пойдёт.

– Она женщина? Ну, этого достаточно – я говорю вам, сир, что она не пойдёт на это.

– Ты совсем её не знаешь.

– Если знал одну женщину – считай, что знал всех.

– Ты женоненавистник, Риверте. Я всегда это подозревал, – смеясь, сказал король Рикардо,

и граф Риверте ответил:

– Ничего подобного, сир. Женоненавистники – это как раз те остолопы, кто женщин

совсем не знают. Зная их, не любить их нельзя, и не предвидеть их действия нельзя тоже.

Если хотите знать, что, на мой вкус, самое лучшее в женщинах – это их упоительная

предсказуемость.

– Твоя самоуверенность однажды доведёт тебя до беды.

– Не раньше, чем вас доведёт до беды ваша.

Уилл стоял, затаив дыхание. Он только теперь заметил, что дверь, сквозь которую вышел

его провожатый, осталась чуть приоткрытой. Света сквозь щель не лилось, но похоже, что

следующая дверь в том помещении, что находилось за ней, была распахнута настежь, и

Уилл мог слышать каждое слово, сказанное находящимися в ней людьми – Фернаном

Риверте и королём Вальены Рикардо Четвёртым.

Что делать? Выйти к ним, дать знать, что он здесь? Но он уже и так услышал их

перепалку. Она велась ленивым, беззлобным, дружеским тоном – так подначивают друг

друга старые друзья, но Уилл инстинктивно почуял опасность, витавшую в воздухе

совсем близко. За те годы, что он провёл с Риверте, он не особенно много узнал о его

отношениях с королём Рикардо, а по правде – так и вообще ничего. Он знал лишь, что

граф относится к своему сюзерену с особенным, нежным чувством, как к непутёвому

младшему брату – хотя они были ровесниками – тот же попеременно одаряет своего

главнокомандующего то всеми мыслимыми милостями, то гневной опалой. Риверте

нечасто бывал в Сиане, король выезжал за её пределы ещё реже, и их общение сводилось

в основном к переписке, столь бурной, что она подозрительно походила на любовную.

Уилл, частенько сидевший за своими книгами в уголке кабинета Риверте, любил

наблюдать исподтишка за выражением, с которым граф читал письма короля: то с весёлой

улыбкой, насмешливо приподняв брови, и тогда он говорил: «Уильям, подайте-ка мне

чернил!» с таким задорным и лукавым видом, словно предвкушал забавнейшее

развлечение; а порой, читая эти письма, он был мрачен, угрюм, зол как сто чертей и

скрежетал зубами, швырял едва дочитанное письмо в корзину для ненужных бумаг с

такими изощрёнными проклятиями, что, услышь его король в этот миг, одним только

заточением в замке Журдан его милость граф Риверте на сей раз не отделался бы. Чем

дольше Уилл наблюдал за всем этим, тем больше ему казалось, что эти двое ведут какую-

то таинственную, им одним понятную игру, которая в равной степени забавляет их обоих,

давая им при этом нечто такое, в чём нуждаются они оба. И он не знал, где проходит

граница этой игры – в салонном разговоре, на пергаментных листах, на поле брани или,

может быть… может быть, где-то ещё.

Уилл почувствовал, что розовеет – одновременно от последней непрошенной мысли,

которую он уже столько лет упрямо гнал от себя, не давая ей оформиться и закрепиться –

или от того, что он продолжал стоять там и слушать разговор, явно не предназначенный

для его ушей. Ох, Риверте был всё-таки прав – подглядывать и подслушивать было его

застарелой и очень дурной привычкой, которая ему самому ни капли не нравилась.

– Фернан, я устал вести с тобой эти разговоры. Ты не убедишь меня, оставь уже попытки и

прекрати изматывать ими нас обоих. Я не стану нападать на Аленсию, это моё последнее

слово.

– Что ж, – голос Риверте звучал подчёркнуто небрежно, хотя в нём и веяло холодком, –

воля ваша, сир. Стало быть, Аленсию вы не получите.

– Получу. Не так быстро, но получу.

– Я бы сказал вам, сир, что княгиня Олана никогда не согласится на ваши условия, но это

запустит наш разговор по кругу в пятидесятый раз подряд, не так ли?

Король Рикардо протяжно застонал.

– Ты иногда бываешь надоедливей Аделаиды, когда ей захочется нового асмайского

иноходца ценой в полтора миллиона.

– Знаю, но именно за это вы и любите нас обоих. Мы оба всегда получаем от вас то, чего

добиваемся, и благодаря этому мир вокруг вас становится ещё краше.

– Давай я куплю тебе асмайского иноходца, и на этом покончим.

– У меня и так уже есть Асмай, а с ним и все его иноходцы, сир. Теперь я хочу Аленсию.

– Ты невыносим. Где мой пояс?

– Понятия не имею. Вероятно, там же, где мои подвязки. Поглядите под диваном… о, да

вот же они.

Уилл вздрогнул и невольно отшатнулся, не осознавая, что вскидывает ладонь к губам. Эти

последние фразы, сказанные тем же небрежным тоном, что и предшествующим им спор,

словно выдернули его из тумана зачарованности, в которой он слушал этот разговор. Было

очень сложно счесть эти фразы двусмысленными – Уилл, всегда обладавший живым

воображением, мгновенно представил себе те единственно возможные обстоятельства, в

которых король Вальены мог оказаться без пояса, а сир Риверте – без подвязок… Если

только они не играли в мяч. В королевских покоях, после пышного бала, в четыре часа

утра.

– Помоги мне закрепить перевязь.

– Сию минуту, сир, – сказал Риверте таким тоном, словно делал своему монарху

чрезвычайно любезное одолжение. Король хмыкнул.

– Когда ты станешь старым и дряхлым и уйдёшь на покой по состоянию здоровья, я

произведу тебя в свои камергеры.

– Смею надеяться, сир, до этого счастливого дня я не доживу.

У Уилла пылали щёки. Он был до того растерян, ошарашен и смущён, что не разобрал

последних шутливых фраз, которыми обменялись король и Риверте, и лишь смутно

подумал, что, кажется, давешний спор ни одного из них не огорчил слишком сильно.

Похоже, они уже достаточно давно его вели, чтобы привыкнуть к твёрдой

непоколебимости оппонента. Но этот спор Уилла уже не занимал – он только и мог теперь

думать, что о поясе короля, о перевязи короля, о подвязках Риверте, о руках Риверте, с

лёгким изяществом скользящих по плечам и спине короля Рикардо, по мускулистым

лопаткам, проверяя, надёжно ли закреплена перевязь, задевая кончиками пальцев бугорки

позвоночника…

Дверь, занавешенная тяжёлой гардиной, распахнулась, и в глаза Уиллу ударил свет – такой

яркий, что он ослеп на миг, прежде чем понял, что в руке у стоящего перед ним мужчины

всего лишь небольшой канделябр с двумя тонкими свечами в нём.

– Сир Норан, – улыбаясь, сказал император Вальены. – Простите, что заставил вас

дожидаться. Идёмте.

Не чуя под собой ног, не слыша ничего, кроме барабанного боя собственного сердца, и

видя только широкую королевскую спину, обтянутую пурпурным камзолом, Уилл шагнул

следом за королём в маленький тёмный будуар. За будуаром была гостиная, которую при

должной сноровке можно было использовать как спальню, благо широкий удобный диван,

занимавший почти половину всего пространства, вполне к этому располагал. Кроме

дивана, здесь были ещё стол с початой бутылкой вина и два кресла. Уилл остановился за

спинкой одного из них, с трудом удерживаясь от желания вцепиться в эту спинку обеими

руками.

Король Рикардо то ли заметил его невольный жест, то ли просто вдруг счёл уместным

оказать королевскую милость.

– Садитесь, сир Норан. К сожалению, я не могу даровать вам права сидеть в моём

присутствии официально – по древней вальенской традиции, этого права наши подданные

удостаиваются лишь за особые личные заслуги. Но я пригласил вас сюда нарочно, чтобы

мы могли побеседовать в неформальной обстановке, потому садитесь, не робейте.

– Только после вашего величества, – сказал Уилл. Во рту было сухо, но, к его облегчению,

голос прозвучал ровно и с достаточной учтивостью – что ни говори, сдержанное

хиллэсское воспитание порой оказывало ему добрую услугу.

– А. Да. Конечно, – король улыбнулся и опустился в кресло, стоявшее ближе к дивану, и

приглашающе кивнул Уиллу на другое, напротив себя.

Уилл сел так осторожно, словно всерьёз опасался запрятанной в сидении иглы с ядом.

Король Рикардо неотрывно следил за ним, откинувшись на спинку и непринуждённо

положив на подлокотники свои длинные гибкие руки. Он снял мантию, в которой Уилл

видел его в зале, и теперь казался мельче и ниже ростом. Однако спокойное, сдержанное

величие из его черт никуда не делось, и немыслимым образом оно казалось тем ощутимее,

чем менее явственно король Рикардо выставлял его напоказ. Как мужчина он был не

особенно красив, но было в его лице что-то запоминающееся, что-то остро врезающееся в

память: резко очерченные скулы, слишком, пожалуй, крупный орлиный нос, вытянутый

заострённый подбородок, внимательные серые глаза под едва намеченными светло-

рыжими бровями. Раз увидев это лицо, его не забудешь – хотя, вдруг понял Уилл, ничего

приятного и располагающего в этом лице вовсе не было. Может быть, именно поэтому

оно так запоминалось – оно поражало, это лицо, своей дисгармонией и ловко запрятанным

в этой дисгармонии достоинством. Что же это за человек, если у него такое лицо, подумал

Уилл – и внезапно понял, что уже без малого минуту пялится на императора Вальены,

беззастенчиво его разглядывая. А следующей мыслью пришло осознание того, что

император Вальены точно так же беззастенчиво разглядывает его самого, только с заметно

меньшим замешательством – словно он увидел именно то, что и ожидал увидеть.

«Он знает, что я слышал их разговор, – подумал Уилл, и по его спине прокатилась волна

дрожи. – Он знал, что я стою там… и нарочно велел Фернану уйти через другую дверь,

чтобы мы не встретились».

Ему вдруг стало ужасающе, почти болезненно неуютно в этом мягком кресле, при тихом

приглушенном свете – куда более неуютно, чем было несколько часов назад в ярко

освещённом и полном недоброжелательных взглядов бальном зале.

– Ну, и как вам нравится в столице? – внезапно спросил король. Он не сменил позы, его

глаза были слегка прищурены, руки лежали на подлокотниках кресла всё так же

непринуждённо, но вопрос прозвучал так церемонно, что Уилл невольно сел в кресле

прямо и беззвучно перевёл дыхание, тщательно подбирая слова для ответа.

– Это прекрасный город, ваше величество. Я не слишком много повидал свет, но, уверен, в

нём мало найдется мест, столь… значительных и… впечатляющих.

– Ещё бы, – фыркнул король. – Вот уже четыреста лет мой род свозит сюда лучших

архитекторов, декораторов, художников и прочих иждивенцев, собаку съевших на умении

пускать пыль в глаза. Как думаете, им это хорошо удаётся?

– Я мало смыслю в истории искусств, сир. Могу судить лишь с позиции провинциала,

впервые узревшего самый большой и роскошный город из всех им виденных. И если

мастера, вами упомянутые, стремились сделать так, чтобы увидевший Сиану чужеземец

вовек её не забыл – они не зря проедали свой хлеб.

– Это чудесно, – теперь король Рикардо улыбался по-настоящему, – но вы не ответили на

мой вопрос, сир Норан. Я спросил, нравится ли вам в столице?

Уилл на миг закусил губу. Он чувствовал, что ступает на опасную почву – сказать по

правде, это ощущение не покидало его с того самого мгновения, как он въехал в ворота

Сианы в кортеже свиты графа Риверте. Сам Риверте запаздывал и приехал только в день

королевского бала, поэтому не дал Уиллу никаких наставлений относительно поведения в

столице. Но Уилл и сам знал, что ему стоит поменьше болтать и пореже бывать на виду.

Теперь он был не просто на виду – он был всё равно что голый, и молчать было никак

нельзя, потому что император Вальены ждал от него ответа.

– Это город, попасть в который мечтал бы почти любой человек, рождённый в иных

землях. И почти каждый был бы счастлив и польщён любезным приёмом, оказанным ему

при дворе вашего величества, – медленно сказал Уильям.

Король Рикардо хлопнул ладонью по изогнутой ручке кресла, откинул голову и отрывисто

расхохотался.

– Клянусь богом, он был прав! – воскликнул король – и Уилл опасался, что знает, кто этот