Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Венсан передал ему другой листок с еще одной вариацией костюма.

– Как здесь? Я не уверен так же и в том, что данные костюмы будет легко сшить. Еще давно я заметил, что часто театральные костюмы совсем не детализированы и решил, что необходимо исправить данный нюанс. Однако теперь совсем не уверен в том, что принял правильное решение. – Он сокрушенно покачал головой.

– Да, юбка именно здесь выглядит отлично. Но, если вы возьмете рукава отсюда, – он показал на предыдущий эскиз, – будет лучше. Когда балерина поднимает руки, лиф должен оставаться на месте, а столь высокая посадка, – он даже показал на себе, – только хуже сделает. Все тяжелые украшения, такие как стразы, например, располагайте на лифе костюма.

Виктор наконец-то перешел к рассматриванию набросков с мужскими костюмами.

– Здесь мне в целом нравится все. Все остальное за вас поправят портные и костюмеры, для которых вы сперва создаете эти самые эскизы, поскольку вы же и придумываете декорации.

– Благодарю, я непременно воспользуюсь вашим советом.

Он сделал необходимые пометки карандашом и отложил листы бумаги.

– Подобная работа нова для меня, и я еще не совсем разобрался в том как лучше ее выполнять.

– Венсан, вы приступили к декорациям? Балет через три недели, у вас же очень мало времени.

Виктор развернулся к нему корпусом, облокотившись на стол и пристроив подбородок на сложенных замком пальцах. Облокотившись локтями о твердую столешницу, Венсан запустил пальцы в непослушные кудри и произнес упавшим голосом.

– Я бился над декорациями все выходные, но так ничего и не смог изобразить. Думаю, сегодня мне предстоит бессонная ночь.

Виктор вздохнул и отодвинул второй стул, стоявший у стола.

– Повременим с портретом. Садитесь, поговорим. Это надолго.

Дюплесси послушно сел и устремил свой взгляд на танцовщика.

– Вам это сейчас скорее без надобности. Вы должны создать внешнюю составляющую. Дело в том, что балет был поставлен определенным образом тринадцать лет назад, и все декорации были утеряны в сгоревшем оперном театре. Но в Опера хранятся макеты всех декораций к постановкам в театральной библиотеке, как и гравюры, и эскизы, и прочие полезные вещи.

Он замолчал, думая, с чего лучше на самом деле начать.

– Смотрите, это ведь фантастический балет. Романтичный, нежный, легкий и возвышенный. В первую очередь, декорации не должны отвлекать от того, что происходит на сцене. И поэтому вы должны встроить свои декорации в сцену так, чтобы они были наиболее гармоничными по своей форме.

Люмьер дотянулся до какого-то куска бумаги, который был в пятнах краски с одной стороны, но чистым с другой. Он достал карандаш из кармана своего пальто и начал показывать, при этом сопровождая свои слова геометрическими фигурами.

– Сцена, что вы видите из зала, более плоская, нежели многомерная. Танец идет на первом плане и обычным фоном, так и по бокам, могут служить декорации, как когда-то в той же «Жизели». Но! Есть одно большое «но». Сцена открывается и дальше, в перспективу, и, как вы знаете сами, идет сужение пространства. За сценой находится Танцевальное фойе, где мы проводим большую часть времени в антракте и перед спектаклем. Расширьте декорацию вглубь, сделайте перспективу, чтобы кордебалет танцевал не на общем плане, а на заднем.

Венсан внимательно выслушал танцовщика и некоторое время сидел молча, обдумывая только что услышанное. Затем, повинуясь внезапному вдохновению, он схватил чистый лист и простыми линиями принялся набрасывать фон. Это был идеалистический пейзаж, который он хотел выдержать в розовато-сиреневых тонах. Сделав необходимые пометки о цвете и расположении деталей, он передал лист Виктору.

– Розовато-сиреневые тона прекрасны, – он сосредоточенно всматривался в лист. – Знаете, я когда-то имел возможность увидеть работы едва ли кому-то известного Франсуа Фламенга, хотя ему было лет пятнадцать, и вот он воздает почести рококо, и его работы полны изящества. И мне кажется, что было бы здорово сделать декорации в цветах, ему присущих. У вас сам по себе стиль несколько иной, конечно, но я бы подсмотрел эту самую «воздушность» у Жана Оноре Фрагонара, например. Не обязательно использовать именно эти цвета. Она же бабочка! – Виктор повторился. – Есть злая колдунья, прекрасный принц и сама Фарфалла. Вы помните картину Фрагонара «Качели»? Почему бы вам не изобразить сад, как там, но скорее условный, нежели настоящий, где она порхает после превращения, уводя его вглубь к Танцевальному фойе, где будет располагаться декорация или же изображение замка, и врата, ведущие в него, будут настоящими открывающимися дверями, из которых мы выходим после некоторых выступлений? Все боковые части сцены будут свободны, и вы можете заполнить пространство всего левого – со сцены лучше смотрится именно он, – края, располагая в нем дом злой волшебницы, даже половинчатый, чтобы действие могло происходить и в нем самом, и он будет занимать значительную часть сцены. Имея протяженность коридора до Танцевального фойе, куда больше возможностей использовать пространство.

Виктор придвинулся чуть ближе, поддерживающе и сочувственно обнимая художника одной рукой. Он своим же карандашом исправил одну единственную деталь – указал точку, где должен быть шпиль замка, чтобы это смотрелось куда гармоничнее из зала.

– Венсан, душа моя, – Виктор внимательно на него посмотрел. – У вас все получается. Вам просто необходимо прийти в Оперу и взглянуть на сцену, не будучи зрителем. Как из зала, так и изнутри. В декорациях ко второму акту вы просто уберете дом злой волшебницы, расширите пространство сада, поставите красивых скульптур, создавая иллюзию анфилады, и нарисуете изящные ворота замка.

Вздрогнув от неожиданного прикосновения, Венсан почувствовал, как сердце его начинает биться чаще. С трудом совладав с эмоциями, он натянуто улыбнулся.

– Вы мне напомнили об одной вещи.

Он встал и, ничего не объясняя, удалился вглубь студии. Через пару минут Венсан вернулся с небольшой деревянной дощечкой в руках. Сев за стол, он положил ее перед Виктором.

– Я сделал ее после нашей прошлой встречи. Она ваша.

Виктор посмотрел на подарок, отмечая, что это была работа очень своеобразного и толка, и тем более содержания.

– Вакханалия? – Люмьер широко улыбнулся с очевидным весельем. – Я у вас ассоциируюсь с греческими оргиями? – Виктор взял ее в руки, рассматривая поближе. – Сделано очень здорово, мне нравится. Благодарю вас, Венсан.

Смутившись, художник опустил глаза.

– Вы так проникновенно говорили об этом, что мне приснился очень странный сон. В нем были вы в роли Диониса.

– И что я делал? Совращал? – Виктор усмехнулся, все еще держа дощечку в руках и разглядывая очень откровенные изображения. – Вас, надеюсь?

Венсан густо покраснел и виновато кивнул.

– Вы были очень хороши.

– Даже так?

Виктор отложил дощечку к своим вещам, чтобы также ее не забыть, а то все могло вылететь из головы.

– Насколько «очень»? – Виктор повернулся к нему так, чтобы облокотиться на спинку стула, смотря художнику в глаза.

– Вы словно сошли с эпического полотна, – медленно произнес он. Подчиняясь порыву, он коснулся руки Виктора, мягко проведя подушечками пальцев по тыльной стороне его ладони.

Виктор ему сперва не ответил, а развернул руку, беря ладонь художника в свою, прохладными пальцами касаясь его запястья.

– И то, что я делал, вам нравилось? – Он стал говорить тише, вкрадчивее.

Венсан не ответил. Краска столь явно заливала его лицо, что говорила сама за себя. Он облизнул пересохшие губы и посмотрел ему в глаза. Привстав, он приблизился к танцовщику и, внезапно осмелев, провел ребром ладони по его щеке. Он чувствовал, как внутри него разгорается пожар.

Виктор поймал ему руку и больше не позволил думать. Он позволил пальцам художника обхватить его, запуская их в волосы, а потом приблизился сам и наконец-то поцеловал, второй рукой сжимая запястье Дюплесси, достаточно чувственно и совсем не целомудренно. Венсан ответил на поцелуй. Это мгновение, как ему казалось, длилось целую вечность. Он знал, что это неправильно, но решительно не хотел об этом думать сейчас.

Наконец отстранившись, художник сел на прежнее место. Прикрыв глаза, он пытался понять, как он относится к случившемуся только что, но никак не мог собраться с мыслями. Одно он знал точно. Ему было приятно.

Но долго думать ему Люмьер попросту не дал. Он хотел продолжить, ведь ему на самом деле показалось, что этого было так мало. Виктор поцеловал его скулу, горячими губами касаясь кожи, а потом тронул линию челюсти, чтобы поцеловать Венсана в шею, тягуче и с удовольствием, чуть более откровенно и влажно, запуская пальцы уже в его волосы, путаясь в густых кудрях. Но потом Люмьер отстранился, чтобы коротко поцеловать губы Венсана, не раз и не два, вновь продолжая прерванный поцелуй, становящийся куда более эротичным и горячим. Он отрывался ненадолго, чтобы вздохнуть, тронуть губами кожу, запечатлевая мимолетные и невинные прикосновения на щеках и скулах, пальцами прослеживая черты лица Венсана, а потом продолжал, приникая к его рту, не в силах совладать с собой. Только не в этот момент.

Венсана хотелось целовать и чувствовать рядом. Виктор хотел его касаться, ощущать его тепло под пальцами, слышать, как тяжелеет его дыхание, как под пальцами на точке пульса трепещет сердце. Люмьер думал о поцелуе еще в прошлую встречу, и понимал, что он – неизбежность. И Виктор не хотел от этого бежать.

Венсан и его близость возрождали в душе ощущение полета и восторга, не столько чувственного, сколько эмоционального, который был для Люмера в разы важнее. В голове даже в эти мгновения вспыхивала музыка, звучала так громко, так чувственно и страстно, что Виктору казалось, что он целует не человека, а существо из света, божество, саму Вселенную – настолько яркой и непередаваемой была та буря ощущений, что обрушилась лавиной на его тело и разум.

Венсан отвечал на ласки. Наслаждение, которое он испытывал было совершенно новым и необыкновенным. Если у него и были сомнения в отношении правильности происходящего, он предпочел не думать об этом. Важнее всего, что те чувства, в которых он признался себе несколько дней назад, были взаимны. Каждое новое прикосновение вызывало у него приятную дрожь, каждое движение лишь сильнее распаляло его ум. Венсан не мог похвастаться большим опытом, но его тело, казалось, знало, что делать. Где-то на краю сознания пробежала мысль, что, возможно, Виктор был послан ему Богом.

Прошло еще несколько сладостно долгих минут и, наконец, Венсан почувствовал, что еще немного, и он совсем потеряет голову.

– Нужно приниматься за портрет, – хрипло произнес он. – Пока еще светит солнце.

Руки Люмьера замерли на плечах Венсана, а потом он его отпустил. Виктор ему ответил не сразу, перевел дух, глубоко вздохнув, и кивнул. Он прочистил горло и сказал:

– Раздеваться? Боюсь, что это не лучшая идея.

Венсан вопросительно посмотрел на Виктора, но уже в следующий момент почувствовал, как лицо заливает краска.

– В этом нет необходимости. Мне нужно лишь ваше лицо.

Виктор повернулся и взял со стола ту самую тяжелую стеклянную баночку.

– Две минуты, и я весь ваш.

Художник жестом показал, что не имеет ничего против, а сам поднялся на ноги и принялся готовить краски. Виктор отодвинулся на стуле от стола и закатал штанину свое многострадальное колено. Сустав был обездвижен, а потому сперва пришлось избавиться от повязки, которая его перетягивала. Люмьер, очень чувствительный к запахам, аж задержал дыхание, когда в нос ударил очень едкий запах, напоминающий тимьян с лавандой. Он надеялся, что это правда поможет.

Стоило только закончить и встать, чтобы вымыть руки от мази, как он и два шага не смог сделать в сторону раковины, при этом не застонав и не схватившись за спинку стула. Стоило только расслабиться, боль ощущалась еще ярче. Колено, не будучи обездвиженным, казалось хрупким, ломким и чужим.

Увидев, какие трудности испытывает гость, Венсан отставил баночки с пигментами в сторону и поспешил ему помочь.

– Все в порядке. Это было просто неожиданно. – Виктор тяжело вздохнул. – Занимайтесь тем, что важнее. Солнце над Парижем сейчас уступает место дождю все чаще.

– После нашей прошлой встречи, я неплохо продвинулся. Думаю нашей сегодняшней встречи хватит, чтобы я смог закончить работу, – он немного подумал, а затем тихо добавил: – Думаю, это будет одна из моих лучших картин.

Виктор чувствовал, как повисает недосказанность. Не напряжение, но их обоих отгораживает друг от друга незримое что-то, и Люмьер начинал об этом думать. Он отошел наконец-то к раковине и справился с задачей вымыть руки, а потом, дотянувшись, забрал повязку со стола и, как положено, вернул ее на место.

– Значит, эта встреча последняя?

Он внимательно и со скрываемым сожалением посмотрел на Венсана.

– А вы бы этого хотели? – осторожно спросил Венсан.

Он чувствовал как внутри его начинают обуревать сомнения. Не перешли ли они черту? Этот поцелуй был столь неожиданным, что художник все никак не мог толком собраться с мыслями. С одной стороны, он жаждал продолжения, но в то же время он чувствовал поднимающийся из глубин его души страх. Что если этим поступком он прогневал Бога?

– Нет. Не хотел бы.

Он обошел Венсана, с трудом дойдя до того стула, на котором сидел каждый понедельник до этого.

– Не могу быть уверен в вас.

– Я бы тоже не хотел, – сказал художник, берясь за кисть. Некоторое время он молчал, а затем тихо спросил, тщательно подбирая слова: – То, что произошло между нами. Вы считаете это правильным?

– Правильным с точки зрения чего, Венсан?

– Бога.

– Венсан, – Виктор предостерегающе начал. Его тон звучал очень неоднозначно. – Вы осведомлены в моем отношении к религии и к Богу.

Сделав несколько быстрых мазков, Венсан поправил упавшую на лоб прядь. Мог ли он объяснить Виктору, что он чувствует? Поймет ли тот? Он чувствовал, что начинает нервничать, и ему никак не удавалось сосредоточиться на картине.

– Что если мы навлекли божью кару своим поступком?

– Каким, черт возьми, поступком? – Виктор начал понемногу выходить из себя. То ли из-за постоянной боли, то ли из-за извечно нелюбимой им темы религии. – Мы обокрали, изнасиловали, убили кого-то?

– Вы перешли черту, – резко проговорил Венсан. – Мы перешли черту дозволенного.

– Значит, я перешел? Не отнекивайтесь, вы ведь готовы обвинить меня во всем том, что произошло.

Художник почувствовал, как его руки начали дрожать. Он редко выходил из себя и всегда старался держать себя в руках, но сейчас чувствовал как начинает терять самообладание.

– Вы пришли в мой дом и начали говорить на темы, которые являются запретными.

– Что еще я сделал, Венсан? – Виктор смотрел на него не просто внимательно, а с нарастающей враждебностью.

Венсан отложил кисть и обратил в танцовщику прямой отчаянный взгляд.

– Вы заставили меня почувствовать то, чего я никогда не чувствовал раньше. Вы разве не понимаете? Я влюбился в вас, Виктор. Именно так. Вот только это совершенно невозможно, – его голос сорвался на крик. – Мне кажется, вам лучше уйти.

Виктор, казалось, даже не удивился ни словам Венсана, ни тону, с которым он это говорил. Но, всего лишь казалось.

– Вы были близки к тому же.

Люмьер тяжело подошел к столу, чтобы повязать шарф и накинуть пальто.

– До свидания, Венсан.

Он ничего не ответил и лишь молча проводил его взглядом. Когда дверь за Люмьером закрылась, Венсан ощутил, как вся злость и досада выходят наружу. Пнув стул, на котором еще несколько минут назад сидел Виктор, он почувствовал, как готов расплакаться, но подавил этот порыв. Он практически сразу начал сожалеть о содеянном. Кто просил его говорить? Зачем он вообще начал эту тему? Ведь Виктор ушел и больше уже не вернется.

Было бы глупо полагать, что Виктор не предвидел такого исхода событий. Он с самого начала нарывался, действовал вопреки убеждениям Венсана, говорил совсем грубые и жестокие для верующих людей вещи, которые не могли не задеть Дюплесси. Он осознавал, как влияет на него, видел, как Венсан на него смотрит. Правду говорят, что человек всегда знает, когда кто-то к нему неровно дышит. Да и поцелуя было уже достаточно. То, как Венсан отзывался на его ласку было красноречивее любых слов.

Досада – вот что ощущал Виктор явственнее всего. Было жаль, что так получилось, и осадок остался не из приятных. Впереди были дни работы в театре, когда они точно должны были случайно пересечься тут или там, если повезет. Виктор не был обижен, поскольку не был удивлен желанию Венсана обвинить его во всех грехах, ведь Люмьер и правда ворвался в его тихую жизнь, а теперь она полыхала в пожаре религиозных сомнений. Мало кому приятно, когда их задевают за живое.

Виктор забрал подарок Венсана, который нес в руках, прижимая к себе лицевой стороной под расстегнутым пальто на случай внезапного дождя. Люмьер чувствовал, что все не закончится таким нелепым и глупым образом, а потому дал несколько отходных моментов, если только Венсан их, конечно, углядел.

Он вернулся в казавшуюся пустой в выходной день Оперу. Впечатления, оставшиеся не из приятных, конечно, не настраивали на приподнятое настроение, потому он решил просто поспать, поскольку уже на подходе к театру его начала одолевать сонливость, ведь он не ужинал прошлым вечером и не завтракал в то утро. Виктор поднялся по лестнице на нужный этаж и свернул в жилой коридор, преодолев все расстояние с большим трудом. Благо, что никого не было и некому было видеть то, как Люмьер хромал к нужной двери, сквернословя себе под нос. В спальне не оказалось никого – было около трех часов и все уже давно разбежались по своим делам: кто на прогулки, кто на свидания, кто еще бог знает зачем. Виктор был рад уединению. Он убрал подарок Венсана в тумбочку у кровати, завернув дощечку в шарф, а потом лег на кровать, оставляя пальто на изголовье.

Задрав штанину, Виктор избавился от повязки и обновил мазь, осторожно втерев ее в кожу. Он впервые был настолько сильно благодарен за подарок о своего «анонима», ведь мазь приятно холодила кожу, при этом согревала мышцы и на самом деле облегчала его состояние – путь от Монмартра до Гарнье не показался таким жутко долгим и тяжелым, как от театра до дома Венсана. Хотя, возможно, тому способствовало еще то, что в этот раз он уже не спешил, а размеренно шел, лишний раз не подвергая ногу испытаниям.

Все мысли возвращались к Венсану, и он решил не сопротивляться этому. Виктор ведь все понимал, и единственное, что ему оставалось, – это ожидание. Ожидание будущего разговора или просто новой встречи. Он собирался дать ему время подумать, и хотя Люмьера, с одной стороны, немного раздражала религиозность Дюплесси, с другой, он скорее старался это принять и понять, надеясь, что она не встанет между ними впредь, как это произошло в тот день. Виктор почему-то был уверен, что Венсан не обрубит их общение на корню, не станет избегать Люмьера в театре и не откажется от работы.

– Он влюблен в меня, – Виктор произнес себе под нос, улыбнувшись.

Почему-то именно эта мысль согрела его душу. Это было не просто приятно знать, сколько хотелось, чтобы именно так и было. Не из соображений тщеславия или желания внимания, сколько потому, что Венсан, определенно, по мнению Виктора, был достоин его собственной любви. То очарование, исключительная образованность и даже его религиозность, которая Виктору казалась скорее вызовом, привлекали Люмьера. Ему нравилось проводить с Дюплесси время, разговаривая и дискутируя, даже когда их беседы превращались в противостояния. Для Виктора было так важно, когда его понимали, и он чувствовал удовлетворение как от разговора, так и от нахождения рядом с человеком.

Венсан был весь сплошное противоречие. Любящий Бога, отрицающий плотскую любовь, преданный своему искусству настолько, что готов голодать и ютиться в квартирке на Монмартре в далеко не самых лучших условиях, и при этом такой чувственный, откликающийся на ласку и все же ставящий под сомнение свои идеалы, поддающийся искушению выходец из высшего общества, сын французской аристократии. И Виктор был в шаге от того, чтобы полно ответить тому взаимностью. Он был почти что влюблен. Но пока лишь только «почти».

Оказавшись в одиночестве, Венсан задумался, как ему теперь быть. Он уже множество раз успел пожалеть о содеянном и даже был готов отправиться в театр, чтобы попросить извинений, но поразмыслив, решил, что подобное поведение может быть неправильно интерпретировано Виктором. Он не хотел, чтобы тот думал, то он идет на поводу у своих эмоций.

Немного успокоившись, художник устроился на полу перед мольбертом, на котором все еще был установлен портрет. Фигура уже была прописана полностью. Особенно, как ему казалось, хорошо удалось передать тонкую шелковую материю, ниспадающую с плеча танцовщика. Ему осталось лишь дописать лицо. Венсан так хотел, чтобы все на портрете было идеальным, что оставил самую сложную часть на последний момент. За этот день он, впрочем, существенно продвинулся, прописав линию подбородка и красивый изгиб губ.

Поднявшись на ноги, он взял кисть. Немного подумав, он тщательно очистил инструмент и принялся за работу. Несколько часов прошли в мгновение ока. Венсан был так увлечен работой, что не заметил, как яркий солнечный свет постепенно сменился сумраком. Лишь в тот момент, когда рисовать стало совершенно невозможно, он отстранился от портрета и удовлетворенно посмотрел на плод своих трудов. Картина была завершена. Оставалось лишь дать краскам высохнуть и покрыть ее лаком для закрепления и защиты верхнего слоя.

Он чувствовал практически физическую усталость, но что-то было не так. Несмотря на то, что картина вышла бесспорно замечательной, он не чувствовал привычного удовлетворения. Ему так хотелось показать результат Виктору, но он не мог.

Вспомнив, что завтра ему необходимо быть в театре и показать эскизы костюмов к «Бабочке», Венсан бросил взгляд на стол, где все еще лежала папка с рисунками. Необходимо было перерисовать эскизы женских костюмов и изобразить декорации в цвете. На всю работу у него было не более трех-четырех часов, если он собирался сегодня поспать. Художник зажег лампу и, вздохнув, взялся за карандаш.

Отдохнув часов до семи, Люмьер поднялся, чтобы отправиться в театральную библиотеку. Преодолев себя и нежелание вставать не из-за лени, сколько боли, пройдя несколько коридоров, минуя бельэтаж и главную лестницу, Виктор очутился в «святая святых», как ее называл месье Жюль – хранитель архива и по совместительству библиотекарь Опера. Люмьеру потребовалось использовать все свое очарование и красноречие, а еще бутылочку вина – пусть и не самого дорогого, – чтобы убедить собеседника предоставить ему эскизы к «Бабочке», которую ставили в шестидесятых, а также несколько гравюр с декорациями. Когда же ему в руки легла увесистая папка, а библиотекарь запричитал, что если с бесценными бумагами что-то случится, то Виктору отвечать головой, Люмьер довольно улыбался, кивая, и думая над тем, как ему успеть передать ее художнику – ведь тому и правда предстояло корпеть над работой полночи в лучшем случае – как можно скорее.

Недолго думая, Виктор решил привлечь к этому важному делу названную сестру. Она как раз должна была встретиться со своим ухажером около девяти и отправиться на прогулку. И она была ему должна за те бесконечные часы в пассаже «Galerie Vivienne», когда он носил все ее покупки и выслушивал важность следования последней моде. Шарлотту удалось поймать на выходе из Гарнье, вручив и ношу, и записку с адресом, пообещав, что сам будет должен ей потом все, что она захочет. Мадемуазель Лефевр, конечно, повозмущалась для проформы, но потом хихикнула и сказала:

– Полно тебе, братец. Понимаю я все. Заглянем к твоему художнику не позже десяти.

Она подмигнула, поцеловала Люмьера в щеку и напоследок пожурила, что пора бы ему поесть и переодеться, а то выглядел Виктор очень «непривлекательно».

Удовлетворенно улыбнувшись, он с чувством выполненного долга направился в сторону столовой, где уже можно было взять что-то на ужин. И стоило только подумать о еде, как желудок напомнил о себе столь навязчиво, что Виктор аж скривился от ощущения голода. И правда, голова начинала кружиться, тело и вовсе переставало слушаться, хотя он недурственно выспался за эти часы и мог обойтись без еды до следующего утра, но, видимо, ему показалось. Увы, но Виктор был человеком, который не знал грани усталости. Ему всегда думалось, что он мог обойтись без отдыха и пищи еще немного, и еще, и еще, и потом сваливался в постель так, что засыпал, как только голова касалась подушки, даже забыв раздеться.

В квартире на Монмартре время тянулось медленно. Художник обреченно вздохнул: перерисовав эскизы уже несколько раз, он понимал, что они никуда не годятся. Он пытался сосредоточиться, но в мыслях все время возвращался к Виктору. Советы, которые он дал ему сегодня днем, казались весьма дельными, но в свете последних событий он никак не мог вспомнить, о чем точно они говорили. Оперевшись локтями о стол, он опустил голову на руки и задумался о том, как теперь быть. Вероятней всего, он потеряет место в опере. Как грустно бы это ни звучало, он не оправдал оказанного ему доверия. К тому же он не сможет встретиться с Виктором, чтобы попросить прощения. Возможно, после одного из представлений ему удастся поймать его, но смогут ли они поговорить? Захочет ли он его слушать? Это были вопросы, на которые Венсан не мог дать ответа.

Неожиданно в дверь постучали. Венсан вздрогнул и бросил взгляд на часы. Было начало десятого. Удивившись столь позднему визиту, он поспешил открыть дверь. На пороге стояла танцовщица – та самая, которую он не так давно писал для серии. Венсан вспомнил, что Виктор называл ее названной сестрой. Она передала ему сверток, объяснив, что его просил отдать ему Виктор и ушла, обронив, что давно уже должна быть в театре. Венсан озадаченно уставился на сверток. Развернув его, он увидел множество зарисовок к первой постановке «Бабочки» и короткую записку, где говорилось, что они, возможно, могут помочь ему в работе. Значило ли это, что Виктор простил его? Он не знал.

Новый день принес с собой боль, вернувшуюся резко и беспощадно, когда Люмьер проснулся и по обыкновению попытался потянуться в постели. Приведя себя в порядок и позавтракав, он решил сходить к врачу, чтобы уточнить свое состояние и попросить рекомендаций, которые могли бы помочь ему прийти к скорейшему выздоровлению. Его не устраивала перспектива лежать в постели, пока не пройдет, не напрягать ногу, пропуская репетиции с возможностью потерять свое место, а потому он решительно постучался в кабинет и вошел после короткого «входите». Умостившись на стуле, он рассказал о своем состоянии за последние несколько дней, задрал штанину и показал доктору колено. Тот внимательно его рассматривал, постукивал, отчего вызывал шипение и дрожь у Виктора, а потом только заговорил:

– Понимаете, месье Люмьер, ваш случай типичен, но опасен.

– Чем же? – Виктор посмотрел на него серьезно.

– У вас повреждение мениска, и если вы продолжите танцевать, то коленный сустав в конечном итоге вылетит.

– Объясните мне, как это происходит, пожалуйста.

– Коленный сустав вылетит, когда произойдет смещение суставных поверхностей, которые его образуют.

– И что тогда?

– Суставы почти невозможно восстановить в последней стадии. Вы останетесь инвалидом.

Виктор не ожидал подобного ответа, надеясь, что все не настолько плохо. Он молчал с полминуты, но потом нашелся, что спросить, однако врач заговорил первым.

– В прошлом году у вас был первичный вывих. Повреждение мышц и связок, и самого сустава. Вы запустили его еще тогда, обратились слишком поздно, и это – последствия. Вы снимаете повязку?

– Стараюсь почти не делать этого. Только чтобы использовать мазь или помыться.

– Хорошо, это хорошо, – ответил тот, что-то обдумывая. – Виктор, если вы не ограничите нагрузки, то не просто не будете танцевать. Вы не сможете ходить.

– Скажите, что сделать, чтобы облегчить боль? Пожалуйста. – Люмьер вздохнул, с отчаянием глядя на доктора.

– Я могу только посоветовать вам и дальше обездвиживать сустав, принимать лекарственные средства для снятия болевого синдрома. «Вино Мариани», вероятно, вам знакомо.

– К сожалению, да. Боюсь, придется обойтись без кокаина. Спасибо, месье, я постараюсь ограничить нагрузки.

– Удачи вам, Люмьер, удачи.

Виктор остался в расстроенных чувствах, покидая кабинет врача. Неприятно было знать, что каждая репетиция, каждое движение могло стать последним, и дальше – непригодность. Постель. В лучшем случае хромота.

Он не любил препараты, алкогольные напитки и табак, хотя делал исключение для последнего. Терпеть не мог что-либо дурманящее разум или меняющее настроение. Тогда пропадала музыка, тогда он переставал быть собой. Боль изувечивала его еще сильнее – она лишала способности ясно мыслить, все сводилось к пульсирующей закрытой ране внутри его тела, требующей внимания и покоя одновременно. И он не мог перестать танцевать, он не был к этому готов.

Мадам Лефевр отстранила его от первой репетиции, стоило Люмьеру наконец-то отлучиться к врачу и пообещать, что он отлежится. Она видела, как Виктору становилось плохо, да еще и Шарлотта, вне сомнений, рассказала матери о том, как на самом деле тому приходилось. Иногда у него не получалось скрыть своего состояния, что невероятно выводило из себя. Он не имел права показывать свою слабость, ведь он таковым не был. Он пытался убедить себя, что это всего лишь трудность, временная, и это пройдет. Как оказалось, все было в разы серьезнее.

Пока было свободное время, он решил поиграть на скрипке в спальне – там было безлюдно, все в это время работали. Виктор вернулся к постели и достал из-под нее инструмент, спрятанный в футляр. Музицировал Люмьер не менее часа, прежде чем усталость взяла верх – он стал уставать намного быстрее. Прошлый май запомнился ему таким же: полным раздражения, накатывающей измученности и непрекращающейся боли.

Выбор был непрост. На одной чаше весов находилось его место в Опера Гарнье, на другой его здоровье, возможность ходить, жить полноценную жизнь, не будучи калекой. Люмьер должен был принять окончательное решение. Театр или он сам. Виктор уже знал ответ, но он пугал даже его самого.

В ту ночь Венсан так и не сомкнул глаз. Детально изучив старые эскизы, он принялся за работу, и она так его увлекла, что очнулся он лишь на рассвете. В девять утра его ожидали в опере, а поэтому времени на сон уже не оставалось. Разложив перед собой результаты ночной деятельности, он еще раз внимательно изучил то, что у него вышло. Всего он сделал около двадцати зарисовок, из которых семь было в цвете. Именно их, в первую очередь, он хотел показать директору Карпеза.