Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Ортандо и Маттео Гальяной, и думал, что эти высокие, черноволосые, поразительно

красивые мужчина и женщина вместе кажутся ещё поразительней, ещё прекраснее, чем по

отдельности. По церкви пробежался восторженный шепоток, когда сир Риверте взял свою

жену за руку и повёл по проходу к дверям. Они вышли, грянул колокольный бой, и с

нетерпением ждавшая у ступеней собора толпа разразилась восторженными криками,

осыпая дорогу перед новобрачными зерном и цветами.

Они были самой красивой парой в империи. Они были так удивительно хороши, что их

любили за это.

Свадебного пира не было, как и бала. Риверте заявил, что набальствовался на год вперёд, а

его жена, судя по всему, подобных забав не жаловала. Общественность, конечно же,

огорчилась – если бы праздник всё же состоялся, он стал бы самым заметным событием

сезона, но, в конце концов, теперь и так было что обсуждать до самой зимы. Сразу из

собора молодожёны отправились в городской особняк Риверте, где немедленно занялись

приготовлениями к отъезду. С рассветом они отбывали в замок Шалле – свадебный

подарок его императорского величества графу и графине Риверте. Там они должны были

провести медовый месяц, потому что даже такой неисправимый вояка, как сир Риверте, не

мог отказать своей новообретённой супруге в некотором количестве времени и внимания.

Уилл думал – нет, был совершенно уверен – что он придёт. За шесть лет они ни разу не

расставались дольше, чем на одну-две недели – и то лишь когда Риверте ездил в Сиану по

неотложным делам, упрямо не желая брать Уилла в столицу с собой. Теперь он уезжал из

столицы, а Уилл оставался. И он отказывался верить, что Риверте сможет уехать, не

повидав его на прощанье. Уилл не знал, что скажет ему – не знал, нужно ли что-нибудь

говорить. Он не хотел говорить; ему достаточно было одного, последнего объятия, одного

глубокого, долгого поцелуя, от которого перехватывает горло и весь воздух разом

высасывает их груди, одного движения ладонью по напряжённой спине, от шеи по

позвоночнику вниз, так, что волна мурашек пройдёт по пылающей коже… Он надеялся –

не смел требовать, только надеялся, не больше – что в эту последнюю ночь он сможет ещё

раз, как раньше, откинуться затылком на подушку, вминая в неё голову и выгибая спину,

раскрыв рот в беззвучном – он владеет собой, он не будет кричать, если надо – стоне, пока

его кожу будут покрывать тысячи лёгких, как бабочки, прикосновений – пальцы, губы,

язык, ресницы… Он надеялся, что сможет раздвинуть ноги, легко и бесстыже, как делал

всегда, вспыхивая от смутного осознания того, как неправильно и в то же время как верно

всё это было, и впустит в себя эту плоть, крепкую, твёрдую, нетерпеливую, и поглотит её

целиком, сжимаясь и разжимаясь в ритме, понемногу сводящем с ума, и обхватит мокрой

от пота ладонью собственный член, и изольётся, зажимая себе рот слегка дрожащей

рукой, потому что не надо кричать…

Уилл хотел его, он хотел своего Фернана Риверте, хотя бы в эту последнюю ночь. Он

прождал до утра.

Фернан Риверте не пришёл.

Уилл уснул на подоконнике, сидя на придвинутом к окну стуле и уронив голову на руки.

Уже светало, когда у него стали слипаться глаза – а через мгновенье он вскинулся,

выпрямился, охнув от рези в шее и спине, затекших в неудобной позе, и осторожно

поднялся со стула, морщась и рассеянно озирая залитую утренним светом спальню.

Кто-то стучал в дверь.

Уилл тупо уставился на неё. Он не помнил, чтобы её запирал – странно, может, он ходит

во сне?.. В дверь продолжали колотить, и чей-то – он вздрогнул всем телом, когда понял,

чей именно – голос нетерпеливо кричал с другой стороны:

– Уильям, вы там что, в летаргию впали? Уильям!

Он подошёл к двери на заплетающихся ногах, поднял руку, как сомнамбула, и отодвинул

засов.

Риверте в дорожном костюме стоял на пороге.

– Наконец-то! Какого чёрта?! До вас не смог достучаться слуга, он позвал Гальяну, а

Гальяне пришлось бежать за мной, хотя у меня, видит всевышний, и без того до черта дел,

кроме как вытаскивать вас из постели! Хорошо хоть вы уже одеты… погодите-ка, –

крепкие пальцы проворно ухватили Уилла за помятый воротник. – Это ещё что такое? Вы

что, спали не раздеваясь?

– Я… – «Я ждал вас», – хотел сказал Уилл, но слова застревали в горле. Он смотрел на

Риверте, моргая. – Простите, сир. Я не думал…

– И не надо, во имя всего святого! У нас нет на это времени. Надеюсь, вы уже собрались?

У вас ровно пять минут до того, как мы тронемся от ворот.

– М… м-мы?

– Да, мы. Что с вами, Уильям, вы что, напились вчера тайком и теперь отупели с

похмелья? Мы едем в Шалле, не говорите, будто не знали!

– Но я… – запинаясь, проговорил Уилл. – Я думал… то есть я был уверен… что вы меня тут

оставляете.

Рука, раздражённо оправлявшая воротник его мятой сорочки, замерла. Риверте посмотрел

на него с таким изумлением, словно Уилл заявил только что, будто постиг таинство

левитации и готов хоть прямо сейчас воспарить к потолку.

– Я? Оставляю? Вас? Что за вздор вы несёте, Уильям? Разумеется, вы едете со мной. Пять

минут уходят, теперь у вас осталось только четыре, чтобы собрать ваши пожитки. Ваша

лошадь уже осёдлана, мы ждём во дворе. Будьте любезны, не испытывайте дольше моё

терпение.

И он ушёл.

А Уилл остался.

Глава 3

Солнце сверкало, отбиваясь от поверхности реки. И этим блеском слепило глаза, но

совсем не так, как блеском хрустальных люстр и золочёных панелей, холодно

вспыхивавших в бальной зале императорского дворца. Здесь, в полумиле от крепостной

стены замка Шалле, не было ни люстр, ни панелей – только солнце, небо, дерево на

пригорке посреди поросшего сочными травами луга, и река, звеневшая невдалеке. Дерево

стояло одиноко и гордо, как Большой Дуб неподалёку от замка Даккар – только это был не

дуб, а ясень, и не старый, а совсем юный, тянувший пышную крону к солнцу в робкой

мольбе о тепле и ласке, без которых ему было не выжить здесь одному. И солнце ласкало

его, так же как и лицо Уилла, сидевшего на расстеленном среди травы плаще и

подставлявшего лоб горячим летним лучам.

Он проводил здесь почти всё своё время в последние три недели. Шалле оказался

невообразимо прелестным местечком – новенький, выстроенный всего несколько лет

назад и ещё не подвергшийся неизбежной осадке, он казался изящным, почти воздушным,

и как будто парил над долиной, такой же светлой и очаровательной, как и сам Шалле. Он

стоял в живописном месте с прекрасным климатом – ни слишком влажно, ни слишком

жарко здесь не было, близость реки создавала приятную прохладцу в самые знойные дни,

и в любое время года воздух был заполнен густым запахом хвои, долетавшим с другого

берега, где раскинулся сосновый бор. Сама река была маленькой и неширокой, слишком

мелкой для судоходства, но богатой жирными крупными карасями, и на ней то и дело

мелькали бурые борта рыбацких лодчонок – крестьяне здесь промышляли рыбной ловлей

в той же мере, в какой и возделыванием тучной, щедрой земли. Вниз по реке, с другой

стороны замка, раскинулись виноградники, яблоневые, абрикосовые и вишнёвые сады, а

за ними – поля, где трудились румяные, приветливые, почти неизменно радостные и всем

довольные люди. С запада, по правую руку от Уилла, был парк, переходивший в лес,

славившийся охотничьими угодьями – даже самый бесталанный охотник не вернулся бы

оттуда без упитанного зайца или хотя бы связки куропаток. И над всем этим неизменно

светило солнце, изредка затягиваемое лёгкими перистыми облачками, и тогда река

переставала сверкать. и становился виден каждый камешек и каждого рак на песочном

дне. Здесь не бывало слишком сильных ветров – бор и парк сдерживали их, не пуская в

долину, – и слишком обильных долгих дождей, здесь сама земля как будто просила, чтобы

человек помог ей родить так много, как только она сумеет, и в то же время молила быть

бережным с ней, не ранить её, не утомить слишком сильно. И люди, хорошие люди,

жившие на этой земле, как будто слышали её.

Пожалуй, Уиллу нравилось здесь.

Утром он вставал пораньше, иногда с рассветом, брал какую-нибудь книгу и хлеба с

сыром, и немного воды, седлал свою кобылу – послушную рыжую Искру, подаренную ему

Риверте три года назад – и отправлялся куда глаза глядят, зачастую безо всякой

определённой цели. И лишь на дороге, ведущей от замковых ворот к ближайшей деревне,

решал, куда ему хочется поехать сегодня – к садам, где так хорошо бродилось под сенью

фруктовых деревьев, или в поля, где приветливые крестьяне всегда ласково его привечали

и готовы были напоить парным молоком (Уилл за это оставлял им абрикос или яблок,

которые в хозяйских садах они, разумеется, рвать не смели), или галопом просто через

луга, так, чтобы ветер свистел в ушах, выдувая все мысли до последней, чтоб оставался

лишь грохот крови и хрип кобылы, и её горячие твёрдые бока, сжатые в стальной хватке

его коленей.

Этим утром ему захотелось к реке. И вот сейчас он лежал, сунув под голову исторические

хроники мэтра Наттара, и подставлял лицо слабым утренним лучам. Искра щипала травку

в паре шагов от него, лениво отмахиваясь хвостом от надоедливых мух, в ветвях ясеня у

Уилла над головой звонко щебетала сойка, кузнечики заливисто стрекотали в траве, а

рядом журчала река. Было так тихо здесь, так мирно, так безмятежно. Это был бы рай… да

это и был рай, если хорошенько подумать. Если бы Уилл мог выбирать место, где ему

хотелось бы жить всегда, никогда его не покидая, то это был замок Шалле.

Вот только место, к сожалению, не составляет счастья само по себе. Важны ещё люди,

которые его населяют.

Медовый месяц четы Риверте был в самом разгаре. Сира Лусиана быстро освоилась с

новой для неё ролью хозяйки дома. Её бесстрастная, почти чопорная сдержанность слегка

ослабела, но не пропала до конца: она всё так же одевалась неярко и не слишком

навязчиво себя украшала (к печатке Далнэ присоединился красный рубин Риверте, вот и

всё), всё так же строго заплетала волосы, покрывая их теперь к тому же шёлковой сеткой,

всё так же говорила негромко, немного и по существу. Вот только действия её стали

весьма решительны, восполняя несвойственную женщинам немногословность. Едва

ступив на порог замка, подаренного ей и её мужу королём на свадьбу, она заявила, что всё

здесь немедленно следует переделать – чем и занялась без видимого удовольствия, скорее,

с какой-то холодной и неистовой мстительностью, как будто решила, что раз уж её

положение не изменишь, так стоит им хотя бы упиваться сполна. Замок немедленно

заполнился плотниками, каменотёсами, мебельщиками, обойщиками и прочими

мастеровыми, которые с утра до ночи что-то строгали, вытёсывали, сколачивали и

оббивали, наполнив мирную долину вокруг Шалле ужасающим шумом и суетой. Уилл

счёл это прекрасным предлогом, чтобы сбежать – а после превратить своё пребывание вне

пределов замка в привычку, к которой уж никак нельзя было придраться. Надо, впрочем,

сказать, что у сиры Риверте был вкус – все изменения, которые она вносила, оказались к

лучшему, так как замок был обставлен и украшен довольно старомодно, слишком

громоздко и мрачно для такого солнечного и светлого места. Лусиана, графиня Риверте,

делала внутреннее его наполнение соответствующим внешнему – и Уилл, как ни

раздражала его её самоуверенная предприимчивость, не мог найти веского повода, чтоб её

осудить.

И уж тем паче не осуждал её Риверте, мгновенно устранившийся от всех домашних дел. У

замка была теперь хозяйка, вот пусть и хозяйничает, если это может её развлечь. До

встречи с её дочерью оставался месяц – король был непоколебим в своём условии и

требовал, чтобы молодожёны прожили в Шалле по меньшей мере до осени, а там и

Риверте, и Лусиана должны были наконец получить свою плату за этот брак. Они могли

бы проводить время ожидания, поддевая, изводя и ненавидя друг друга – но вместо этого

оба по единодушному, и, Уилл подозревал, молчаливому согласию решили сделать эти

месяцы как можно менее неприятными для себя и друг для друга. И было даже

трогательно наблюдать такое единство, говорившее о них обоих скорее хорошо, чем

дурно.

Было бы трогательно, если бы в этой своеобразной семейной идиллии оставалось для

Уилла хоть какое-то место.

Риверте по прежнему уделял ему внимания не больше, чем стулу из столового гарнитура.

Они здоровались, иногда ели вместе – застольных бесед, подобных недавней, больше не

повторялось, и разговор обычно вёлся о погоде (неизменно прекрасной), урожае

(удивительно богатом) и местных делах (поразительно благополучных). Уилл впервые за

шесть лет жил в одном доме с Риверте ровно на том положении, какое занимал при нём

формально – то есть на положении хроникёра, доверенного лица, допущенного в круг

семьи – не меньше, но и не больше. Осознание этого странным образом поселило в сердце

Уилла стыд – ведь на самом деле он не слишком заботился о выполнении своих

обязанностей. Этот стыд побудил его особенно рьяно закапываться в библиотеку (в

Шалле она была плоховата, состояла в основном из романов и сборников гравюр, но

Риверте тут же выписал свою библиотеку из столицы, и это было единственное место в

Шалле, которое он обустроил сам, с молчаливого согласия сиры Лусианы). Уилл, кажется,

никогда в жизни не читал так много, как в эти несколько недель, и никогда – так

внимательно. В Вальене была очень развитая школа историографии, здесь было у кого и

чему поучиться. И он учился; он хотел делать хоть что-то, чтобы оправдать своё

присутствие здесь. Хоть что-то, что позволило бы ему быть ближе к человеку, который,

казалось, терпел его теперь только из жалости.

Не проходило и дня – да что там, даже часа – чтобы Уилл не вспоминал свой давешний

разговор с королём Рикардо и его слова, которым он в тот миг не поверил. Видимо, зря.

Король Рикардо знал Фернана Риверте, его Фернана, всю свою жизнь – они буквально

росли вместе, потому что дом Риверте всегда был близок ко двору, и юные его отпрыски

часто составляли компанию королевским детям в играх, учёбе и тренировках. Конечно,

его величество знал Риверте лучше, чем Уилл… И недаром сумел в конце концов его

подкупить – он знал, в чём Риверте нуждается, а от чего сможет отказаться. И – об этом

Уиллу было думать тяжелее всего, но и не думать он тоже не мог – король просил, чтобы

Уилл не мешал ему, когда он выберет свой путь. Не стоять на пути того, кого любишь –

это то, что делают друзья.

И Уилл думал теперь, что не хочет быть Фернану Риверте другом. Нет, не хочет! Не

хочет.

Он перекатился со спины на бок, и, подперев голову кулаком, рассеяно посмотрел на

замок. Обычно луг перед ним и дорога были пусты – Шалле стоял в довольно-таки глухом

месте, далеко от больших городов и проезжих трактов, и отчасти поэтому здесь было так

тихо. Но сейчас по дороге от замка двигался всадник – маленькое тёмное пятнышко,

быстро увеличивавшееся и приближавшееся. Глаза Уилла слегка расширились, когда он

узнал всадника – и тут же прикрылись снова. Риверте часто уезжал из замка по утрам,

обычно он опережал в этом Уилла – ему нужно было досконально изучить своё новое

владение, познакомиться с крестьянами и вправить мозги управляющим, узнать, кто в чём

нуждается, а кто слишком много и нагло ворует. Этим он развлекал себя так же, как сира

Лусиана развлекала себя, обустраивая внутренние покои замка и третируя слуг. С челядью

она была, по мнению Уилла, излишне строга – никого не оскорбляла и не велела пороть,

но редко бывала кем-то довольна. Уиллу казалось, что Риверте это в ней слегка забавляет.

Он смотрел на фигурку, движущуюся по дороге, ещё какое-то время – и вдруг, почти

поравнявшись с ним, она свернула с тракта и пустилась в галоп через луг, наискосок,

резко срезая путь. Искра вскинула голову и возбуждённо фыркнула, перебрав

стреноженными ногами. Уилл сел прямее, прищуриваясь против солнца – и понял, что

Риверте едет на Роке, вороном жеребце, к которому Искра питала некоторую слабость, и

всегда заметно оживлялась при его приближении. Риверте всё говорил, что надо было бы

устроить им вязку, и Уилл при этом вполне невинном и резонном предложении всегда

неудержимо краснел.

Он сидел так ещё какое-то время, пока не стало совершенно очевидно, что Риверте едет

прямо к нему. Когда между ними оставалось не больше пятидесяти ярдов, Уилл встал и

подошёл к своей лошади, успокаивающе похлопав её по шее и зашептав ей в ухо. И так он

стоял, спиной, не оборачиваюсь, пока Риверте придерживал жеребца и спешивался в паре

шагов от него.

Искра скосила на вновь прибывших мужчину и коня карий глаз и всхрапнула. Уилл нежно

погладил её за нервно подрагивающим ухом.

– Спокойно, спокойно, – прошептал он, пытаясь унять бешеное биение своего

собственного сердца. – Всё хорошо, ничего не случилось.

– Я вас напугал? – спросил Риверте у него за спиной – не слишком близко, и Уилл почему-

то испытал от этого невыносимое облегчение.

– Не вы и не меня, – не оборачиваясь, ответил он, ласково понукая кобылу отойти на пару

шагов. – Искра не слишком любит вашего Рока.

– А. Я забыл. Надо было мне взять другую лошадь, – сказал Риверте так рассеянно, что это

могло бы провести того Уилла Норана, который только что прибыл в замок Даккар и

понятия не имел о том, в какой безвыходной западне очутился. Но не Уилла Норана,

который был рядом с этим человеком уже столько лет и знал его… ну, довольно-таки

хорошо.

Убедившись, что Искра отведена достаточно далеко от привязанного к дереву и всё ещё

похрапывающего от галопа вороного, Уилл повернулся – и застыл, увидев, что Риверте

опустился на колени и что-то раскладывает на смятом уилловом плаще, раскинутом на

траве.

– Что вы… – начал Уилл – и умолк, когда понял, что это: пирог, яблоки, сливы и бутылка

вина в соломенном чехле. Разложив всё это неторопливо и аккуратно, Риверте присел на

землю, прямо на траву, и, глядя на Уилла снизу вверх, небрежно указал ему на землю

напротив себя.

– Присаживайтесь, Уильям. Не стесняйтесь.

Это прозвучало так церемонно, что при других обстоятельствах Уилл бы улыбнулся и,

может быть, ответил шуткой. Но сейчас ему не хотелось шутить, не хотелось улыбаться.

И присаживаться тоже не хотелось.

– Благодарю, – его голос звучал холодно и, наверное, чересчур отрывисто, но, к счастью,

они были одни, впервые за долгое время, и Уилл мог позволить себе не притворяться. – Я

уже завтракал.

– Врёте, – беззлобно заметил Риверте. – И вовсе вы не завтракали. Сбежали, как обычно,

едва рассвело, и даже забыли свою котомку с едой. Я решил, что нынешний день слишком

пригож, чтобы именно сегодня позволить вам умереть с голоду под открытым небом.

Уилл резко обернулся к Искре, кинул взгляд на седло… и правда! Его обычной седельной

сумки не было. Но он ведь вроде бы вешал её сегодня утром… или нет? Он не мог

вспомнить. Риверте с любопытством следил за ним, отмечая смену выражений на его лице

и, конечно, без труда читая на нём мысли Уилла. Потом похлопал ладонью по земле

рядом с собой и мягко сказал:

– Ну садитесь же, Уильям. Пожалуйста.

Уилл колебался ещё минуту, но потом всё-таки сел. Глупо это было, в конце концов – но

он почему-то не мог заставить себя находиться к этому мужчине близко, не хотел, как

когда-то, когда боялся его и боялся себя, того, что лишь начинал тогда чувствовать.

Сейчас он не боялся. Сейчас он…

– Ну и как вам Шалле? – невинно спросил Риверте, чуть улыбнувшись, когда Уилл

деревянно опустился на приличном расстоянии от него. – Вы не скучаете здесь?

«Скучаю. По вам», – подумал Уилл, а вслух сухо сказал:

– По-моему, здесь прекрасно. Это чудесное место.

– Да, мне тоже нравится… и Лусиане нравится, хоть она и тщится это скрыть. Ей, как и

мне, тоже стыдно, что нам, людям из стали и китового уса, приглянулось такое

пасторальное местечко. У его величества определённо есть вкус, как считаете?

– Сир, если вы явились сюда, чтобы играть со мной… – резко начал Уилл – и замолчал. Он

боялся, что если начнёт говорить сейчас, то уже не сможет умолкнуть вовремя.

– То что? – с любопытством подтолкнул Риверте, внимательно глядя на него.

– То не надо, – сдержанно ответил Уилл.

– А я думал, вам нравится, когда я с вами играю. Раньше нравилось почти всегда.

– Я вырос, сир. Быть может, дело в этом.

– Может быть, – задумчиво проговорил Риверте. Его длинные сильные пальцы, ничем не

украшенные сегодня, рассеяно дёргали травинки рядом с его коленом. Уилл невольно

глянул на эти пальцы – и беззвучно задохнулся, вспомнив, как они пробегали по его шее,

по спине, по бедру, по лодыжке и ступне, то ли лаская, то ли дразня. Рот наполнился

слюной, а потом тут же пересох, и Уилл с трудом сглотнул, отводя глаза.

– Уилл, – голос Риверте звучал негромко, но очень внятно в пьянящем, насыщенном

ароматами трав воздухе. – Скажи мне всё, что хочешь.

– Ничего не хочу, – слишком поспешно ответил Уилл, всё так же глядя в сторону, и

Риверте сказал:

– Ты злишься.

«Надо же, какое открытие», – гневно подумал Уилл, а вслух сказал:

– Нет. С чего бы?

– Ну, – проговорил Риверте, выпрямляясь и придвигаясь к нему чуть ближе, и Уиллу

пришлось приложить все усилия, чтобы не отпрянуть, – я могу сходу назвать полдюжины

причин. Тебе неловко, ты обижен, ты чувствуешь себя забытым, брошенным и одиноким.

Ты не знаешь, как себя вести, не понимаешь, что происходит, а я не делаю ничего, чтобы

помочь тебе разобраться в этом.

– Что ж, – сказал Уилл самым ледяным тоном, на какой только был способен, – видите, вы

и сами всё знаете. Зачем тогда задавать вопросы?

Риверте вздохнул. Его рука перестала терзать траву и легла на колено.

– Глупый. Ты же сам всё понимаешь, просто не хочешь признать. Уильям, этот мир

устроен так, что у каждого, кто желает занимать в нём определённое положение, есть

обязанности. От них можно уклоняться, ими можно пренебрегать, но лишь до

определённого предела, если только ты не готов преступить черту маргинальности. Я не

могу её преступить. Я главнокомандующий армией Вальенской Империи, и это создает

мне много больше ограничений, нежели преимуществ. Быть первым приближённым при

императорском дворе – это обуза, Уильям, это ярмо, это рабство, и я знал это, когда решил

добиться этого положения. Так же как ты, решившись когда-то уйти в монастырь, знал,

что обрекаешь себя на лишения – но ты думал, что взамен получишь нечто, чего они стоят.

Наша жизнь состоит из сделок, Уильям, мы продаём одни права, чтобы получить другие,

и играем по правилам, если хотим заработать положенный ими выигрыш.

– Ну и к чему вся эта развесистая демагогия на лоне природы? – огрызнулся Уилл. Его

раздражал негромкий, немного усталый голос Риверте, раздражали его слова, раздражала

их правдивость, и сильнее всего раздражало то, что, говоря всё это, Риверте незаметно и

неотвратимо придвигался к нему всё ближе и ближе, а Уилл не мог так же ловко и

незаметно от него отодвинуться.

В ответ на его выпад Риверте слегка улыбнулся, чуть прищурив свои синие глаза, яркие и

прозрачные на солнечном свету.

– Не знаю. Это место плохо влияет на меня, я расклеился и впадаю в меланхолию. Здесь

слишком спокойно для меня, слишком…

– Слишком хорошо? – не выдержав, подсказал Уилл, когда он умолк.

Риверте кивнул.

– Да. Наверное. Вы же знаете, когда всё совсем хорошо, мне это быстро надоедает.

Да, Уилл это знал. Это причиняло ему боль, ввергало его в отчаяние, в смятение, но он это

знал.

Если бы ещё он также знал, что ему делать.

– Вы хотите, чтобы я уехал и оставил вас в покое? – неожиданно для самого себя спросил

он. – Только, прошу вас, не юлите сейчас и скажите правду.

– Не юлить? – брови Риверте оскорблённо взлетели вверх. – Когда это я юлил?!

– Вы это делаете прямо сейчас! Не придирайтесь к словам! – рявкнул Уилл, резко

отстраняясь от него – Риверте был уже так близко, что мог бы запустить пальцы ему в

волосы, мог наклониться и накрыть его рот своими губами, мог… Уилл яростно тряхнул

головой. Он не позволит и дальше морочить себе голову! – Говорите, как есть, и

прекратите меня жалеть. Это… это унизительно, монсир.

Риверте смотрел на него несколько мгновений – очень странно смотрел. Уилл не мог

припомнить, чтобы когда-нибудь ловил на себе подобный взгляд – но, кажется, примерно

так Риверте смотрел на Рашана Индраса с даккарской стены, на короля Рикардо во время

бала… и на Лусиану Далнэ, сидящую за столом по правую руку от него с негнущейся

твёрдой спиной.

– Странно, что вы заговорили об унижении, – произнёс он, не отрывая от лица Уилла этот

непостижимый взгляд. – Я не просто так начал разводить всю эту, как вы сказали,

демагогию о долге и обязанностях. Я хороший полководец, Уильям. Это то, что я умею

делать. Чтобы иметь возможность делать это, я должен быть хорошим придворным и

вассалом. И хорошим другом. И хорошим хозяином своим людям. Я стараюсь быть

хорошим господином, и, я думаю, ты признаешь, я трачу немало усилий, чтобы быть

хорошим любовником. И стараюсь быть хорош во всём, за что берусь, а раз так, то и

хорошим мужем я должен быть тоже. Иначе я не смогу себя уважать. А ведь невозможно

исполнять свой долг, утратив уважение к самому себе, равно как уважение тех, кто тебе

дорог. Уильям, подумай сейчас хорошенько и ответь – если бы я, как ты надеялся и ждал,

стал бы уделять тебе то внимание, что и раньше, не считаясь с присутствием Лусианы в

моём доме – разве ты счёл бы это правильным? Ты бы хотел, чтобы я обнимал тебя на её

глазах, чтобы продолжал приходить к тебе по ночам, чтобы я называл тебя тем, кто ты

есть, в её присутствии? Ты хотел бы, чтобы в мою брачную ночь – проклятье, в её

брачную ночь, Уилл – я оставил её и пришёл в твою постель? Ты бы стал меня после этого

уважать больше, чем прежде? Или, может быть, всё-таки самую чуточку меньше, а?

Уилл слушал его, чувствуя, что дышать становится всё труднее. Голова у него шла

кругом. Голос, который он слышал, был твёрдым, ясным, в нём не было ни осуждения, ни

вины, и всё же Уилл чувствовал, как необъяснимый, невыносимый стыд захлёстывает его

с головой. Конечно. О Господи. Ну конечно. Он прав. Всё, что он говорил сейчас, было

правдой. Просто Уиллу в его ревности и оскорблённом самолюбии было недосуг

подумать про то, как всё это может выглядеть со стороны.

– Она ведь не хотела за меня, – продолжал Риверте; Уилл хотел сказать ему, что хватит, не

нужно больше, он всё понял, но ему не хватало слов, и Риверте говорил, глядя теперь не в

лицо ему, а поверх его плеча. – Она тоже пошла на сделку от безысходности, и, говоря

начистоту, её западня куда неприятнее моей. Для меня Аленсия – просто ещё один кусок

мяса, который мне не терпится запихнуть в мою ненасытную пасть. Лусиана же заботится

о той, кого любит. Она и так унижена всем этим – и разве смею я унизить её ещё больше,

выставляя напоказ свой образ жизни? Я могу делать это на глазах сианских пустозвонов,

потому что на их мнение и отношение мне решительно наплевать. Но показывать ей

двусмысленность её положения, заставить её чувствовать его ещё острее и глубже… это

было бы немножечко слишком жестоко, вам так не кажется, Уильям?

Он снова перешёл на привычное «вы» и не менее привычное «Уильям», но Уилл едва

заметил это. Ему щипало глаза, и он отчаянно боялся, что в них вот-вот блеснёт

предательская влага. А говорить Риверте, что-де ему в глаз залетела соринка, было бы

совершенно бесполезно.

Так что он справился с собой и сказал – всё равно слишком хрипло:

– А то, что вы делаете со мной – это не жестоко?

– Жестоко, наверное, – легко согласился Риверте. – Но вы ведь, в отличие от Лусианы, со

мной не по нужде, а по своей собственной воле. Кроме того, я всегда обращался с вами

дурно, а вы терпели, и этим меня разбаловали. Я забрал себе в голову, что вы стерпите

всё, что бы я ни вытворял по отношению к вам, и всё равно останетесь со мной. Ведь

останетесь?

В последних словах прозвучала едва скрываемая тревога – а может, Уиллу слишком

хотелось, чтобы она там звучала. Он опустил голову, пытаясь хоть как-то скрыть огонь,

сжигающий его лицо, и дымку, заволокшую его глаза. Он вздрогнул, когда пальцы

Риверте осторожно легли ему на подбородок и подняли его. Они были теперь на

расстоянии ладони друг от друга – на расстоянии поцелуя. Надо отодвинуться от него,

подумал Уилл. Я должен. Я мешаю ему, я не подхожу к его жизни, я ему не ровня…

Он не мог. Просто не мог. Он так долго ждал этого прикосновения и так по нему

истосковался.

– И что теперь? – сипло спросил Уилл, помутневшим взглядом шаря по склонившемуся

над ним лицу, такому любимому, такому родному лицу.

Пальцы, держащие его подбородок, задумчиво провели по его челюсти, скользнув оттуда

вверх по щеке.

– Теперь, – проговорил Риверте, – я полагаю, мы предадимся очаровательному, пылкому и

незабываемому разврату под этим чудесным деревом рядом с этой чудесной рекой. И

пусть наши лошади нам завидуют.

И они сделали это.

И Уилл понял, что на самом деле даже вообразить не мог, до чего по нему скучал.

Он сам не помнил себя, когда со стоном откинулся на спину, на траву рядом со смятым

плащом и разбросанными фруктами, и невольным, заученным жестом вскинул руки над

головой, когда Риверте потянул его рубашку, стаскивая её ему через голову. Уилл тут же

сцепил руки в замок у него на шее и поцеловал его – сам, так жадно, так нетерпеливо и

почти зло, что поразил этим сам себя. Риверте вздохнул ему в губы, кажется, слегка

удивлённо, как будто и сам не ждал от своего любовника такой страстной, жгучей обиды –

и, кажется, хотел что-то сказать, но Уилл вцепился пальцами ему в волосы, натянув

густые чёрные пряди с яростной силой, до боли, и заглушил так и не сказанные слова,

протолкнув свой язык в приоткрытые губы Риверте. Нельзя было понять уже, кто из них

кого целовал, кто из них кого притягивал к себе – их жажда, их голод, их тоска друг по

другу была одинаковой, и осознание этого наполнило Уилла таким огромным чувством,

что ему показалось, сейчас его грудь разорвётся в клочья. Он выпустил волосы Риверте и

с силой провёл ладонями по его шее и плечам, стиснул его предплечья, заставляя их

сцепиться у него на талии крепче, и неистово вжался промежностью ему в бедро,

втискиваясь стремительно твердеющим естеством в тёплую твёрдую плоть.

– Возьми, – пробормотал Уилл, когда губы Риверте оставили его рот и стали спускаться

ниже, по подбородку, по шее к ложбинке между ключицами. – Возьми меня… я не могу…

Он не мог больше ждать, не мог терпеть, настолько, что даже договорить у него не было

сил. Его задний проход сжимался и разжимался, судорожно, инстинктивно, там всё горело

в предвкушении твёрдой могучей плоти, которая заполнит его чувством безграничного,

слепого восторга, ярче и красочнее которого он ничего не знал. Но Риверте не торопился –