Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

похоть застили ему рассудок, как и утверждал (очень мягко и осторожно, впрочем)

почтенный монах. Он думал, что его счастье с графом Риверте, счастье с мужчиной,

любовником которого он так безрассудно стал, продлится вечно. И, конечно, это было

очень глупо, но Уиллу всё равно было плохо, плохо, плохо и всё, и ему отчаянно нужен

был друг, которому он мог бы об этом сказать.

С этой неожиданной мыслью Уилл решительно вытянул из стола лист пергамента,

обмакнул перо в чернильницу – и только тогда понял, что не знает, что написать.

В тот миг, когда он в замешательстве положил перо обратно на стол, позади него

негромко скрипнула дверь.

Уилл был настолько уверен, что это Риверте, что, оборачиваясь, уже открыл рот, правда,

ещё не решив, в каком тоне должно быть приветствие. Что будет лучше – ограничиться

холодным: «Доброго дня, монсир», или просто молча подойти к нему, ухватить за

загривок и…

– Доброго дня, монсир, – сказала Лусиана Далнэ, останавливаясь на пороге. – Простите, я

не знала, что здесь кто-то есть. Шторы опущены.

Она не извинялась и не оправдывалась – говорила, как есть, её голос был бесстрастен, а

лицо – непроницаемо. Уилл смотрел на неё, впервые видя её так близко, и пытался понять,

что ему делать.

– Нас не представили друг другу, – после краткой, но очень густой тишины сказала сира

Лусиана. – Но, я полагаю, вы знаете, кто я. А вы, думается, – сир Уильям Норан, хроникёр

моего будущего супруга?

Уилл пробыл в столице совсем недолго, но с лёгкостью и живостью мог представить, как

эту фразу сказала бы любая сианская дама – сира Ирена, например, или сира Висконе.

Довольно было бы подпустить в голос на самую малость небрежности, довольно было бы

еле заметно изогнуть губу, произнося его имя, довольно было бы едва уловимо выделить

интонацией слово «хроникёр», окрасив его чуть ощутимым сарказмом – и обычная

формальная фраза превратилась бы в жестокую насмешку, граничащую с оскорблением.

Любая женщина на месте Лусианы Далнэ сказала бы эту фразу именно так.

Но Лусиана Далнэ имела иные манеры, нежели знатные дамы Сианы. Лусиана Далнэ

просто сказала то, что сказала, похоже, имея в виду только это и ничего больше. И лицо

её, красивое и необычное, было так же спокойно, а голос так же бесстрастен и ровен, как и

минуту назад.

Уилл сглотнул. Бесспорно, она знала, кто он такой, и каково его истинное положение при

её женихе. Но она задала вопрос, и он ответил, вставая с кресла:

– Вы правы, сударыня, я – Уильям Норан, и для меня большая честь встретиться с вами.

«Ещё бы – для вас это честь», – сказала бы, изогнув губы, сира Ирена или сира Висконе, а

Лусиана Далнэ лишь молча протянула ему руку – ребром ладони вверх, словно не для

поцелуя, а для пожатия. Уилл осторожно взял её за запястье и коснулся губами холодной

белой кожи на тыльной стороне ладони. Потом выпрямился, и женщина тут же опустила

руку.

– Странно со стороны сира Риверте перезнакомить меня со всей своей челядью – и

позабыть о том, чтобы представить вам. Вы ведь знатного происхождения?

– Да, сударыня. – Волнуясь, Уилл, как всегда, переходил на хиллэсскую манеру обращения

к собеседнику. – Род Норанов – один из древнейших в королевстве Хиллэс.

– Ах, да. Припоминаю. Вас ведь именно поэтому отправили заложником в Вальену шесть

лет назад? Простите, если я кажусь грубой, – сказала Лусиана и посмотрела на него в упор,

словно ждала от него оскорбленной тирады в ответ. Но Уилл лишь коротко улыбнулся,

инстинктивно пытаясь защититься этой улыбкой от её внимательного взгляда.

– Ничего подобного, сударыня. Это правда, я был заложником в Даккаре, но потом всё

изменилось.

– Да. Эту историю я слыхала. О ней много говорили тогда. Хорошо, что вы здесь, сир

Уильям – может быть, вы мне поможете, – безо всякого перехода сказала она,

поворачиваясь и кидая взгляд на книжные полки, бесконечным рядами тянущиеся вдоль

стен и теряющиеся в пыльных глубинах библиотеки. – Я пришла сюда, чтобы найти одну

книгу.

Правду ли она сказала? У Уилла не было никакой возможности узнать. Он уже напрягся,

готовясь к неприятному разговору, когда она так внезапно ушла от опасной темы – сама,

словно её вопросы и в самом деле не значили ничего сверх того, что она сказала.

– Конечно, монсира, я помогу вам, если сумею. Что за книга?

– Один из трактатов Гильема Лакрозы.

Уилл медленно кивнул.

– Гильем Лакроза… хм… кажется, видел я здесь что-то из его трудов. Это ведь поэт эпохи

Раннего Абсолютизма, верно?

– Нет, – сказала Лусиана Далнэ, и на лице её не дрогнул ни единый мускул. – Медик,

живший во времена Рикардо Первого.

– О, простите… конечно, – пробормотал Уилл. – Сейчас посмотрим. Должно быть, это где-

то здесь, в отделе времён Второй Войны за Святую Веру… Сир Риверте предпочитает

расставлять свои книги не по алфавиту, а по хронологии, так проще и…

– Вы что-то путаете, сир Норан. Вторая Святая Война была не при Рикардо Первом, а при

Аугусто Краснолице, на сто лет ранее. Может быть, я поищу сама?

– Нет. Не стоит. Я сейчас, – сказал Уилл, позорно сбегая с поля брани в спасительную тень

книжных полок. Его лицо и шея пылали так, что он сам сейчас заслуживал прозвище

Краснолица не меньше, чем древний вальенский монарх. Обе его неуклюжие попытки

загнать графиню Далнэ в западню провалились с треском – она ориентировалась и в

литературе, и в истории, оба раза исправляя его намеренные ошибки быстро, уверенно и

точно. Уиллу стало стыдно. Чего он хотел добиться, расставляя для неё столь грубые

ловушки? И чего добился теперь, когда она в них не попалась? Да, оказалось, что она

образованна – но это ничего не значило. Сира Ирена, бесцеремонно забравшаяся в постель

к Риверте в ночь его приезда в столицу, была образована тоже. Но женился-то он не на

ней.

– Вы уверены, что я вас не обременяю своей просьбой? – холодно спросила сира Лусиана,

пока Уилл рассеяно на пялился книжные корешки перед собой, и он, вздрогнув, очнулся.

– Нисколько. Одну минуту.

Лакроза был одним из самых выдающихся лекарей современности и жил без малого

полтора века назад, во времена разгула Серой Чумы. Этой мрачной странице в истории

Вальены сир Риверте отвёл четыре верхние полки на южной стене библиотеки. Они были

под самым потолком, и Уиллу пришлось подтащить к ним кресло, чтобы добраться.

Взбираясь на сидение, он чувствовал на себе каменный взгляд сиры Лусианы и молил

бога, чтобы только не свалиться с этого кресла, ничего не задеть и не обрушить с полки

лавину книг. Волнение всегда делало его страшно неуклюжим, и сиру Риверте безумно

нравилась эта его черта – он мог умиляться ею и издеваться из-за неё над Уиллом часами,

что и делал с огромным удовольствием. Уилл этого удовольствия не разделял – и уж тем

более сейчас. Поэтому он старался всё делать аккуратно и неспешно, судя по всему,

произведя этим на сиру Лусиану впечатление бестолочи, копуши и бездельника.

Литтан, Лаккару, Линдрашат… Да где же этот чёртов Лакроза?!

– Так значит, вы, сир Норан, летописец графа Риверте? И много вы уже написали?

Голос нёсся снизу и издали, и, наверное, именно от этого прозвучал для Уилла зловещим

гудением колокола – хотя он был почти уверен, что тон сиры Лусианы нисколько не

изменился: её голос, похоже, вообще не был богат интонациями. Рука Уилла, судорожно

перебиравшая труды деятелей времён Рикардо Первого, дрогнула, и увесистый том

гравюр какого-то Лубнеки, о котором Уилл в жизни не слышал, стал опасно крениться

вниз. Уилл в панике вцепился в него обеими руками, покачнувшись на кресле и

балансируя на самом его краю, задыхаясь от пыли, ударившей в нос, и чувствуя

неподвижный, холодный, жёсткий, как крахмал на её юбке, взгляд Лусианы Далнэ.

Гравюры Лубнеки, слава господу всеблагому, передумали покрывать голову Уилла

несмываемым позором и перестали валиться с полки. Уилл судорожно запихнул их

подальше от края – и увидел, что Лакроза стоит прямо за ними. Ну наконец-то!

– Н-не очень много, – проговорил он, вдруг осознав, что ему задали вопрос. – По правде, я

ещё толком не начинал… Я нашёл вашу книгу, сударыня.

Он вытянул с полки том в зелёном кожаном переплёте, смахнул с него пыль и спрыгнул с

кресла на пол, переводя дух. Сердце болезненно стучало в горле, и уши, кажется, всё ещё

были излишне розоваты.

– Не начали, вот как, – сказала Лусиана, стоя там, где он её оставил, с по-прежнему

сложенными на талии руками. – За шесть лет?

– Я собираю материал, – нервно ответил Уилл. – Сир Риверте – неоднозначная личность, к

тому же о нём уже и так много написано. Я решил сперва ознакомиться как следует с

имеющимися трудами.

– Весьма разумно. В вас сразу видно глубоко личное отношение к столь ответственному

делу, – заметила графиня Далнэ, и Уилл понятия не имел, говорит ли она всерьёз, имеет ли

в виду только сказанное, намекает ли на что-то, или, может быть, попросту над ним

издевается.

И это внезапно настолько напомнило Уиллу манеру разговора самого Риверте, что он

застыл на миг, недоверчиво глядя на неё.

Сира Лусиана встретила его взгляд спокойно и непоколебимо. Потом опустила глаза на

книгу, которую он положил перед ней на стол, и тронула пальцем кожаный корешок

обложки.

– Да, это именно тот трактат, который я искала. Благодарю вас, монсир, – сказала она и

взяла книгу со стола, но прежде Уилл, машинально проследивший взглядом за её рукой,

успел заметить название труда Гильяма Лакрозы.

Оно было кратким: «О ядах».

Уилл стоял, слегка приоткрыв рот, и смотрел, как Лусиана Далнэ, будущая графиня

Риверте, неторопливо выходит из библиотеки, и пыль клубится в солнечном луче,

тянущемся за нею вслед.

Тем же вечером сира Лусиана через Гальяну передала Уиллу любезное приглашение

отужинать с нею и сиром Риверте в большой столовой, ровно в девять. Да, приглашение

поступило именно от сиры Лусианы; нет, Гальяна не думает, что сиру Риверте об этом

известно, потому что он уехал рано утром, не оставив никаких распоряжений на этот счёт,

и до ужина вряд ли вернётся.

Уилл не знал, что и думать, и уж тем паче не знал, что делать. Идти совершенно не

хотелось; не идти было нельзя. Заглавие трактата мэтра Лакрозы не шло у него из головы

полдня, а тут ещё приглашение на ужин – не для того ли, чтобы побеседовать о

содержимом сего выдающегося медицинского труда? А то и, глядишь, устроить

небольшую практическую демонстрацию?..

Чушь. Вздор. Господи, да попросту бред! Не станет она его травить перед самой свадьбой

– зачем ей это? Это сломает ей все планы – Уилл не сомневался, что в случае его

внезапной кончины Риверте отложит на время свои матримониальные изыскания и не

успокоится, пока не разберётся во всём. Да и вообще, зачем Лусиане Далнэ его травить?

Риверте даже не здоровается с ним с тех пор, как она здесь – неужели она так не уверена в

себе и ревнива, что готова уничтожить любую тень соперничества даже такой ценой?!

Самым отвратительным было то, что Уилл не знал ответа ни на один из этих вопросов. Он

не знал Лусиану Далнэ. Он видел, что эта женщина холодна, как лёд, сдержанна, как

монахиня, и бесстрастна, как профессиональный палач. Она запроторила в монастырь –

Уилл почему-то был совершенно уверен, что против воли – родную дочь. Так пощадит ли

она совершенно чужого ей человека, который так или иначе стоит у неё на пути?

С такими вот безрадостными и совершенно не способствующими аппетиту мыслями Уилл

прослонялся по своей комнате до вечера, а потом ровно в девять спустился в столовую,

где уже был накрыт стол – на троих.

Сира Лусиана сидела в дальнем конце стола. Уилл подошёл, пожелал ей доброго вечера, и

она сдержанно пожелала ему того же. Поколебавшись, Уилл сел напротив неё – так, что

между ними остался свободный стул во главе стола. Уилл растерянно посмотрел на

тарелки с закусками, бутылки с вином и графины с водой (сира Лусиана, похоже, вина не

пила, по крайней мере, сегодня, и Уилл от этой мысли невольно вздрогнул), на блюда и

приборы. Всего этого было много, и всё это громоздилось преградой между ним и

графиней, но, увы, не создавало сколько-нибудь надёжного чувства защищённости.

Женщина сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и молча смотрела в сторону, мимо

Уилла. Уилл вторил ей и позой, и взглядом, и вот так они сидели в чудовищно неловкой и

давящей тишине, пока в коридоре не раздались отрывистые шаги, которые Уилл узнал бы

среди тысячи отбивающих марш пехотинцев.

Дверь распахнулась, сир Риверте вошёл в столовую, сделал четыре шага – и встал на

месте, как вкопанный.

– Доброго вам вечера, монсир, – любезно сказала Лусиана, не меняя позы, лишь повернув к

нему свою изящную черноволосую головку.

Уилл робко посмотрел на Риверте снизу вверх. Тот был слегка взъерошен – видимо, день

он провёл, носясь по городу, и, идя на ужин со своей невестой, не удосужился глянуть в

зеркало – что, к слову сказать, было на него совершенно непохоже. Обычно сир Риверте

придавал большое значение своему внешнему виду, и любая кажущаяся небрежность в

его одежде или причёске всегда была тщательно продумана – но не сейчас, сейчас он

самом деле казался слегка растерянным, и Уилл смотрел на него во все глаза, отказываясь

им верить. Впрочем, колебание было мимолётным – недоумение, смешанное с досадой и

лёгкой тревогой, промелькнуло в лице Риверте и исчезло так быстро, что Уилл усомнился,

не было ли это плодом его воображения. Граф взглянул на графиню, спокойно сидящую

по правую руку от его места, и сказал:

– И вам добрый вечер, моя дорогая. – После чего вперил взгляд в Уилла. – И вам добрый

вечер, сир Уильям.

– Д-добрый в-вечер, – пробормотал, запинаясь, Уилл, которого этим взглядом немедленно

проткнуло насквозь и пригвоздило к спинке стула, на котором ему предстояло

трепыхаться теперь, словно стрекозе на булавке.

Игнорируя его замешательство, так же как и холодную любезность сиры Лусианы,

Риверте размашисто подошёл к столу, со стуком отставил стул и, опустившись на него,

хрустнул костяшками пальцев.

– Что у нас сегодня? Признаться, я с утра ничего не ел, только проглотил на скаку

майского жука, пока мотался по предместью.

– Фансийские куропатки в грибном соусе и пирог с голубями, – любезно сообщила сира

Лусиана. – Но если вам угодно, монсир, я уведомлю мэтра Крулнэя о майских жуках.

– Не стоит. Они хороши время от времени в качестве экстравагантного деликатеса, иначе

быстро надоедают. – Риверте щёлкнул пальцами. Рядом тут же возник слуга, быстро и

ловко принявшийся откупоривать бутылки, и ещё один, приподнявший тяжелую крышку

с блюда.

После чего Фернан Риверте, Лусиана Далнэ и Уилл Норан приступили к трапезе – так

невозмутимо и безмятежно, будто делали это все вместе каждый день.

Уилл разрывался между желанием заглянуть Риверте в лицо – он целых две недели не

находился к нему так близко, – и стремлением не отрывать глаз от скатерти. Первого

хотелось просто до зуда, но второе было безопаснее. Уилл услышал, как слуга тихо

спрашивает его о чём-то, и кивнул, даром что не понял вопроса. На его тарелке тут же

оказались аппетитные окорочка, покрытые хрустящей золотистой корочкой. Уилл

сглотнул. Он сомневался, что сможет есть. Он смотрел перед собой, и в поле его зрения

оказались руки сиры Лусианы, неторопливо и изящно взявшиеся за приборы. Уилл сам не

знал, почему, но это зрелище его буквально заворожило.

– Сир Уильям, я вижу, вы не голодны.

Уилл чуть не подскочил – голос Риверте звучал как в давно забытые дни, самые первые

дни его пребывание в замке Даккар. Ровный, звучный, невозмутимый голос – и ощущение

от него такое, будто тебя только что огрели плетью. Уилл нерешительно взял вилку, как

будто это могло спасти его от страшного обвинения, прозвучавшего в заявлении Риверте.

– Возможно, это оттого, что сир Уильям здесь лишь потому, что оказывает мне

любезность, – сказала вдруг своим неизменно спокойным голосом сира Лусиана. – Я взяла

на себя смелость пригласить его сегодня к нашему с вами столу.

– А сир Уильям, как я понимаю, взял на себя смелость принять приглашение. Что ж,

отлично. Не беда, что он не хочет есть – зато теперь мне будет с кем выпить. Уильям,

бросьте уже держаться за эту вилку, как за чётки, и берите бокал. Это белое асмайское

позднего сбора, вы его любите.

Уилл выпустил вилку и нерешительно взялся за бокал. Он всё ещё боялся смотреть

Риверте в глаза.

Тот жестом отослал слуг, и, когда они покинули столовую, вскинул руку с бокалом вина

так резко, что Уилл едва не отшатнулся.

– За прекраснейшую из женщин, украсившую сегодняшний вечер и, я смею верить, ту, что

украсит вскоре и всю нашу жизнь, – провозгласил он и осушил бокал залпом.

Уилл тронул край своего бокала губами и тут же отставил его. Сира Лусиана отпила воды,

холодной улыбкой поблагодарив своего жениха за тост.

После чего они продолжили есть в полном молчании.

Уилл думал, ничего не может быть хуже, чем стоять в ярко освещённом зале под сотней

недоброжелательных глаз. Но ещё король Рикардо дал ему понять и почувствовать, что

порой одна-единственная пара глаз может создать куда больше замешательства, чем сотня

пар.

– Попробуйте паштет, Уильям, – предложил ему Риверте. – Мне страшно подумать, из чего

он сделан, но выглядит аппетитно.

– Благодарю вас, – промямлил Уилл, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось. Его

колено было всего в паре дюймов от колена Риверте, но сейчас от осознания этого Уиллу

не было ни радостно, ни жарко, ни уютно.

– Или вот мидии, если не хотите паштета. Сира Лусиана скажет вам, насколько они

хороши.

– Весьма хороши, – бесстрастно согласилась сира Лусиана, и Риверте сказал:

– Ну вот видите. Давайте же, а то когда вы сидите тут и не едите ни черта, я чувствую себя

в этом виноватым, будто морю вас голодом.

– Б-благодарю, сир, но я в самом деле не особенно голоден.

– Правда? Тогда развлеките нас беседой, раз уж рот у вас всё равно свободен. Что у вас

нового?

– У меня? Ничего… ничего особенного… сир.

– Вот и славно, – сказал Риверте и отправил в рот птичье крылышко. Уилл с трудом

удержал вздох, едва не вырвавшийся из груди. – Ну тогда вы, монсира, расскажите нам

какую-нибудь сплетню. Вы ведь отдаёте сейчас визиты половине сианского света, так что

должны были наслушаться сплетен на год вперёд.

– Я наслушалась их на полвека вперёд, монсир. Однако не вижу в этой теме ничего

любопытного и приличествующего застольному разговору в порядочном обществе.

– М-да, пожалуй, вы правы. Но что же нам тогда делать? Уильям мямлит, вы молчите.

Право слово, ещё немного, и я сочту нашу беседу принуждённой.

– Почему бы тогда вам самому не внести в неё оживление? – сказала Лусиана, внезапно

садясь ровнее – если возможно было сесть ровнее, и так сидя со спиной, своей прямотой и

твёрдостью могущей поспорить с храмовыми колоннами.

– Помилуйте, дорогая, разве я и так не стараюсь?

– Нет, монсир, сейчас вы не стараетесь, вы глумитесь. Меня, впрочем, поддеваете лишь

слегка и почти наверное ненамеренно. Но сира Уильяма вы, я вижу, отчего-то решили

поизводить. Лишь потому, что он оказался за столом без вашего ведома? Или есть другая

причина, о которой я не осведомлена?

– Видите, Уильям, – сказал Риверте, промокая рот салфеткой и пряча за ней усмешку. – А

мы ведь ещё даже не женаты.

– Не вижу никаких оснований для вас не передумать, монсир, – резко сказала Лусиана

Далнэ, и Риверте, взглянув на неё, ответил с внезапной холодностью:

– А вот сейчас вы кривите душой, графиня, и, смею заверить, после только что

произнесённой вами тирады в защиту Уильяма это совершенно вас не красит.

Лусиана вспыхнула – что выражалось в слабой розовой тени, на миг окрасившей её

бледные щёки, – и села ещё ровнее. Её длинные пальцы, почти ничем не украшенные,

кроме всё той же родовой печатки, сжали вилку и нож чуть крепче, и Уилл внезапно

понял, что она, эта холодная, невозмутимая и сдержанная женщина, с удовольствием

всадила бы сейчас то и другое в холёную ладонь своего будущего супруга, небрежно

лежащую на столе рядом с тарелкой.

Уилл, должно быть, смотрел на неё в потрясении слишком явном, потому что графиня

почувствовала его взгляд и быстро взглянула на него, а потом опять на Риверте. Её руки,

плечи и лицо расслабились, и улыбка, которую она подарила графу, вновь стала любезной

и сдержанной, как всегда.

– О, – проговорила она. – Так сир Уильям, я запоздало это вижу, не осведомлён

относительно природы нашего с вами грядущего брака. Это такое досадное упущение, сир

Риверте. Ведь сир Норан – ваш летописец, не так ли? Кто, как не он, должен знать всю

истинную сущность ваших деяний, дабы судить вас с полным и совершенным

беспристрастием?

Если в начале она говорила ровно, то под конец в её словах сквозила уже неприкрытая

насмешка – к удивлению Уилла, довольно горькая. Риверте смотрел на неё, улыбаясь

уголками губ, с открытым и, казалось бы, искренним восхищением, и лишь Уилл,

знавший его много лет, смог уловить за этим глубоко запрятанное холодное внимание.

Так Фернан Риверте смотрел на Рашана Индраса, и так он смотрел на короля Рикардо – на

людей, бывших одновременно его добрыми друзьями и опасными противниками.

– Увы, – проговорил Риверте, подпирая ладонью подбородок. – Боюсь, не в моих силах

изложить эту историю с беспристрастием, а уж тем более совершенным и полным. Я ведь

немедленно начну, как вы говорите, глумиться – вы меня знаете. Может, расскажете сами?

Она метнула в него взгляд, невероятно похожий на тот, который сам он метнул в Уилла,

входя в столовую. И хотя, конечно, этим она не смогла сразить его так, как сам Риверте

сразил Уилла – но всё же Уилл заметил, как плечи графа слегка напряглись под этим

взглядом, и тут же вновь расслабленно опали.

– Что ж. Хорошо, – Лусиана Далнэ отложила приборы и вновь сложила руки поверх

коленей. – Слушайте, сир Уильям, и примите во внимание, когда возьмётесь за ваши

хроники. Месяц назад я получила из Сианы письмо, подписанное самим императором.

Дивная честь для дома Далнэ – памятуя о том, что за четыре года, прошедшие со дня

гибели моего супруга в руванской кампании, его величество ни разу не вспоминал о

вдове, оставшейся без средств к существованию. В письме значилось, что мне надлежит

немедленно оставить моё поместье и явиться в столицу, чтобы сочетаться браком с сиром

Фернаном Риверте.

Она остановилась и отвесила внимательно слушавшему её графу лёгкий поклон, то ли

насмешливый, то ли откровенно оскорбительный. Тот серьёзно кивнул в ответ и сказал:

– Прошу вас, продолжайте.

– В случае моего неповиновения, – сказала Лусиана, вновь обращаясь к Уиллу, – меня

угрожали лишить даже того скудного содержания, что осталось мне от геройски павшего

мужа. В случае же согласия его величество милостиво обещал, что рассмотрит прошение

касательно моей дочери Мадлены. Прошение, уже четыре года пылящееся на рабочем

столе его величества.

– Вашей дочери? – невольно вырвалось у Уилла. – Той самой, которая в монастыре?

– Да. Той самой, – сухо сказала графиня. – Отдать её в послушницы было волей моего

мужа. Я не смогла противиться решению сира Далнэ, я… я смирилась с ним. Однако после

того, как вместе с моим супругом в руванском кампании отдали свои жизни оба моих

сына, я решила, что, как супруга и мать, выстрадала достаточно, чтобы сохранить хотя бы

одно своё дитя. Я писала его величеству прошения о том, чтобы Мадлене позволили

покинуть монастырь, пока она ещё не успела принять постриг. Но его величество не счёл

нужным откликнуться на мою просьбу – до недавнего дня, когда это стало ценой моего

брака с сиром Риверте.

Она умолкла. Теперь в её позе, твёрдой, негнущейся, исполненной ледяного достоинства

Уиллу виделось что-то обвиняющее, скорбное, и такое гордое, что он невольно

восхитился этой женщиной. Она была не волчицей, как он сперва решил – она сама была

жертвой, и лишь гордость не позволяла ей вести себя, как положено жертве. Она была из

той породы живых существ, что, пойманная в капкан и посаженная в клетку, всё равно

продолжает скалить зубы и рычать на загонщика. От неё веяло силой – такой силой, что

даже граф Риверте не мог её не замечать.

– Это… ужасно, – сказал Уилл. – Вашу дочь, по сути, держат в заложницах, чтобы

принудить вас к нежеланному браку. Это… это отвратительно, сударыня. Я сочувствую

вам.

– Сире Лусиане не нужно ваше сочувствие. Она выше этого, – выпрямляясь, сказал

Риверте. Он глянул на свою каменнолицую суженую, потом – на Уилла, и Уилл с

изумлением понял, что граф искренне забавляется, наблюдая за ними обоими. – А вот

кому вы могли бы вполне посочувствовать, Уильям, так это мне. Я ведь тоже не от

хорошей жизни ввязался в эту авантюру. Король приказал мне жениться, а при нынешнем

выборе невест в столице… ну, впрочем, вы сами всё знаете. Мы с сирой Лусианой

виделись когда-то, – он бросил ей странный взгляд, и она ответила на него столь же

странным, словно было между ними что-то, чего они оба не договаривали. – Это было

довольно давно, её супруг и сыновья ещё были живы. Признаюсь, я не сразу вспомнил о

ней – её милость не из тех, кто любит выставлять себя напоказ, а я, как вы знаете, человек

суетный, и быстро забываю тех, кто не мельтешит всё время у меня перед глазами. Я

предпочитаю жить настоящим и будущим, а не прошлым.

«Неправда. Вы лжёте ей в глаза, и лжёте мне, ведь я-то вас знаю», – подумал Уилл, но

ничего не сказал, а Риверте продолжал, обращаясь то ли к нему, то ли к Лусиане, то ли к

обоим разом:

– И когда его величеству надоело наблюдать мои муки выбора, он был столь любезен, что

поставил меня перед фактом: вот мне Лусиана Далнэ и всё тут, либо сделка отменяется.

– Сделка? – повторил Уилл.

– Сделка. В ближайшее время начнётся реализация моего плана по внедрению войск в

Аленсию. Как только закончится наш медовый месяц, – резко сказал Риверте и откинулся

на спинку стула.

Наступило молчание, но совсем не то, что установилось в начале этого странного ужина.

Уилл сидел рядом с двумя людьми, которые оба теперь, волею судьбы, оказывали влияние

на его жизнь, и непостижимым образом чувствовал, что только что, при нём и из-за него,

они поговорили друг с другом так откровенно, как не говорили ни разу за две недели, во

время которых почти не разлучались. Уилл не знал, что должен думать об этом, не знал,

сблизит ли их эта внезапная откровеность или отдалит ещё больше, не знал, чего из этого

он должен хотеть, а чего опасаться. Но Уилл понял вдруг, что отнюдь не он испытывал

самое большое смятение, гнев и неловкость от всего, что происходит в доме Фернана

Риверте в последние несколько недель.

– А впрочем, всё это вздор, – сказал Риверте, небрежно бросая салфетку рядом с тарелкой.

– В конечном итоге все получат то, чего жаждут, не так ли? Я получу наконец мою войну,

сира Лусиана вернёт дочь из монастыря, а вы, Уильям… о! Конечно! Сейчас Мадлене

всего тринадцать, но когда она чуток подрастёт, её можно будет выдать за вас. У нас с

сирой Лусианой, разумеется, родятся собственные дети, а малышке Мадлене отойдёт

графство Далнэ, и вы, Уильям, получите его в приданое. Видите, я придумал выгоду и для

вас!

Он ослепительно, уверенно улыбался, он смотрел на Уилла, говоря это, а Уилл смотрел на

него, уже не страшась, но чувствуя такую чёрную, мучительную пустоту, какой не знал

никогда прежде. Он молча посмотрел на Риверте, выдав этим взглядом всю боль, которую

причинили ему эти легковесные небрежные слова – и на секунду ему показалось, что

Риверте дрогнул, его беспечная улыбка померкла, и он отвёл взгляд. Конечно же, он

шутил – он всегда шутил, если только не говорил всерьёз, но… Уилл не хотел, чтобы он

шутил так. Он вообще видел во всём этом крайне мало оснований для шуток.

– Если моя дочь понравится сиру Уильяму, и если сир Уильям понравится ей – что ж, лет

через пять мы сможем вернуться к этому разговору, – бесстрастно сказала сира Лусиана, и

через миг добавила: – При условии, конечно, что король Рикардо сдержит своё обещание.

– Он сдержит свое обещание, монсира. Он король, – сухо сказал Риверте и тем положил

конец разговору.

Они закончили ужин в молчании и в некоторой задумчивости – словно каждому было над

чем поразмыслить после этой странной беседы. Лусиана поднялась с места первой, сказав,

что день был долгим и ей слегка нездоровится. Риверте, поднявшись, вежливо предложил

проводить её до покоев, но она отказалась, поблагодарила Уилла Норана за то, что

составил ей и сиру Риверте общество, выразила желание, что это станет доброй

традицией, и затем, негнущаяся и ледяная, удалилась.

И когда Уилл впервые за две недели остался с Фернаном Риверте наедине, Фернан

Риверте сказал:

– Вы видели? Видели, Уильям? Вы теперь меня понимаете?

– Да, сир, – ответил тот. – Теперь понимаю. Вы выбрали именно её, потому что она –

единственная женщина в Вальене, которая за вас не хотела.

– Именно! Вы всегда знали меня лучше других. Ну и как она вам? Что вы скажете? Что вы

думаете про неё, ну же, не молчите!

Его глаза поблескивали – задорно, но слегка лихорадочно. Уилл подумал, что Риверте

вряд ли сам понимает, что происходит в его жизни сейчас, вряд ли сознаёт глубину омута,

в который кидается головой… И – осознание этого было острым и болезненным, как укол

стилета – возможно, именно потому он и поступает так. Это нужно ему – это его освежает,

это привносит в его жизнь тот вкус, который Уилл, оставаясь с ним рядом, больше не мог

ему дать.

– Я думаю, – сказал Уилл Норан, глядя на дверь, за которой скрылась будущая графиня

Риверте, – я думаю, сир, что она вполне вас достойна.

Через три дня Фернан Риверте венчался с Лусианой Далнэ в кафедральном соборе Сианы.

Эта свадьба была так пышна, роскошна и помпезна, как только может быть пышна,

роскошна и помпезна свадьба, спешно приготовленная за две недели. Весь цвет сианской

аристократии собрался в соборе, невесту вёл к алтарю сам король, и архиепископ

Сианский, первое духовное лицо Вальенской Империи, соединило руки новобрачных.

Риверте был в камзоле иссиня-лилового цвета, Лусиана – в тёмно-красном подвенечном

платье, с распущенными волосами, и стало видно теперь, до чего длинны, тяжелы и

роскошны эти волосы, завивающиеся у неё на плечах тугими, блестящими чёрными

локонами. Они обменялись кольцами – лиловый аметист у жениха, кроваво-красный

рубин у невесты, – сказали брачные клятвы, архиепископ Сианский окропил молодую чету

святой водой из кадила, и тогда граф Риверте окинул с лица своей жены кружевную вуаль

и поцеловал её в губы долгим, глубоким, искренним поцелуем, а она стояла, запрокинув

голову и прикрыв густыми чёрными ресницами глаза цвета спелых вишен, принимая его

поцелуй и его власть над собой.

Уилл смотрел на них со скамьи в задних рядах собора, где он сидел между капитаном