Текст книги "Самый короткий путь (СИ)"

Автор книги: Elle D.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

трёх шагах от камина и в двух от Уилла – так близко, что мог бы при желании вытянуть

его той самой плетью, которую нетерпеливо стискивал его кулак.

На миг Уиллу почудилось, что он именно это и собирается сделать.

– Отвечайте! Или вы не понимаете вальендо?

– Монсир, – семенивший рядом Гальяна отвесил церемонный поклон, – разрешите

переставить вам досточтимого сира Уильяма Норана, почтившего нас своим визитом в

ваше отсутствие. Сир Уильям, разрешите в свою очередь представить вам сира Риверте,

нашего господина и повелителя.

«И вашего», – добавили его лисьи глазки, и Уиллу захотелось заехать ему кулаком в лоб.

– О, – сказал Фернан Риверте немного тише и как будто миролюбиво. – Что, в самом деле?

Вот это – Уильям Норан? В жизни бы не подумал. Вот смотрел на них, знаете ли, и гадал:

кто бы из этих двоих мог быть юный брат Роберта Норана. Просто-таки терялся в

догадках. Вы меня выручили… Гальяна, вы что, держите меня за идиота?! – рявкнул он

прежним тоном – и обвиняюще ткнул рукоятью хлыста в брата Эсмонта. – Я спрашиваю,

чёрт подери, кто это?

Уилл инстинктивно сделал шаг в сторону, закрывая брата Эсмонта собой. Если этот

кошмарный человек и впрямь решит распустить руки – пусть уж лучше достанется Уиллу,

чем священнослужителю.

Гальяна уже открыл рот, чтобы переставить брата Эсмонта по всем правилам, но Уилл

опередил его:

– Прежде всего, – сказал он как можно холоднее, стараясь скрыть за ледяной вежливостью

охвативший его гнев, – я спешу засвидетельствовать вам, сир Риверте, моё почтение и

благодарность за радушный и гостеприимный приём, оказанный мне и моему наставнику,

брату Эсмонту, в вашем доме. Воистину, не могу припомнить, когда в последний раз меня

принимали подобным образом. Затем спешу осведомиться о вашем здравии и выразить

самые искренние сожаления, что непогода испортила вам и вашим гостям сегодняшнюю

охоту.

Он умолк. Никто не прервал молчания.

Тогда Уилл наконец поднял глаза и впервые посмотрел Фернану Риверте в лицо.

Он знал, что этого человека считают красивым. Он и был красив – так, как могут быть

красивы демоны, чьей задачей является смутить, искусить и ввергнуть в бездну греха. У

него были резкие, но правильные и гармоничные черты: высокий гладкий лоб, прямой

нос, безупречно очерченные скулы и твёрдый, но не слишком крупный подбородок,

гладко выбритый, что лишь подчеркивало его форму. Брови по-мужски густые, но

изогнутые столь изящно, что им позавидовала бы любая женщина. И любая женщина

умерла бы от зависти к глазам, горевшим под этими бровями – тёмно-синим, с крупным

зрачком, оперённым густыми чёрными ресницами. Впрочем, насколько можно было

верить слухам, женщины предпочитали не завидовать этим глазам, а сходить от них с ума.

И не только женщины, если верить тем же слухам…

Это в самом деле было невероятное лицо, настолько же открытое и запоминающееся,

насколько холодное и злое. Уилл не мог себе представить его ни искажённым от горя, ни

смягчённым теплотой и любезностью, но невольно поразился тому чувству, которое

сейчас совершенно ясно читалось в складках красиво очерченного рта, в изгибе губ, в

слегка приподнятых бровях и блеске внимательных глаз.

Это чувство больше всего походило на любопытство.

– К чёрту погоду, – сказал Риверте, когда Уиллу уже казалось, что молчание затянется

навечно. – Она нисколько мне не помешала. Даже наоборот – нет ничего очаровательнее

дам в мокрых амазонках. Вам, сир Уильям, похоже, придётся простить грубость моего

мажордома. Он слишком вольно трактует мои приказы. Я велел ему просить вас

дождаться моего приезда, имея в виду, чтобы вы не ложились спать – я предполагал, что

могу задержаться дотемна. А он решил вас тут проморозить, чтобы ещё сильнее укрепить

ваше дружеское ко мне расположение.

– Но монсир!.. – запротестовал Гальяна, однако протест выглядел чересчур фальшиво.

Уилл молча следил за этим спектаклем, не понимая его цели. Первый гнев прошёл, но

отчего-то нынешний тон Риверте, вполне вежливый, оскорбил ещё сильнее, чем недавняя

грубость.

– Заткнитесь, Гальяна. Ну, что ж, полагаю, церемоний пока что хватит – у меня тут сегодня

небольшая пирушка, мне надо отдать ещё кое-какие распоряжения, так что, надеюсь, вы

меня извините. Честно говоря, я ждал вас ещё третьего дня и не очень готов именно

сегодня оказать вам должное внимание. – Он смолк, как будто задумавшись над чем-то.

Потом выражение его лица резко изменилось, стало почти кротким, и он сказал со

смирением, поразившим Уилла до глубины души: – Достаточно? Или мне встать на

колени и облобызать ваши сапоги?

– А?.. – Уилл разинул рот от изумления.

– Что, не надо? Ну, слава богу. Гальяна, отведите юношу в место потеплее, тут же можно

окоченеть до смерти. А вы знаете, что будет, если он здесь умрёт.

За всё время он ни разу не посмотрел на брата Эсмонта – с той самой минуты, когда

оскорбил его, указав в его сторону кнутом. Уиллу было от этого очень не по себе, и он

лихорадочно думал, что сказать, чтобы загладить так и не снятое оскорбление, когда

Риверте, уже шагнув прочь, к двери, бросил стоявшему рядом Гальяне:

– А святому брату, я думаю, можно будет выделить в сопровождение одного-двух солдат –

из уважения к нашим хиллэсским друзьям. И дай ему денег на дорогу. Чтобы не было

потом разговоров, будто я вышвыриваю за ворота божьих людей в одних портках.

– Но… сир! – воскликнул Уилл, шагнув за ним. – Брат Эсмонт явился сюда в качестве моего

сопровождающего. Я полагал, что он останется со мной и скрасит… – он понял, что

болтнул лишнее, и закусил губу.

Риверте обернулся и уронил на него взгляд, полный удивлённой досады – как если бы кто-

то наступил ему на край плаща.

– Монсир Норан, – сказал он с лёгкой, едва уловимой насмешкой, – до тех пор, пока

господь наш позволяет мне топтать созданную им землю, под моей крышей не будет

находиться поп.

– Вы кощунствуете! – вспыхнул Уилл.

– Конечно, – терпеливо ответил тот. – Собираетесь мне попенять?

– Мне разрешили взять с собой одного слугу, – сказал Уилл. Его голос предательски

дрожал, он не смел обернуться и посмотреть на брата Эсмонта, неподвижно стоящего у

камина. – Всего одного. Я думал, что…

– Могу себе представить, что вы думали. Не иначе как решили, что отправляетесь в

обитель чертей и демонов, раз потащили с собой святошу для оберега. Вы молоды, а

потому непрагматичны. Камергер послужил бы вам гораздо лучше. Гальяна, даю вам

полчаса на то, чтобы святой брат покинул замок. А потом бегом ко мне.

Пока он говорил, в зал вбежала собака – изящная рыжая гончая. Она подошла к Риверте и

с радостным визгом потёрлась о его ноги; не умолкая, он наклонился и погладил её.

Обращаясь к Гальяне, он уже шагал прочь, и пёс вился меж его ног, подпрыгивая и цепляя

плащ хозяина когтистыми лапами.

Когда дверь закрылась за ними, Уилл долго не мог отвести от неё взгляд. Потом закрыл

глаза.

– Брат Эсмонт, – не оборачиваясь, сказал он, – я не смогу.

Тихие шаги монаха за спиной были подобны поступи ангела, пришедшего к нему, чтобы

дать последнее утешение. И тёплая рука – рука друга – легла ему на плечо… в последний

раз!

– Вы должны, – сказал монах очень тихо. – Должны смочь, Уилл.

– Вас не будет рядом, чтобы… чтобы помочь мне. Я не смогу. Вы же видите, он… он…

– Ваш отец глядит на вас из обители божьей. Он ждёт, что вы будете сильным. Не

обманите его ожиданий.

Отец… да, отец смотрел на него. Уилл каждый миг, с каждым своим вздохом и каждым

прикосновением скупого тепла от очага ощущал на себе этот взгляд. Будь сильным, Уилл.

Сделай то, что должен. Смирись.

Таков твой жребий.

Он медленно повернулся к брату Эсмонту – усталому, пожилому, простуженному

человеку, который проделал нелёгкий путь и должен был немедленно отправляться

обратно, прочь, через вражеские земли всего с одним охранником…

– Что с вами будет?

– О, за меня не бойтесь. В ста милях отсюда, в Ринтане, есть один монастырь, с

настоятелем которого я много лет состою в переписке. Я думаю, он не откажется дать мне

временный приют. А оттуда я напишу вашему брату… Будем молиться, Уилл. Мы можем

только молиться.

«Разве мы мало молились? – подумал Уилл. – Разве мало? Разве я мало… просил?»

Но он не мог сказать этого вслух. Поэтому просто встал на колени, чтобы принять от

своего учителя последний и единственный дар, который тот в силах был ему дать.

За три месяца до этого, в начале весны, Уилл Норан стоял на крепостной стене Тэйнхайла

и смотрел, как Фернан Риверте убивает его отца. Смотрел и молился, едва шевеля губами.

«О господь триединый, – взывал он, – пусть это закончится! Я прошу. Я выполню твою

волю, в чём бы они ни была, но пусть это закончится. Пусть. Пусть закончится, просто

закончится, боже, и всё…»

Это была странная молитва. Брат Эсмонт назвал бы её более чем странной, если бы

слышал. Но он не слышал; он сам бормотал куда более понятные и канонические слова,

стоя у Уилла за спиной. И каждый человек в Тэйнхайле сейчас молился – так, как умел.

Это были минуты, решавшие судьбу страны. Для Уилла это были также последние

минуты жизни его отца.

Поле у подножия холма, на котором стоял замок Норанов, было готово для ратной битвы.

Две армии – армия Хиллэса и втрое превосходящая её по численности армия Вальены –

стояли по обе стороны от этого поля, на котором бились сейчас всего два человека. Одним

из них был отец Уилла – лучший из воинов, которых знала земля Хиллэса за последние

сто лет. Если сейчас он победит, если одолеет своего врага, армия Вальены развернётся и

уйдёт, так и не ступив на поле под Тэйнхайлом, не обнажив ни одного меча и не пролив

ни одной капли крови. Это казалось невероятным, почти безумным – ведь силы вальенцев

значительно превосходили войско, которое мог противопоставить им хиллэсский король

Эдмунд. И однако вальенцы согласились на это, более того – сами предложили такое

условие, когда их командиры съехались в центре поля для ритуальных переговоров. Когда

солдатам стал известен их уговор, по рядам обеих армий пронёсся ропот. Каждому

решение командира казалось безумием, но особенно негодовали вальенцы.

Они знали о славе Бранда Норана, ибо слава эта гремела на всех землях вот уже без

малого тридцать лет.

Отец Уилла был в полном доспехе; обычно во время боя он выступал в первых рядах,

топча неприятеля копытами боевого коня, и враги разбегались в страхе от одного вида

алого плюмажа, реявшего на его островерхом шлеме. Не одно сердце выпрыгивало из

груди, когда этот грозный, могучий рыцарь нёсся с опущенным забралом, взметнув к небу

острие клинка, сверкавшее на солнце. Сердце Уилла ничем не отличалось от сердец

остальных смертных – оно точно так же клокотало и тарабанило о рёбра, когда лорд Бранд

отъехал на дальний конец поля и развернул коня, готовясь съехаться со своим

противником.

На его противника Уилл старался не смотреть. Сколь завораживающим был для него один

только вид рыцаря, приходившегося ему отцом – столь же пугающей была сама лишь

возможность посмотреть на того, кто решил противостоять ему один на один, хотя мог и

не делать этого. Уилл слышал, как замковая челядь, до последнего человека высыпавшая

на крепостную стену и наблюдавшая оттуда за схваткой, перешёптывается в суеверном

ужасе. Многие из них слышали о Фернане Риверте, но даже те, кому ничего не говорило

имя этого человека, полководца, дипломата и воина, прозванного Вальенским Котом,

нутром чуяли, что у него есть какой-то козырь, о котором не подозревает лорд Бранд.

Иначе с чего бы ему рисковать заведомой победой и ставить на кон собственную жизнь?..

Уилл Норан был их тех, кто слышал о Вальенском Коте. Он читал о нём в книгах,

выписанных братом Эсмонтом из Сидэльи и Шимрана. Этот человек был ещё почти

молод, много моложе лорда Бранда, но его имя уже успело попасть в хроники – в

основном хроники тех стран, которые он завоёвывал для своего короля. Даже если десятая

часть того, что там писалась, была истиной – Бранд Норан обречён, и Хиллэс вместе с

ним.

Уилл понял это, должно быть, раньше других. Ещё до того, как они схватились – в тот

самый миг, когда двое рыцарей по сигналу понеслись друг к другу, когда их кони, яростно

хрипя, ринулись через поле. Отец Уилла был на вороном жеребце, Риверте – на белом. На

том самом белом коне, прекрасном, как рассвет, на котором он выехал из Чёртова леса

под взглядом Уилла несколько месяцев спустя.

Бранд Норан вылетел из седла с такой силой, что пролетел с десяток ярдов, прежде чем

рухнул наземь. Тэйнхайл ахнул, как один человек, леди Диана вскрикнула, Роберт – он

был с армией отца внизу, но Уилл видел его, – в ярости поднял коня на дыбы, а по рядам

вальенцев пронёсся ликующий крик. Уилл не вскрикнул. Он больше не молился. Не

двигаясь с места, он неотрывно следил, как отец с трудом встаёт на ноги и обнажает меч.

Похоже, падение обошлось для него без особых повреждений. Риверте сделал вокруг него

круг, потом спешился и, хлопнув своего коня по крупу закованной в железо ладонью,

повернулся к врагу. То, что последовало потом, было почти невыносимо вспоминать.

Бранд Норан был великолепным воином, никто не мог счесть турниры, на которых он

побеждал, и войны, которые он выигрывал. Но теперь стало неопровержимо ясно, что свет

его мастерства был подобен свету факела, сияющему лишь до тех пор, пока не взойдёт

солнце. Затмить солнце было трудно. Невозможно. Уилл понял это задолго до того, как

всё было кончено.

Это походило больше на танец, чем на бой. Уилл был глубоко равнодушен к военному

искусству, даже питал к нему некоторое отвращение, и всё же он как заворожённый

следил, вместе с тысячами других глаз, за стремительной, лёгкой и смертоносной пляской

клинка Фернана Риверте. Он двигался так, словно на нём вовсе не было многих фунтов

стали, каждое его движение было выверенным до йоты, он не позволил себе ни одного

шага, ни одного движения, которое не выглядело бы тщательно продуманным. Бой длился

не дольше нескольких минут. Всего мастерства лучшего воина Хиллэса хватило лишь на

то, чтобы в течение этого времени отражать атаки Вальенского Кота, каждая из которых

стала бы смертельным приговором для менее подготовленного человека. Обе армии

видели, что Бранд Норан даже ни разу не попытался выйти из обороны и кинуться в атаку.

Риверте просто не дал ему такой возможности.

Когда лорд Норан упал, несколько мгновений над полем стояла полная тишина. Риверте

наклонился и вытер клинок. Уиллу почудилось, будто он что-то сказал его отцу – это

значило, что в то мгновение лорд Бранд был ещё жив. Но позже, когда его тело унесли

под восторженный рёв вальенцев, глаза его были закрыты, губы сомкнуты, а суровое лицо

столь же неподвижно и бледно, каким оно всегда было при жизни.

Роберт плакал от злости. Только от злости, Уилл ясно видел это: не горе заставило его

обычно такие же холодные, как у отца, глаза увлажниться. Он лучше других понимал, что

значила эта схватка – и чем она обернётся теперь для Хиллэса. Риверте даже не стал лично

встречаться с королём Эдмундом, чтобы принять капитуляцию. Его белый конь подбежал

к нему, Риверте вскочил в седло и ускакал, оставив герольдов договариваться о деталях

сдачи Тэйнхайла.

Одной из деталей было непременное предоставление Вальене высокородного заложника.

Риверте понимал, что вырванная им победа, хотя и оказалась поразительно стремительной

и бескровной, должна получить несколько более веские гарантии, чем устная присяга. Но

всё это было позже, а в то сырое, холодное утро Уилл стоял на крепостной стене, глядя,

как человек, только что убивший его отца, отирает клинок от его крови, и пытался

представить себе выражение лица этого человека. Это было трудно, потому что Риверте

так и не поднял забрала. Уилл хотел, чтобы он сделал это, и в то же время не хотел.

Ни позже в тот день, ни после, на похоронах, он больше не мог молиться. Казалось, даже

те нелепые и неуклюжие слова, которыми он взывал к богу раньше, теперь напрочь

вылетели у него из головы.

Небольшая пирушка, которую, по его собственным словам, затевал хозяин Даккара,

грозилась вылиться в пугающе масштабное мероприятие. Из окна отведённой ему

комнаты Уилл видел возобновившуюся суматоху во дворе. На самом деле он подошёл к

окну, чтобы проводить взглядом брата Эсмонта, удалявшегося от ворот верхом на своём

муле; его сопровождающий, грузный стражник без признаков разума на лице, ехал рядом

с ним на кляче, немногим лучшей мула. Уилл кусал губы, глядя на две эти человеческие

фигурки, удалявшиеся прочь и быстро таявшие в пелене тумана, ещё больше

сгустившегося после дождя. Теперь он остался один. Совершенно один, и ему следовало

подумать, что делать дальше – это в любом случае гораздо лучше, чем стоять, глядя, как

исчезает в тумане силуэт его единственного друга, и проклинать свою злую судьбу.

Комната, отведённая в замке Даккар заложнику от королевства Хиллэс, была много

лучше, чем Уилл мог ожидать после оказанного ему приёма. Он вообще бы не удивился.

если бы его посадили в подземелье и приковали к стене, но Риверте, похоже, некоторым

образом всё же заботился о здравии и комфорте вверенного его заботам хиллэсца.

Комната была просторной, светлой и хорошо протопленной. Когда Уилл вошёл и увидел

свои сундуки, которые успели поднять в его отсутствие, в камине уже весело полыхал

огонь, а большая кровать с балдахином была застелена свежими простынями. Ещё в

комнате были комод, секретер, стол со стулом и несколько кресел, а также толстый ковёр

на полу и несколько безделушек над камином; в углу виднелась маленькая дверь в

гардеробную. Во всех отношениях приятная жилая комната, уж всяко не хуже той, в

которой он жил в Тэйнхайле. «Теперь я живу здесь», – сказал себе Уилл и крепко стиснул

зубы, пытаясь взять себя в руки. Чёрная тоска крутила его душу безжалостной жилистой

рукой.

Он наконец переоделся с дороги в чистую одежду, которую привёз из дома. Голод крутил

желудок не менее жестоко, чем тоска – сердце, но Уилл твёрдо решил, что не унизится до

просьб. В конце концов, если его поселили в таких покоях, то вряд ли станут морить

голодом. И в самом деле – довольно скоро к нему заглянул слуга и спросил, не нужно ли

ему чего-нибудь и не голоден ли он. Уилл попросил воды для умывания и утвердительно

ответил на второй вопрос. Довольно скоро ему принесли полный обед и хорошее вино.

Уилл сел у окна и неторопливо поел, нарочно сдерживая желание жадно накинуться на

еду. Он подозревал, что сдержанность и умение контролировать свои порывы немало

пригодятся ему в самом ближайшем будущем.

Сперва он решил провести остаток вечера в своей комнате – он сильно устал, к тому же

ему вовсе не хотелось столкнуться в коридоре с одним из многочисленных гостей Риверте

или, чего доброго, с ним самим. Однако шум и гам, стоявший в коридоре, доносившиеся

отовсюду окрики и брань совершенно отбили у него сон. Да и, правду говоря, он был

слишком возбуждён, чтобы быстро уснуть – незаглаженное оскорбление, нанесённое и

ему, и, главное, брату Эсмонту, горело в нём мрачным огнём, не давая отвлечься. К тому

же, оставаясь на месте в одной комнате, Уилл особенно остро чувствовал себя пленником.

Устав наконец от борьбы с собственными противоречивыми желаниями, он подошёл к

двери и осторожно выглянул в коридор.

Было уже совсем поздно, никак не меньше девяти вечера, и шум в коридорах улёгся.

Теперь сдержанный, но непрерывный гул голосов и музыки доносились снизу, видимо, из

бальной залы, где Риверте затеял свою «небольшую пирушку». Гости уже спустились

вниз, служанки и камергеры перестали носиться с поручениями, и в спальном крыле замка

Даккар наконец установилась относительная тишина.

Уилл вышел, прикрыл дверь в свою комнату и побрёл по коридору.

Иногда он останавливался возле той или иной двери и прислушивался, а не услышав

голосов и шума, пытался дёргать за ручку. Большинство дверей были заперты, некоторые

вели в спальни, похожие на его собственную. Слуги, иногда пробегавшие мимо, не

обращали на него никакого внимания. Уилл дошёл до конца коридора и, немного

помедлив над лестницей и убедившись, что никто из здешних господ не находится к ней

слишком близко, спустился на этаж ниже.

Едва он ступил с последней ступеньки, как его едва не сшиб с ног паж, выбежавший из

открытой двери.

– Прошу прощения, монсир! – выпалил он на ломаном вальендо – по его смуглой румяной

коже и курчавым волосам в нём можно было признать уроженца Асмая.

– Ничего, – успокоил его Уилл и добавил: – Лорд… то есть сир Риверте внизу, с гостями?

– Да, он послал меня, чтобы я принёс вот это, – паж вскинул руку и потряс увесистым

томом, который держал в руке; в другой руке у него была свеча, и в её свете Уилл успел

заметить на обложке книги весьма малопристойное изображение обнажённой девицы. Он

поспешно отвёл взгляд и, чтобы скрыть смущение, спросил:

– Это библиотека?

– А? О, да, библиаттика, – смешно коверкая слова на асмайский лад, ответил паж. – Прошу

прощения, монсир, сир Риверте велел немедля…

– Беги, – сказал Уилл. – Только оставь мне свечу, если можешь, – что паж охотно и сделал.

Уиллу нравились библиотеки. Очень сильно нравились – не меньше, чем Роберту

нравились казармы и оружейные, и, может, в той же степени, в какой Риверте нравилась

охота. Уилл не любил ни охоту, ни войну. Он любил читать, изучать неизвестные языки,

знакомиться с мыслями людей, живших многие века назад и умудрявшихся говорить со

своими потомками из глубоких могил. В нём вызывали благоговение их строгие голоса,

доносившиеся до него с пергаментных страниц. Увы, никто не мог разделить с ним это

чувство – только брат Эсмонт, но брат Эсмонт теперь уже был в нескольких милях от

Даккара.

А жаль – он бы по достоинству оценил местную библиотеку. Уилл удивлённо подумал,

что в графе Риверте никто не заподозрил бы библиофила – однако походило на то,

учитывая, какое огромное количество книг он у себя хранил. Уилл прошёлся вдоль стены,

плотно уставленной шкафами, битком набитыми драгоценными свитками, потом

нерешительно протянул руку, вытащил один том наугад, взглянул на обложку – и глазам

своим не поверил. Это было «О природе и сути вещей» мэтра Альбила, редчайший

философский труд. Во всём мире насчитывалось не больше пяти копий этого шедевра. И

одну из них Риверте держит у себя в библиотеке рядом с книжонками, на переплёте

которых выгравированы фривольные картиночки! Вздрогнув от этой мысли, Уилл

поставил книгу на место. Ему не хотелось сейчас читать – он не смог бы углубиться в

чтение. На столе рядом с подсвечником он увидел чернильницу, перья и несколько

листков пергамента. Может, написать домой?.. Он обещал матери и Роберту писать как

можно чаще. В пути это было невозможно, но теперь ему, кажется, было о чём им

порассказать…

– Твои письма, конечно, будут прочитывать перед отправкой, – сказал ему Роберт две

недели назад в Тэйнхайле. – Поэтому хорошенько подумай, прежде чем писать то, что

будет у тебя на душе или на уме… особенно на уме, Уилл. Ты должен быть очень

осторожен.

У Уилла в самом деле было много всего на душе и на уме, слишком много, чтобы он мог

толком подобрать слова для описания своих чувств. Прежде всего надо, конечно,

сообщить о судьбе, постигшей брата Эсмонта. Ну и сообщить о том, что сам он здоров…

только даже для таких простых вещей у Уилла не находилось слов. Вертя перо в руках, он

смотрел на огонёк свечи, кусая губы и видя мысленным взглядом строгое лицо Роберта.

Будь осторожен, Уилл…

– Кто здесь? Уильям, вы? Что, чёрт подери, вы тут делаете в темноте?

Тяжёлая капля чернил сорвалась с кончика пера и расплылась жирной кляксой по тем

немногим словам приветствия, которые смог выдавить из себя Уилл. Он вздрогнул и

прикрыл кляксу рукой, словно боялся, что его выругают.

Впрочем, он сомневался, что граф Риверте когда-нибудь выругает его за подобный

проступок.

– Какая темень. Вы испортите себе глаза, – сказал Риверте, входя в библиотеку и снимая с

полки большой подсвечник, которого Уилл прежде не заметил. Вспыхнули свечи, стало

гораздо светлее, хотя сам Уилл предпочёл бы, чтобы в библиотеке воцарилась кромешная

тьма, под сенью которой он смог бы незаметно прокрасться вдоль стенки и удрать. Он уже

страшно корил себя за то, что не остался в своей комнате.

– Вообразите, какой конфуз: я отправил Арко, чтобы он принёс мне «Эротиазис»

Кальченте, а этот маленький идиот притащил сборник порнографических гравюр Литтозо,

который ни один здравомыслящий человек не откроет в приличном обществе… Чёрт, где

же оно… странно, я был уверен, что оставил его в прошлый раз на столе. Вы не брали?

– Нет! – выпалил Уилл, радуясь, что полумрак скрадывает пунцовый румянец, заливший

его щёки. Он слышал про «Эротиазис», выдающийся труд современной поэзии,

воспевающий интимные подробности женского тела, и ему было страшно представить

себе состав общества, в котором Риверте собрался читать эти стихи.

Впрочем, его порыв был, видимо, чересчур жарок. Риверте прекратил озираться и

посмотрел на Уилла в упор – впервые с того мгновения, когда переступил порог.

– А, собственно, – сказал он, – какого дьявола вы тут делаете?

Похоже, его настроение ничуть не улучшилось с той минуты, когда Гальяна представил

их с Уиллом друг другу в большом зале; впрочем, Уилл опасался, что подобное

настроение для Риверте – нечто вроде нормы. Он переоделся из своего охотничьего

костюма в роскошный парадный; лиловый атлас камзола и чёрный шёлк брюк,

заправленных в высокие лоснящиеся сапоги, бросались в глаза даже в полутьме

библиотеке, а белоснежный батист сорочки слепил глаза. В руке Риверте больше не было

хлыста, но лицо его было таким же холодным и равнодушным, как и во время их первого

разговора.

– Я… я, – сказал Уилл, прочистив горло, – собирался, с вашего позволения, написать

несколько писем родным.

– С моего позволения? А на черта, разрешите спросить, вам понадобилось моё

позволение? И если так, почему вы не испросили его прежде, чем браться за дело – вижу,

работа у вас в самом разгаре?

Он говорил отрывисто, но Уилл всё равно не мог понять, всерьёз ли он, или это такое

своеобразное чувство юмора. Риверте развеял его замешательство, улыбнувшись – это

была скупая и не особенно приятная улыбка, хотя кому-то она, может, и показалась бы

обворожительной.

– Бросьте ваши бумажки, – сказал он. – И спускайтесь вниз. Там сегодня такие дамы, что

смертный грех избегать их общества.

– Боюсь, я не смогу принять ваше любезное приглашение… – начал Уилл, и Риверте

ответил:

– Боюсь, я не смогу принять вашего вежливого отказа. Даю вам четверть часа, чтобы

переодеться и спуститься вниз. Сейчас как раз будет третья смена горячего. Где же этот

чёртов Кальченте… а! Вот он. Ну, я так и знал, вы завалили его своими писульками.

Подайте-ка.

Уилл испуганно смахнул бумаги в сторону, едва не перевернув чернильницу, и

действительно увидел под ними тонкую книжицу. Он взял её и протянул Риверте.

Длинные сильные пальцы, на сей раз без перчатки, сомкнулись на тёмном бархате

переплёта, кроваво-красный рубин кольца блеснул в свете свечи. Уилл разжал руку и

отпрянул. Риверте помахал книгой в воздухе.

– Спускайтесь поживее, будет читать сира Элеонор. Поверьте, это стоит послушать.

Четверть часа, Уильям, не то я сам поднимусь и приволоку вас, – он снова улыбнулся и

вышел из библиотеки шагом, в котором странно сочетались быстрота и размашистость

военного с изяществом придворного. Лишь когда дверь за ним закрылась, Уилл позволил

себе судорожно вздохнуть. Ну почему, почему ему не сиделось на месте!

Как и опасался Уилл, небольшая пирушка в замка Даккар оказалась самым пёстрым,

шумным и жеманным обществом из всех, в каких ему доводилось оказываться за его пока

ещё не очень долгую жизнь.

Нет, конечно, в Тэйнхайле давали приёмы, устраивали сезонные балы и празднества. Но

Тэйнхайл был всего лишь провинциальным замком небольшого, скромного королевства, в

котором строгость и аккуратность ценилась выше показного роскошества. Тем не менее

именно на балу в Тэйнхайле Уилл впервые увидел Риверте – около года назад. Тогда их

страны ещё не были в состоянии войны, хотя к ней, очевидно, шло. Риверте явился в

Хиллэс с дипломатической миссией, а поскольку как раз в это время король Эдмунд

гостил у своего троюродного кузена лорда Норана в Тэйнхайле, там и состоялся приём.

Риверте явился на него с опозданием, потому привлёк всеобщее внимание, когда наконец

вошёл в яркий, полный людей зал. Он был в абсолютно чёрном, но очень дорогом

костюме, освежаемом лишь тяжелой драгоценной цепью на груди, в оправе которой

матово поблескивал крупный аметист, и такими же камнями у него на пальцах. Этот

костюм несказанно шёл к цвету его глаз и смолянисто-чёрным волосам, заметно более

коротким, чем у любого из присутствующих мужчин: они едва прикрывали затылок и

были зачёсаны назад и набок, ложась вокруг лба продуманно небрежной волной. Среди

длинноволосых уроженцев Хиллэса это смотрелось едва ли не дико – но настоящее

возмущение вызвали кружевные манжеты сорочки, очень длинные и свободно

выпущенные из-под рукавов камзола. Риверте поклонился королю Эдмунду, затем леди и

лорду Норан, затем какой-то из присутствующих дам, которая немедленно зарделась до

самого декольте, станцевал два танца и до конца вечера стал объектом бурного

обсуждения присутствующих. Все порицали его причёску и его манжеты; однако на

следующий же бал большая часть мужчин явилась подстриженной и с выпущенными

манжетами. В те дни вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, в чём состояла цель

дипломатического визита посланника Вальены – у всех были другие поводы для

разговоров. Даже Роберт, глубоко презиравший веяния моды, кажется, стал носить волосы

чуточку короче. И лишь много позже, когда Риверте уехал, стало известно, что он

привозил требование дани.

Уилл хорошо помнил тот день, и воспоминание ожило с новой силой, когда он переступил

порог бального зала замка Даккар.

Зал был полон. Полтора десятка пар кружились по нему в танце, ослепляя Уилла яркими

красками одежд и блеском драгоценностей. Свечи полыхали так, что, казалось, в замке

вспыхнул пожар. Длинный стол, стоявший в правой части зала, был накрыт и ломился от

яств. Музыканты на галерее не щадили ни себя, ни своих инструментов, и музыка гремела

так, что за ней нельзя было разобрать человеческой речи. Уилл немного постоял на

пороге, выискивая взглядом укромный уголок, в который он мог бы забиться. В конце

концов ему показалось, что скрытый за портьерой подоконник одного из окон для этой

цели подойдёт неплохо. Он пробрался туда, стараясь не столкнуться с кружащимися по

залу парами. Это был какой-то странный танец, незнакомый Уиллу: пары не сходились и