Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Риверте позволит мне воспитывать ребёнка лет до шести, после чего отдаст на обучение.

И, зная его теперь лучше, чем прежде, я верю, что он позволит мне видеть моё дитя

достаточно часто, чтобы я не чувствовала себя несчастливой. Это его часть сделки, и я

верю, что он будет честен, как был до сих пор.

Сделка. Опять это слово – правдивое, но какое-то чересчур уж холодное, жёсткое,

безжалостное. А у меня с ним, подумал Уилл, тоже какая-то сделка, о которой я ничего не

знаю? Я даю ему своё тело и свою беззаветную преданность, а взамен он приходит ко мне

снова и снова, не оставляет меня, не меняет меня ни на кого – даже на женщину, которая

когда-то отвергла его и которую он мог теперь получить целиком, но не захотел? И если

думать об этом как о сделке – правильно, если вся наша жизнь состоит из сделок с

другими и с собственной совестью, то отчего же так тяжело думать об этом сейчас?..

Лусиана тихо вздохнула, и Уилл очнулся от задумчивости, успев заметить, как она

неловко пошевелилась в кресле.

– Вам нужно лечь. У вас был трудный день. Вы уверены, что всё в порядке?

– Да. Теперь совершенно уверена. Не говорите ему, – снова попросила она. – Ни об этой

поездке… ни о ребёнке. Я скажу сама.

– Конечно. Как пожелаете.

– Вы не могли бы позвать горничную? Наверное, мне все-таки стоит лечь.

– Да, разумеется, – охотно согласился Уилл.

Но прежде, чем он шагнул к двери, Лусиана тронула его за рукав.

– Спасибо вам, – сказала она тихо, и Уилл ответил:

– И вам, графиня.

Он ушёл, озираясь в поисках служанки и услышав, как графиня Риверте снова тихо

вздохнула прежде, чем за Уиллом закрылась дверь.

Новость о скором пополнении своего молодого семейства сир Риверте встретил с

восторгом, в котором было больше облегчения, нежели гордости. В нежном поцелуе,

который он запечатлел тем вечером на гладком лбу своей супруги, чувствовалась скорее

благодарность, чем страсть, и Уилл, немного переживавший из-за всего произошедшего,

беззвучно вздохнул. Риверте выглядел очень довольным, и даже приказал откупорить по

такому случаю вино пятидесятилетней выдержки, нашедшееся в погребах Шалле. Сире

Лусиане он, впрочем, пить запретил, но Уилл охотно составил ему компанию.

– Выпьем, друзья, за моего наследника. А теперь ещё раз. А теперь, – сказал Риверте,

наполняя бокал Уилла в третий раз, – выпьем за свободу, за вашу, Лусиана, и за мою, а вы,

Уильям, поблагодарите вашего господа от моего имени. Сам я, говоря по правде, слегка

робею к нему обращаться, мы с ним не очень ладим.

Уилл сперва не понял, о какой свободе он говорит, а потом до него наконец дошло. Ну

конечно – вот почему король настаивал, чтобы Риверте и Лусиана провели лето в Шалле,

не позволяя Риверте отлучаться от неё, а ей – видеться со своей дочерью. Он приказал им

немедленно озаботиться произведением потомства. И они подчинились, к счастью,

довольно быстро достигнув требуемого результата.

– Какое облегчение, – вдохнул Риверте, с наслаждением откидываясь на спинку кресла и

глядя на свою жену с искренней нежностью. – Мой династический долг наконец уплачен,

и теперь я опять могу заняться собственными делами. Душа моя, – это сире Лусиане, и

ещё вчера Уилла слегка раздосадовало бы такое обращение. Но сейчас он не без скрытого

удовольствия увидел, как Лусиана поднимает глаза от тарелки и смотрит на Риверте с

едва уловимой улыбкой, без сомнения, сознавая как иронию его обращения, так и

беззлобность этой иронии. – Душа моя, вы, вероятно, сможете теперь увидеть вашу

Мадлену – что бы вы предпочли, поехать за ней сами, или пусть приезжает прямо сюда к

нам?

– Я предпочла бы поехать за ней сама, монсир.

– И почему я не ждал другого ответа?

– Возможно, потому, что я не видела её более семи лет, – серьёзно сказала Лусиана, и Уилл

невольно сморщился, вновь искренне ей посочувствовав.

– Вам не стоит путешествовать в вашем положении.

– Сир, – Лусиана взглянула на него без улыбки на губах, но Уилл теперь научился

распознавать намёк на улыбку в морщинках, едва заметно складывающихся в уголках её

глаз, – смею верить, память ваша не столь коротка, чтоб вы забыли, что я предпринимала и

более опасные путешествия ещё и не в таком положении.

В ответ на эти довольно загадочные для Уилла слова Риверте хмыкнул.

– Да уж, как такое забыть. Ну хорошо. Я завтра же напишу Рикардо, порадую его

новостью. Он, бедняга, ждал этого события больше нас с вами. Полагаю, в ответном

письме он не сможет не преподнести и вам, и мне подарки, которых мы ждём так долго.

– Вы это называете подарками, сир? Я это называю расчетом по заключённому

соглашению.

– Как хотите, так и называете, менее приятным оно не делается, не так ли? – сказал Риверте

и подмигнул Уиллу. Он был в превосходном настроении, а это означало, что ночь сегодня

будет особенно бурной, и Уилл невольно сжал под столом колени. Лусиана бросила на

него взгляд, потом отвела глаза, пряча улыбку. Странно, почему раньше он не замечал,

как часто она улыбается? Вот так, полунамёком, одними глазами, так что если не ждать

этой улыбки и не искать её – ни за что не заметишь…

Всё было хорошо; всё было просто прекрасно. Король вот-вот отправит Риверте в

Аленсию, и Уилл, разумеется, поедет с ним. Несмотря на то, что отношения между ними

тремя окончательно прояснились, Уилла всё же немного смущало присутствие рядом

сиры Риверте; когда он окажется на расстоянии от неё, ему станет легче и спокойнее. Они

поплывут через море на военном корабле, а потом будут штурмовать аленсийские порты,

и будет война, а Уилл хотя и не любил войну, но вид Риверте в полном боевом доспехе,

взлохмаченного, с лицом, потемневшим от копоти и жара битвы, неизменно вызывал у

Уилла жаркое и крепкое возбуждение. Однажды, во время руванской кампании, они

сделали это на пушечном орудии, том самом, которое вошло в обиход военных сражений

с лёгкой руки Риверте и до сих пор оставалось главным преимуществом вальенской армии

перед противником. На корабле они этого не делали ещё ни разу. Уилл с любопытством

думал, каково это будет при умеренной качке. А при сильной? Его снедал

исследовательский интерес.

Аленсийская кампания вот уже два года была розовой мечтой, непроходящим капризом и

навязчивой идеей графа Риверте. Когда Руван был наконец покорён, Вальенская Империя

провозглашена и попытки мятежей по всей её территории подавлены, на континенте

воцарился мир – впервые за те четырнадцать лет, что прошли с дня назначения Фернана

Риверте главнокомандующим вальенской армии. Все государства, граничащие с

Вальеной, либо превратились в её провинции, либо дали её королю вассальную присягу и

обязались на бессрочную выплату ежегодной дани – которая использовалась, в свою

очередь, для снаряжения ещё большей армии и захвата ещё больших территорий. Но два

года назад, покорив Руван, Фернан Риверте и Рикардо Великий дошли до моря. Идти

дальше было нельзя, во всяком случае – пока, так как Вальена, не имевшая собственных

внутренних вод, не обладала достаточно сильным флотом для ведения военных действия

на воде. Аленсия была небольшим островным княжеством, отделённым от Рувана и

прочих континентальных государств широким проливом и многими милями морского

пути. Эти мили, а также неприступные скалистые берега, оберегали её от вторжения

надёжнее крепостных стен. Рикардо едва бросил взгляд на вытянутое зелёное пятнышко

посреди карты, обозначавшей границы его империи – и тут же отвёл глаза, в буквальном и

переносном смысле. Он был монархом столь же осмотрительным, сколь и сильным;

отнюдь не чураясь военной агрессии, он, тем не менее, знал, что это не универсальное

средство, и был готов при случае заменить его интригами и дипломатией. Аленсией, по

тамошней традиции, правила женщина – престарелая княгиня Олана, женщина хитрая,

властная и самоуверенная, однако, по мнению короля Рикардо, достаточно

здравомыслящая, чтобы сознавать могущество своего опасного соседа. Пока что между

Вальеной и Аленсией сохранялись торговые отношения – Аленсия сильно зависела от

поставок вальенского зерна – однако о вассалитете, не говоря уж о присоединении

княжества, и речи идти не могло. Именно потому Фернан Риверте и забрал себе в голову,

что следующей страной, сменившей цвет на карте с зелёного на красный, станет именно

княжество Аленсийское. С учётом геополитических обстоятельств это было практически

неразрешимой задачей даже для него; именно поэтому он не мог за неё не взяться.

Но беда в том, что король – теперь уже император – Рикардо новой войны не хотел. Он

считал, что народу, солдатам и казне пора отдохнуть. Риверте любезно с этим согласился

и спросил, хватит ли народу и казне двух недель; с солдатами он обещал как-нибудь

договориться сам. Рикардо Четвёртый был политиком; Фернан Риверте был завоевателем.

Благодаря этому отличию они так хорошо дополняли друг друга и так жестоко ссорились

время от времени. В давние времена, столкнувшись с очередным приступом ослиного

упрямства у своего главнокомандующего, король остужал его пыл, упрятав на месяц-

другой в тюрьму, или в крайнем случае отправив в ссылку. Он, без сомнения, поступил бы

с ним так и теперь, если бы Вальена не стала империей большей частью благодаря именно

этому упрямству и одержимой настойчивости Риверте. Он создал эту империю, он был

народным героем – народных героев в тюрьмы не сажают.

Народных героев женят и ссылают в очаровательные пасторальные замки.

Уилл был в курсе всей этой непростой ситуации почти с самого начала. Риверте любил

оттачивать на нём свои мысли, как он это называл – то есть поднимать посреди ночи с

постели, сажать за стол, сонного и зевающего, расстилать перед ним карту с миллионом

совершено непонятных пометок и кидаться в бурные рассуждения о стратегических и

тактических планах. Уилл мало смыслил в этом, но старался слушать очень внимательно,

зная, что Риверте его мнение вовсе не нужно – ему нужен слушатель, нужна публика,

потому что на публике он всегда входил в раж и начинал производить новые идеи с какой-

то просто пугающей скоростью и напором. В конце концов он резко выпрямлялся,

восклицал: «Чёрт побери, ну конечно! Конницу нужно пускать по левому флангу – как мне

это раньше не пришло в голову?! Уильям, вы просто гений!» Уилл, ни слова не

проронявший всё это время, скромно молчал, беззвучно вздыхая от облегчения, когда

удовлетворённый Риверте милостиво отпускал его обратно в постель, досыпать. Иногда

он, впрочем, желал немедленно отпраздновать приход удачной идеи соитием. Уилл не

возражал. Ему нравилось это. Он любил это. И ни разу не пожалел, что выбрал всё это для

себя.

И вот, два года назад он стал обращать внимание, что план нападения на Аленсию

вытеснил все прочие проекты Риверте. Его кабинет теперь вечно был завален морскими

картами и атласами водных путей; он то и дело просил Уильяма сбегать в библиотеку и

принести труд того или иного выдающегося навигатора или трактат по истории военно-

морского дела. Тогда это было скорее досужей попыткой развеять скуку, потому что в

Вальене настал мир, и Риверте изнывал от безделья. Раньше Уилл не раз слышал от него,

что Аленсия – крепкий орешек, но теперь он явно вознамерился этот крепкий орешек

разгрызть, даже если это будет стоить ему пары сломанных зубов. Флот у Аленсии был

очень сильный, их порты из-за многолетней вражды с другими островными державами

были прекрасно защищены с моря. Король Рикардо полагал, что получит Аленсию в

ближайшие пять-восемь лет путём угроз, торговых интриг или династического брака;

Риверте же утверждал, что его водят за нос, и что если и брать Аленсию в оборот, то

сейчас, когда они не ждут нападения. Казалось, это не мог быть тот самый человек,

который намеренно предотвратил кровопролитие при захвате Хиллэса, выйдя в бой один

на один с лучшим воином врага. С другой стороны, битва есть битва, даже если вместо

крови тысяч прольётся кровь лишь одного. Но чьей-то крови пролиться надо. Фернан

Риверте не умел, не хотел и не мог жить по-другому.

В конце концов он разработал простой и, как казалось Уиллу, вполне изящный план.

Согласно ему, всё, что требовалось Вальене – это захват одного-единственного

небольшого порта. Главное, утверждал Риверте, перебраться через пролив, а потом

ударными темпами перебросить в Аленсию сухопутные войска. Если не можешь

выиграть, играя по правилам противника – навяжи ему свои: так Фернан Риверте покорил

Хиллэс, так он покорил Руван, так он покорил Уилла Норана. Фернан Риверте знал, что

делает. Доскольнально изучив положение, он сам первый отказался от идеи вести войну

на море. Он лишь решил, что надо заставить врага вести её на суше. В этом случае

Аленсия была обречена на поражение так же, как была обречена проиграть Вальена в

случае ведения войны с моря.

Разработкой этого плана Риверте развлекался всё лето, вопреки тому, что король заведомо

был не согласен с любыми проектами нападения на Аленсию. Получив, однако, право и

дальше строить этот проект в качестве уплаты за женитьбу, Риверте набросился на дело с

утроенным энтузиазмом. В конце концов он допроектировался до плана, в котором ему

нужен был всего один маневренный корабль, оснащённый пушками и солидным запасом

пороха – того самого взрывчатого вещества, который Риверте не без успеха испытал на

руванских войсках во время осады замка Даккар шесть лет назад. Каким образом Риверте

раздобыл секрет этого вещества, кто именно и где создавал для него порох – это была

важнейшая и, вероятно, наиболее засекреченная военная тайна Вальены.

Теперь дело оставалось за малым – Риверте ждал лишь письменного подтверждения от

короля, чтобы вернуться в Сиану, а оттуда отправиться в Руван и начать подготовку к

экспансии. В преддверии этого он целыми днями пребывал в превосходном настроении, и

это были лучшие дни для Уилла с тех пор, как они покинули замок Галдар и отправились

в столицу по вызову императора; несмотря даже на то, что Риверте регулярно

поддразнивал его насчёт морской болезни и советовал пока что тренироваться, плавая на

плоту по бассейну в купальной комнате.

В день, когда Риверте получил долгожданный ответ от короля, Уилл почти буквально

собирался последовать этому совету. В нескольких милях от Шалле река переходила в

озеро, довольно тинистое и мутное, так что плавать в нём было не очень приятно, а вот по

нему – можно было попробовать. Уилл подумывал одолжить у одного из местных рыбаков

лодку и сплавать на неё до озера по реке. Он сомневался, что Риверте к нему

присоединится – в последние дни он готовился к отъезду и всё время был страшно занят –

но спросить всё-таки стоило. Утром, через час после завтрака, Уилл поднялся в кабинет,

где было больше всего шансов застать Риверте, и, увидев, что дверь приоткрыта, без стука

вошёл внутрь.

Ответа из Сианы ждали со дня на день, и, едва переступив порог, Уилл понял, что ответ

пришёл. И ещё он понял, что никуда сегодня не поедет.

И ещё – что всё хорошее, что было у них в Шалле, закончилось.

– Сир, – чуть дрогнувшим голосом спросил Уилл, глядя в широкую спину,

загораживающую окно. Она была чудовищно напряжена, так, что лопатки выступили под

плотной тканью жилета. Риверте стоял у окна, широко расставив ноги, держа в правой

руке лист бумаги, с которого на пурпурном шнуре свисала королевская печать. Он не

двигался. Он стоял очень твёрдо, как будто врастя ногами в пол, но Уилл внезапно

испытал почти неодолимое желание подскочить к нему и подхватить его, подержать,

потому что чудовищная прямота оцепеневшего тела Риверте была прямотой срубленного

дерева, держащегося на пне несколько мгновений перед тем, как рухнуть в траву.

– Сир, – Уилл шагнул вперёд.

И в следующее мгновение жуткая неподвижная тишина лопнула. Риверте круто

обернулся, роняя смятую бумагу с королевской печатью, схватил обеими руками глобус,

стоящий возле окна, и швырнул его на пол. Раздался оглушительный звон, осколки

раскрашенного фарфора брызнули во все стороны. Один из них, самый крупный, долетел

до того места, где замер Уилл, и больно ударил его по ноге. Риверте остановился,

задыхаясь, и вскинул на Уилла глаза. Они были совершенно чёрными из-за чудовищно

расширившегося зрачка, и Уилла от этого взгляда мороз продрал по коже. Он знал, что эта

ярость, это слепое, чёрное бешенство направлено не на него, но от этого ему не делалось

легче. Он ещё никогда не видел Риверте в таком гневе.

– Он посылает меня в Асмай, – хрипло сказал Риверте, глядя Уиллу в лицо. – Этот ублюдок

посылает меня в Асмай, говорит, там назревает бунт, и я должен ехать немедленно. И ни

слова о моём последнем письме. Ни одного проклятого слова, как будто вообще его не

получал. – Он на мгновенье умолк, а потом разразился таким длинным и страшным

сквернословием в адрес своего монарха и сюзерена, что Уилл, впитавший с молоком

матери почтение к стоящим выше, невольно вздрогнул от такого кощунства.

Когда поток площадной брани иссяк, Риверте снова замолчал и обвёл взглядом кабинет,

словно видел его впервые. Отвернулся к окну, всмотрелся туда, так, словно пытался

разглядеть там нечто, много месяцев ускользавшее от его взгляда.

– Уильям, земля Вальены ещё не носила человека глупее меня, – не отрывая взгляда от

окна, сказал Риверте. Его руки были стиснуты в кулаки, костяшки пальцев побелели и

чуть заметно подрагивали. – Он с самого начала пудрил мне мозги. Он не собирался… не

собирался отдавать мне Аленсию. Он надеялся, что я отвлекусь, разгребая грызню между

вами и моей новоиспечённой жёнушкой. Думал, я буду так занят, пытаясь не дать вам с

ней друг друга удушить, что на время забуду… – Его лицо исказилось гримасой, которую

при иных обстоятельствах можно было бы назвать усмешкой. Но сейчас она скорее

походила на оскал. – Проклятье. Он опять меня обхитрил. Проклятье. Проклятье, Уильям.

Его голос теперь звучал растерянно, почти жалобно. Уилл, поколебавшись, снова шагнул

к нему – и Риверте отступил от него назад, как будто не хотел, чтобы Уилл к нему

приближался. Ему стыдно, внезапно понял Уилл, и от этой мысли его сердце сжалось от

возмущения, гнева и ненависти к королю Рикардо, заставившему Фернана Риверте

чувствовать себя побеждённым. И он ещё называет себя его другом! Зная, что для Риверте

нет ничего хуже, чем проиграть, и всё равно обрекая его на такое унизительное и

бесславное поражение.

Уилл стоял, чувствуя полное смятение от этих мыслей, и смотрел, как Риверте подходит к

креслу за столом и тяжело опускается в него. Осколки разбитого глобуса хрустели у него

под ногами.

– Возможно, это просто очередной этап, – прочистив горло, рискнул предположить Уилл. –

Вы ведь и раньше не всегда и не сразу получали от него то, что хотели. Вы сами говорили,

у вас как бы такая игра…

– Это не игра, – без выражения сказал Риверте, макая в чернильницу перо. – Не игра. Игры

кончились, Уильям. Прошу, оставьте меня.

Уилл не мог вспомнить, когда в последний раз Риверте его прогонял. Кажется, в Даккаре,

когда получил письмо с донесением о том, что Роберт Норан подослал к нему своего

младшего брата, чтобы тот соблазнил его и убил. Тогда Уилл был растерян, испуган,

смущён. Сейчас он чувствовал лишь сострадание и гнев. Но Риверте не была нужна его

жалость. От этого стало бы только хуже.

Поэтому он молча развернулся и ушёл, тихо прикрыв за собою дверь.

Хотя никто в Шалле, кроме Уилла, не знал, что именно произошло, перемена,

произошедшая в замке, была разительной. Уилл прежде не сознавал, до чего важную

часть повседневной жизни составляют звуки уверенных размашистых шагов, резкого

небрежного смеха, звучного насмешливого голоса, оглашающего комнаты и коридоры.

Без всего этого замок как будто умер. Даже работы по перестройке внутренних

помещений, которыми продолжила заниматься сира Лусиана, внезапно были

приостановлены. Уилл не знал, почему, как и не знал, что известно Лусиане о содержании

последнего письма из столицы. Похоже, о ней и её дочери король в своём послании также

не упомянул. Уилл терялся в догадках, что могло спровоцировать такую забывчивость –

или, правильнее говорить, такую жестокость. Рикардо как будто мстил им, всем им, один

бог знает, за что. Уилл решил бы, что всё это и вправду обычная ревность, если бы король

сам не был инициатором женитьбы Риверте. Заставить своего строптивого царедворца

обзавестись семейством и потом злиться на него за то, что он осмелился даже и в этих

обстоятельствах быть счастливым? Слишком гнусно даже для такого расчетливого и

эгоистичного человека, как Рикардо Великий.

Несколько дней прошли в ледяной тишине и пустоте. Слуги ходили по замку на

цыпочках, говорили шепотом, как будто в замке находился покойник, и старались

переносить повседневную суету на задний двор, в особенности после того, как сир

Риверте спустил с лестницы слугу, некстати попавшегося у него на пути. Даже Гальяна

превратился в невидимку и старался как можно реже беспокоить господина графа, почти

не покидавшего кабинет. Он даже ел там – если он вообще в эти дни что-то ел, в чём Уилл

уверен не был. Лусиана ходила к нему как-то, просила спуститься – и вышла обратно

бледная, с плотно сжатыми губами. Они с Уиллом завтракали и ужинали теперь вдвоём,

почти не разговаривая за столом, и только иногда он ловил на себе её пристальный, как

будто просящий взгляд. Но что Уилл мог сделать? Он точно так же понятия не имел, как

вести себя с Риверте – он никогда не видел его раньше в таком состоянии. Он боялся, что

Риверте перестал не только есть, но и спать – его нечеловеческая, прочти пугающая порой

физическая выносливость могла ныне обернуться против него. В конце концов, на третий

день, Уилл, измучившись беспокойством, взял на кухне немного еды и вина, сложил всё в

корзинку и, замирая, вошёл в кабинет. Риверте что-то писал за столом, с бешеной

скоростью, погрузив пальцы левой руки во всклокоченные волосы. Он не поднял взгляд,

когда скрипнула половица – Уилл вообще сомневался, что Риверте его заметил. Уилл

молча поставил корзинку на стол, вынул из неё принесённый хлеб, сыр и мясо, осторожно

сложил всё это на краю стола и ушёл, так и не сказав ни единого слова. Вечером, проходя

мимо кабинета, он увидел, как горничная подметает с пола крошки и кости, и облегчённо

вздохнул. По крайней мере Риверте не решил сознательно уморить себя голодом – и то

хорошо.

То, что больше ничего хорошего не было – вот это-то было очень и очень скверно.

Уилл гадал, что Риверте будет делать теперь. Он сомневался, что граф подчинится

приказу короля и поедет в Асмай унимать бунт… если он вообще был, этот бунт:

формулировка была столь обтекаемой, что вполне могла оказаться лишь ложной тревогой,

на которую Рикардо нарочно перенаправлял внимание своего неугомонного

военачальника. Уилл не очень понимал, чего именно тот хочет добиться – зная Риверте

хотя бы чуть-чуть, легко было понять, что он не отступится от своей затеи, пока её не

воплотит. Может быть, у Рикардо уже вызрел план дипломатического захвата Аленсии? И

он боялся, что Риверте своей экспансией ему всё испортит? Как бы там ни было, граф

сказал правду – это уже перестало быть игрой. Он был оскорблён, он был унижен, и хуже

всего – он был обманут тем, от которого ждал любого противодействия, но только не лжи.

Лжи сир Риверте категорически не терпел. А это означало только одно: за обманутое

доверие он будет мстить.

Уилл вздрогнул, когда ему пришла в голову эта мысль. До сих пор Риверте и император

ни разу не сходились в лобовом столкновении. Они спорили, ссорились, Риверте порой

проявлял неповиновение, за которое Рикардо его наказывал с переменной строгостью – но

могут ли они схлестнуться напрямую? Могут ли пойти друг против друга открыто, как

враги? Уилл сильно сомневался в этом. Их связывало нечто большее, нежели вассальная

клятва, общие цели, общая постель или многолетняя дружба. Всё это было вторичным,

производным; а что было главным и основным, что держало вместе этих двух мужчин,

создавая между ними столь странные отношения то ли соперничества, то ли союза – это

было выше понимания Уилла. Возможно, в каком-то смысле это было родом любви –

очень своеобразной, очень странной любви, в которой преданность и поддержка шла рука

об руку с жестокостью и коварством. Но другой причины, по которой они, такие разные и

такие похожие, вот уже тридцать лет терпели друг друга, Уилл вообразить не мог. И он

сам не знал, что именно испытал при этом внезапном открытии – вряд ли ревность, ибо то,

что связывало с Риверте его самого, слишком сильно отличалось от того, что

существовало между ним и императором Вальены. Уилл знал лишь одно: эти отношения,

эта дружба-любовь-война нужна Риверте, и он не разорвёт её, даже если Рикардо будет

поступать с ним так, как сейчас.

Однако не разорвать – ещё не значило покориться. Он нанесёт ответный удар, и удар этот

будет сокрушителен, хотя и не причинит явного вреда ни Вальене, ни самому королю. Вот

что предстояло впереди, и Уилл не знал, почему эта мысль отзывается в нём таким

страхом. Он не знал даже, за кого или за что он боится. Просто чувствовал, что сгущаются

тучи, и вот-вот хлынет ливень, смывающий всё на своём пути.

Всё закончилось внезапно, так же, как началось. С момента получения письма из Сиане

прошло дней десять, когда к Уиллу, чистившему в конюшне Искру, прибежал слуга со

словами, что сир Риверте немедленно требует его к себе. Было раннее осеннее утро, ясное,

но холодное. Уилл тут же отложил щётку и, отряхивая солому с мокрых от лошадиного

пота ладоней, бегом кинулся в покои графа, где тот его ждал.

Риверте он застал уже на выходе. Тот был в дорожном костюме и как раз заправлял за

пояс перчатки для верховой езды. Уилл вздрогнул: обычно Риверте ими не пользовался, и

это означало, что скачка ему предстоит быстрая и очень долгая.

– Я уезжаю, – сказал Риверте вместо приветствия, едва Уилл оказался на пороге. Он

говорил сквозь зубы, глядя в сторону и резко поддёргивая пояс. – Пока что не могу

сказать, надолго ли – по меньше мере на две недели, а там как пойдёт. Если всё сложится

так, как я планирую, дней через десять вы приедете ко мне.

– Куда? – с трудом сохраняя самообладание, спросил Уилл. Господи, ну вот и началось.

Что началось? Он и сам не знал, и от этого ему было ещё страшнее.

– Пока не могу сказать. Я напишу вам позже, когда буду знать подробности. Соберите

ваше барахло и будьте готовы выехать в любой день. И если поедете, не берите Искру, она

слишком неповоротлива для длительного перехода. Возьмёте Бурана, он хорошо держит

долгий галоп.

– Хорошо, сир, – прошептал Уилл, не отрывая от него глаз. Риверте был бледен, глаза у

него запали от многодневного сидения в четырёх стенах – за эти десять дней он ни разу не

выходил за ворота, лишь писал и получал какие-то письма неизвестно от кого. Он казался

спокойным и собранным, вспышек ярости, подобных той первой, у него больше не

повторялось, но Уилл видел, что он полон мрачной, отчаянной решимости, которая не

слишком радует его самого. Даже его невероятная красота, казалось, померкла от тени,

лежавшей на его неподвижном лице.

Риверте перестал возиться с перчатками и посмотрел на Уилла. Их взгляды встретились –

впервые с того дня, и Уилл невольно облизнул губы. Риверте слегка нахмурился,

разглядывая его лицо.

– Вы плохо выглядите, Уильям. Вам следует проводить больше времени на свежем

воздухе. Не забывайте нормально питаться. И… прошу вас, позаботьтесь о сире Лусиане и

её ребёнке.

– Сир! – воскликнул Уилл, распахнув от ужаса глаза. – Разве вы… вы уедете так надолго?!

«Или боитесь, что можете не вернуться?» Этот вопрос застрял у Уилла в горле, и

выговорить его он так и не смог.

Риверте криво улыбнулся бледной и холодной тенью своей прежней усмешки.

– Это была метафора, Уильям, метафора. Я имел в виду – заботьтесь о том существе,

которое я имел неосторожность поселить в её чреве. Сира Лусиана, она… она тихий омут,

Уильям, вы плохо её знаете. Не позволяйте ей делать глупости.

Не так уж плохо Уилл её знал, как и её способность делать глупости, вроде скакать верхом

к сельской повитухе после того, как у неё были крови. Но это всё ещё был их с Лусианой

общий секрет, и Уилл только молча кивнул, без лишних слов обещая, что выполнит эту

просьбу. Риверте положил ладонь ему на плечо, скользнул ею Уиллу на шею, потом

провёл большим пальцем по его губам. Уилл судорожно вздохнул, инстинктивно их

приоткрывая. Риверте слегка погладил указательным пальцем его щеку.

– Берегите себя. И не бойтесь. Мы увидимся скорее, чем вы думаете, – он улыбнулся

снова, и теперь это была почти настоящая, почти его улыбка. Уилл сглотнул, борясь с

желанием схватить его руку и изо всех сил вжаться щекой в эту мозолистую ладонь. Не

уезжай, подумал он. Не надо, забудь про свою Аленсию, забудь про Рикардо, про всё

забудь, ну зачем ты вечно всё портишь…

– Мне пора, – мягко сказал Риверте, с неохотой отнимая ладонь от его лица. Уилл кивнул и

смотрел, как он уходит. Он не вышел его проводить, он никогда этого не делал, если им

приходилось расставаться. Вместо этого он пошёл в библиотеку и раскрыл книгу,

лежащую на столе, и следующие три часа читал её первую страницу, а в голове у него всё

продолжал отзываться удаляющийся стук лошадиных копыт по дороге.

Уилл дал себе слово начинать волноваться не раньше, чем через десять дней, оговоренных

Риверте перед отъездом. Слова он, конечно же, не сдержал. Смутное, неясное

беспокойство не покидало его с той самой минуты, как Риверте выехал за ворота.

Временами оно становилось сильнее, а иногда – почти невыносимым, так, что к горлу

подкатывала тошнота и кишки скручивало гадостным шевелящимся узлом. Уилл

отчаянно пытался отвлечься, но ничто его теперь не радовало – окрестности Шалле

потеряли для него всякую привлекательность, его не манили больше ни бескрайние,

словно созданные для бездумной скачки луга, ни сады, ни ясень возле реки. Осенью

Шалле был так же красив, как летом, только краски из сочно-зелёных стали красно-

золотистыми. Но было холодно, Уиллу было так холодно – что снаружи, в чистом поле,

что в хорошо протапливаемой замковой библиотеке. Он почти ни с кем не общался, не

считая сиры Лусианы. Иногда они беседовали, сидя за столом, порой она просила его

почитать ей вслух вечером у камина – но то всё были досужие разговоры, не больше. Уилл

видел, что ей тоже тревожно, хотя, наверное, не так, как ему. Однако он знал, что их

обмен немногословными фразами преследовал единственную цель – заполнить тишину,

обычно наполненную небрежным и звучным голосом человека, который занимал

определённое место в жизни их обоих. И незанятое кресло во главе стола между ними