Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Малодушие, Безбожие, Жадность, Уныние и Прелюбодеяние…

– Заметьте, – сказал Риверте совершенно будничным тоном, перебив Уилла на полуслове, –

прелюбодеяние стоит на самом последнем месте, а ревность – на первом. Какие из этого

выводы?

– На что вы намекаете? – вспыхнул Уилл – и непонятно почему вдруг вспомнил лицо

юного Освальдо, покорное и серьёзное, с всегда опущенными глазами, услышал его

чарующий голос, его низкий, протяжный стон из-за тюлевой занавески…

– Я намекаю? Помилуйте, сир, кто из нас готовится в священнослужители? Это ваше дело,

а не моё – толковать слово божие. Вот объясните мне, если не трудно, это место о девяти

пропастях одной бездны. Как это следует понимать?

Уилл почувствовал себя увереннее, что крайне редко случалось с ним в присутствии

Риверте – благо наконец они заговорили о том, в чём он был подкован.

– Это следует понимать так, что, поддавшись искушению одного греха, человек всё равно

что падает в бездну, ибо все грехи – братья друг другу, и, поддавшись одному, непременно

поддашься всем прочим, падая ниже и ниже.

– То есть человек, солгавший однажды, обречён также проявить корысть, потерять честь,

предаться блуду и так далее?

– Именно так.

– Мой юный друг, посмотрите на меня своими честными глазами и скажите: неужели вы

никогда не врали?

Уилл обернулся и посмотрел на него. Но не потому, что Риверте приказал ему.

– Никогда.

– Никогда-никогда? Даже не утаивали правды?

Уилл чуть заметно вздрогнул.

– Лгать и… недоговаривать – не одно и то же.

– Разве? Вы просто открываете мне глаза на мир, право слово. И в чём же разница?

– Ну… – Уилл замялся. – Ложь всегда злонамеренна. А молчание – не преступно…

– В том случае, если не является ответом на прямо поставленный вопрос, – сказал Риверте

и, внезапно поднявшись, подошёл к Уиллу. – Поглядите на меня. В глаза, если вам не

трудно.

Уиллу было это очень трудно, но он поглядел. Внутри у него всё скрутилось – он вдруг

испугался повторения сцены, разыгравшейся в этом самом кабинете несколько недель

назад. Тот нелепый поцелуй не шёл у него из головы, хотя Риверте, похоже, забыл о нём…

сейчас Уилл уже не был в этом так уверен.

– Скажите, Уильям, я вам нравлюсь?

Уилл какое-то время помолчал. Потом тихо ответил:

– Нет.

– Вы совершенно уверены, что не врёте?

– Уверен…

– Рад за вас. Лично я далеко не всегда бываю так уверен в собственных словах. Скажите

теперь, вам бы хотелось увидеть меня мёртвым, а мою голову – на пике над воротами?

Уилл вскинулся. В общем-то он хотел примерно этого, но одна мысль о таком зрелище

вдруг повергла его в дрожь.

– Нет…

– Что – нет? Вы не хотите моей смерти?

– Я… сир, ваши вопросы…

– Мои вопросы – что?

– Они вынуждают меня либо лгать, либо быть неучтивым, – твёрдо ответил Уилл.

Риверте хмыкнул. Они стояли очень близко, но, к счастью, не касались друг друга.

Странно, но от Риверте совсем не пахло спиртным.

– Это уже лучше. Ну а если я спрошу вас, не замышляет ли ваш старший братец какие-

нибудь козни против моей особы – что вы тогда ответите? То же самое? А если я буду

настаивать?

Уилл ощутил, как внутри у него всё сжимается в комок. Он вдруг понял, что его загоняют

в ловушку – а он покорно шёл в неё, даже не пытаясь уклониться от удара.

– Это не похоже на душеспасительную беседу, – попытался вывернуться он.

– А по-моему, очень даже похоже. Только теперь я пытаюсь спасти вашу душу,

погрязшую во лжи и опасно близкую к бесчестью. А от лжи и бесчестья до

прелюбодеяния… словом, вы сами понимаете.

«Зачем, – думал Уилл, снова не в силах сдержать предательского румянца, – зачем он это

делает?! Что ему от меня надо?» Он не понимал, и это тревожило его всё больше и

больше.

Неожиданно Риверте улыбнулся. Улыбка была непривычно мягкой для него, почти

сочувственной.

– Я ужасный человек, – посетовал он. – Сам знаю. Вам было бы много лучше в Сиане, при

дворе моего дражайшего монарха, его величества короля Рикардо. Там, впрочем, тоже

достаёт сволочей, но со мной мало кто сравнится.

– Вы очень самоуверенны, – пробормотал Уилл.

– Правда? Вы находите? С вашего позволения, я буду считать это комплиментом. Но мы

отвлеклись от священных писаний. Продолжайте, прошу вас.

Он вернулся к столу и подлил себе вина. Уилл продолжил читать, уже не столь уверенно и

выразительно, как прежде. Этот стих был полностью посвящён греху и способам,

которыми он опутывает людские сердца, но после странных комментариев Риверте слова

эти уже не казались Уиллу такими значительными и преисполненными грозного

предупреждения, как прежде. Тем не менее, поскольку Риверте не перебивал его, он

прочёл две страницы, прежде чем услышал его голос:

– Довольно. Уильям, почему вы решили уйти в монастырь?

Вопрос был не слишком неожиданным – Уилл ждал его рано или поздно. Поэтому он

ответил почти совершенно спокойно:

– Это кратчайший путь к богу из тех, что мне известны.

– Но вам ли, с вашим острым и пытливым умом, не понимать, что кратчайший путь не

есть самый правильный?

– Да. Но кратчайший также не значит самый лёгкий.

– Тоже верно, – сказал Риверте задумчиво и отпил из бокала. – Ваш отец, похоже, желал

вам иной участи.

– Он хотел, чтобы я стал рыцарем и принял часть управления землями. Испокон веков

Тэйнхайлом управляли двое старших братьев. Это семейная традиция.

– А вы, значит, решились её нарушить.

– Из меня не получился бы хороший сеньор.

– Почем вы знаете? Вы ведь не пробовали. К слову, вы, как я понимаю, и монахом быть не

пробовали. Вы ведь никогда не жили в монастыре?

– Нет, – смутившись, ответил Уилл. – Но я знаю о тамошних порядках и думаю, что смог

бы к ним притерпеться.

– Это очень похвально для юноши, всю жизнь прожившего в богатом доме. Но почему вы

решили, что, похоронив себя заживо в четырёх стенах, сумеете следовать Руадам лучше,

чем оставаясь среди людей? Вас страшат искушения, Уильям? Вы от них собирались

бежать?

– Нет! Вы… вы совершенно этого не понимаете.

– Да, где уже мне. Но вопрос не в том, понимаю ли я вас, а в том, насколько вы понимаете

сами себя.

– Я прекрасно понимаю сам себя, – отрезал Уилл; он снова чувствовал себя задетым – не

самими словами, а снисходительным тоном разговора. В конце концов, как смеет этот

безбожник поучать его в таких вещах?!

– Да, да, в своём глазу бревна обычно не видят, – будто прочитав его мысли, кивнул

Риверте. – Ко мне это относится в полной мере – не меньше, чем к вам. Ваш брат Эсмонт –

надеюсь, я не переврал его имя? – никогда не говорил вам, что гордыня и надменность

хотя и не входят в число девяти основных пороков, но неизменно ведут к одному из них, а

чаще ко всем разом?

Уилл открыл рот и закрыл его. Он знал, что именно гордыня и чрезмерно развитое

самолюбие были его слабым местом – но не думал, что это так заметно. Он вдруг

почувствовал себя беспомощным, беззащитным перед этим человеком, почти голым.

– Уильям, вы ведь не особенно любили своего отца? – вдруг спросил Риверте тихо, и Уилл

вскинулся так, словно ему влепили пощёчину. Он не мог, не смел ответить на такой

вопрос – тем более этому человеку. Но тот и не ждал, казалось, ответа. Риверте вздохнул,

вертя ножку в бокала в пальцах. Сегодня на них почти не было украшений – только одно

неприметное кольцо на мизинце левой руки.

– На самом деле, – продолжал он тем же негромким тоном, – редко такие люди, как вы или

я, любят своих отцов. Мой родитель также меня не слишком одобрял, если вы понимаете,

о чём я. Как ни смешно, по причине, прямо противоположной вашей. Я тоже был у него

вторым сыном, однако в то время наши владения были майоратными, и традиция

предписывала младшим сыновьям, сколько бы их ни было, посвятить себя богу…

– Вас собирались посвятить богу?! – воскликнул Уилл. Зрелище Риверте в монашеском

одеянии, тут же всплывшее в его воображении, казалось полным абсурдом.

– Мне тоже это не показалось удачной идеей, – кротко сказал Риверте. – Видите ли, я

собирался завоевать мир. Лет с шести, если мне не изменяет память, жило во мне это

твёрдо принятое решение, осуществить которое из монастырской кельи мне

представлялось весьма затруднительным, ибо я никогда не имел пророческого либо

миссионерского дара. Моему отцу моё своеволие нравилось не больше, чем ваше –

вашему. Так что я в самом деле понимаю вас в этом отношении лучше, чем вы думаете.

Они молчали какое-то время. Потом Уилл, снедаемый не совсем достойным

любопытством, всё же решился спросить:

– И вы пошли против его воли?

– Естественно. Губить свою жизнь ради придури старого пердуна? Ещё чего.

– Он был вашим отцом! – резко сказал Уилл.

– Был. И что? Это не давало ему права обращаться со мной, как со своим холопом.

– Однако вы почему-то не осуждаете моего отца, который обращался со мной именно так,

– с горечью сказал Уилл – и прикусил язык, в ужасе осознав, что несёт. И перед кем! Перед

тем самым человеком, который…

– Вы – другое дело. Я с раннего детства знал, каков мой путь. А вы лишь воображаете,

будто знаете это.

– Вот как? – огрызнулся Уилл, по непонятной причине сильно задетый этим выводом.

– Именно так, – сказал Риверте спокойно. – Вы прочли слишком много книг, причём все

они говорили одно и то же на разный лад. Обычно юноши ваших лет вообще не умеют

читать, но вы кинулись в другую крайность и вообразили, что книги в равной мере

заменят вам и людей, и мир, и бога. Вы просто не знаете, от чего собираетесь отказаться.

Потому я и говорю, что ваши цели надуманны и мнимы. Скажите, у вас есть друзья?

Уилл, внутренне готовивший гневную отповедь, осёкся, сбитый с толку этим

неожиданным вопросом. Ну почему этот человек так любит резко менять тему посреди

разговора, стоит только Уиллу немного приноровиться к его бешеному напору и

бестактности?!

– Брат Эсмонт был мне другом, – сказал Уилл наконец после долго молчания.

– Что ж, – ответил Риверте после не менее длинной паузы, – в таком случае я, видимо.

должен принести свои извинения за то, что лишил вас единственного друга, выставив его

вон. Но я не верю в искренних и чистых душой монахов как класс материальных

сущностей. Отчасти поэтому вы совершено не видитесь мне монахом.

– Вы меня совсем не знаете.

– Правда? В таком случае, надеюсь, впереди у меня немало увлекательных открытий.

В течение следующей минуты он снова подливал и пил вино, а Уилл стоял, не зная, что

сказать или сделать дальше. Ему хотелось уйти, но и этого он тоже не мог.

– У меня тоже всего один друг, – сказал Риверте вполголоса, не глядя на Уилла. – То есть

один, кто может считать меня своим другом. При этом множество людей считает меня

своими друзьями, в общем-то не без основания, но, увы, я не могу ответить им

взаимностью, как бы того ни хотел.

– Так не бывает, – возразил Уилл. – Дружить без взаимности нельзя, дружба всегда

обоюдна…

– А любовь? – вдруг спросил Риверте, резко повернувшись к нему. – Любовь тоже

обоюдна?

– Н-нет… – Уилл замялся, выдавая свою несведущесть в этом скользком перемете.

– Вижу, вы не слишком уверены в своём ответе, однако он столь же верен, сколь неверно

ваше предыдущее утверждение. И дружба, и любовь без взаимности возможны, и

встречаются куда чаще, чем взаимность. Вот взять юного Освальдо. Он в меня влюблён –

но я в него нет, к сожалению. Или вот досточтимый сир Сантьяро из Рувана – помните

его? Он считает себя моим другом, и это даёт ему некоторые права, однако не столь

всеобъемлющие, как ему хотелось бы верить.

– А кого вы считаете своим другом? – внезапно спросил Уилл и тут же подумал: «Боже,

что я несу?» Но Риверте ответил совершенно спокойно, не моргнув глазом:

– Разумеется, Рикардо Четвёртого, божьей милость короля Вальены и повелителя Асмая,

Шимрана, Сидары, Сидэльи и, смею верить, в скором времени Рувана и Хиллэса. За что и

выпьем, – добавил он и залпом осушил бокал.

Уилл молча смотрел на него. Он, конечно, не мог поддержать такой тост, но что-то в

словах Риверте, как ему почудилось, на миг вышло за рамки его обычной жеманности. Он

казался… да что там, он, похоже, был в этот миг искренен, и имел в виду именно то, что

сказал.

– Король Вальены – ваш друг? – переспросил Уилл.

– Лучший, – ответил Риверте серьёзно. – Самый лучший друг, который у меня когда-либо

был. А я, смею верить – лучший друг, который когда-либо был у него. Что, как следовало

ожидать, порождает определённые толки. Да-да, я знаю, о чём вы думаете, монсир, и

почему сейчас покраснели! Вы так часто и мило краснеете… Но нет, и не просите, я

оставлю ваше любопытство неудовлетворённым. Должны же быть в моей биографии по-

настоящему туманные и таинственные страницы…

– Почему? – спросил Уилл, игнорируя вновь ставший колким и насмешливым тон.

– Почему что?

– Почему вам так нравится это?

– Что нравится, во имя бога?

– Казаться хуже, чем вы есть, – выпалил Уилл – и умолк, донельзя поражённый

собственной дерзостью.

Риверте повернулся к нему. На его красивом лице читалось изумление – но на этот раз не

то притворное, которое он так любил изображать, а вполне искреннее, почти растерянное.

Уилл на секунду ощутил странное, незнакомое чувство. Это было чувство торжества. Но

оно ушло так же внезапно, как появилось, сменившись ещё более незнакомым, которому

он так и не смог подыскать названия.

– Вот как, – проговорил Риверте наконец, ставя бокал и снова делая шаг к Уиллу. – А вы, я

вижу, не столь робки, как пытались казаться. Я в восхищении. Вы, похоже, вообразили,

что успели недурно изучить меня, сударь?

Уилл не сразу понял, что он говорит на хиллэш – так легко и бегло, что Уилл даже не

заметил перехода. Он вздрогнул, когда Риверте сделал ещё один шаг к нему – и шаг этот

был мягким, бесшумным, словно поступь кота, подкрадывающегося к мыши. Его глаза

ярко блестели в пламени свечей, стоявших у Уилла за спиной.

– Если вы знаете меня так хорошо, – сказал Риверте голосом неожиданно тихим и мягким,

едва не мурлыча, – то попробуйте-ка угадать, что я сейчас собираюсь сделать?

За все сокровища мира Уилл не согласился бы сделать такое предположение. Его накрыла

волна паники; он чувствовал опасность, страшную, неотвратимую опасность, но не мог ни

сказать об этом, ни попытаться от неё бежать. Он инстинктивно шагнул назад, напоролся

спиной на подставку для книги, ощутил толчок – и услышал грохот падающей мебели.

Священные Руады глухо шлёпнулись на пол, и в этом звуке удара и падения Уиллу

почудился упрёк. Он отскочил в сторону и, судорожно сглотнув, обернулся, глядя на

поваленную подставку и разлетевшиеся страницы.

– П-простите…

– О, господи, – сказал Риверте со смертельной тоской в голосе. – Это когда-нибудь

закончится?

От ответа Уилла спас стук в дверь. Риверте вздохнул и сказал: «Войдите».

Воспользовавшись паузой, Уилл присел и стал торопливо собирать листки, складывая их

в бархатную папку. За его спиной раздались шаги, и он услышал голос Гальяны:

– Монсир, срочное послание от наших осведомителей в… – он, видимо, лишь теперь

заметил Уилла и умолк на полуслове. Риверте спокойно ответил:

– Давайте.

Уилл придержал подрагивающую руку и заставил себя двигаться спокойнее. Его сердце

всё ещё гулко стучало, но опасность, кажется, миновала… по крайне мере на этот раз.

Когда он обернулся, то убедился в этом окончательно. Риверте стоял посреди комнаты,

держа в руке лист бумаги. Его брови были нахмурены, лицо окаменело, и Уилл мгновенно

понял, что их разговор на сегодня окончен. Похоже, новости были не из лучших.

– Встаньте, – голос Риверте хлестнул Уилла, словно плеть. – Какого чёрта вы там возитесь?

Встаньте и убирайтесь вон.

Новости были, видимо, не просто плохими, а ужасными, раз привели его в такое

раздражение. Прежде Риверте никогда не срывал на Уилле злость. Уилл встал, поднял

поваленную подставку и попытался водрузить на неё папку с Руадами, придав им прежнее

положение.

– Оставьте это слугам. Подите вон, сказано – или я неясно выражаюсь?

Уилл поднял голову, хотя горло ему сдавило от обиды. Их сегодняшний разговор, даром

что перепугал его до смерти, сейчас вдруг придал ему невиданной смелости.

– Сир, вы забываетесь, – сказал он со всем достоинством, на какое был способен. – Я не

слуга вам и не паж. Я не могу позволить, чтобы…

– Да уберётесь вы к чёртовой матери или нет?! – закричал Риверте, и Уилл отшатнулся от

него. Он никогда в жизни не слышал, чтобы этот человек повышал голос на кого бы то ни

было. Сейчас он стоял над Уиллом, опустив руку с судорожно стиснутым в ней письмом,

и его глаза казались чёрными безднами – теми самыми, в которых было по девять

пропастей, и упав в которые, человек не знал пути назад…

Ни звука больше не издав, Уилл стрелой вылетел из кабинета. Риверте шагнул следом,

будто собирался проводить его пинком, и с грохотом захлопнул за ним дверь.

На следующее утро Риверте не прислал за ним. Уилл позавтракал у себя, немного

поболтал со слугой, принесшим завтрак (он с удивлением и некоторой досадой

обнаружил, что совсем отвык есть в одиночестве и нуждался в общении), потом засел за

одну из книг, которые привёз с собой из Тэйнхайла – позже он так и не смог вспомнить,

какую именно. Его мысли то и дело возвращались к вчерашнему вечеру, к разговору, за

полчаса успевшему тысячу раз поменять направление, и к его более чем странному

завершению. Что же могло разозлить Риверте настолько сильно, что он сорвался в

присутствии Уилла? Может, не заладились дела его гарнизонов в Хиллэсе? Хорошо бы…

А может, что-то стряслось у короля Рикардо? Эта мысль вызвала у Уилла меньшее

удовольствие, хотя, по сути, значила бы для его страны даже больше, чем первое. Но он,

как ни старался убедить себя в обратном, был тронут тем, как Риверте вчера говорил о

своём короле – единственном, кому он приходился другом… Что это значит – иметь в

друзьях Фернана Риверте? Уилл сомневался, что хочет знать – и в то же время хотел. Ему

было интересно. Он всё ещё презирал, боялся и ненавидел Риверте, но не мог отрицать,

что за всю свою недолгую и, что уж там, и впрямь более богатую книгами, чем встречами

жизнь он никогда не знал более странного и непонятного человека. Отец, мать, Роберт,

брат Эсмонт, множество дальних родственников Норанов, пажи и челядь Тэйнхайла – все

они казались рядом с Риверте скучными, серыми и предсказуемыми. Впрочем, они были и

намного лучше его как люди, но дела это не меняло.

К вечеру ничего не изменилось. От слуг Уилл узнал, что Риверте никуда не поехал

сегодня – заперся в кабинете, под страхом порки велев его не беспокоить ни под каким

видом. «Хоть бы сам король явился и затарабанил в дверь», – передали Уиллу его точные

слова. Уилл представил, как Риверте с непроницаемым видом снимает ремень и начинает

пороть своего короля – и вздрогнул. Было в этой картине, наряду с её абсурдностью, ещё

что-то, что заставило его немедленно выбросить эту мысль из головы.

Он втайне ждал, что к вечеру граф остынет и пришлёт за ним, но этого не произошло.

Уилл слышал, как он прошёл в свою спальню и, кажется, запер дверь. Было довольно

рано, и Уилл недоумевал, чем Риверте собирается заниматься у себя – ведь, судя по

звукам, он пришёл один, что тоже было большой редкостью… В конце концов он

отодвинул книгу, чувствуя, что устал от чтения, а ещё больше – от снедавшего его

любопытства. Он бы немало дал, чтобы узнать, что же было в том злосчастном письме.

Увы, вызнать это не было ни малейшей возможности.

Притомившись от безвылазного сидения в своей комнате, Уилл решил прогуляться во

дворе. Было ещё не поздно, только что стемнело, дождь, ливший вчера всю ночь, к утру

перестал, и погода стояла хотя и прохладная, но приятная – именно то. что было нужно

Уиллу, чтобы освежить его разгорячённую голову. Он накинул на плечи плащ и спустился

вниз.

Во дворе было почти безлюдно, не считая солдат из караула и неизменных слуг,

сновавших по своим делам – но сейчас их было куда меньше, чем днём. Не зная толком,

чем себя занять, и в то же время чувствуя настоятельную необходимость размяться, Уилл

побрёл вокруг жилой башни замка, рассеянно скользя пальцами по наружной поверхности

стены. Камень, из которого сложили эту часть Даккара, был крупным и грубо отёсанным,

однако блоки прилегали друг к другу очень плотно – такая стена могла выдержать не один

штурм и не одну сотню выстрелов из катапульты. Интересно, а штурмовал ли кто-либо

когда-либо замки Вальены? Нет, конечно, в былые времена, до становления монархии на

этой части суши, здесь, как и по всему материку, прошли дикие племена азритов, осевших

в конце концов там, где ныне находился Асмай, и подаривших вальенцам их тёмные

волосы и глаза. А теперь Асмай завоёван Вальеной, превращён в её провинцию и

исправно платит огромную дань. И гордым народом, некогда грозой всего материка,

правит король, прапрапрабабку которого азритский воин уволок в свой шатёр… Уилл

отмахнулся от этой мысли. Ему не было решительно никакого дела до азритских шатров –

не иначе как дурное влияние Риверте направило его в общем-то возвышенные мысли в

столь неприличное русло. На самом деле Уилл мало интересовался политикой и плохо

разбирался в ней, но история ему нравилась – прежде всего история становления на

материке веры в триединого бога, пришедшая на смену дикому многобожью

нецивилизованных азритов. За этими размышлениями он не заметил, как обогнул замок,

имевший в этой части цилиндрическую форму, и остановился почти там же, откуда начал

путь. Вечерний ветер трепал его волосы и плащ, на лицо закапал мелкий моросистый

дождик. Воздух был свеж и чист в преддверии нового дождя, и Уилл вздохнул полной

грудью, слизывая с губ дождевые капли. Ему не хотелось отсюда уходить.

Тогда-то он и услышал эти звуки.

Кто-то играл на гитаре. Или, правильнее сказать, пытался играть, потому что у него это не

особенно получалось. Музыкант явно знал всего несколько простейших аккордов,

которыми мучил несчастные струны, дёргая их гораздо сильнее, чем требовалось. Уиллу

на миг почудилось, что мелодия знакомая. Звуки доносились откуда-то сверху, из

открытого окна на втором этаже. Уилл шагнул вперёд, отодвигая от лица ветку бузины,

обильно росшей под стеной в этой части замка – растительность с равнины лезла за стены,

и её никто особенно не обрезал. Притаившись в кустах, Уилл посмотрел на светившееся

окно.

Человек, сражавшийся с гитарой наверху, запел.

Это было чудовищно. Пел он ещё хуже, чем играл, хотя это и казалось маловероятным –

бедняга был напрочь лишён слуха. Но главным было то, что Уилл узнал этот голос. Он

зажал себе рот ладонью, давя подступающий хохот. Обладатель голоса взял особенно

неудачный аккорд, сбился и, выругавшись, начал сначала, теперь немного громче. Уилл

разобрал слова – и замер, широко распахнув глаза.

Фернан Риверте, запершись в своей спальне и, видимо, отобрав гитару у Освальдо,

пытался наигрывать хиллэсскую колыбельную, которую пел в его присутствии Уилл

несколько недель назад.

Уилл убрал руку от лица и потрясённо слушал, как он бормочет чужеземные слова,

немилосердно их путая и беря неверный ритм, слушал так, словно это была самая дивная

песнь из всех, которые ему доводилось слышать – да, в общем, с определённой стороны

так оно и было. Всё ещё пытаясь не рассмеяться, он подступил к окну поближе и задрал

голову, надеясь рассмотреть певуна. Тот играл и пел совсем тихо, видимо, не желая

привлечь внимание Уилла, находившегося, как он полагал, за стеной. Внезапно струны

взвизгнули, словно по ним ударили железным подсвечником. Риверте оставил попытки

петь и выругался в полный голос. Гулко стукнуло дерево, раздались шаги. Уилл застыл,

прижавшись к стене и молясь, чтобы Риверте не выглянул вниз. Увы, шансов на это было

немало – Риверте подошёл к окну и…

Уилл не сразу понял, что произошло. Он услышал особенно громкое и раздражённое

богохульство, после чего раздался ужасный грохот, и что-то здоровенное полетело из окна

вниз. Уилл вскрикнул от неожиданности и отскочил, чудом спася собственную голову от

гитары, отправленной в продолжительный полёт рукою господина графа, пребывавшего,

похоже, в крайне дурном расположении духа.

Инструмент рухнул наземь у ног Уилла и с треском раскололся, жалобно звякнув на

прощанье порванными струнами. Уилл посмотрел на изуродованную гитару, потом

наверх. Риверте стоял в окне, взявшись за подоконник обеими руками, и смотрел на него.

Его волосы были растрёпаны, ворот сорочки распахнут. У него был такой вид, словно он

только что увидел привидение.

– Небеса всемогущие, – сказал он, что звучало довольно странно после только что

изрыгнутого им богохульства. – Мне мерещится… или… мне не мерещится? Какого хрена?

Уильям?! Вы там?

Отрицать было глупо, ибо хотя их и разделяло несколько футов и уже сгустилась тьма,

они видели друг друга совершенно ясно.

Риверте снова выругался.

– Какого хрена… – повторил он уже тише и бросил: – Поднимайтесь.

– А как же… – Уилл виновато посмотрел на обломки гитары, так, словно сам был виной

подобного вандализма.

– Чёрт с ней! Поднимайтесь и зайдите ко мне. Чего вы там бродите? Сейчас польёт, – и он

отошёл от окна, продолжая бормотать про себя ругательства.

Уилл вернулся в замок. Отчего-то ему было ужасно смешно – одно лишь воспоминание о

неравной битве доблестного рыцаря Риверте с непокорным инструментом, о позорном

поражении рыцаря и изъявлённом по этому поводу гневе вызывало на лице Уилла

широкую улыбку. Он попытался стереть её. В конце концов, не вина графа, что в этой

сфере господь не дал ему таланта. Воистину, это компенсировалось множеством других

достоинств…

Уилл представлял, как скажет это – весело, непринуждённо, – переступив порог,

воспользовавшись неведомой ему доселе возможностью не быть объектом насмешек

Риверте, но самому немного поддеть его. Думая об этом, он поднялся по лестнице,

прошёл знакомым коридором и постучал в знакомую дверь.

Ещё до того, как стих этот стук, Уилл внезапно осознал, что прежде Риверте никогда не

звал его в свою спальню.

Улыбка замерла у него на губах. В ту же секунду дверь распахнулась.

– А, – сказал Риверте так, будто был крайне удивлён его появлением. – Это вы… ну,

входите.

Уилл шагнул за порог. Ощущение, что он совершил – и продолжает совершать –

наибольшую глупость в своей жизни, нарастало и крепло в нём. Он обвёл взглядом

помещение, в котором оказался впервые. Спальня как спальня: большая кровать со смятой

постелью, стол, стулья, камин. Кресло у стола было задвинул – похоже, Риверте играл на

гитаре, сидя прямо на постели.

– Выпьете? – спросил Риверте странно отсутствующим тоном. Он уже наливал вино в

единственный бокал. Уилл вдруг заметил, что он почти раздет – на нём не было ни

камзола, ни жилета, только узкие брюки для верховой езды и заправленная в них

свободная сорочка с расшнурованным воротом, обнажавшая резко очерченные ключицы.

Обычно безупречная причёска была в полном беспорядке, словно он только что встал с

постели. Уилл сглотнул.

– Пейте, – сказал Риверте, поворачиваясь и вкладывая ему в руку бокал, полный почти до

краёв. Он был немного бледнее обычного, но при этом на его скулах светился едва

заметный, соврешенно нетипичный для него румянец. Когда Риверте шагнул ближе, Уилл

ощутил невероятно сильный запах спиртного. Да он же пьян, понял Уилл запоздало. По-

настоящему пьян, то есть – абсолютно! Это потрясло его – прежде он никогда не видел

Риверте пьяным, и был уверен, что, сколько бы ни пил этот человек, хмель его не берёт.

Похоже, он ошибался…

«А что, ты всерьёз решил, что Риверте мог играть на гитаре и петь хиллэсские песенки,

будучи в хоть немного вменяемом состоянии?» – язвительно осведомился у него

внутренний голос, и Уилл с роковым запозданием понял, что, действительно, было крайне

глупо предположить такое.

Он всё же взял бокал и отпил, стараясь не смотреть Риверте в лицо.

– До конца пейте, – приказал тот, чего прежде никогда не делал. – До дна.

Поколебавшись, Уилл выпил. Вино было, как всегда, великолепным и разлилось по его

телу приятным теплом. Он вдруг понял, что продрог, хотя в спальне ярко полыхал камин.

– Вам холодно? Вы дрожите.

– Нет…

– Какого чёрта вы бродили под окнами в такую погоду? Схватите простуду и помрёте, и

что тогда будет?.. – Риверте внезапно запнулся, потом добавил своим обычным, резким и

непримиримым тоном: – Слышали, как я тут музицировал?

– Боюсь, что да…

– Ужасно, правда? Нет, не сочувствуйте мне, это ещё более унизительно. Я вам что

говорил? А вы не верили.

– Ну почему же, верил, – возразил Уилл, и Риверте посмотрел на него с подозрением.

– Вот как? Впрочем, я и не ждал, что вы станете мне льстить.

– Освальдо огорчится из-за гитары, – попытался пошутить Уилл, надеясь, что это немного

снимет странное напряжение, которое, он чувствовал, сгущалось тем сильнее, чем

быстрее бежала по его жилам согретая вином кровь.

– К дьяволу Освальдо, – мрачно сказал Риверте. – Я решил отослать его.

– В самом деле?

– В самом деле, – передразнил Риверте и забрал у него бокал. – Он уже слишком взрослый

для пажа, а больше ему со мной всё равно ничего не светит… Уильям, какого дьявола вы

поднялись?

Уилл моргнул.

– Что, простите? Вы ведь сами просили…

– Да, просил. Чёрт подери. Просил. – Он бросил бокал на пол, фактически уронил его, и

тот покатился по толстому ковру. – Но вы могли… чёрт возьми… могли плюнуть на меня и

уйти к себе. Зачем вы пришли?..

Последнее не прозвучало вопросом. Скорее, это был упрёк, полное тоски сожаление о

том, что уже сделано и чего нельзя изменить. Уиллу стало страшно. Страшно от царящего

вокруг полумрака, от мрачной белизны простыней на кровати, от усиливающегося гула

непогоды за окном, от болезненно яркого блеска огня в камине… и ещё более яркого

блеска глаз, не отпускавших его взгляд.

– Ну да чёрт со всем этим, – сказал Фернан Риверте, привлекая его к себе. – Пришли и

пришли, что уж теперь…

Уилл попытался вырваться. Он ничего не сказал – он не мог говорить, страх встал комом в

горле. Риверте даже не шевельнулся. Его кошачьи глаза, находившееся невероятно

близко, с холодным интересом изучали пойманную мышь, испуганно бившуюся в его

когтях. Руки, обвивавшие плечи Уилла и сомкнутые у него на спине, даже не дрогнули.

– Ты не вырвешься, – сказал он очень спокойно после нескольких минут молчаливой

отчаянной борьбы. – И не пытайся. Теперь я тебя не отпущу.

Уилл ощутил, как земля в буквальном смысле уходит у него из-под ног: Риверте легко

подхватил его на руки, словно ребёнка. Плащ Уилла расстегнулся и скользнул на пол.

Риверте переступил через него, шагнул к кровати и бросил Уилла на смятые простыни.

Задыхаясь, Уилл попытался вскочить, но Риверте толкнул его обратно. Уилл знал, что

этот человек силён, но никогда не ощущал эту силу на себе, и даже не думал, что она в