Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

балдахин кровати широко открытыми глазами, и слушал, как за стеной скрипит кровать

Риверте. Звуки были особенно громкими и настойчивыми; Уилл, как обычно, не имел ни

малейшего понятия, с кем Риверте коротает ночи, и совершенно не хотел этого знать.

Наконец возня утихла, потом смолкла совсем. Уилл тихонько вздохнул, моля бога

ниспослать ему хотя бы чуточку сна и забытья…

А потом он услышал такой жуткий, такой душераздирающий вопль, что волосы у него

стали дыбом.

Через мгновение вопль повторился. Уилл кубарем скатился с постели, запутавшись в

простыне и грохнувшись на пол – к счастью, ковёр смягчил его падение. Выпроставшись,

Уилл кинулся к двери и распахнул её. Он ждал увидеть слуг, несущихся по коридору на

крик, но коридор был пуст и тёмен. Вопль тем временем повторился в третий раз, он

звучал уже чуть тише и протяжнее, но всё равно походил на стон человека, которому

живьём тянут кишки. Сомнений не было: кричали в спальне Риверте.

Забыв обо всём на свете, Уилл кинулся к двери и заколотил в неё кулаками.

Он очнулся и задал себе вопрос, что вообще он делает, когда за дверью громко

выругались. Крик не повторялся; Уилл замер, но было уже поздно – раздались шаги, дверь

широко распахнулась, и он увидел Риверте.

– Какого дьявола? – рявкнул хозяин Даккара. – Пожар или штурм? Уильям?.. В чём дело?

Уилл попятился. Риверте стоял в дверном проёме, залитый неожиданно ярким светом

десятков свечей, расставленных, как Уилл уловил боковым зрением, по всей спальне. Он

был совершенно обнажён, чёрная грива волос, обычно безупречно уложенных,

растрепалась и падала на глаза, придавая ему сходство с диким зверем. Вальенский Кот,

тупо подумал Уилл – так его называют. Он и впрямь походил сейчас на кота, огромного,

взбешённого кота. Тугие узлы мышц перекатывались на широких плечах, под

золотящейся в отблесках света кожей, блестевшей от пота. Опустить взгляд ниже плеч и

груди Уилл не посмел – и в то же время не мог смотреть ему в лицо. Он чувствовал себя

полным идиотом.

– Простите, – пробормотал он, запинаясь. – Я услышал крик…

– Неужели?

В голосе Риверте было сколько притворного изумления, что Уилл залился краской до

ушей.

– Фернан… – простонал женский голос у Риверте за спиной; судя по тону, его

обладательница либо умирала, либо было очень близка к агонии. – О, умоляю, вернись…

Звучало это столь мучительно, что Уилл невольно бросил взгляд за плечо Риверте, по-

прежнему закрывавшего проход – и увидел белоснежный локоток, холмики грудей и

водопад рыжих кудрей, струящийся на подушку.

– Иду, душа моя, – холодно сказал Риверте, не оборачиваясь – и, глянув на Уилла,

вопросительно изогнул бровь. – Присоединитесь?

– Ч-что?! Нет!!!

– Как хотите, – буднично ответил Риверте и захлопнул дверь прямо у него перед носом.

Уилл услышал, как он идёт прочь от двери, и его голос, говоривший: «Вы переполошили

половину замка, дорогая. Не могли бы вы орать немного потише? Впрочем, я, кажется,

знаю, как этому помочь…»

Уилл вернулся к себе. Его трясло – так, как не трясло даже после последнего, того самого

разговора с Робертом. Не помня себя, он забрался в постель и обхватил колени руками. Из

головы у него не шло зрелище обнажённого мужчины, стоящего в дверном проёме и

залитого ярким светом. Внезапно Уилл понял, что и сам почти голый – на нём была только

ночная сорочка. Он представил, что должен был подумать Риверте, распахнув дверь и

увидев его – и протяжно застонал, ткнувшись лбом в колени. Он не мог взять в толк, что

вообще заставило его сорваться с места и кинуться к двери. Но эти вопли, о, боже… как

она кричала, эта женщина! Уилл никогда не думал, что такой крик может исторгнуться по

причине, отличной от смертельного ужаса. Что же он такое с ней делал?..

От этой мысли ему стало ещё больше не по себе. Поняв, что не уснёт, Уилл вскочил,

наскоро оделся и, запалив свечу, открыл Священные Руады – главную книгу культа,

которую, к стыду своему, ни читал ни разу с того дня, как оказался в Даккаре, хотя прежде

изучал ежедневно – вместе с братом Эсмонтом, объяснявшим ему сложные места. Там

было несколько стихов, приличествующих случаю, успокаивающих кровь и приносящих

умиротворение. Уилл принялся читать их, но это не помогало. Он ловил себя на том, что

невольно прислушивается к звукам за стеной, теперь совершенно иным; он не понимал,

кто или что могло их издавать, и хотя это свидетельствовало лишь о чистоте его

собственных помыслов, это непонимание смущало и тревожило его ещё сильнее.

Он просидел до рассвета, пока не услышал в коридоре привычные уже шаги. Тогда только

разрешил себе немного отдохнуть, лёг на кровать не раздеваясь – и до самого полудня

забылся беспокойным, тяжким сном.

Когда он проснулся, оказалось, что гости разъехались. На сей раз окончательно – Уилл

спал так крепко, что не слышал суматохи, сопровождавшей сборы. Теперь всюду сновала

челядь, наводившая порядок в опустевших спальнях; заодно зашли и к Уиллу, заявив, что

надо вытрясти ковры и помыть пол, в связи с чем его выгнали вон и велели не являться по

меньшей мере два часа.

Уиллу совершенно не хотелось сегодня покидать своё убежище. Но, растеряв после

прошедшей ночи остатки и без того невыдающейся решительности, он молча покорился

непререкаемой воле слуг и, взяв под мышку томик нравоучений Святого Альберта, побрёл

по замку в поисках укромного местечка, где можно было бы схорониться.

Слуги мельтешили всюду, и Уилл бродил, пока не оказался в той части замка, куда до сих

пор не заглядывал – в восточном крыле, менее обжитом и, как следствие. более пустынном

и заброшенном, чем оживлённое западное. Одна из галерей, уставленных креслами,

высокими вазами и рыцарскими доспехами, показалась ему довольно уютной; он прошёл

немного по ковру, заглушавшему звук его шагов, и уже собрался опуститься в кресло,

когда увидел Риверте.

Тот стоял в дальнем конце галереи, заложив руки за спину, и рассматривал картину,

висевшую на стене. Рядом с ним находился маленький резной столик, на котором Уилл

заметил бутылку и бокал. Тихо, очень тихо Уилл сделал шаг назад, молясь, чтобы Риверте

не повернул голову в его сторону – и через миг галерея огласилась раздирающим уши

грохотом рыцарского доспеха, задетого локтем Уилла, и по такому случаю с готовностью

рухнувшего на пол.

Если бы Риверте позвал его, как прежде в зале для пиршеств, Уилл, должно быть, просто

развернулся бы и кинулся прочь – до того он обезумел от стыда. Но прежде, чем он успел

даже подумать об этом, Риверте оказался рядом. Помутившимся от смущения взглядом

Уилл увидел выросшую над ним фигуру в чёрном камзоле.

– О господи, сир Норан, почему вы всё время что-нибудь роняете? – спросил Риверте, без

видимого труда поднимая доспехи и возвращая их в вертикальное положение – хотя, по

прикидкам Уилла, они весили никак не меньше полтораста фунтов.

Вопрос был, надо сказать, в высшей степени справедливый. Уилл не мог на него ответить

– он и дома всегда отличался неуклюжестью, вызывавшей раздражение отца, огорчение

мамы и насмешки Роберта. Последний говорил, что там, где находится Уилл, обязательно

что-нибудь упадёт или разобьётся.

– Я прошу прощения… я не знаю, как…

– Полагаю, вы были погружены в благочестивые размышления, – заметил Риверте,

поправляя съехавший набок шлем на несчастном рыцаре. – Скорее всего,

душеспасительные – ибо именно они способствуют наибольшему отрыву от реальности,

олицетворяемой бренным миром телесных сущностей. Не исключаю также, что именно я

стал причиной вашей глубокой задумчивости, повлекшей фатальную рассеянность. Так

что это мне следует извиниться перед вами, тем более что, по счастью, на этот раз вы

ничего не сломали.

– Простите, – снова пробормотал Уилл, окончательно сбитый с толку, и Риверте обратил

на него взгляд – подозрительно безмятежный. Да он пьян, внезапно понял Уилл. Бутылка,

стоящая на столике в другом конце галереи, была полна не более чем наполовину. Едва

перевалило за полдень, а он уже пьёт… Уилла передёрнуло.

– Вижу, вы вновь избрали для времяпровождения место, к которому неравнодушен и я, –

сменил тему Риверте, обводя галерею широким жестом. – Посему, – продолжал он

галантно, – не откажете ли мне честь разделить со мной опохмел?

– Что разделить? – опешил Уилл.

– Опохмел. Я знаю, вы вчера не пили, но я пил, увы, и больше, чем следовало, так что

ныне меня терзает жестокая жажда, к сожалению, не совсем духовная…

Не дожидаясь ответа Уилла, Риверте фамильярно приобнял его за плечи и решительно

повёл в другой конец галереи, в направлении, прямо противоположном тому, к которому

Уилл стремился всей душой. Разделять опохмел с Риверте ему хотелось меньше всего на

свете. Однако он безропотно взял бокал и столь же безропотно выпил, когда Риверте

чокнулся с ним бутылкой и, провозгласив: «За прекрасных дам, дарящих нам

незабываемые бессонные ночи!», приложился прямо к горлышку. Вино было

великолепным, а тост уместным, потому что прошлую бессонную ночь Уилл и в самом

деле вряд ли смог бы забыть.

– Вижу, – сказал Риверте, поставив бутылку на стол, – вчерашний конфуз вверг вашу душу

в смятение и хаос. Согласен, темперамент сиры Элеонор способен вызвать

замешательство даже у видавшего виды мужчины, однако поверьте мне на слово, он

сполна себя оправдывает. Так что напрасно вы вчера не остались – она была бы не против.

По правде, её несколько задело ваше поспешное бегство, и мне пришлось принести ей за

вас извинения… Скажите, Уильям, вы что, никогда не видели голую женщину?

Он говорил насмешливо, но без обычной своей едкой злости – похоже, вино смягчало его

колючие манеры и делало почти добродушным. Уилл видел, что на самом деле он вовсе

не сердится из-за случившегося недоразумения – скорее, забавляется им от души. Однако

последний вопрос Риверте заставил его торопливо отвернуться. Уилл поставил бокал на

стол и пробормотал что-то насчёт того, что не смеет больше мешать досточтимому сиру…

– Небеса всемогущие, – проговорил тот. – Что… и вправду не видели?!

– Хорошего вам дня, – собрав остатки воли, твёрдо сказал Уилл и шагнул прочь – но тут же

замер, когда железная рука метнулась вперёд и вцепилась в его плечо с такой силой, что

он едва не охнул.

– Это воз-му-ти-тель-но, – раздельно повторил Риверте, глядя на него блестящими от

выпитого глазами – Уиллу хотелось верить, что только от выпитого. – Чтобы молодой

человек вашего возраста, вашего положения, вашей внешности, в конце концов – и такое

упущение! Вижу, вас многому предстоит научить. Идёмте!

– Куда? – испугался Уилл; на миг он всерьёз подумал, что Риверте сейчас потащит его в

одну из тайных комнат, о существовании которых в его замках ходило множество слухов,

и швырнёт Уилла в живое море из обнажённых женских тел. От этой мысли у Уилла

затряслись колени, и в своей слабости он позволил Риверте проволочь себя по коридору в

соседнюю галерею.

Это оказалась оружейная – огромный, очень длинный зал, все стены которого были

увешаны полотнищами с гербами графов Риверте. К полотнищам было прикреплено

бесчисленное и разнообразнейшее оружие, зловеще поблескивавшее в дневном свете, едва

проникавшем сюда сквозь опущенные портьеры. Риверте отпустил плечо Уилла, подошёл

к ближайшему полотнищу и снял со стены две шпаги

– Держите! – небрежно сказал он и бросил Уиллу одну из них.

Уиллу пришлось вскинуть обе руки – и выронить зажатую под мышкой книгу, но шпагу

он всё-таки поймал. Нравоучения Святого Альберта с глухим стуком упали на пол. Уилл

хотел поднять их, но Риверте коротко бросил ему: «Защищайтесь!» – и немедленно

перешёл в атаку, столь стремительную, что Святой Альберт вместе со всеми его

нравоучениями мигом вылетел у Уилла из головы.

В первый миг он ощутил ужас. Он слишком хорошо помнил, как этот человек, этот

кошмарный, непостижимый и непредсказуемый человек выводил пляску смерти с его

отцом на поле под Тэйнхайлом – и знал, что сам не сможет поддерживать этот танец и

секунды. Но умирать Уиллу не хотелось, несмотря на всё, что было, и всё, что ещё

предстояло выдержать, поэтому он сцепил зубы и каким-то чудом сумел отразить первый

выпад. Это ободрило его, он выровнял дыхание и взял себя в руки. Он умел драться, хотя,

конечно, не мог сравниться в этом с Робертом, однако если оружие попадало ему в руки,

он мог выбросить из головы все мысли и, как учил его их мастер фехтования, стать

собственной рукой, которая, в свою очередь, становилась шпагой. Это звучало просто для

Уилла, читавшего много умных книг и привыкшего оперировать ещё более мудрёными

абстракциями. Поэтому он, как и всегда в таких случаях, стал своей рукой, а рука его

стала шпагой.

Какое-то время – Уилл даже приблизительно не смог бы сказать, сколь долго – в

оружейной стоял лишь лязг железа. Уилл был жив, что удивительно, и до сих пор не

обезоружен, что удивляло ещё больше. Наконец Риверте остановился, так же внезапно,

как и кинулся на него. Он не улыбался, но его лицо выражало некое подобие

удовлетворения.

– Неплохо, – сказал он и забрал у Уилла шпагу.

Тот растерянно смотрел, как Риверте идёт к стене и водворяет оружие на место. Лишь

теперь вспомнив про оброненную книгу, Уилл заозирался – и понял, что они

переместились по залу довольно далеко от того места, где начали схватку. Вернувшись к

двери, Уилл поднял книгу и отёр с неё пыль рукавом.

– Неплохо, – прозвучало у него за спиной снова, – но много хуже, чем я мог ожидать от

сына Бранда Норана. Вами что, совсем не занимались?

Уилл выпрямился и обернулся. Он отдавал себе отчёт в своём сомнительном воинском

мастерстве, но тон, которым Риверте констатировал его неумелость, был оскорбителен.

– Отчего же, – холодно отозвался Уилл. – Занимались. Но не так, как вы, видимо,

полагаете. Война – не единственное из искусств.

– Да, есть ещё искусство ублажения плоти, – задумчиво ответил Риверте. – Но в нём вы,

как я могу предположить, также далеко не виртуоз…

– Ещё есть искусство постижения духа, – довольно грубо перебил его Уилл, в новом

порыве гнева и смущения забыв о своей принципиальной подчёркнутой вежливости.

– О, – после паузы коротко сказал Риверте. – В самом деле. О духе я вечно забываю. Так

вы, стало быть, избрали для себя путь учёного мужа?

– Я собираюсь посвятить себя богу, – ответил Уилл – с надменностью, за которую его

пожурил бы брат Эсмонт, окажись он здесь. – И подготовка, мной полученная, исходила

именно из этого.

Риверте молчал слишком долго. Он вообще любил, как уже понял Уилл, выдерживать

мучительные паузы – то ли обдумывая слова собеседника, то ли намеренно пытаясь

вызвать его замешательство.

– Правильно ли я понял, – сказал он наконец, – что вы собрались в монастырь?

– Если это будет в моих силах… и когда исчезнут мешающие этому обстоятельства.

Риверте выругался. Уилл и прежде замечал за ним манеру чертыхаться через слово, но

столь грубого и витиеватого богохульства не слышал прежде – ни от него, ни вообще от

кого был то ни было. Он даже вздрогнул, с трудом удержавшись от того, чтобы осенить

себя знаком триединства.

– Именно поэтому ненавижу попов, – туманно высказался Риверте. – Что вы забыли в

монастыре, вы, юный очаровательный идиот, могу ли я полюбопытствовать?

– Господь наш зовёт меня, – ответил Уилл с достоинством, хотя последнее обращение

смутило его окончательно. – Но вы вряд ли сможете это понять.

– Да, где уж мне. Но это многое объясняет, в частности, вашу преступную неискушённость

по женской части. Но неужели ваш отец попустительствовал этому вздорному решению?

На его месте я бы запер вас в чулане и не выпускал, пока бы вы не образумились.

Он впервые упомянул при Уилле его отца – настолько прямо, оформив слова как вопрос и

вынуждая ответить на них. Уилл сцепил зубы, приказывая себе сохранять видимость

спокойствия.

– Мой отец, да будет господь наш милостив к его душе, до последнего вздоха противился

моему решению. Лишь по этой причине я всё ещё… не там, куда зовёт меня сердце.

– Противился? Право, мне всё больше и больше жаль, что я не успел узнать его получше.

Похоже, это был в высшей степени достойный и умный человек.

Уилл поднял голову и посмотрел на Риверте в упор. Тот спокойно выдержал взгляд сына

того, кого он убил своими руками и о ком говорил сейчас так невозмутимо. Его лицо было

совершенно непроницаемо.

– Но теперь, – продолжал Риверте, – когда ваш батюшка отправился на небеса, вы,

полагаю, свободны в своём выборе?

– Как видите, не совсем, – ответил Уилл. Он чувствовал лёгкое отчаяние, неожиданно

придавшее ему смелости – в конце концов, почему он должен скрывать свои истинные

чувства? – Мой брат разделяет мнение отца по поводу моего пострига.

– А вы не смеете ему противиться.

– Я помню о своём долге.

– Странно. Я отчего-то полагал, что для таких, как вы, долг перед отцом небесным

превыше долга перед отцом, гм, телесным.

– Долг един. Нарушивший долг земной не сможет выполнить долга вечного. Так нас учат

Священные Руады.

– А ещё Священные Руады учат отделять земное от небесного и делать выбор в пользу

последнего. Шестая книга пророка Одона, если не ошибаюсь, стих двадцать седьмой.

Уилл заморгал. Меньше всего он ожидал обнаружить в этом богохульнике знание

священного писания. Риверте смотрел на него без улыбки.

– Впрочем, – добавил он после уже привычной паузы, – я вовсе не собираюсь побуждать

вас предать свой род, сбежать и спрятаться в облюбованном вами монастыре. Это

означало бы для меня потерю вашего общества, что я в данное время никак не могу

допустить.

С этими словами он пошёл к выходу, мимо Уилла, давая понять, что разговор окончен – и

вдруг у самой двери остановился и повернулся к нему.

– Вот ещё что, Уильям… раз уже этим утром мы столь откровенны… Ответьте честно: вы

ведь вчера ночью удивились, застав у меня женщину, а не мужчину?

Если у Уилла ещё и оставались силы соображать ясно и придумывать относительно

достойные ответы в этом ужасном разговоре, то теперь он лишился их окончательно.

Земля поплыла у него под ногами.

– Я… никоим образом…

– Бросьте. Вы знали, в чей дом едете, и не могли не наслушаться сплетен о моих

предпочтениях. Вы видели моих пажей и даже при вашей феноменальной

неискушённости не могли не сделать выводов. Вы ехали сюда, пребывая в уверенности,

что я увлекаюсь мальчиками, не так ли?

«Зачем, – думал Уилл, – зачем вы всё это спрашиваете?!» Но он не мог выдавить ни звука.

– На самом деле, – не дождавшись ответа, сказал Риверте спокойно, – мне всё равно,

мужчина или женщина. Это зависит от настроения. Хорошего вам дня.

Он ушёл и закрыл дверь. Уилл добрёл до кресла у окна и сел, вцепившись в нравоучения

Святого Альберта так, словно написанные на пергаменте слова могли его защитить.

Конечно, Уилл покривил душой. Он действительно слышал о том, что граф Риверте

называл своими «предпочтениями». Не слышал о них лишь тот, кто вообще не знал о

существовании графа Риверте, ибо эта сторона его жизни была окутана не меньшей

таинственностью и вызывала не меньше толков, чем его выдающиеся победы, хотя и

носила неизгладимый отпечаток скандальности.

Хроники Сидэльи и Шимрана умалчивали об этом, но знающие люди утверждали, что

порочность графа Риверте не уступает его военно-дипломатическим талантам. Он был

потрясающе неразборчив в связях и не мог не закрутить интрижки ни в одном замке,

поместье или постоялом дворе, куда только ни ступала его нога. При этом полу партнёра

он придавал значения столь же мало, сколь и благородству его происхождения. Риверте

могли застать, с равным успехом, и с благородной дамой, и с нищей прачкой, и с

доблестным рыцарем, и с деревенским сапожником. Но особенной его страстью, как

говорили люди ещё более знающие, были горничные и пажи. Причём если возраст

горничных значения не имел, то к пажам это по понятной причине не относилось. Сидя на

кресле у окна оружейной, Уилл мучительно вспоминал тех из них, на которых за

прошедшие дни останавливался его взгляд. Почти все они были смазливы, как девушки, и

разодеты пышно, словно одалиски Асмая. Кстати, асмайских мальчиков Риверте, похоже,

предпочитал всем прочим. Это могло бы утешить Уилла, подобно большинству

хиллэсцев, довольно хрупкого, светлокожего и светловолосого – то есть разительно

отличавшегося от рослых и смуглых асмайских юношей. Могло бы, но, по целому ряду

причин, совершенно не утешало.

Кроме того, о Фернане Риверте ходили и другие, куда более мрачные и зловещие слухи.

Говорили, что, со своей ненасытностью и пристрастием к самому отвратительному

пороку, он не удовлетворяется сонмом благородных любовников и случайной лаской

слуг. Говорили, что в каждом из его многочисленных замков, разбросанных по всей

Вальене, существуют тайные комнаты, где разврат достигает вершин, одна лишь мысль о

которых способна навек опорочить невинный ум. Говорили, что Риверте может, проезжая

через деревню или город, заприметить в толпе юного мальчика, и, ничем не выдав

интереса, уехать прочь. А ночью его верный слуга и пособник Маттео Гальяна проникает

в дом несчастного, похищает его и увозит в чёрную обитель своего господина, где юношу

ждут унижение, пытки и смерть. Именно этой, последней, леденящей душу деталью

обычно объясняли тот факт, что подобные чудовищные преступления до сих пор

оставались нераскрыты и безнаказанны – ведь после них не остаётся свидетелей, помимо

преданного Гальяны. Другие, настроенные более скептично, полагали, что королю

Рикардо прекрасно известно о том, что вытворяет его фаворит, и он предпочитает

попросту закрывать на происходящее глаза.

Говоря по правде, до приезда в Даккар Уилл не особенно верил этим сплетням. Он даже

не слушал их, хотя они особенно усиленно циркулировали по Хиллэсу после

прошлогоднего визита Риверте в Тэйнхайл. До Уилла даже доходил слух о каком-то

хиллэсском юноше знатной фамилии, который якобы увидел Риверте на том самом балу,

где тот потряс всех своими манжетами, влюбился в него и последовал за ним в Вальену,

вопреки уговорам и проклятиям родни – но это были непроверенные толки. Священные

Руады предостерегали слушать слова человека, ибо человек лишён способности познания

и часто выдаёт собственные страхи и желания за действительную реальность – и в том

Уилл не раз самолично убеждался. Потому он не любил сплетен и уж тем более не

способствовал их распространению.

Однако теперь, находясь в логове того самого чудовища, которого рисовала людская

молва, Уилл не знал, что ему думать и во что верить. Он уже убедился, что цинизм этого

человека не знает мер, что он бестактен, бессердечен и, похоже, напрочь лишён совести,

источником которой есть искренняя богобоязненность. Уилл видел пажей с

подкрашенными глазами, ставивших фривольные сценки на потеху своему сиру; видел

Гальяну, чей облик и манеры как нельзя лучше соответствовали образу похитителя детей

из сказок; видел, в конце концов, непристойный «Эротиазис» и сборник порнографических

гравюр с обнажённой женщиной на переплёте. Всего этого было достаточно, чтобы

сделать соответствующие выводы – даже если бы накануне Уилл не слышал

собственными ушами, как этот человек-демон исторгает из глотки подчинившейся ему

женщины такой вопль, словно она испытывает все муки ада. В свете всего этого зрелище

Риверте, изрыгающего пламя на потеху своим гостям, казалось кульминацией и венцом:

да, этот человек был дьяволом и вполне мог быть повинен во всех дьявольских деяниях,

ему приписываемых.

Уилл говорил себе это, не чувствуя, как кусает губы, и очнулся, лишь ощутив во рту

привкус крови. Он посмотрел на нравоучения Святого Альберта, сиротливо лежащие на

его коленях, и ничего не почувствовал. Какая, в конце концов, разница, насколько

правдиво всё, что говорят о Риверте? И какая разница, насколько это страшно и

омерзительно для самого Уилла? Господь уже определил его судьбу, и какой бы они ни

была, он собирался принять её с должным смирением.

Ах, почему брата Эсмонта нет сейчас рядом с ним!

Уилл просидел в оружейной почти до самого вечера, боясь пройти через галерею и снова

столкнуться с Риверте. В конце концов голод выгнал его из насиженного угла – и лишь

тогда он узнал, что сир граф ещё днём уехал в одну из своих деревень и обещался быть

поздно. Похоже, суматоха уборки раздражала его, и он решил убраться, пока всё не будет

закончено. Уилл спустился на кухню, заставил себя съесть кроличью ножку и поднялся в

свою комнату, чувствуя себя больным и несчастным.

Он так и не написал ни домой, ни брату Эсмонту в Ринтанскую обитель, потому решил,

что это занятие отвлечёт его от тяжких мыслей и неясных, а от того ещё более

мучительных предчувствий. Пытаясь найти слова, достаточно спокойные и внятные, он

заставил мысли течь ровнее, и достиг в этом достаточного успеха, чтобы полностью

погрузиться в свою эпистолярию. Уже совсем стемнело, когда Уилл оторвался от письма

и, почувствовав, что в комнате довольно душно, решил открыть окно, благо погода

окончательно наладилась, и стояла тёплая тихая ночь.

Уилл отодвинул портьеры и распахнул окно. Внизу, во дворе, горели факелы, стражники в

караулке у ворот шумно резались в кости, кто-то из детей челяди играл с собакой. Вдруг

со стены раздался крик, и подъёмный мост заскрипел, опускаясь. Уилл видел, как в ворота

въехал Риверте верхом на неизменном своём жеребце, которого он, кажется, вовсе не

щадил и гонял по любому поводу. И ещё Уилл заметил, что в седле позади всадника сидит

кто-то – гораздо мельче и ниже его. Может, женщина – а может, подросток…

Когда Риверте спешился, довольно бесцеремонно стащил своего спутника с коня и тот

отчаянно задрыгал в воздухе ногами в штанах – Уилл понял, что верным было второе

предположение. Не отрываясь, он смотрел, как Риверте, дав мальчику небрежный

подзатыльник, ведёт его к замку. Уилл закрыл окно, забыв, что собирался проветрить, и

отошёл. Его сердце гулко колотилось в груди.

Спустя какое-то время он услышал в коридоре шаги. Потом уже знакомо хлопнула дверь в

спальню Риверте. Уилл отчаянно пожалел, что не ушёл из своей комнаты прежде, чем они

поднялись наверх. Конечно, он мог уйти теперь… но вместо этого стоял, замерев, и жадно

ловил каждый звук, доносящийся из-за стены.

Сперва он не слышал ничего. Голоса, если они были негромки, сквозь стены не

проникали. Потом раздалась какая-то суета – Уиллу почудилось, что это больше всего

похоже на шум борьбы, – а затем стон. Длинный, отчаянный стон человека, перед которым

разверзалась бездна.

Он неплотно прикрыл окно, и порыв сквозняка задул свечи, но Уилл этого не заметил. Он

стоял посреди своей комнаты в замке Даккар, судорожно стискивая кулаки и вперив

взгляд в стену, из-за которой доносились звуки, сводившие его с ума. Потом всё это

прекратилось, снова послышалась суета и какой-то топот – судя по всему, поспешный.

Дверь заскрипела, и Уилл расслышал голос Риверте, звучавший из комнаты, очень

спокойный. Слов он не разобрал.

Движимый неодолимым, хотя и совершенно безрассудным порывом, Уилл кинулся к

двери и выглянул в коридор.

Дверь в спальню Риверте уже закрылась. Маленькая сутулая фигурка стояла возле неё,

повесив голову. Сердце у Уилла сжалось за страдания этой невинной, навек погубленной

бесчестьем души. Он понимал, что бессилен помочь, но всё же шагнул вперёд и шепотом

окликнул мальчика:

– Эй…

Тот вскинул голову, и Уилл торопливо прижал палец к губам. В темноте блеснули

удивлённо расширившиеся глаза.

– А! – сказал мальчик тоже шепотом. – Вы сир Освальдо?

Уилл на миг опешил. Во-первых, голос мальчишки звучал хотя и тихо, но весьма

самоуверенно и без намёка на скорбь и рыдания, которых ждал от него Уилл. Во-вторых,

он не мог взять в толк, почему крестьянский мальчишка принял его за одного из пажей

Риверте – он не был одет как паж и, по собственному мнению, держался совершенно не

так, как пристало пажам. Впрочем, вряд ли неотёсанный сельский мальчишка мог уловить

такие нюансы. Уилл кивнул, пресекая дальнейший вопросы, снова приложил палец к

губам и указал мальчику на дальнюю дверь, выводившую из коридора на чёрную

лестницу. Тот покорно потрусил к ней. Уилл пошёл следом.

– Господин граф велел, чтобы я вас нашёл, – сказал мальчишка, едва они оказались на

лестнице. – Сказал, вы меня накормите и скажете, где мне спать.

Это прозвучало так простодушно, что Уилл на секунду растерялся. Не будучи Освальдо,

он понятия не имел, что подразумевал под этими словами господин граф. Неужели только

то, что сказал?..

– Только он говорил, что вы там, – мальчишка ткнул большим пальцем себе за спину, в

сторону парадной лестницы, от которой они ушли. – А вы тут?

– Пойдём, – не ответив, сказл Уилл, беря его за руку. – Тебе в самом деле не помешает

поесть и… отдохнуть.

Рука у мальчишки была маленькая и скользкая. Он мог быть на год или два младше

Уилла, то есть уже не ребёнок, но держался он как сущее дитя. Уилл и повёл его, как дитя,

вниз по лестнице – сам он предпочитал пользоваться именно ею, чтобы спуститься на

кухню, потому что тут было меньше шансов столкнуться с Риверте или его гостями,

поэтому ориентировался уже довольно хорошо.

– Ты не бойся, – сказал он, чувствуя себя обязанным оказать несчастному ребёнку хоть

какое-то утешение. – Теперь всё будет хорошо…

– Да я и не боюсь, – отозвался тот с некоторым удивлением. – С чего б?

Уилл крепко закусил губу. Потом, вдруг решившись, спросил:

– Тебе было больно? Ты… ты постарайся об этом забыть, ладно?

Мальчишка удивлённо заморгал, семеня рядом с Уиллом по тёмной лестнице.

– Больно? Не-а… Когда батя лупит, больнее. И с лошади падать больнее, – он вдруг

ухмыльнулся, к изумлению Уилла, и ничего больше не сказал.

Они достигли конца лестницы и вышли в смежный коридор, соединяющий жилую часть

замка с людской. Здесь горели факелы в настенных креплениях, и Уилл только теперь

смог рассмотреть мальчишку.

Он был и впрямь тощим, но довольно рослым, таким же, как Уилл – и с волосами такого

же льняного цвета, как у Уилла. Впрочем, вероятно, на самом деле они были ещё светлее,

просто их очень давно не мыли. И вообще мальчишка был довольно неопрятен – Уилл

поразился, как Риверте мог положить себе в постель такого неряху. В этой мысли было

что-то гадкое, и он передёрнулся от неё.

Мальчишка заметил его изучающий взгляд, но не потупился, а довольно-таки нагло

ухмыльнулся.

– А что, сир, – сказал он, подбоченясь, – видать, не угождаете вы вашему хозяину как след,

раз он за мной посылает!

Уилл уставился на него в глубоком потрясении. Вместо смятения, стыда и ужаса,

закономерных в такой ситуации, маленький наглец являл совершенно неуместную

самоуверенность. Казалось, он прямо-таки гордится тем, что оказался жертвой гнусного