Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

ранеными и мертвыми – первых нужно было где-то разместить и выходить, последних –

похоронить, пока не пошёл смрад. Заниматься всем этим было некому, кроме Уилла, и он,

убедившись, что и графу, и графине оказана необходимая помощь, побрёл, шатаясь,

отдавать свои первые приказы в качестве хозяина замка Тэйнхайл.

Хотя он никогда, ни в прошлой своей жизни, ни в этой, не хотел быть хозяином

Тэйнхайла.

Уже смеркалось, когда все основные приказы были отданы и выполнены. У тэйнхальского

лекаря было дел невпроворот, служанки и горничные с ног сбились, помогая ему –

раненых, с обеих сторон, оказалось более двухсот человек, и обагрившиеся кровью стены

замка дрожали от стонов. Уилл тоже дрожал, на этот раз – от смертельной усталости,

такой, какой он не знал никогда в жизни. Как мог Риверте в Даккаре одновременно вести

людей в бой, сражаться, думать о раненых, о мёртвых и о живых, о тех, кого защищал, о

тех, от кого отбивался, и о нём тоже?.. Уилл в последний раз убедился, что всем хватает

места, что отряд, хоронивший павших, уже вернулся, что раненым хватает сиделок, а

невредимым – еды, и только тогда, шатаясь от усталости и цепляясь за лестничные перила,

добрёл до своей спальни, которую занимал в замке много лет назад, ещё будучи здесь не

захватчиком, а членом семьи.

В ней ничего не изменилось с тех пор, но Уилл отметил это только краем сознания. Он

повалился на кровать и лежал так какое-то время, наслаждаясь блаженным чувством, что

ему ничего не надо делать. Потом попытался стянуть один сапог с ноги другой ногой.

Когда это у него не получилось, он со стоном выпрямился и наклонился вперёд, чтобы

взяться за него руками.

Риверте сидел в угловом кресле напротив него, закинув ногу на ногу. Он вымылся, чистые

волосы падали ему на лоб, от чего в его лице появилось что-то мальчишеское. Он смыл

грязь и кровь, и ссадины на его скулах и челюсти уже не казались такими чудовищными.

Что было чудовищным – так это его глаза. Раненая рука лежала на перевязи, перекинутой

через шею, но другая, здоровая, зловеще сжимала подлокотник кресла.

Уилл так и сидел, вытянув перед собой ноги и взявшись за сапог, и смотрел на него. Он не

знал, что сказать; нечего было говорить. Он просто ждал.

Голос Риверте в тихой тёмной комнате прозвучал, как удар хлыста.

– Снимайте штаны.

Уилл моргнул. Он ждал чего угодно, но только не этого.

– Сир, – сказал он слегка смущённо, выпрямляясь. – Я… я тоже скучал по вам, но… вы не

думаете, что… вы же ранены.

– Снимайте штаны, сир Норан.

Нет, ему совершенно не нравилось, как это звучало, хотя в последние шесть лет Уилл

подчинялся этому приказу с неизменным удовольствием. Но ведь не сейчас же, господи,

и… и почему он по-прежнему так жутко смотрит?

– Зачем? – подозрительно спросил Уилл, вдруг подумав, что что-то тут не так.

Риверте выгнул бровь.

– А вы как думаете? Я буду вас пороть.

– Что? – задохнулся Уилл.

– Ремнём. По голому заду. Как дурную козу, без сомнения, числившуюся среди ваших

духовных предков. Я в последний раз повторяю: снимайте штаны, или я сделаю это сам,

и видит бог, тогда ваши вопли будут слышны до самой Сианы.

Уилл откинулся назад, сглатывая и чувствуя, как лицо заливает краска. Он никогда не

замечал за Риверте пристрастия к рукоприкладству, будь то хоть наказание слуг, хоть

любовная причуда, но сейчас граф как будто был совершенно серьёзен. Во всяком случае,

по тому, как ритмично сжимались и разжимались его пальцы на ручке кресла, Уилл

понял, что рука эта в буквальном смысле чешется, так жаждет всыпать ему по первое

число.

Что ж… он заслужил. Он не углядел за Лусианой, он рисковал ею и собой и… он заслужил.

Вздохнув, Уилл встал и взялся руками за штаны, покорно готовясь спустить их на бёдра.

То, что случилось потом, произошло в мгновение ока. Только что Риверте сидел в кресле –

а в следующий миг уже стоял перед Уиллом, схватив его за загривок и притянув к себе,

так, что грудь Уилла вдавилась в его грудь. Уилл ощутил кожей тугую повязку на его

рёбрах, и невольно вздрогнул, как будто переняв его боль. Он застыл, не понимая, что

происходит, всё ещё придерживая штаны руками.

– Сир? – неуверенно проговорил он, не смея глядеть ему в лицо. – Вы… как вам… мне

лучше лечь или…

– Что самое чудесное в вас, – сказал Риверте, запуская пальцы левой руки ему в волосы, –

это то, что, спустя все эти годы, вы совершенно не меняетесь.

И поцеловал его, глубоко, жарко, нежно, мягко, тепло.

Уилл застонал ему в рот – он не знал, от страсти или от облегчения. Его руки взметнулись

вверх, сцепляясь у Риверте на шее, стиснулись, и тут же разжались, когда Риверте слегка

вздрогнул. Уилл совсем позабыл, что у него, должны быть, по-прежнему адски болит всё

тело.

– Простите, – пробормотал он. – Я…

– Да, да. Извиняйтесь, Уильям, прошу вас, для меня ваш лепет как музыка. Начните с того,

за каким чёртом вас принесло в Тэйнхайл вместе с моей женой, когда король объявил

меня вне закона и под страхом смерти запретил кому бы то ни было меня спасать.

– А я вас и не спасал. Это вышло совсем случайно, – ответил Уилл, и был вознаграждён за

все свои мучения недоумённым выражением на лице Риверте.

– Правда? Объяснитесь.

Уилл рассказал ему про хитрость, придуманную Лусианой, решившей обойти запрет

короля путём апелляции к вражде Уилла со своим старшим братом. Риверте, выслушав,

улыбнулся с нескрываемым восхищением.

– Вот это женщина, а? Я бы и сам не додумался. Ну, во всяком случае, не так быстро.

– Я тоже, – сказал Уилл. – Когда я узнал, что вы… что вас… я как будто голову потерял. Я

не знаю… не знаю, что бы я делал. А она сохраняла полное хладнокровие. Я думал, это

оттого, что ей на вас наплевать, но если бы не она, я бы не придумал сам, как вас спасти.

И она вдохновила солдат, она… она правда вас достойна, сир, она вас очень-очень

достойна.

Он задохнулся, когда Риверте молча провёл левой ладонью по его щеке, и Уилл понял, что

она опять мокрая. Разбитые губы мягко коснулись его век, тёплый влажный язык слизнул

слёзы с ресниц.

– Ну вот, вы снова ревёте. Ну что это такое, сир Норан? Вы сегодня осадили

неприступный замок, победили и утёрли нос своему напыщенному братцу. Радоваться

надо, а не реветь.

– Я н-не знаю, – всхлипнул Уилл – он честно старался сдержаться, господи боже, ну ему же

не три года, и всё уже позади, почему же ему сейчас так плохо? – Н-не знаю, простите… я

пойду…

– Никуда вы не пойдёте, не говорите глупостей. Садитесь. Вам бы сейчас хорошего

крепкого самогону, но я весь выпил. Ну сядьте же.

Риверте усадил его на кровать и сам сел рядом, всё ещё обнимая за шею. Уилл вздохнул и

торопливо утёр нос рукавом. Теперь, когда Риверте, кажется, отказался от мысли выдрать

его ремнём, как дурную козу, на душе у него немножечко полегчало.

– Я знаю, – сказал он, – знаю, что вы мне хотите сказать. Что я не должен был рисковать

сирой Лусианой и вашим ребёнком и… собой тоже. Но я же не мог вас бросить. Ну как вы

не понимаете, сир, я не мог вас бросить. Я вас…

– Уильям, перестань. Не надо. Отдышись, – мягко сказал Риверте, и Уилл понял, что и

впрямь задыхается. Сердце у него колотилось, как бешеное. Он тяжело вздохнул и без сил

привалился головой к плечу Риверте. Тёплая ладонь легла ему на затылок, вжимая лицом

в сильную шею.

– Просто никогда так больше не делай, – сказал Риверте, перебирая мокрые от пота волосы

на его затылке, и Уилл огрызнулся:

– А ты не попадайся – вот и не буду делать.

Риверте тихонько фыркнул.

– Стоило попасться, чтобы поглядеть, каким боком это выйдет Рикардо. Хотел бы я видеть

его физиономию, когда он узнал.

Уилл вскинулся, недоверчиво глядя в его расслабленное лицо.

– Вы ещё скажите, что попались нарочно!

– Ну что вы, до такого безрассудства даже я бы не дошёл. Но да, я понимал, что, если

такое случится, Рикардо мне помогать не станет. И это правильно. Я вляпался сам, и

выбраться – это была моя забота. На его месте я поступил бы точно так же.

Уилл отодвинулся от него. Недоверие в его лице стало ещё более явным.

– И это… – проговорил он, с трудом подбирая слова, – это вы, вальенцы, называете

дружбой?! Смотреть, в какую ловушку себя загонит один из вас по вине другого, и

забавляться, наблюдая, как он станет выпутываться? Да не пошли бы вы к чёрту, сир, с

такой дружбой и такими друзьями!

Глаза Риверте расширились. О нет, подумал Уилл, чувствуя, как его внезапно

захлестывает злость, только не засмейся сейчас, только попробуй, только попробуй

засмеяться…

– Уильям! Я ушам своим не верю. Вы только что послали меня к чёрту?!

– Сир Риверте! – завопил Уилл. – Это подло, сир! Вы же ранены и знаете, что я не могу

сейчас вас ударить, а мне очень хочется!

– Господи, как же я тебя люблю, – сказал Риверте, опрокидывая его на спину, и

следующий возмущённый крик Уилла превратился в неразборчивый стон под его губами.

Риверте целовал его долго, жадно и глубоко. Потом перекатился на спину, молчаливо

предоставляя Уиллу власть над положением. И хотя Уилл знал, что причиной тому была

его раненая рука, чувство этой внезапной власти было невозможно пьянящим – Риверте

крайне редко отдавал ему инициативу в постели. Когда Уилл оказался над ним, Риверте

зашарил ладонью по его груди, нетерпеливо развязывая шнуровку рубашки. Уилл, не

разрывая поцелуя, схватился было обеими руками за ткань на своих боках, чтобы стянуть

её через голову… и понял вдруг, что если сейчас они начнут заниматься любовью, то не

перестанут, пока все мысли не вылетят у него из головы. Он резко выпустил ткань,

выпрямился и отбросил от себя руку Риверте, уже шаловливо скользнувшую ему в штаны.

Рука тут же полезла назад, и Уилл жёстко стиснул её за запястье.

– Ну что? – страдальчески спросил Риверте, кротко глянув ему в глаза снизу вверх. – Что

такое?

– Наш разговор, сир, далеко не окончен. Вы меня отчитали, теперь моя очередь.

– Ох, Уильям, – Риверте скривился. – Ну не будьте занудой. Знаю, знаю, я поступил

опрометчиво…

– Опрометчиво?! Вы считаете это подходящим словом?

– А чем оно вам не нравится? Полноте, Уилл, не браните меня. Я и так достаточно

настрадался за свою самонадеянность, вам так не кажется? – и он беспомощно поднял

свою раненую руку с туго перебинтованной кистью, глядя на Уилла так кротко и

смиренно, как только можно было вообразить это в отношении к Фернану Риверте. Уилл

внутренне вздрогнул, вспомнив, как выглядели эти пальцы без повязки.

– Вы цинично и расчетливо давите на жалость, – пробормотал Уилл. – Это гнусно.

– Знаю, – обезоруживающе улыбнулся Риверте. – И это вполне в моём духе, разве нет?

– И я даже не могу просить вас, чтобы вы обещали впредь себя получше беречь? –

обречённо спросил Уилл – и не удивился, когда Риверте с сожалением покачал головой.

– Нет, не можете. Я такой, какой есть, Уильям, я так устроен. Меня не переделать. Боюсь,

что вам придётся смириться и с этим тоже, как вы миритесь с моим себялюбием,

тщеславием и отсутствием музыкального слуха.

Уилл тяжело вздохнул и ткнулся лбом ему в плечо.

– И вы даже теперь не оставите ваших планов насчёт Аленсии, да?

Риверте ответил не сразу. Уилл запоздало подумал, что, возможно, не стоило задавать

этот вопрос так скоро – горечь поражения была ещё слишком свежа, и этим вопросом

Уилл, сам того не желая, мог его ранить. Он вскинул голову, открывая рот в намерении

забрать свои слова назад, и тут Риверте ответил:

– Думаю, что оставлю. Я действительно действовал несколько… хм… опрометчиво, да, я

считаю, что это самое подходящее слово. Понимаете, – медленно проговорил он, глядя

мимо Уилла, – моя беда в том, что я никогда не проигрывал. Никогда прежде. Я… я не

знал, каково это, не знал, что это вообще такое. Нет опасней врага, чем тот, кого не

можешь вовремя распознать. Я не узнал своего врага, Уильям. Я не узнал поражение,

когда оно уже смотрело мне в лицо. И поплатился за это.

– Не вините себя, – тихо сказал Уилл.

– Я и не виню. Просто это урок, который мне стоило усвоить много раньше. Вы знаете,

Уильям, я не слишком в ладах с вашим господом богом, но по какой-то неведомой

причине он любит меня больше, чем я заслуживаю. С другой стороны, как видите, это

вышло мне боком. Сейчас, боюсь, я уже слишком стар, чтобы переосмысливать мою

картину мира, в которой бесподобный сир Риверте всегда побеждает.

– Ну вот, опять вы давите на жалость, – заметил Уильям. – А мне сейчас надлежит пылко

заверить вас, что вы ни капельки не стары и ваши лучшие годы у вас впереди?

– Мне надо, чтобы вы не говорили это, Уильям, – слегка улыбнулся Риверте. – Мне надо,

чтобы вы это сделали.

Уилл непонимающе нахмурился, хотел было спросить, о чём это он – но Риверте пресёк

расспросы, коротко и звонко поцеловав его в нос. Уилл почувствовал, как тревога,

мучившая его последние несколько месяцев, впервые отпускает его, кажется, почти

совсем отпускает… почти совсем. Они лежали на кровати в тёмной комнате, звуки со

двора не доносились сквозь плотно закрытые ставни, и во всём Тэйнхайле, во всей

Вальене, во всей вселенной не было ничего, что имело бы сейчас значение.

Вот только…

Пальцы Риверте легли Уилла на подбородок. Он, не сопротивляясь, позволял приподнять

себе голову. Он знал, что от этого человека ничего не скроешь.

– Что вас ещё тревожит? – мягко спросил Риверте, слегка поглаживая кончиками пальцев

его челюсть. – Давайте, выкладывайте.

– Не тревожит, – Уилл покачал головой, впрочем, осторожно, чтобы не стряхнуть

ненароком эти пальцы. – Это… другое. Я просто думал… – он вздохнул. Как всегда, говоря

о самом главном, он не мог подобрать слова. – Роберт сказал, что я предатель. Что я

предал свою семью, свой род, свою страну. Я ни о чём не жалею, – поспешно добавил он,

боясь, что Риверте поймёт превратно. – Ни о чём, поверьте мне, сир. Но в то же время… я…

– Вы думаете, что ваш брат, несмотря ни на что, сказал правду? – закончил за него

Риверте, и Уилл кивнул, радуясь, что ему не пришлось говорит этого вслух.

Риверте перестал поглаживать его подбородок и раздражённо вздохнул.

– У вашего брата, Уильям, весьма странные представления о верности, чести и

патриотизме. Даже более чем странные – я бы сказал, извращённые. Вы ведь знаете, как он

вынудил меня сдаться?

– Да. Гальяна писал, что иначе городок, в котором вы встретились, предали бы огню и

мечу…

– Хиллэсский городок, Уильям, заметьте. Где живёт несколько тысяч невинных людей,

никогда не думавших браться за оружие. Мой друг Индрас передал мне ультиматум, пока

ваш брат с отрядом наёмных головорезов выжидал сигнала под городским частоколом.

– Он… он блефовал, – голос Уилла дрогнул. – Индрас знал, что вы не допустите этой

бойни, что вы сдадитесь…

– Он не знал этого, Уильям. Надеялся на это, учитывая моё настроение, моё положение и

некоторые известные ему особенности моего характера. Но наверняка он знать не мог.

Потому что в иных обстоятельствах, не будучи… в том настроении, в котором я тогда был,

возможно, я бы отказался.

Уилл молчал. Он не знал, как отнестись к услышанному. С одной стороны – разве не

естественно для всякого живого существа прежде всего думать о спасении собственной

жизни? С другой – что значит одна жизнь против тысячи, даже если она твоя? С третьей –

разве может кто-либо на свете требовать от других такого выбора? Это то решение,

который каждый принимает сам. В смерти все одиноки.

– Так что поверьте мне, ваш брат и Индрас были настроены вполне решительно. Если бы я

заупрямился, они бы подожгли город, чтобы подтвердить серьёзность своих намерений.

Но Хиллэс ныне – часть Вальенской Империи. И если хиллэсский лорд не счёл нужным

защитить своих людей, пойдя вместо этого на них с мечом, то, стало быть, его работу

должен был выполнить я.

И таким образом искупить свою вину за аленсийский провал, мысленно закончил Уилл.

Да, вот теперь всё встало на свои места. Риверте осознал, что проиграл, и должен был

искупить это поражение жертвой. Она никому не была нужна, он приносил её сам себе,

своему честолюбию, своей гордости, своему упрямству. Уилл вдруг вспомнил их разговор

под ясенем у реки, состоявшийся несколько недель назад. «Если бы я не сделал этого, я не

смог бы себя уважать» – так он тогда сказал.

А кроме того, Уилл помнил о женщине, которая когда-то убила себя, как Риверте считал,

по его вине. Должно быть, именно с тех пор он так невзлюбил лишнюю, ненужную кровь,

проливаемую из-за него.

Твёрдые пальцы ласково взъерошили Уиллу волосы на макушке.

– Так что не придавайте большого значения обвинениям и заключениям человека, который

знает о чести и верности намного меньше вашего, – сказал Риверте. – И… простите меня,

что я заставил вас сделать этот выбор.

– Вы не заставляли, – покачал головой Уилл. – Не заставляли, сир. Видит бог, никогда в

жизни у меня не было выбора легче.

Лукавая усмешка Фернана Риверте едва уловимо блеснула в темноте.

– Вы знаете, Уильям, почему я снова пощадил вашего брата?

Уилл вздрогнул. Он не смел задавать этот вопрос – собирать свои зубы по всему Хиллэсу

ему совсем не хотелось.

– Почему? – осторожно спросил он.

– Угадайте.

– Ну, – Уилл откашлялся. – Потому что… потому что я вас просил?

– Ничего подобного.

– Потому что вы не злопамятны? – неуверенно предположил Уилл, и Риверте фыркнул.

– Глупости какие, это я-то не злопамятен? Ещё версии?

Уилл беспомощно пожал плечами.

– Хорошо, я вам чуточку подскажу. Я всё делаю по определённой причине, Уильям. И эта

причина всегда одна – моя личная выгода.

– Да, – пробормотал Уилл. – Я знаю. Король мне то же самое о вас говорил…

Он застыл, ещё не договорив, и запоздало прикусил язык. Боже! Ну надо же было так

проболтаться!

– В самом деле? – подозрительно глядя на него, спросил Риверте. – И когда же это вы с ним

так задушевно беседовали?

– В… в Сиане. В тот день, когда он давал летний бал.

– Рассказывайте, – приказал Риверте, и Уилл, вздохнув, подчинился.

Когда он закончил, Риверте тоже молчал какое-то время.

– Я должен был догадаться, – сказал он наконец. – Проклятье, должен был знать, что он

выкинет что-то в этом духе! Уильям! Вы должны были мне сразу же рассказать об этой

встрече. Почему вы смолчали?

– Потому что думал, что он говорит правду, – тихо ответил Уилл.

– Вы и до сих пор так думаете?

Уилл неопределённо повёл плечами. Он опять пытался отвести взгляд, и вздрогнул, когда

Риверте положил ладонь ему на затылок и сжал, слегка его встряхнув.

– Слушайте. Я пощадил Роберта Норана, потому что, если бы я поступил с ним, как

следовало – то есть пришпилил к стенке вашим собственным мечом – то в тот миг, как он

испустил бы дух, вы стали бы лордом Нораном. У вас ведь нет больше старших братьев,

после Роберта вы – единственный в роду?

– Да, – ничего не понимая, сказал Уилл. – И… что?

– И то, – Риверте надавил на его затылок, притягивая Уилла ближе, – что, став последним

из рода Норанов, вы должны были бы вернуться в своей родовой замок, обзавестись

плодовитой супругой и нарожать с ней много маленьких хорошеньких норанчиков. Это

был бы ваш долг, ваш настоящий долг, Уильям. И я не смог бы вас удержать, ибо на

самом деле о долге вы знаете побольше многих, потому что он у вас не здесь, а вот здесь.

Говоря последние слова, Риверте быстро коснулся сперва лба Уилла, а потом его сердца,

гулко стучавшего в груди. А ведь в самом деле – он совсем не подумал, что ему, лично ему

принесла бы смерть Роберта. К счастью, был тот, кто думал об этом за него.

– Так вы… вы сохранили ему жизнь, чтобы…

– Чтобы сохранить вас. Уильям, я сильно сомневаюсь, что мне суждено умереть в своей

постели – я бы этого, по правде, и не хотел. Не думаю, что мне на самом деле удастся

состариться. Но если вдруг вашему господу богу угодно будет сыграть со мной

очередную шутку такого рода – то я хочу, чтобы вы были рядом со мной, когда я стану

седым и дряхлым. А то, глядишь, у меня откажут не только ноги, но и рассудок, и в

припадках старческой сентиментальности я начну браться за гитару. Рядом со мной

должен быть кто-то, кто сможет меня остановить. А если вы сейчас опять начнёте реветь,

– без паузы добавил он, – то я вас всё-таки выпорю.

– Не начну, – прошептал Уилл. – Я тоже люблю вас, сир.

– Господи, Уильям, я знаю, – сказал Риверте и снова его поцеловал.

На этот раз он не настаивал на большем, они просто целовались, лёжа на кровати рядом,

медленно, лениво. Им обоим теперь было некуда торопиться, по крайней мере – в эту

ночь.

– Что Рикардо сделает с Робертом? – прошептал Уилл между поцелуями.

– Выбор невелик, – задевая губами уголок его рта, отозвался Риверте. – Ссылку и

домашний арест он уже испробовал, это, как видите, не помогло. Так что либо казнь, либо

пожизненное заключение в каком-нибудь милом местечке вроде Журдана, либо… – он

многозначительно замолчал, и Уилл упёр ладонь ему в грудь.

– Либо что?

Риверте откинул голову на покрывало и посмотрел ему в лицо, насмешливо выгнув бровь

– Ну как же? У его величества есть отработанный способ укрощения строптивых. И

способ, надо сказать, в большинстве случаев убойный. Он его женит, – подтвердил

Риверте немую догадку Уилла. – Отыщет для него самую упрямую, саму вздорную и

самую энергичную женщину в Вальене, разумеется, одного с ним круга. Она займёт

вашего неугомонного братца и лишит его времени и сил строить козни. Во всяком случае,

– мстительно добавил Риверте, – лично я буду настаивать именно на этом варианте

наказания.

– Вы так жестоки.

– Да, я просто зверь. Будто бы вы не знали.

– А мы? – спросил Уилл, помолчав. – Что Рикардо сделает с нами?

– Это вопрос посложнее. Задали же вы ему задачку, Уильям. С одной стороны, вы затеяли

междоусобицу. С другой – вы спасли меня, не нарушая напрямую приказ, который

Рикардо пришлось отдать, чтобы не спровоцировать войну с Аленсией. На его месте я бы

сперва наградил вас медалью и титулом, а потом казнил. Или наградил посмертно, так

даже лучше. Единственная проблема – тогда ему придётся казнить и меня, потому что он

знает, что я такого ему никогда не прощу.

– И как же он, по-вашему, поступит?

– Поживём – увидим, – беспечно сказал Риверте.

Именно так они и сделали.

Эпилог

Семь месяцев спустя Фернан Вальенский, граф Риверте, носился по коридору замка

Тэйнхайл, стискивая кулаки, и сыпал ужасными проклятиям, вызывавшими взгляды ужаса

и неодобрения у пробегавших слуг. От стены до стены было не больше десяти шагов, и

граф проделал этот маршрут не менее пятисот раз, на пятьсот первый остановившись и

снова воскликнув в припадке сильнейшего раздражения:

– Это чёрт знает что такое! Да сколько же можно?! И почему это, интересно, я должен

торчать за дверью?!

– Потому что, – с ангельским спокойствие ответил Уилл, уже третий час державший

неусыпную вахту возле двери, в которую так отчаянно и нетерпеливо рвался Риверте. –

Сир, да сядьте же вы наконец. От того, что вы тут пугаете слуг, дело быстрей не пойдёт.

– Не хочу я садиться, – угрюмо отозвался Риверте. – Где бутылка?

– Нигде. Вы уже вылакали две, я не позволю вам дышать на сиру Лусиану перегаром,

когда вас позовут. Ну не волнуйтесь вы так. У вас же сотни четыре детишек по всей

Вальене. Вы, небось, обрюхатили не меньше половины женщин, которых сражали своими

чарами.

– Да, но ни одна из них не рожала при мне, – мрачно сказал Риверте и возобновил свой

стремительный рейд по коридору. Уилл, сидя на стуле перед дверью в спальню Лусианы,

смотрел на него со смесью жалости, насмешки и любви. Он предполагал, зная сира

Риверте, что тот довольно близко к сердцу воспримет близящиеся роды своей супруги, но

такой бури чувств, признаться, не ждал.

Все эти семь месяцев они провели в Тэйнхайле. Король Рикардо, едва узнав о

случившемся штурме, немедленно выслал в Хиллэс своего полномочного представителя и

грамотой, в формальных дворцовых выражениях предлагавший сиру Риверте провалиться

к чёртовой матери, а затем сгореть в аду за своё нехорошее поведение. После чего

следовал приказ оставаться под домашним арестом в Тэйнхайле вместе с сиром Нораном

до тех пор, пока император не придумает, как сохранить жизнь им обоим в обход

справедливого гнева аленсийской княгини Оланы. Уиллу в этом странном темпераментом

сообщении чудилось запоздалое раскаяние и попытка загладить вину. Король Рикардо

тоже выбрал, когда на разных чашах весов оказались Фернан Риверте и его родная страна;

и, в отличие от Уилла, не похоже, что он совершил этот выбор легко и безропотно, ни на

миг о нём не пожалев. Риверте сказал, что теперь восстановление мира и спокойствия в

отношениях между императором Вальены и его непокорным главнокомандующим –

вопрос времени, и пламенно пожелал, чтобы это время наставать не спешило.

– Тэйнхайл, конечно, не Даккар, – небрежно заметил он, делая вид, что не замечает

обиженный взгляд Уилла, – но жить тут можно. Кроме того, здесь хозяин не я, а вы, и это

для разнообразия даже забавно.

И они остались в Тэйнхайле.

Роберт какое-то время сидел в темнице, впрочем, Уилл следил, чтобы он не особенно там

страдал и нуждался. Потом за ним явились люди короля Эдмунда – хиллэсский монарх

обвинил Роберта Норана в незаконном и вероломном пленении графа Риверте, а

следовательно, в провокации междоусобной распри, так как было очевидно, что сир

Уильям Норан, хроникёр, друг и любовник графа Риверте, непременно вмешается в этот

конфликт, и прольётся кровь. Объяснение было не слишком изящным – Риверте

поморщился, когда о нём услышал, и сказал, что Рикардо совсем утратил хватку – однако

оно, видимо, сработало. Роберта перевезли в столицу Хиллэса, под надзор короля

Эдмунда, а тот, в свою очередь, передал его Вальене, и в течение нескольких следующих

месяцев Роберта постоянно таскали из тюрьмы в тюрьму, из замка в замок, пока внезапно

не женили на перезрелой леди Глейдон, в точности соответствовавшей описанию, ранее

данному Риверте потенциальной супруге лорда Норана. Пока что счастливые

новобрачные жили в Сиане, но должны были вернуться в Тэйнхайл, как только закончится

ссылка Риверте и Уилла – а Риверте письменно уговорил короля, чтобы кончилась она не

ранее, чем родит сира Лусиана, которой лекари настоятельно рекомендовали

воздержаться до родов от длительных переездов (равно как от размахивания арбалетом и

штурмов вражеских крепостей).

И вот сира Лусиана наконец рожала, а сир Риверте очень нервничал по этому поводу.

Когда из-за запертой двери раздался первый мучительный крик, он остановился, как

вкопанный, и в ужасе посмотрел на Уилла.

– Вы слышали?!

– Что?

– Да это же! Вот, опять! Она кричит!

– Женщины имеют такое обыкновение при родах, сир.

– Да… и правда… чёрт, – сказал Риверте и продолжил носиться по коридору. Уиллу очень

хотелось встать, подойти и обнять его, чтобы заставить оставаться на месте хоть пару

минут, но он боялся, что, стоит ему подняться со стула, Риверте кинется на дверь и

вынесет её.

Прошло ещё около получаса, прежде чем за дверью раздался шорох. Уилл встал,

отодвигая стул и не глядя на круто обернувшегося к двери Риверте. Дверь приоткрылась,

и в проёме показался лекарь – тот самый, что семь месяцев назад успешно вправил

Риверте сломанные пальцы.

– Двойня, – устало сказал он, утирая со лба пот платком. – Мальчик и девочка. Оба

здоровы. Мать в порядке.

– Стоять, – беззлобно сказал Уилл Фернану Риверте, который рванулся к двери, и тот, к

некоторому его удивлению, покорно замер на месте.

– Ещё несколько минут, сударь, – сказал лекарь, кинув на Риверте извиняющийся взгляд. –

Сира Лусиана просила дать ей время, чтобы отдышаться.

Он закрыл дверь, и Уилл повернулся к Риверте, улыбаясь.

– Она хочет привести себя немножко в порядок, сир, – пояснил он. – Не хочет, чтобы вы

видели её такой…

– Какой – такой? – слегка одуревшим голосом спросил Риверте, и Уилл вздохнул. Да уж,

тут бесполезно объяснять, даром что сам Риверте в этом отношении от своей супруги

ничем не отличался.

– Ну вы же ждали три часа. Потерпите ещё три минуты, – непререкаемым тоном сказал он,

а когда Риверте протяжно застонал, наконец ступил к нему, не удержавшись, и крепко

обнял.

– Поздравляю, монсир, – прошептал он, и задохнулся, когда две крепкие руки сжали его с

такой силой, что разом выбили из лёгких весь воздух.

Риверте поцеловал его в висок, потом ещё раз, и ещё, а потом дверь открылась. Руки на

спине Уилла разжались, и он ступил в сторону, глядя вслед Риверте, широким шагом

двинувшегося вперёд, с какой-то новой, незнакомой ему прежде нежностью.

Так закончилось их пребывание в замке Тэйнхайл.

Но всё остальное – только начиналось.

Уилл не совсем представлял себе их жизнь после того, как сира Лусиана разрешится от

бремени. Они никогда об этом не говорили, а Уилл, как и прежде, боялся спрашивать

первым. Их дни в родовом замке Норанов мало чем отличались от медового месяца

Риверте и Лусианы в Шалле, только времени вместе они проводили больше, потому что

Риверте не надо было всё время бегать по каким-то делал. Уилл иногда поглядывал на

него в страхе, гадая, не скучает ли он здесь. Он ведь знал своего Риверте – его не

удержишь долго на одном месте, как ни старайся. Ответ на свой незаданный вопрос он

получил как-то вечером, месяца за полтора до родов графини, когда Риверте позвал его в

кабинет и заговорщицким тоном сказал:

– Уильям, у меня появилась одна мысль насчёт возможной экспансии в Нарвай.

– Нарвай? Но это же за морем!

– Знаю. Потому и говорю: у меня вдруг возникла идея, слушайте…

И он воплотил её, на следующий же год, как воплощал все – почти все – свои безумные

проекты. Он был Фернаном Риверте, и он не менялся. Ни один из них не менялся, даже

меняясь, и это было самым чудесным.

Когда Лусиана родила, король Рикардо наконец позволили ей встретиться с её дочерью от

первого брака. Девочку забрали из монастыря, как только Риверте оказался в плену, но не

пускали к матери – так Рикардо наказывал сиру Лусиану за неповиновение. Все эти

месяцы дочь графини жила в Сиане, и, когда близнецам Риверте исполнилось десять дней,

наконец приехала. Лусиана плакала, обнимая свою потерянную и обретённую дочь – Уилл

впервые видел, как она плачет, и ему было неловко. У Мадлены Далнэ были волосы

матери и её винно-карие глаза, она тоже плакала, повиснув у Лусианы на шее. Но вскоре

Уилл понял, что девочка была сущим дьяволёнком: она не могла усидеть на месте и вечно

норовила забраться куда-то, откуда её потом приходилось снимать при помощи самых

длинных замковых лестниц. Как она выдержала семь лет в монастыре, и, главное, как

смогла сохранить при этом такую живость характера – оставалась загадкой. Вероятно, в

ней бурлил неукротимый дух её матери. Уилл её, честно говоря, слегка побаивался, хоть

ей и было всего лишь тринадцать лет.

Именно с приездом Мадлены Риверте завёл речь о том, что хиллэсскую ссылку пора