Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

– Мужчины? – переспросил Венсан, недоуменно посмотрев на Виктора. – Возможно вы правы, но поймите меня и вы. Мне сложно отступать от своих принципов. Я не хочу сотворить греха.

– Я не совсем понимаю, но пытаюсь, – Виктор был далек от церкви, как ночное светило от земли, а потому не особо уважал в писания и религиозные заветы. – И да, мужчины, вы не ослышались, – Люмьер вздохнул, а потом взял левую – свободную, – руку Дюплесси в свою, касаясь пальцами запястья. – О каком грехе может идти речь, если этими руками вы создаете то самое прекрасное, то самое божественное, что только может сотворить человек? – Он мягко обхватил его запястье, чувствуя под большим пальцем пульсацию его сердца. – Как женщина родить ребенка, так и вы создать нечто…особенное.

Вздрогнув всем телом, художник плотно зажмурился, стараясь прогнать всеми силами порочные мысли. Он почувствовал, что его тщедушное тело бьет дрожь, но не мог понять отчего. Он не был уверен, чего добивался танцовщик подобным разговором. Венсан чувствовал стыд и смущение.

Воспитанный в строгих католических обычаях, Дюплесси вел скромную, почти монашескую жизнь. В лишениях его вера крепла. Он любил и боялся Бога, старался следовать всем заповедям, молился перед сном и дважды в неделю посещал близлежащую старинную церковь Сент-Пьер-де-Монмартр для причастия. В его сознании ярко жил образ греха. Он знал, что должен избегать искушения всеми возможными способами. Венсан верил, что ему может не хватить сил сопротивляться ему, но был не готов сдаться так легко. Когда он чувствовал, что его силы на исходе, он жестоко наказывал себя, лишая пищи и воды, погружаясь в долгие молитвы. Его образ мысли сильно разнился с образом жизни типичного представителя его профессии, но он верил, что и впредь сможет придерживаться подобных идей.

Виктор же в свою очередь предпочитал доверять самому себе и своим желаниям, нежели следовал предписаниям. Хотя бы даже «не возлежи с мужчиной, как с женщиной» его не тревожило, поскольку он не видел ничего особенного в том, что два человека – человека в первую очередь, а не особи одного пола, – доставляют друг другу удовольствие. Он не знал ни одной молитвы за исключением «Отче наш», которую еще с детства вбили в голову. Люмьер спокойно относился к различным праздникам, но ему нравилось Рождество из-за своей особой атмосферы и колядок, а еще музыки, а потому из чисто эстетического желания он посещал мессы. Ему нравилась именно эстетика церкви, но душой он к ней расположен не был. Виктор не отрицал того, что заповеди определяют мораль, что убивать и воровать по-настоящему отвратительно, что это неправильно и порочит твою честь. Его не мучила совесть, ведь она – лишь нравственный самоконтроль, основанный на стыде перед другими людьми. Для Виктора были важны собственные честь и достоинство. Он хорошо понимал, где заканчивается его свобода и начинается свобода другого человека.

Осознавая, что подобная тема является слишком личной, Виктор несколько пристыдился, поскольку, кажется, задел Венсана своими словами. По крайней мере он очень хорошо чувствовал его напряжение, а потому решил не продолжать этот разговор, чтобы лишний раз не брать за живое этого светлого и непорочного человека. Люмьер отпустил его руку, а потом просто и легко сказал, чтобы отвлечь и окончательно сменить тему:

– Можно мне еще чаю?

Художник медленно кивнул и послушно принял чашку из рук Люмьера. Механически выполняя знакомые действиях, он украдкой поглядывал на Люмьера, который продолжал сидеть обнаженным у большого створчатого окна. Тот выглядел слегка смущенным, хотя, как находил художник и прежде, был ослепительно красив. Однако теперь в этой красоте проскальзывало нечто порочное.

Венсан был слегка разочарован. В глубине души он надеялся, что танцовщик будет другим. Он придумал для себя светлый и незамутненный прозой жизни образ, напоминающий об изящных мраморных ангелах в классических итальянских соборах. Любуясь ими, он из раза в раз переживал «момент совершенства» – миг, когда все вокруг становилось настолько прекрасным, что он мог лишь стоять и созерцать, парализованный раскинувшимся перед ним великолепием.

Вернувшись к мольберту, он внимательно посмотрел на начатое полотно. Теперь оно показалось ему нелепым и слишком далеким от совершенства. Дюплесси явственно видел все небольшие неточности, которые он совершил. Он даже было хотел выбросить холст, но вовремя вспомнив о том, что гость все еще находится в его мастерской, отбросил данную идею. Это было бы крайне неуважительно с его стороны. Венсан решил, что ему необходимо взять перерыв. Возможно, когда первое впечатление пройдет, он сможет продолжить данную работу.

– Думаю, на сегодня можно закончить, – наконец произнес он, стараясь ничем не выдать нотки сожаления. – Мы с вами проделали большую работу, которую теперь мне нужно хорошенько обдумать. Я постараюсь немного доработать портрет в свободное время на неделе, однако я бы хотел, чтобы вы еще раз мне позировали.

– Уже все? – Виктор даже удивился. Он пробыл в студии художника не больше часа, по крайней мере, так ему показалось. – Я думал, натурщики сидят часами, пока их пишут. – Люмьер встал, подбирая шелковый платок в руки, аккуратно складывая его. Ткань утекала из пальцев, норовила выскользнуть и оказаться на полу, но Виктор справился – алый шелк оказался уложен на сидении стула.

Люмьер потянулся – тело затекло – ему было так непривычно находиться без движения долгое время. Он подошел к столу, чтобы начать одеваться, но сперва взял в руки чашку чая – Виктор был голоден, а потому хотелось чего-нибудь горячего в желудке.

– Я свободен только по понедельникам, в театре выходной. Так что, если я вам все еще нужен, могу прийти на следующей неделе в это же время, или раньше, или позже, как вам удобнее. – Чай был уже не таким горячим, и он опустошил чашку за несколько глотков. – Кстати, не хотите пообедать? Здесь недалеко есть неплохое место, как мне помнится. – Он оставил чашку на стол и стал одеваться.

Виктор понимал, что чем-то на самом деле задел художника, чувствовал это на уровне подсознания, ощущал изменившиеся настроение Венсана. А потому подозревал, что Дюплесси откажется от его предложения. Люмьер не думал, что его слова или действия могли задеть, ведь в них в общем-то ничего особенного не было, по крайней мере, для него самого.

– Вы только не подумайте, я вас не на свидание приглашаю. – Виктор до конца застегнул рубашку, уже облаченный в брюки, и надел на шею синий кашемировый платок с магнолиями. – После моих слов, конечно, о романах с мужчинами, вы можете усомниться в моих… намерениях. Но я бы с удовольствием просто съел бы что-то горячее, и был бы рад, если бы вы составили мне компанию.

Венсан задумался. Предложение гостя заставило его вспомнить и о своем собственном голоде. Однако разумно ли это было? С другой стороны он понимал, что танцовщик не желает ему зла. Несколько помедлив, он поднял голову от мольберта и посмотрел на натурщика.

– Все зависит от художника. Вы проявили себя в высшей степени профессионально сегодня, – он ответил и улыбнулся. Ни в коем случае ему не хотелось бы обидеть Люмьера своей внезапной сменой настроения. В конце концов, портрет выходил не таким уж и плохим, как Венсану показалось изначально.

– Я бы с удовольствием пообедал с вами. У меня с самого утра не было во рту и маковой росинки.

– Мне кажется, я ничего не сделал, просто… сидел. – Виктор пожал плечами. – Думаю, вы все сделали сами. – Он прихватил со стола свою записную книжку и положил ее обратно в задний карман. – Я редко бываю на Монмартре, чаще всего гуляю по набережной. Правда, иногда могу пешком дойти до Пер-Лашез или до Венсенского леса. – Виктор разминал спину, потягиваясь и массируя себе шею. – Так что, если вы знаете какое-то хорошее кафе, то покажите мне его. Я же знаю разве что кондитерские, ведь моя сестра не может жить без шоколада и эклеров, только это наш с ней страшный секрет. – Виктор улыбнулся, вспомнив о Шарлотте, которой должен был купить какие-то там новые конфеты у Мадам Жюль. – Сам я предпочитаю чай и мясо с овощами. У вас отличный чай! – Виктор словно бы пытался заполнить время разговором, ничего не значащим, чтобы вновь и вновь в своей собственной голове не возвращаться к тому, что он рассказал о себе нечто возмутительное.

Почувствовав напряженность, повисшую между ними, художник ощутил укол совести. Несомненно, он не хотел, чтобы от сегодняшней встречи у Виктора остались плохие воспоминания. К этому моменту его смущение и разочарование, вызванные разговором на столь откровенную тему, прошли, и Венсан готов был признать, что вел себя слегка необдуманно. В конце концов, вера – это сугубо личная тема, и он был не вправе расстраиваться из-за того, что их взгляды на данный вопрос не совпадают. К тому же он чувствовал, что Люмьер расположен к нему весьма дружелюбно, и понимал, что находится не в том положении, чтобы отвергать его. Он слишком долго жил уединенно и, возможно, сейчас пришла пора это изменить.

– О да, я знаю одно местечко неподалеку, – поспешно ответил он. – Там делают неплохой рататуй, тартифлет и изумительный луковый суп. Вот только для начала мне стоит последовать вашему примеру и переодеться. Боюсь, в таком виде меня примут за сумасшедшего.

Он был облачен в просторный домашний халат, щедро украшенный всевозможными пятнами краски, а на его рубашке под большим свежим красным пятном красовалась огромная дыра.

– Вы даже не представляете, как велика ценность натурщика, способного спокойно усидеть на месте в течение столь долгого времени. Вы можете собой гордиться. В действительности, многие великие картины становились таковыми именно за счет хорошей работы модели. Художник лишь инструмент в руках Бога.

– Вот с этим я, пожалуй, отчасти могу согласиться, – Виктор кивнул на последние слова Венсана. – Мы не причастны к тому, что в нас живет талант. Мы лишь должны заниматься, достаточно усердно и сердечно, чтобы его развить и не потерять. – Он достал записную книжку из кармана и записал продолжение мелодии, что пришло к нему в голову, пока он сидел обнаженным. Обернувшись через плечо, Венсан внимательно наблюдал за тем, как быстро и ладно работал Люмьер. В этот момент ему во что бы то ни стало захотелось послушать музыку, которую он писал. Однако он не был уверен, что подобная просьба была бы уместна. – Талант без труда ничто. Ты можешь сколько угодно достигать совершенства в чем-то другом, всего лишь интересном или выгодном, но твое собственное призвание, твой самый яркий талант, нуждается в большем, чем твое время и силы. Он нуждается в тебе. В абсолюте тебя. – Виктор улыбнулся, приподняв левый уголок рта, и, захлопнув блокнот, спрятал его обратно.

Виктор отошел к окну, отворачиваясь, чтобы посмотреть на улицу за окном, дав возможность Венсану переодеться без лишнего внимания. Теперь же он предполагал, что художник может испытать неловкость, если ему самому придется предстать перед незнакомым человеком едва ли не в неглиже. Виктору, безусловно, было приятно, что Дюплесси считал его привлекательным – подобный комплимент его внешности не мог не вызвать приятной теплоты в душе, хотя Люмьер относился к своей внешности со значительным спокойствием, но не равнодушием. Он знал, как подчеркнуть свои красивые черты – о, о них он был отлично осведомлен в прошлых отношениях, да и сам был не слепой, – и скрыть недостатки, которые его уже давно не смущали. Ему было под тридцать – в таком возрасте все приличные люди уже женаты и имеют детей, но он, слава высшим силам, был избавлен от этой «нормальности».

– Не помню, когда в последний раз ел луковый суп. Так что, эта идея мне нравится. Кстати, Венсан, а вы сами любите сладкое? Почему-то балеринам часто дарят шоколад, хотя это последнее, что стоит им дарить. – Виктор прикоснулся пальцами к подоконнику, щербатому от трещин – дерево рассохлось.

– Люблю, – ответил художник, внезапно покраснев. – Однако я редко позволяю себе подобные глупости. Сладости – это грех. Возможно, вы со мной не согласитесь, но лучше всего работать у меня выходит в лишениях. Я заметил, что если ты сыт и доволен жизнью, то картины выходят посредственными и скучными. На мой взгляд, истинный творец никогда не сможет жить в достатке и гармонии с самим собой. Через свои картины я изливаю всю ту боль, которая живет в моей душе. От этого мне становится чуть лучше, но никогда эта рана не заживает полностью. Мне кажется, если б я был полностью счастлив, я бы не смог сделать и мазка.

– Благоустроенность, достаток! – Виктор вздохнул. – Когда в твоей собственной голове постоянно роятся мысли и ты ищешь ответы на вопросы, на которые ответить нельзя: о смысле жизни, о твоем предназначении, о себе самом – о том, кем ты являешься и почему, и что в тебе правдиво, а кем ты на самом деле хочешь казаться и не играешь ли ты перед всем миром и перед самим собой… Я всегда один в своей собственной голове. Запертый в мире своих ощущений, своей звучащей музыки, чувствующий мир чуточку иначе, чем многие знакомые люди, и вечно чувствующий себя неприкаянным, когда люди смотрят на тебя, как на сумасшедшего, когда ты ненароком заявляешь, что «Вы слышите? Ночь звенит, и звезды переливаются, это арфа… И вот сейчас, ты ведь чувствуешь, вступают скрипки!» – Он взмахнул рукой. – Я никому не рассказываю таких вещей, Венсан, но вы поймете – это я понял сразу. Достаток это еще не все. Ты можешь быть сколько угодно обустроен, живя в теплом роскошном доме, в самом настоящем дворце, позволяя себе и то, и другое, и третье, но если у тебя болит внутри, тебе ничто не поможет. Деньги не определяют того, насколько хороший творец, и лишения тоже. Попытки убедить себя, что так жить правильно во имя искусства, что творец должен страдать, как страдал сын Господа за грехи людские, проистекает из все тех же христианских представлений, на мой взгляд. Продаться – это одно, и творить ради денег, переставая вкладывать в это душу; а жить счастливо и творить, отдавая всю свою любовь тому, что вы делаете – другое. Праведность искусства не в лишениях, которые испытывает мастер, а в любви, которой он его наполняет. И в этой самой любви, наверное, и есть сам Бог. – Виктор тяжело вздохнул и покачал головой. – Что бы я ни говорил, Венсан, не допускайте мысль, что я хочу вас задеть или оскорбить, ни в коем случае.

– Я понимаю вашу точку зрения, – кивнул художник. – Я лишь говорю вам, как чувствую сам. Наверное, я должен был сделать оговорку, что для меня искусство таково. Я не знаю иного пути достичь наивысшего просветления, чем моря себя голодом и ютясь в углу этой комнаты, дрожа от холода. Физические лишения распаляют мой разум и рождают чудесные образы, которые я в дальнейшем описываю в своих картинах. Это мой путь и совершенно не обязательно, что вам он тоже подойдет. Я осознаю, что наше с вами видение вопросов веры сильно различается и ваше право считать так, как считаете вы. Для вас это правильно и имеет свою цену. У меня же другая правда. И нет ничего плохого в том, что мы можем быть не согласны в данных вопросах.

Виктор отошел от окна, поняв, что прошло достаточно времени, чтобы художник успел переодеться.

– Вы только что сказали, что не знаете другого пути. – Люмьер усмехнулся. – А вы задумывались, есть ли он и каким он является? С чего вы взяли, что он вообще является истинным, что он правда ведет к просветлению? – Виктор посмотрел на него так внимательно, словно попытался добраться за оболочку глаза к мозгу, к его сознанию. Прозрачные глаза смотрели пристально и безотрывно. В его взгляде читалась даже резкая сосредоточенность – с таким, вероятно, ученые смотрели на изучаемые объекты, записывая малейшие изменения. – Я бы попросил вас подумать над этим, если, конечно, захотите. – Выражение его лица смягчилось. – Вы молоды, даже юны. Все тяготы вашего существования еще не наложили на вас отпечаток. Держитесь своеобразно, как из господ, так что я уверен, что вы как раз-таки сбежали от жизни в достатке. Вы не видите, как смотритесь со стороны, когда думаете, что вас не замечают.

Накинув на плечи легкий пиджак, Венсан принялся нервно теребить его полу.

– А вы рассуждаете так, будто вам уже достаточно много лет. Я знаю, что этот путь верен, потому что чувствую это. Не знаю как иначе мог бы объяснить сей момент. Он направляет меня. Вы можете мне не поверить, но это так. Неужели я настолько сильно выдаю себя? Я надеялся, что это не столь очевидно. Вы правы, по праву рождения я отношусь к аристократии. Когда я решил стать художником моя семья меня не приняла и я вынужден был уйти. Однако сейчас я считаю это едва ли не самым лучшим, что со мной случалось в жизни. После этого я прозрел и, наконец-то, смог стать настоящим творцом.

– Я, очевидно, старше вас, Венсан. – Виктор открыл дверь и вышел из квартиры. Все-таки голод делал свое дело. И, пока Венсан закрывал ее, Люмьер продолжал говорить. – Месье Дюплесси, вы выдаете себя своей речью, не говоря уже об осанке, движениях рук и одежде, которая у вас осталась со времени, когда вы жили дома! – Виктор спускался по лестнице быстро, хотелось движения и поскорее выйти на теплую улицу, где уже поднялся свежий ветер. – Я был знаком с некоторыми представителями высшего общества, к сожалению, так близко, как не хотелось бы. – Виктор поправил шарф и вышел, подставляя лицо ветру. Он обернулся, чтобы говорить, смотря в лицо Венсана, идя спиной вперед. – Вы и представить себе не можете, как высокородные французы любят предлагать представителям и представительницам моей профессии личные встречи! – широко улыбнувшись, он сорвал бутончик кустовой розовой розы, о которой говорил еще в студии. – Кто-то соглашался, я – нет. Ну, чтобы вы не думали, что я совсем плох и порочен! – он отчаянно развеселился, тихо засмеявшись.

Некоторое время они шли молча. Где-то вдалеке щебетали птицы, а по улицам разливался изумительный запах цветов. Венсан обдумывал слова своего компаньона. Все в Викторе было для него ново – его манера держаться, говорить, его свободомыслие. Еще буквально полчаса назад он был готов прогнать танцовщика из своей студии, но сейчас он начинал понимать, что тот обладает своим очарованием. Он так отличался от него самого, но в тоже время все в Люмьере напоминало ему о самых смелых мечтах, которые когда-либо испытывал Дюплесси. Вера, как иногда хотелось бы ему, вовсе не определяла всех его поступков и иногда он сам позволял себе смелые мысли. Но как же они были далеки от того, что за несколько часов он услышал от Виктора!

– Видимо, – наконец, отозвался он, – желая перечеркнуть свое прошлое, я лишь более его подчеркнул. Признаюсь, я так и не смог стать своим среди знакомых мне художников. Впрочем, я бежал вовсе не от своего происхождения, а от семьи. То, в каком бедственном положении я нахожусь сейчас, скорее более подчеркивает мою неприспособленность к подобной жизни. Благодарю вас, что открыли мне глаза.

Они повернули на улицу д’Орсель. Здесь – в самой ее глубине – располагался небольшой ресторанчик Верро, о котором столь высоко отзывался Венсан.

– Прошу простить меня за любопытство, но какого рода встречи предлагают вашим коллегам мои сородичи? – спросил Венсан.

Виктор занял место за одним из столиков, находившихся на улице – погода располагала, да и к тому же рядом рос восхитительный куст розовых цветов, названия которых, увы, Виктор не знал. Он с улыбкой посмотрел на Венсана и сказал:

– Особого рода. Иногда за деньги, иногда за покровительство.

Виктор прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу. Его лучи мягко касались кожи, согревая. Весь город предчувствовал скорое лето, до которого по календарю оставалось достаточно времени.

– Сильные мира сего считают, что если ты хоть сколько им уступаешь, то сделаешь все, чтобы достать денег или добиться благосклонности, но это не так.

Он открыл глаза, протянул руку и коснулся ветвей куста, что находился за его спиной. В ресторанчике было совсем мало народу, отчего ощущение безмятежного уюта и уединения настраивало на умиротворенный лад.

– Через постель можно стать премьером, и мне поступало такое предложение, но я никогда не был заинтересован в том, чтобы добиться чего-то на танцевальном поприще таким образом.

Он пожал плечами и вздохнул. Конечно, это не было удивительным, более того – казалось нормой, что за ночь с кем-то влиятельным ты мог продвинуться, получить лучшие партии, или же заработать приличные деньги – иногда предложения поступали настолько роскошные, что Виктор мог позволить себе об этом задуматься, но потом отметал эти мысли. Откуда-то прошли слухи, что Люмьер может увлечься не только женщинами, и это сыграло свою роль.

– Самое большее, что мне предлагали, это пять тысяч франков за ночь. Тот человек появился не сам, прислал кого-то, так что я не знаю, кто это был.

Они заказали еду. Венсан время от времени поглядывал на танцовщика, любуясь чертами его лица. Еще в первую их встречу его пленили полупрозрачные глаза, светящиеся умом и любознательностью.

– Как удивителен закулисный мир! – только и воскликнул он, чувствуя, что вот-вот вновь зальется краской. – Я и не думал, что в мире театра все так легко продается. Поверьте, у меня совершенно не было никаких мыслей на сей счет. Возможно, вы сочтете меня старомодным, но я предпочитаю добиваться всего своим умом. Вы любите читать, Виктор?

– Люблю, – Виктор крутил в пальцах вилку, когда им уже принесли еду. Люмьер не спешил есть, смотрел на собеседника, разве что отпил принесенной воды. – Но только не художественную литературу. Я прочитал достаточно, чтобы разлюбить подобный жанр, но некоторые вещи мне все же по душе.

Люмьер наконец-то притронулся к своим овощам, которые уже стали остывать. Он заказал еду по совету Венсана, и ему принесли овощи – настроение располагало к легкой пище и прохладной воде. Виктор не был особым любителем поесть, и грех чревоугодия ему точно не грозил, так что он выбирал что-то незамысловатое.

– Понимаю вас, – ответил Венсан, приступая к еде. – Я, вероятно, провожу за книгами порой даже больше времени, чем за мольбертом. Это моя маленькая слабость. Наверное, единственное по чему я действительно скучаю из моей прошлой аристократической жизни – это просторная фамильная библиотека. Я провел там множество счастливых часов, постигая тайны этого мира.

Виктор ответил ему не сразу, обдумывая последние слова Дюплесси.

– И какие же тайны вы постигали? И, важнее всего, какие тайны вы постигли, Венсан? – Виктор улыбнулся, с особым ожиданием глядя в его глаза.

– В юности я очень увлекся историей и, как мне кажется, достиг неплохих результатов в ее изучении. Помимо этого, меня всегда особенно манили и привлекали языки. Более всего мне нравится тот момент, когда неизведанные ранее слова и строки становятся понятны и просты. И особенное место в моем сердце занимают точные науки. Знакомы ли вы с трудами Леонардо Да Винчи, Николая Коперника, Джероламо Кардано? По-моему, они восхитительны. В них отражена идея в чистом виде.

Венсан сам того не осознавая, начал активно жестикулировать. Его глаза загорелись, а выражение лица выражало восторг, навеянный приятными воспоминаниями.

– С чем-то знаком, но мои знания чуть более поверхностны. – Виктор же спокойно сидел и слушал. Он был весь из себя сплошное спокойствие и уверенность – а потому не удивительно, что Венсан усомнился в том, что Виктор не так уж и юн. Точнее, совсем не юн. – Я интересовался многим, но многое меня также и не цепляло, не заинтересовывало по-настоящему. Я спокойно отношусь к большинству идей, поскольку многое ставлю под сомнение, но, допустим, труды великих ученых и изобретателей мне были интересны, поскольку это нечто другое. Нечто новое, в отличие от все тех же заезженных сюжетов. Механика, астрономия и, не поверите, алхимия – вот что мне было интересно примерно в вашем возрасте.

Люмьер прикончил свои овощи, которых было и так совсем немного, и полностью опустошил стакан воды, отдаваясь разговору – наличие еды на тарелке в поле зрения отвлекало.

– Венсан, меня просто поражает один момент. Как в человеке с таким умом и сообразительностью, с желанием постижения мира с научной точки зрения, вы умудрились стать таким религиозным? Вас бы сожгли во времена инквизиции, как Джордано Бруно! Меня бы, правда, сожгли за совсем другие прегрешения.

– Все просто, друг мой. – Художник умиротворенно улыбнулся. – Я вырос в строгих католических обычаях и с молоком матери впитал основные догмы моей религии. Однако долгое время я довольно пренебрежительно относился к вопросу веры. Все изменилось в один день. Когда мне было шестнадцать лет в Риме я побывал в базилике святого Петра. То было на закате перед вечерней мессой. Я стоял у Пьеты – чудесной скульптурной композиции Микеланджело, и в тот момент я впервые ощутил Бога. Как будто бы он коснулся меня кончиками пальцев. Я стоял пораженный, не в силах пошевелиться, а луч света скользнул по нежной головке Мадонны. Именно тогда я осознал, что должен посвятить свою жизнь Господу.

– А что если Господа просто не существует? Доподлинно известно, что все писания были записаны человеком и переписаны не раз и не два в угоду власти.

Виктор держал в пальцах все тот же самый цветочек, который сорвал у выхода из дома Дюплесси.

– Для вас, наверное, я тот еще грешник, которому достойно гореть в Аду? – Виктор оторвал взгляд от розового бутона и без враждебности, констатируя факт, который его даже не задевал, спросил.

– Я не могу вас судить, Виктор. Для меня вы прежде всего человек, такое же божье создание, как и я сам. К моему сожалению, я сам грешен и это, увы, печальный факт. Однако я уверен, что Бог справедлив и оценивает людей не просто по списку их благих и худых деяний, но также рассматривает и причины, побудившие их на оные. Я знаю, что Бог есть. Я чувствую его вот тут, – он поднес ладонь к груди. – Пусть писания были написаны человеком, но вы не можете утверждать, что их не мог диктовать Господь, ведь так?

– Я уверен в том, что в человеке есть разум, и он порождает каждую мысль, и это всего лишь механика нашего существования.

Виктор опустил цветочек в стакан, где оставалось совсем немного воды на донышке. Блики солнца играли на стекле – капли сверкали, как драгоценные камни.

– Я бы хотел получить ответ на один вопрос. Если вы только сможете его дать, если, как вы говорите, вы почувствовали прикосновение Господа, вы ближе к нему, чем я.

Вопросы религии и веры были для него сложной темой – он боялся задеть чужие чувства, поскольку был по-настоящему резок и убежден в своих собственных суждениях и мог звучать невежливо и грубо, хотя ни в коем случае не хотел никому досадить.

– Если Бог есть Любовь, то почему любить мужчину – смертный грех? Почему возлежать с мужчиной, как с женщиной, грех? Почему, если я притронусь к вам, с нежностью и с лаской – это грех, от которого вы бежите?

Он хотел бросить ему вызов, заставить задуматься над тем, что есть на самом деле правда, и стоит ли верить тому, что предписано. Он видел в Венсане такой яркий ум, такую сильную и интересную личность, прикрытую этой самой набожностью, которая казалась ему необоснованной и даже тривиальной, и Люмьера задело за живое то, что человек, который может раскрыться еще ярче, сдерживает себя подобным образом.

– Подумайте об этом.

Венсан вспыхнул и смущенно посмотрел на Виктора.

– Я никогда не задумывался об этом. Боюсь, что в вопросах любви я мало сведущ. Мне, как вы уже поняли, знакома лишь любовь к Господу.

Достав из кармана жилета небольшие золотые часы – подарок отца на совершеннолетие, он посмотрел на время и удрученно покачал головой.

– Мне очень приятно беседовать с вами, Виктор, но, к сожалению, мне нужно идти. Если я не примусь за работу в ближайшее время, я могу отстать от графика и не успеть с текущими заказами. Вы будете не против продолжить наш разговор в следующий понедельник? А я тем временем подумаю над вашим вопросом.

– Конечно, месье Дюплесси.

Виктор кивнул и доброжелательно улыбнулся, словно бы не он только что выговорил ему несколько достаточно несдержанных вещей.

Он поднялся из-за стола, оставляя на нем деньги за еду, обошел стул Венсана и положил ему ладони на плечи. Люмьер наклонился и тихо сказал ему:

– Думайте, Венсан, думайте. В следующий понедельник, в час дня. Буду ждать нашей встречи и буду надеяться, что вы сможете ответить на мой вопрос.

Легкий поцелуй пришелся в правую щеку Венсана, как и тихий смешок Люмьера.

– Вы намного больше, чем можете себе представить.

И он ушел прежде, чем Дюплесси успел опомниться от такой вопиющей наглости.

========== Глава III ==========

Проснувшись на следующий день, Венсан почувствовал недомогание. Его снедала лихорадка, что, к сожалению, случалось с ним довольно часто. Как бы он ни пытался убедить себя, что жизнь в лишениях принесет ему благо и воспитает дух, его тело имело другое мнение на данный счет. Распрощавшись вчера с танцовщиком, он вернулся в свою студию и внимательно изучил начатый портрет. Все же он должен был признать, что картина выходила неплохой. Подправив некоторые детали, он решил оставить ее на некоторое время.

Несомненно, глупо было полагать, что Виктор окажется именно таким, каким он его воображал. Этот образ был скорее романтическим, чем реалистичным. В конце концов, решил Венсан, танцовщик оказался вовсе не хуже, чем он мог предполагать. Просто он оказался совершенно другим. Его речи были полны жизни и свободы, а взгляды столь отличались от его собственных, что он подумал, что мог бы многому научиться у Люмьера. Он даже признавал, что ждал новой встречи с нетерпением.

Последующие дни он посвятил кропотливой работе над балетной серией. Она была выдержана в насыщенной зеленой и бордовой гаммах, тяжелой на первой взгляд. Но в тоже время картины были столь искусно написаны, что скорее напоминали о легком весеннем ветерке, чем о тяжелом бархате театральных гардин. Венсан работал быстрыми легкими мазками, нанося их один на другой. В последнее время он сильно увлекся техникой лессировки, которая позволяла добиться эффекта прозрачности и свечения. Работая над картиной, он практически никогда не отводил от нее взгляда, стараясь как можно лучше запомнить расположение красок на палитре.

Встреча с заказчиком в пятницу не принесла должного удовлетворения. Из-за своей внезапной болезни Венсан не успел закончить картину, которую обещал, и смог принести лишь несколько незаконченных работ, которые, впрочем, пришлись по вкусу его патрону. Встреча проходила в одном из его парижских домов. Венсан слышал, что тот владеет не менее чем пятью подобными или даже еще более роскошными особняками. Его имени он не знал. Художнику было велено обращаться к нему месье Эрсан. До него доходили слухи, что тот занимает высокий пост на государственной службе или же сам олицетворяет собой правительство Франции, но насколько верны были эти слухи Венсан не знал. Их встречи, которые проходили в пятницу днем раз в неделю, были окутаны аурой таинственности.