Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

которых вам говорил ваш бог. И я считаю, что важно не то, кто именно умрёт – а то, сколь

много жизней сохранит эта смерть. Поэтому на войне погибают лучшие из нас, такие, как

ваш отец – но пусть лучше умрёт один великий воин, чем сто невинных крестьян. Воин

хотя бы знал, на что шёл, когда выбирал свой путь.

Уилл знал, что это так. Это знание было таким кристально ясным, что он даже не кивнул –

он просто пропустил это сквозь себя и принял, как неотъемлемую часть того, чем он стал.

Этот человек знал, на что шёл, так же, как знал это и отец, и Роберт… а я, подумал Уилл?

Могу ли я то же самое сказать о себе? И мог ли хоть когда-нибудь?

Риверте какое-то время смотрел на него молча, будто читая каждую его мысль у него в

лице. Потом добавил:

– Война не всегда ведётся на стенах. Иногда поле битвы переносится в людские души. И

выиграть на этом поле не проще. Мне больше по душе такие победы.

Сказав это, он положил ладонь на шею Уилла и поцеловал его, и на этот раз Уилл не

отстранился.

Он подумал о том, где сейчас и чем заняты вальенские соратники Риверте, но не стал

спрашивать. Вскоре ему стало не до вопросов – Риверте и в такой день сумел заставить его

на какое-то время забыть совершенно всё, включая собственное имя. Но в этот раз всё

было не так, как в предыдущие. Уилл чувствовал, выгибаясь в его умелых руках, что они

прикасаются к нему в последний раз. Риверте не сказал ему о дне своего отъезда, но Уилл

понимал, что это случится очень скоро – время не терпит, хиллэсскую кампанию надо

осуществить до наступления осенних дождей. Это всё моя вина, подумал он, когда

способность мыслить ненадолго вернулась к нему. Я мог предотвратить всё это. Давно

мог… А теперь этот человек, тот, кто делает такое с моим телом и вселяет такие чувства в

мою душу, поведёт свою армию против моей страны и моего народа. Риверте перевернул

его на живот и приподнял, входя в него как-то особенно бережно и мягко, и, вскрикивая

от наслаждения и горечи под его прикосновениями, Уилл видел мысленным взглядом

картины хаоса и разрушения, вспыхивавшие в его помутившемуся сознании: горящие

деревни, чёрные от пепла поля, мёртвые тела, развешанные вдоль дороги, столько смерти,

столько крови… Хиллэс поступил неразумно, и Вальена собиралась наказать его. Риверте

качнулся вперёд, задевая ту особенную точку в теле Уилла, прикосновение к которой

всегда вырывало из его горла стон – и в тот же миг он увидел Тэйнхайл, разорённый,

разграбленный Тэйнхайл, над которым поднимались чёрные столбы дыма, услышал

взрывы, разрывающие в клочья людей, котоых он знал всю жизнь… И ты виноват в этом,

Уильям Норан. Ты виноват – говорил Роберт, ты виноват – вторила ему мать, ты виноват –

соглашался брат Эсмонт, и весь этот хор сводил его с ума, подбрасывая на волне отчаяния

так же высоко, как иные голоса и чувства подбрасывали его на волнах наслаждения. Уилл

плакал, как ребёнок, закрыв глаза, шумно всхлипывая, и Риверте что-то шептал ему, целуя

его веки, но он не слышал, что.

Потом они, как всегда, лежали рядом: Уилл на боку, Риверте – сзади, обвив его грудь

рукой. Он снял все свои кольца, кроме одного, того самого неприметного, который носил

на левой руке и, похоже, никогда не снимал. Без украшений его руки выглядели почти что

голыми, беззащитными. Слёзы Уилла высохли, и какое-то время он лежал, глядя на эту

руку, когда вдруг осознал, что она как-то особенно мягка и расслабленна – и именно

поэтому кажется ему беззащитной.

Боясь дышать, Уилл осторожно обернулся.

Риверте спал.

Он лежал на спине, откинувшись, другая рука свесилась с кровати. Во сне его лицо

смягчилось и стало почти юным – Уилл подумал, что, вероятно, ему едва исполнилось

тридцать. Волосы разметались и спутались, падая на лоб неровными прядями, грудь

мерно вздымалась от ровного, безмятежного дыхания, белая повязка на раненом плече

выделялась ярким пятном на загорелой коже. Впервые Уилл увидел Фернана Риверте

спящим, спящим среди белого дня, в погожее осеннее утро, в комнате Уилла, в его

постели. Они никогда раньше не делали это в его постели – Риверте неизменно уводил его

в свою спальню. А теперь они остались, и он спал, доверившись тому, кто расслабил его и

подарил несколько минут спокойствия посреди бешеного галопа его безумной жизни.

Доверившись ему, заложнику от страны, на которую он шёл войной, человеку, чьего отца

он убил.

Уилл смотрел на него – на него и на тёмную жилку, мягко бившуюся на его горле в том

самом месте, которое показал ему Роберт в Тэйнхайле три месяца назад.

Один разрез, сказал он тогда. Один разрез, Уилл – и ты выпустишь из Вальены её дурную

кровь, ты спасёшь Хиллэс, спасёшь Руван, спасёшь многие тысячи людей в странах,

названий которых сейчас не вспомнить. Этот человек, лежащий перед тобой – он

удивителен, он прекрасен, он самое лучшее, что случилось в твоей жизни, и наверняка

лучшее, что вообще могло с тобой случиться. Но он всегда берёт то, что хочет взять, он не

знает слова «нет». Ты не остановишь его – хоть бы ты валялся у него в ногах и умолял

пощадить твою страну или хотя бы твой дом… Он всегда делает то, что решил. И ведь

если бы не это, если бы он не был таким, ты бы, наверное, меньше его любил.

Уилл не вздрогнул от последней мысли. Он оглянулся, выискивая то, что было ему нужно.

Риверте пришёл к нему сегодня без меча, но, Уилл знал, со своим кинжалом – длинным

сидарским стилетом – он никогда не расставался. Уилл беззвучно соскользнул с кровати.

Его извечная неуклюжесть куда-то подевалась – в другое время он бы, конечно, топотал

как лошадь, но только не сейчас. Кинжал Риверте висел на его поясе, небрежно

брошенном на спинку кресла. Уилл отцепил стилет и обнажил. Яркий луч солнца

отразился в лезвии и едва не ослепил его.

Сжимая рукоятку, Уилл подошёл к кровати. Помедлил, потом сел.

«Проснись, – мысленно просил он, – пожалуйста, проснись». Но Риверте не проснулся.

Уилл видел теперь, как сильно он устал, каким бледным было его лицо. Нет, не нужно

будить его. Пусть спит.

Глубоко вздохнув, Уилл приставил лезвие кинжала Риверте к своему запястью и медленно

провёл по нему длинную красную линию.

Несколько секунд он смотрел, как на разрезе вспухают и скатываются капли крови.

Странно, но боли он не чувствовал. Подумав и вдруг вспомнив некоторые замечания из

медицинского трактата мэтра Ногеля, Уилл сделал ещё один разрез – поперечный,

перпендикулярный к первому. Потом перебросил нож в левую, быстро немеющую руку и

повторил этот узор за другом запястье.

Потом со вздохом уронил кинжал.

Кровь капала на белые простыни. Они текла невообразимо быстро. Уилл запоздало

подумал, что сиру Риверте вряд ли доставит удовольствие проснуться в луже чужой

крови, и поспешно встал. От резкого движения у него закружилась голова. Он отошёл к

стене и остановился, придерживаясь за неё. Рядом была гардеробная – маленькая каморка,

которой он практически не пользовался. Уилл зашёл туда и закрыл за собой дверь. Внутри

было темно. Горячие струйки бежали по его рукам к локтям, к пальцам. Он наконец-то

начал чувствовать боль, но уповал лишь на то, чтобы она была недолгой.

«Я трус, – подумал Уилл, сползая по стене на пол и приваливаясь к ней странно

опустевшей головой. – Я ужасный трус. Мне так стыдно, Роберт… ты проклянёшь меня…

но я не могу. Я с самого начала знал, что не смогу».

И теперь, когда он наконец-то окончательно понял и признал это, Уиллу вдруг стало

легко. Так легко, что он улыбнулся, уплывая в холодный густой туман, похожий на тот,

которым его встретила равнина над Даккаром в самом начале этого безумного чудесного

лета.

Уилл ждал, что следом за туманом и тьмой его встретит свет, облака и бог, готовый

низринуть его в бездну, в точности как того путника, что преступил закон земной, испив

чужой воды из запрещённого источника. Он боялся этого – но ничего столь страшного и

великого с ним не случилось. Правда, за темнотой и впрямь последовал смутный свет, в

котором ничего нельзя было рассмотреть, и в этом свету бились, запутавшись, как в

паутине, какие-то голоса. Но они были встревоженными, гневными и раздражёнными, так

что вряд ли могли принадлежать богу и его пророкам. В какой-то момент Уиллу даже

почудилось, что он узнаёт один из них.

– Если он умрёт, клянусь богом, ты отправишься следом! – рявкнул этот голос. Уилл

решил, что, очевидно, он не был даже удостоен встречи с всевышним и отправился

прямиком в ад, когда другой голос плаксиво ответил:

– Сир, но я ведь не господь триединый! Я делаю всё, что могу!

– Я вижу! Кто тебя научил в таких случаях пускать человеку кровь, ты, кретин?!

– Но, позвольте…

Потом раздался какой-то шум, будто что-то упало, и Уилл, испугавшись этих ссор между

потусторонними существами, поспешно нырнул обратно в ставший уже почти

привычным туман.

Однако туман не хотел его укрывать. Он редел, развеивался, и вскоре Уилл смог видеть

то, что он скрывал. И понял, что этот вовсе не ад и не рай, это спальня Риверте, та самая

спальня, которая стала теперь его любимым местом на всём белом свете. Несмотря даже

на то, что пружина в нижней части кровати порвалась и торчала. Он и сейчас её

чувствовал пяткой.

– Вон отсюда! – услышал он знакомый рык – и зажмурился, боясь сказать, что вряд ли

будет в силах сейчас встать и куда-то уйти. Однако, похоже, это было обращено не к нему

– он услышал, как хлопнула дверь. Потом, после короткой паузы, раздались нервные шаги

и не менее нервное дребезжание горлышка бутылки о край бокала.

– Сир, – прошептал Уилл, – простите…

Что-то разбилось. Уилл распахнул глаза от неожиданности – и через миг свет ему застила

тёмная тень. Обладатель тени схватил его за плечи и встряхнул так, что душа Уилла, и без

того не слишком твёрдо державшаяся в теле, едва не улетела из него прочь.

– Ты, – сказал Риверте.

Он был взлохмачен, бледен, небрит (небрит?! Боже, подумал Уилл, до чего я его довёл…),

его красиво очерченные скулы заострились, глаза запали, словно он очень долго

обходился без сна. Избавлялся, видимо, от своей вредной привычки, как и собирался…

– Ты, – повторил он, стискивая плечи Уилла стальными пальцами. – Я убью тебя.

Он уже когда-то обещал это, сочтя это тогда удачной шуткой. Но теперь что-то

подсказывало Уиллу, что он не шутит. Он действительно собирался это сделать. Причём

прямо сейчас.

Только тут до Уилла вдруг дошло, что он жив. Всё-таки жив, несмотря на свою попытку

разорвать эту кошмарную сеть, в которой он совсем запутался… Он попробовал

шевельнуться и не смог. Чувствовал только, что лежит на постели, а запястья его

схвачены плотными повязками. И ещё чувствовал руки на своих плечах. В этом

ощущении было больше жизни, чем в его собственном дыхании.

Он закрыл глаза.

– Да. Убейте, – сказал он чуть слышно. – Сделайте это, сир. Этим вы… завершите дело,

угодное богу… начатое столь бездарно…

– Заткнись!

Уилл невольно вжался в подушку и зажмурился ещё крепче. Риверте очень редко кричал,

но когда это случалось, самым безопасным было превратиться в таракана и удрать в щель

между досками паркета.

Риверте внезапно отпустил его. Заскрипела кровать – он поднялся. Уилл слышал, как он

собирает с пола разбитое стекло. Он всё ещё боялся открывать глаза.

– Я знал, – сказал Риверте наконец, и Уилл вздрогнул, настолько глухо звучал этот голос,

только что сорвавшийся на крик. – Знал, но… не думал… что я настолько тебе

отвратителен. Если бы знал… – Уилл не видел его, не мог на него смотреть, но каким-то

образом ощутил, что он скривился. – А хотя если бы и знал… что толку. Но всё равно, тебе

надо было сказать мне. Как-то дать понять… Я повёл себя с тобой как животное в первый

раз, я это знаю, но потом, клянусь, я бы пальцем не тронул тебя, если бы не думал, что ты

и сам этого хочешь.

Уилл удержал судорожный вздох, рвавшийся из груди. Почему он понял всё именно так?!

А хотя… как ещё он должен был это понять? Он ведь не знает о клятве, которую Уилл дал

своему брату и не смог исполнить. Но зато Риверте знал, что эта их ночь – вернее, их день,

их ослепительно яркий день – был последним, и решил, что Уилл, в последний раз

подвергшись насилию и оказавшись перед перспективой возвращения домой, наконец не

выдержал и решил свести счёты с жизнью. Уиллу сдавило горло. Всё было совсем не так!

Теперь он чувствовал себя полным дураком – ну конечно, его поступок и не мог

расцениться иначе. Но как он мог сказать… как мог объяснить, зачем взял его кинжал?

Поэтому он не стал ничего объяснять. Только спросил, не открывая глаз:

– Вы никуда не поехали?

И тут же обругал себя идиотом: теперь Риверте решит, что Уиллу не терпится оказаться от

него так можно дальше. Эта мысль заставила его наконец открыть глаза. Риверте стоял в

трёх шагах от него и смотрел ему в лицо. Вся его фигура была странно напряжена, как

будто он ждал нападения, но не знал, с какой стороны оно случится.

– Пока нет, – сказал он очень ровно. – В связи с этими… событиями мне пришлось

задержаться. Я потерял из-за вас три дня, сир Норан. И если это была просчитанная

диверсия с целью помешать мне приступить к моим обязанностям, то она едва не удалась.

Он вернулся к своему обычному небрежному тону, но Уилл слишком хорошо помнил

слова, которые вырвались у него минутой раньше. Он будет думать о них и позже, когда

Риверте уедет. Он будет думать о них всегда.

Три дня, подумал Уилл. Я выиграл для Хиллэса всего три дня… и потерял, боюсь, намного

больше для самого себя.

Риверте молча отвернулся от него и снова подошёл к столу. Уилл увидел вдруг, что его

спальня странно опустела – словно он забрал из неё что-то, что казалось неизменной её

частью. Потом понял, что с полки над камином исчезла статуэтка выгнувшей спину

кошки, которая там всегда стояла. Странно, неужели Риверте забрал её с собой? Или

просто убрал с глаз подальше… почему?

– Фернан…

Уилл не знал, что это его голос, пока не понял, что больше некому было произнести это

имя. Он назвал его с закрытыми глазами, а когда открыл их, увидел Риверте, стоящего на

полпути к выходу и смотревшего на него так, как на него не прежде, ни после никто

никогда не смотрел.

– Не надо, – сказал Уилл очень спокойно. – Не ходи в Хиллэс. Я прошу тебя.

Его лицо исказилось так, что на мгновение утратило всю свою красоту – стало уродливой,

жуткой маской чудовищно взбешённого человека. Не сказав ни слова, Риверте выскочил

из комнаты и с грохотом захлопнул за собой дверь. Уилл услышал его размашистые шаги,

стихающие вдали.

Больше они не виделись. Вечером он уехал.

Остаток этого дня и весь следующий Уилл провёл в постели. Лекарь – не тот, которого

выгнал Риверте, а другой, лечивший во время осады крестьян – запретил ему вставать; он

не послушался и, едва сделав шаг от кровати, чуть не потерял сознание. Пришлось снова

лечь – и пытаться спать, спать и не думать о том, что случилось и что будет дальше. После

разрядки напряжения, вылившегося в попытку покончить с собой, его охватила странная

апатия. Он лежал, глядя в балдахин той самой кровати, на которой ему когда-то – в иной

жизни – было так хорошо, и иногда видел сны о том, чего больше никогда не будет. Когда

он просыпался, его охватывала тоска и сожаление о том, что пробуждение всё-таки

наступило.

К вечеру второго дня он смог встать и одеться. Он потерял много крови и был очень слаб,

но уже мог ходить, не хватаясь за стены. Наутро лекарь, явившийся осведомиться о его

самочувствии и сменить повязки, предложил ему совершить небольшую прогулку за

стены замка. По его словам, Уиллу необходим был свежий воздух, которого явно

недоставало что в этих стенах, что во дворе Даккара, ещё не оправившегося от осады и

запахами напоминавшего отстойник. Услышав это предложение, Уилл слегка удивился,

но недоумение сменила радость, которой он, как ему уже казалось, больше не способен

испытывать. Выехать отсюда, прочь за эти стены! Проехаться полем, пустить коня

рысью… О, как это было бы хорошо…

Он не был уверен, что его отпустят, но Гальяна, по отъезде Риверте оставшийся в Даккаре

хозяином, неожиданно согласился. Он лишь настоял, в обычной своей приторно-льстивой

манере, чтобы Уилл взял с собой двух сопровождающих из числа солдат гарнизона. Уилл

не осмелился возразить. Он всё прекрасно понимал.

Вид Коральенской равнины разительно отличался от того пасторального пейзажа,

которым Уилл наслаждался несколько недель назад, когда его впервые выпустили за

ворота. Поле было вытоптано тысячью копыт, неподалёку виднелись размётанные следы

спешно покинутого лагеря руванцев, всюду темнели проплешины подпалин от костров, а

деревушка, некогда маячившая на горизонте, превратилась в руины – руванцы со злости

разорили её, когда уходили. И всё же это был открытый простор, это было небо, солнце,

трава, ветер и трепетное тепло бабьего лета, ласкавшее усталое, измученное тело и душу

Уилла Норана. От свежего воздуха и слишком активных движений у него кружилась

голова, но это было приятное, правильное чувство. Он попросил своих стражей, чтобы

они поехали к Большому дубу; те не возражали, и он пустил коня рысью, как и хотел. Они

держались в нескольких шагах позади Уилла, и если не оборачиваться назад, он мог

представить, что сейчас снова лето, и он едет из замка к Большому дубу на зов Риверте, и,

щурясь на горизонт, он почти видел тёмное пятно раскинутого по траве плаща и

человеческую фигуру, лениво развалившуюся на нём…

Вороной жеребец Уилла взбрыкнул и тревожно заржал, замотав головой. От

неожиданности Уилл резко натянул повод и тут же успокаивающе похлопал коня по

холке. Чего он испугался?

– Тише, тише, – вполголоса произнёс Уилл. До Большого дуба оставалась всего полсотни

шагов.

– Сир, – голос одного из солдат за спиной Уилла вынудил его вздрогнуть и обернуться, – я

полагаю, нам лучше…

Стрела, вонзившаяся в горло, помешала ему закончить фразу.

Второй воин резко вскинулся, выхватывая меч, и успел понять коня на дыбы, так что

вторая стрела попала не в него, а в шею несчастного животного. Лошадь истошно заржала

и стала валиться. Воин успел крикнуть: «Скачите к замку!», когда следующая стрела

успокоила и его.

Уилл резко завернул лошадь, оглядываясь. Теперь, оставшись один, он видел, что от леса

к нему скачут несколько всадников. Они неслись во весь опор ему наперерез, отрезая путь

к Даккару. Уилл бросил взгляд назад – и увидел, как из густой листвы Большого дуба

спрыгивают наземь трое мужчин, лица которых закрыты тёмными тряпками до самых

глаз. Двое их них держали луки. Третий что-то крикнул Уиллу, но тот не собирался

вступать в переговоры. Он со всей силы ударил пятками бока вороного и понёсся вперёд,

прочь от замка. Один из нападавших кинулся коню прямо под копыта, на солнце

сверкнуло лезвие. Уилл в отчаянном порыве еле успел подать вороному команду, и тот,

взвившись в прыжке, будто птица перелетел через нападавшего в дюйме от лезвия,

вскинутого к его брюху.

В глазах у Уилла потемнело, кровь гулко стучала в ушах; он низко прижался к самой

холке коня и летел через поле галопом. Позади он слышал быстро нараставший шум

погони. Увы, вороной хотя был красив и ловок, но в резвости сильно уступал коням

преследователей Уилла. В самом деле, не мог же Риверте дать ему быстрого коня – иначе

Уилл давно мог впасть в искушение дать ему шенкелей и мчаться до самого Хиллэса…

На сей раз это не удалось бы ему, как бы он ни старался.

Довольно быстро его настигли и заблокировали, заставив повернуть назад. Нападавших

было шестеро; Уилл не видел их лиц, скрытых за тряпичными масками. Один из них

подъехал вплотную и вырвал повод из его рук. У второго, тут же оказавшегося с другой

стороны, в руках была какая-то серая ткань – мешок, как понял Уилл через мгновение,

когда ему бесцеремонно натянули на голову этот предмет. Уилл возмущённо вскинул

руки, но их тут же перехватили, стянули верёвкой и привязали к луке его седла. Потом

вороного завернули – кто-то вёл его в поводу. Уилл покачнулся в седле, когда его коня

повлекли вперёд, уводя в галоп, и вцепился пальцами в седло, пытаясь удержать

равновесие. Он ничего не видел, сердце громко стучало, тело разом ослабло, отказываясь

ему подчиняться. Всё это походило на продолжение безумных снов, которые снились ему

так часто в последнее время.

Они скакали недолго. Вскоре цокот копыт сменился иным, более глухим и мягким звуком,

воздух наполнился стылой сыростью – Уилл понял, что они въехали в Чёртов лес. Здесь с

галопа перешли на рысь, передвигаясь, видимо, по тропе. Никто из похитителей не

проронил ни слова, и Уилл мог только догадываться, кто они такие и по чьему приказу

действуют. Руван – это первое, что пришло ему в голову. Риверте что-то говорил об этом,

да и вообще, не зря же он запрещал Уиллу выезжать за ворота одному. И впрямь не зря…

Только Риверте теперь был далеко, направляясь к границам с Хиллэсом, чтобы жечь и

убивать – а Уилл был предоставлен сам себе и господу богу. Облизнув пересохшие губы,

он попытался молиться, но у него ничего не получилось. Он трясся в седле, соскальзывая,

руки затекли, ему было трудно дышать.

Наконец кто-то дёрнул вороного за повод, заставляя остановиться. Уилл услышал

фырканье лошадей и негромкие незнакомые голоса. От гула в ушах он не мог разобрать,

что они говорят. Кто-то развязал верёвку и стащил его с седла. Он оказался на земле и

пошатнулся, но его поддержали и повели вперёд. Через несколько шагов заставили

остановиться, и чья-то рука грубо сдёрнула мешок у него с головы.

Он находился в лесу на поляне, обнесённой высокой стеной деревьев. Кроны в вышине

сплетались так тесно, что солнце едва проникало сюда сквозь их тёмно-зеленую сеть. На

поляне был десяток людей, некоторые из которых прятали лица, но другие – нет. Уилл

ощутил, как тяжёлая, тупая боль растекается в низу его живота, так, будто его со всей

силы ударили поддых.

Прямо перед ним, скрестив руки на груди и ухмыляясь, стоял Роберт.

– Ну, здравствуй, братец, – сказал лорд Норан, и его ухмылка стала ещё шире. – Вижу, ты

не больно рад меня видеть?

Уилл смотрел на него, не в силах выдавить ни звука. Роберт был в боевом доспехе их

отца, лорда Бранда, неподалёку щипал траву его любимый конь, гнедой Амеллас. И это

его люди сейчас стреноживали коней и снимали маскирующие тряпки с лиц. Некоторых

из них он знал – вот этот, например, Диллан, служивший их отцу в Тэйнхайле… За спиной

у Диллана висел лук – тот, из которого была пущена стрела, убившая сопровождающих

Уилла. Эти люди, которые служили его роду и которых он знал всю жизнь, напали на

него, словно разбойники, схватили и привезли сюда. Никто из них не заговорил с ним. В

их беглых, будто случайных взглядах Уиллу чудилась брезгливость.

– Язык проглотил? – спросил Роберт. Уилл молча смотрел на него. – Ты не слишком скучал

по мне, как я погляжу. Впрочем, я не удивлён – что-то давненько ты не радовал нас с

матушкой письмами, видать, совсем позабыл…

– Роберт, – сказал наконец Уилл; кто-то всё ещё держал его за плечо, и он даже не

попытался сбросить эту руку. – Что ты здесь делаешь?

Тот изобразил удивление.

– Как? Неужели не очевидно?! Я приехал спасти своего любимого брата из вражеского

плена – и вот как он меня встречает!

– Ты уехал из Тэйнхайла? В такое время? И оставил маму одну?..

– Мать не пропадёт, – холодно ответил Роберт. Притворное радушие исчезло из его

пронзительно-голубых глаз, взгляд стал холодным и враждебным – таким, каким Уилл его

всегда знал. – Теперь-то не пропадёт, будь уверен. Ей ничего не грозит.

– Ошибаешься. Армия Вальены прямо сейчас движется на Хиллэс и…

– Действительно? – улыбнулся Роберт. – Неужели?

Уилл ощутил, как мурашки ползут по его спине, несмотря на тепло этого осеннего дня. Он

изо всех сил старался не смотреть по сторонам.

– Роберт, всё это безумие. Ты не должен был так поступать. Мало того, что король

нарушил перемирие с Вальеной – теперь ещё ты забрал меня… Ты же обрекаешь Хиллэс

на войну!

– Ты сам сказал, что Хиллэс и так обречён, – со странным равнодушием ответил Роберт. –

А тебя бы попросту убили, так или иначе. Я забочусь о тебе, братец.

Это была ложь. Уилл видел, что это ложь, но не мог понять ни причины её, ни цели, а

потому с каждой минутой ему становилось всё страшнее.

Внезапно ужасная мысль пришла ему в голову.

– Постой… но как ты вообще оказался здесь? Зачем?..

– Меня привела сила братской любви, – холодно сказал Роберт. В доспехах отца он казался

одновременно старше – и моложе, словно подросток, напяливший латы взрослого. – Ты

мне не веришь?

– Нет, – покачал головой Уилл. – Ты не стал бы брать столько людей и бросать Тэйнхайл,

чтобы спасти меня. Ты мог только… – он не нашёл сил договорить. Голова у него гудела,

перед глазами плыли красные пятна. Ему хотелось сесть на землю.

– О, – сказал Роберт коротко. – Так значит, всё-таки не веришь. Как жаль. Но, значит, ты не

столь глуп, как я полагал. Ты трусливая, жалкая и презренная тварь, но не дурак.

Уилл на мгновение закрыл глаза. Рука человека, который стоял у него за спиной,

стискивала его плечо с жестоким равнодушием.

Он сказал:

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Прости. Я не смог.

– Ещё бы ты смог! – выплюнул Роберт, и его лицо исказилось от ярости. – Право, сам не

знаю, с чего я решил, что мой бесхребетный братец сможет поступить по-мужски. Однако

же забавно при этом видеть, как быстро дала трещину твоя богобоязненность. С первой

частью своей работы ты справился отменно. Ну и как Риверте, хорош в постели?

Нравилось тебе, как он тебя трахал? Так нравилось, что ты забыл о том, что он убил

нашего отца?

На миг Уилла охватила паника – откуда он знает, почему говорит об этом так уверенно?!

А потом он понял. Тот поцелуй, который Риверте наградил Уилла на крепостной стене на

виду у двух армий, наверняка успел стать притчей во языцех. А расстояние между

Даккаром и Тэйнхайлом вовсе не так велико, как хотелось бы… Уилл не ответил на упрёк.

Ему нечего было ответить, потому что неким гнусным, отвратительным образом это была

чистая правда. Правда – и в то же время ложь, но он не мог бы объяснить этого Роберту,

даже если бы тот был готов попытаться понять.

– А теперь ты мне говоришь, что он идёт на Хиллэс, – не дождавшись ответа, бросил

Роберт. – И кого нам благодарить за это, Уилл? Ты сто раз мог убить его, я готов в том

поклясться. Но вместо этого ты предпочёл трахаться с ним. С этим вальенским

выродком… с мужчиной.

В его голосе было столько отвращения, что даже человек, державший Уилла, казалось,

заразился им и дрогнул. Все присутствовавшие при этом ужасном разговоре люди угрюмо

молчали, стоя в стороне, слушая, как один сын Бранда Норана уничтожает другого. Это

было невыносимо, Уилл едва мог дышать от горя и унижения. Но сумел выговорить:

– И ты…ты говоришь мне это, Роберт? Что это отвратительно? Ты, тот, кто подложил

меня ему в постель?

Ответом ему стала звонкая пощёчина. Голова Уилла дёрнулась набок, рот наполнился

кровью. Роберт заговорил, и его голос звенел от ярости:

– Я велел тебе исполнить твой долг! Долг Норана и хиллэсца, долг сына, мстящего за отца.

Исполнить долг, Уилл, а не изнывать от страсти, как последняя потаскуха!

«Что ты знаешь о страсти, Роберт,» – подумал Уилл, и вдруг ему сделалось смешно.

Кривая улыбка тронула его окровавленные губы, но следующая пощёчина, ещё более

тяжёлая, стёрла её.

– Не смей насмехаться надо мной, – прошипел лорд Норан, подступая к нему вплотную и

хватая его за воротник дрожащей от гнева рукой. – Щенок…

Уилл посмотрел ему в глаза. Страх, робость, глубоко затаенная печаль, которые он

испытывал всегда, глядя на своего брата, вдруг отступили. Перед ним стоял совершенно

чужой человек, ненавидевший и презиравший его. Человек, который прилюдно обвинял

его и унижал за то, что сам заставил сделать. Даже Риверте, со всей его ребяческой

жестокостью, не сделал бы ничего подобного.

– Что бы ты ни задумал, – проговорил Уилл, глядя в лицо своему брату, – ты опоздал.

Риверте уехал три дня назад. Ты не сможешь навредить ему или помешать его планам. И

лучше бы тебе было вернуться домой и попытаться защитить Тэйнхайл.

– Смотрите-ка, эта вальенская шлюха будет учить меня жизни, – сказал Роберт нарочито

громко и, небрежно усмехнувшись, отпустил рубашку Уилла. – Не волнуйся так за

любимый дом, мой милый брат. Как я уже сказал, с ним ничего не случится. А твой

Риверте хотя и уехал, но очень скоро вернётся. Поверь, лишь только он получит некое

письмецо, ему станет не до Хиллэса.

Тугой узел, уже почти расслабившийся, снова скрутился в животе Уилла.

– О чём ты говоришь?

– О, я вижу, ты не слишком уверен в его любви. А зря, – ухмылка Роберта была настолько

омерзительной, что приторный оскал Маттео Гальяны рядом с ней показался бы тёплой и

лучистой улыбкой. – Впрочем, ты вскоре сам в этом убедишься.

– Ты… ты схватил меня, чтобы заманить его сюда?!

– А на что ты мне ещё сдался, в самом деле, – сказал Роберт рассеянно – и вдруг, протянув

руку, погладил Уилла по щеке. – Боюсь, малыш, больше от тебя никакого проку…

Уилл ударил его по руке, сбрасывая её со своего лица. Его тут же схватили сзади, крепко,

не давая вырваться.

– Вижу, ты совсем зарвался, – недовольно сказал Роберт. – А ведь брат Эсмонт не одобрил

бы твоего поведения. Младший брат должен подчиняться старшему, так, вроде бы, учат

тебя твои священные книжонки?

– Не в том случае, если старший брат – подлец и убийца, – огрызнулся Уилл. Он был готов,

что Роберт снова ударит его, но тот не шевельнулся. В его взгляде появилась

несвойственная ему задумчивость. Уилл на мгновение с ужасом подумал, что, пожалуй,

они с Риверте чем-то похоже. В Роберте была та же непримиримая сила, та же

надменность, то же нежелание и неумение отступать от своего. Да, они были похожи… и в

то же время так разнились, что сама мысль о схожести казалась смешной и нелепой.

– Ты в самом деле удивляешь меня, неприятно удивляешь. Я начинаю думать, что отец

был не прав, оставив тебя дома. От тебя больше хлопот, чем пользы, и в монастыре ты по

крайней мере не путался бы у меня под ногами. Ты ещё не передумал про свой

монастырь? Теперь ты к нему готов больше, чем когда-либо. Хорошо научился сосать, а? –

такая знакомая, и в то же время такая чуждая насмешка сквозила в голосе Роберта, но

Уилла она задеть не могла. Он так и не отвёл взгляд.

– Он не приедет, – сказал Уилл наконец. – Ты не знаешь его.

– Это ты не знаешь его – видимо, вы проводили больше времени трахаясь, чем

разговаривая. Ты ведь не знал, что он просил своего короля пощадить Хиллэс? Писал ему

письма в Сиану, где вместо мольбы о прощении настаивал на своей политике,

применённой к нам, и утверждал, что нас следует оставить в покое. Что, если не пылкое