Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Аккуратно поставив на пол миску с супом, Венсан осторожно сел.

– Как правило, люди не бывают добры просто так. Я ни чуть не сомневаюсь в вашей искренности, она мне скорее удивительна. Вы бы могли уйти, доведя меня до кровати и я ничуть бы не обиделся на вас. Более того, я был бы вам благодарен за это. Но вы не ушли, и я не могу найти слов, чтобы выразить вам свою признательность. Я не забуду этого, Виктор.

– Я не захотел уходить. Я захотел вам помочь. – Виктор посмотрел на миску, которую Венсан поставил вниз. – Потому что посчитал это правильным. Для себя правильным, а не потому, что так будет благороднее и красивее.

Виктор наклонился, чтобы взять миску в руки и оставить ее на подоконник за спиной, куда Венсан мог и сам дотянуться.

– Я об этом говорил, Венсан. О любви. Вы должны любить себя, ведь вы божье создание, а не раб, который вынужден истязать себя. – Люмьер встал и отошел к столу, чтобы налить Венсану немного чая – он не был уверен в целесообразности заваривания кофе. – Полюбите сперва себя. Найдите Бога в себе самом. Не любовь к Богу вас определяет, а любовь – к себе – к Богу внутри вас. Когда вы постигнете это чувство, то сможете полюбить человека, если тот или та также разделяют подобное чувство. Ибо оно… прекрасно?

Венсан опустил глаза и некоторое время молчал, обдумывая услышанное. В его голове кружилось множество мыслей. Виктор затронул тему, на которую он и сам часто думал. Как было бы просто взять и просто полюбить себя, принять со всеми изъянами. Он мог бы вернуться к родителям и вести праздную жизнь аристократа, не омраченную голодом и холодом. Но вместо этого художник предпочитал борьбу. Как бы ни трудна была его теперешняя жизнь, он готов был принять вызов и надеялся выйти победителем из этой борьбы.

Бросив взгляд на Виктора, он посмотрел на мольберт, на котором стоял незаконченный портрет. С досадой подумал он о том, как много успел бы сделать за сегодня, если бы не потерял сознание.

– Любовь к себе – это та роскошь, которую я не могу себе позволить. Я твердо уверен в том, что моих деяний недостаточно и я должен стараться проявить себя как можно лучше. Мне есть чему учиться и, как вы верно заметили, я еще достаточно молод. У меня есть шанс достичь успеха на жизненном пути, – он говорил тихо, но с чувством. – И видите ли, мое состояние обусловлено вовсе не моим желанием наказать себя. Я вынужден жить в стесненных обстоятельствах из-за того, что в силу моей болезни не успел закончить работу перед одним заказчиком. Он должен был заплатить мне, но не заплатил, сочтя выполненное недостаточным. Поэтому я вынужден ограничить себя в пище до момента, когда получу свой аванс.

– Я понимаю. – Виктор хоть и хотел сказать намного больше, чем произнёс, но решил, что сейчас не лучшее время для очередной лекции на тему религии, ведь Венсан чувствовал себя далеко не лучшим образом.

Он подошёл к столу и положил на тарелку, которую достал все из того же шкафчика, кусок киша с курицей, который пах так ароматно, что даже самому Люмьеру захотелось есть. Виктор налил в чашку кипятка и заварил чай.

– Простите, что чувствую себя, как дома. – Он имел ввиду свою самодеятельность и самоуправство.

Взяв в руки и то, и другое, Виктор подошёл к Венсану и сел обратно, протягивая сперва тарелку, чтобы Дюплесси наконец-то оказался сыт.

– Сейчас около семи вечера, у меня есть ещё несколько свободных часов. Если вы хотите, я могу остаться, а если же вы устали и хотите отдохнуть от меня и от моего общества, только скажите.

– Нет, что вы! – поспешно ответил художник, принимая еду. – Я нисколько не устал. Мне приятна ваша компания. Я лишь сожалею о том, что мы не смогли сегодня поработать. Мне так хотелось рисовать вас.

Он кивком указал на мольберт, как будто бы разрешая Виктору взглянуть на него. Хотя он был более, чем уверен, что тот уже посмотрел на его работу. Венсан, как и многие художники, не любил показывать незаконченных работ. Они всегда были не более чем обещанием. Однако он чувствовал, что может доверять Виктору.

– Не думайте об этом, Венсан. – Виктор улыбнулся. – У нас есть едва ли не каждый понедельник этой жизни, если вы захотите дописать его с меня.

Люмьер оперся локтями о колени, запустил пальцы в волосы, взбивая густые тёмные кудри, опустив голову. Виктор думал о том, что такая жизнь скорее наказание, чем подспорье для душевного счастья, но не произносил этого вслух. Сказал только:

– Если хотите, я могу узнать, нет ли в театре подходящего места для вас.

– Место? О, боюсь я не танцую, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Венсан.

Теперь, поев, он ощущал приятное тепло внутри и удивительное умиротворение.

– Вам и не придётся.

Виктор повернулся к нему, говоря достаточно серьёзно. Казалось, что он в секунду мог изменить свое настроение, при этом оставаясь нарочито спокойным на первый взгляд.

– Театр – это не только танцовщики, певцы и музыканты. Это огромная машина, которая работает благодаря сотням людей. Я слышал, что художник по костюмам собирался уволиться – тридцать лет в Ле Пелетье немалый срок. Если это так, вам интересно стать частью Опера Гарнье?

Виктор смотрел на него тем самым взглядом, каким-то особенным, насквозь.

Люмьер был готов решить любую проблему, найти ответ на любой вопрос, но только если человек был готов к этому сам. Виктор умел жить только так – искать пути решения и находить их, а не ждать, пока проблема исчезнет, словно не бывало.

Но мгновение Венсан замер, пытаясь вообразить устройство оперного театра изнутри. Перед его глазами проплыли красочные картины того, что он украдкой видел за кулисами, когда приходил писать танцовщиц. Эти образы его несомненно порадовали. Он улыбнулся и взглянув на Виктора согласно кивнул.

– Думаю, это было бы интересно. У меня небольшой опыт работы. Вы должны учитывать это. Вернее, я лишь время от времени выполняю заказы. До этого я никогда не работал и, боюсь, что умею не так уж и многое. Но я готов учиться, и для меня было бы честью работать в столь замечательном месте.

– Я тоже научился танцевать далеко не сразу, как и на скрипке играть, хотя последним я на жизнь не зарабатываю. – Виктор потянулся, разулся, оставаясь босиком. Ноги попросту устали за весь день в обуви, а потому было приятно почувствовать прохладный пол под ступнями.

– И все-таки, Венсан, сколько вам лет? Вы выглядите так, словно вам нет и двадцати. Раз уж я «верно заметил», что вы молоды.

Поставив пустую тарелку на подоконник, Венсан встал и сделал несколько неуверенных шагов, словно проверяя не испытает ли он дурноты вновь. Но нет, голова более не кружилась, и он был готов приняться за работу с новой силой.

– В среду мне исполниться двадцать три. Я не так молод, как вы могли предположить. – Он улыбнулся и посмотрел на танцовщика. – А вам?

– А как вы думаете? Сколько дадите? – Виктор сделал жест рукой, словно очертил собственный силуэт. Заигрывал, совсем немного, но уверенно. – Быть может, я бессмертное телесное воплощение Вакха, и только вы об этом пока не знаете точно, но разгадали мой страшный секрет?

Венсан легко и звонко рассмеялся.

– На вид вам не больше двадцати пяти, но ваш образ мысли и то, как вы себя преподносите говорит о том, что вы все же несколько старше. Но все же вы танцуете в театре, и это тоже стоит брать во внимание. Мне кажется, будь вам совсем уж много лет, вам бы не давали солирующие партии в танцах, давая дорогу более молодым танцорам. Если позволите, то я думаю, вам около тридцати. Однако я могу и ошибаться.

Виктор легко и с изяществом поднялся с кровати, шагая в сторону Венсана, обходя его стороной, касаясь ладонями его плеч, становясь за спину художника.

– А откуда вы все-таки уверены, что я не бог оргий и религиозного экстаза?

Шепот Виктора коснулся уха Венсана, а руки, точнее его пальцы, до этого сжимавшие плечи, невесомо коснулись шеи и линии челюсти. Он обвел абрис его лица, едва ли не прикасаясь губами к виску.

– Скажите мне, Венсан.

Вторая рука легла обратно на плечо, мягко сжимая его, в то время как вторая прикасалась к лицу. Виктор был необычным человеком, который был до невыносимого рациональным, но при этом позволявшим себе вольности.

Венсан окаменел. Прикосновения были приятны и умиротворяюще. Он чувствовал, что его самообладание может не выдержать этого испытания и надломиться в любой момент. Нежно и осторожно он провел кончиками пальцев по руке Виктора. То, что он испытывал сейчас, было столь необычно. Момент очаровывал. Только много позже он осознал, что в то мгновение был готов поцеловать Виктора и пристыдился своих внезапных порочных мыслей.

– Ответьте же мне! – Виктор коснулся губами его скулы, в то время как вторая рука легла на шею, мягко обхватывая, пальцами задевая рубашку. Он обвел ими выступающую ключицу, и так же тихо произнёс: – Почему я не могу быть вашим личным богом, что сведёт вас с праведного пути; древним существом из забытых греческих мифов?..

– Я вам уже говорил, – медленно произнес он, поддаваясь гипнотическому голосу Виктора. – Для меня вы и есть божество в красивых одеждах из прекраснейшей ткани, обитающее в райском саду. Я даже будто слышу запахи цветов и пряностей, доносящихся оттуда, и нахожусь в вашей полной власти.

Виктор коснулся лица Венсана вновь, огладив левую щеку, поворачивая его к себе, чтобы посмотреть ему в глаза. Люмьер не переступал обозначенную верой Венсана грань, но у него едва ли не сводило пальцы от желания что-либо сделать, прикоснуться ещё. Если бы он сделал ещё хотя бы одно движение, то сам бы поцеловал художника, но последствия были бы куда более плачевными. А потому он смотрел ему в глаза, мягко касаясь пальцами щеки, чувствуя под ними прохладную кожу, подернутую румянцем.

Вновь перехватив его руку, Венсан провел подушечками пальцев по гладкой поверхности кожи. Он хотел было отстраниться, прервать этот чарующий зрительный контакт, но понял, что не в силах отвести взгляд. Приоткрыв рот, словно он хотел сказать что-то, Венсан некоторое время стоял, боясь шелохнуться. Словно стоило произвести неловкое движение и магия момента была бы разрушена. Затем, закусив губу от внезапного волнения, он мягко убрал руку Виктора и отстранился.

Виктор и сам его отпустил. Он стоял и смотрел на Венсана, ожидая его дальнейших действий, ведь за подобное Виктора и вовсе можно было выставить восвояси – он не ошибался на свой счёт, понимая, что ходил по очень тонкой грани, за которой либо испорченные отношения, либо просто воспоминания о приятном моменте, достаточно интимном, чтобы не считать его таковым.

– Вы, несомненно, божество, – хрипло проговорил Венсан, улыбаясь.

То, что произошло только что было для него новым и удивительным. Казалось, все его существо должно было сопротивляться внезапному контакту, но в этот момент ничто из этого не имело значения. Ему было хорошо и легко. Так хорошо ему не было уже много недель. Впервые за долгое время все его тревоги и волнения ушли. Он чувствовал себя всесильным, и на мгновение у него в голове промелькнула мысль, что он сам мог бы быть сверхъестественным созданием. Художник знал, что полностью обязан этим состоянием Люмьеру.

– По секрету, Венсан, – Виктор подался вперёд, чтобы ему на ухо произнести. – Я правда древнее греческое божество. Только никому не говорите! – Он заговорчески улыбнулся. – Но в этом мире мне всего двадцать восемь лет.

Венсан улыбнулся.

– Значит, я все же был близок к правде.

Он внимательно посмотрел на Виктора, а затем тихо добавил:

– Вы не поверите, но мне кажется, будто мы с вами знакомы уже давно. То, что вы сделали для меня сегодня… Я никогда этого не забуду.

– Я всего лишь вас накормил. Но, пусть так, не забывайте. Может, я и не такое для вас ещё сделаю.

Виктор поправил рубашку на Венсане, вернув воротник на место.

– Я требую вина, вакханок и оргию! – Люмьер вскинул голову и сделал особенно пафосный жест, взмахнув рукой. – Время идёт, а грех сладострастия все ещё не свершился.

– Что ж, ваша воля. Но будьте осторожны с вашими желаниями, они могут сбыться. – Художник загадочно улыбнулся. – Мне кажется, нас с вами ждет интересное будущее.

В свете лампы все вокруг казалось совершенно другим. На секунду он явственно вообразил завораживающий сад, который описывал ранее. В саду кружились загадочные фигуры, изгибающиеся в причудливом танце. Он даже услышал отзвуки таинственной чарующей музыки, отголоски которой доносились откуда-то из глубины фруктовой рощи. Однако в следующий момент видение растворилось, и они вновь очутились посреди небольшой студии на холме Монмартр.

У Виктора оставалось всего два часа, прежде чем ему пришлось бы уйти и вернуться в театр – двери закрывали около десяти, но к тому моменту было необходимо и вернуться, и доделать некоторые дела, поскольку выключался свет и Опера Гарнье засыпала до нового дня. Конечно, засыпали далеко не все – кто-то тихо пил, кто-то занимался «любовью» – семейные пары в театре не жили, а снимали комнаты или квартиры неподалеку, – или другими своими делами. Иногда по ночам Виктор и сам не спал, а занимался в музыкальном зале, сидя за фортепиано, отложив скрипку. Он редко играл на клавишах, но иногда мелодия требовала быть услышанной и ожившей, а потому он брался за оба инструмента поочередно, записывая новую сонату.

Иной раз, проходя мимо по коридору, он натыкался на парочки любовников, зная, что потом очередная балерина родит ребенка, если не повезет, а отец его не признает, и в театр вновь придет новая девушка, и все повторится снова, но только уже с другим человеком, и это будет совсем иная история.

Сам он был осторожен, а потому избегал по уму рождения внебрачных детей. Любознательный буквально до всего, он старался везде подслушать, прочитать и спросить, чтобы не ставить под удар ни себя, ни человека, с которым имел близость. Ему пришлось спать с ними, пришлось лишиться невинности в семнадцать лет по наставлению балетмейстера, который был недоволен работой тех балерин. Виктора никогда не возбуждали женщины, ему приходилось помогать себе руками и отвлекаться от ощущения отвращения от женского тела. На самом деле, секс с женщиной у него был лишь дважды, и то по причине того, что женщины испытывали к нему влечение, а это мешало танцевать. Он предпочел заниматься любовью с музыкой и ласкать скрипку, как свою жену. Все физическое было померкшим, не вызывающим восторгов и желания повторить снова – поцелуи были неприятны, а проводить ночь в чьей-то постели казалось делом беспощадно бессмысленным. Но только до этого дня.

Виктор налил себе еще чая и присел на стул, чтобы не занимать кровать, куда убедительно уговорил сесть обратно Венсана, который казался ему все еще недостаточно здоровым. Недомогание буквально было написано у Дюплесси на лице, а потому он не мог позволить тому вновь приняться за работу. Люмьер решил вкратце рассказать об устройстве театра – от подвальных помещений и подвесных этажей, до того как звали директоров и главного дирижера.

Он рассказывал о музыке: как начал ей заниматься и почему, что его отец – Ив Франциск Люмьер был скрипачом, но не дожил до того дня. Рассказал, что есть мать в Руане и что он сам родился именно там, да и вкратце упомянул, что мадам Лефевр, главный балетмейстер и ее дочь Шарлотта ему как семья. Он не говорил подробностей или каких-то особенных деталей, но постарался куда более полно обрисовать картину своей жизни, стараясь не утомлять и без того усталого художника.

За окном шел самый настоящий ливень, и к тому моменту, как Виктору уже нужно было уходить, он так и не прекратился. Понимая, что солнце давно зашло и что дорога в полчаса сделает из него продрогшего голубя, он напоследок, с разрешения Венсана, налил себе горячий чай, надеясь, что под ветром не простудится. Конец марта все-таки.

Отказавшись от предложения взять хотя бы чужой пиджак, Виктор закутал шею в кашемировый шарф и накрыл им голову, как капюшоном, чтобы прикрыть и без того взлохмаченные вечными запусканиями в них пальцев кудри. Люмьер попросил Венсана поесть еще хотя бы раз и обязательно позавтракать, и пообещал, что постарается разузнать про место театрального художника и, если понадобится, не станет ждать следующего понедельника, а пришлет ему либо записку, либо ненадолго явится сам по возможности. Он попрощался, когда стало окончательно ясно, что всю ночь будет идти дождь, и на часах была половина десятого. Виктор напоследок приобнял Венсана, так же поцеловал в щеку, как в прошлый раз, и покинул мансарду, оставляя художника до новой встречи.

Венсан внимательно выслушал рассказ Виктора. Чем больше он его узнавал, тем сильнее ему хотелось проводить с ним больше времени. Проводив своего гостя, он уже жаждал новой встречи. Кроме того, его крайне заинтересовало предложение о работе. Если бы только его отец узнал об этом, то, несомненно, пришел бы в ужас, но Дюплесси чувствовал, что, возможно, подобное занятие позволит ему лучше раскрыть его талант. Чувствуя себя достаточно отдохнувшим, он некоторое время бесцельно бродил по своей мастерской, перебирая недавно законченные холсты. Работать при скудном освещении керосиновой лампы он не мог, а поэтому, взяв со стола книгу наугад, он решил посвятить вечер чтению, уютно устроившись на кровати. Книгой оказался потертый томик мифов Древней Греции, и он так увлекся чтением, что не заметил, как часы давно уже пробили полночь. Постепенно его глаза начали слипаться и Венсан сам не заметил, как заснул. В ту ночь ему приснился необычный сон.

Он вновь оказался в небольшой поляне у реки, которая уже являлась Венсану в его видениях. С одной стороны, она была окружена фруктовой рощей. Той самой, за которой простирался райский сад. С другой стороны, лежала широкая равнина. Здесь при свете дня паслись овцы и гуляли, распевая свои незамысловатые песни, пастухи. Сейчас же царила ночь и небосклон был ярко освещен множеством звезд.

На поляне в танце кружило множество фигур. Они были облачены в белоснежные тоги, украшенные золотыми обручами и перехваченные на плече изумрудными застежками. На их головах красовались венцы из золотые листьев и речного жемчуга. Пальцы девушек были усеяны кольцами с всевозможными драгоценными камнями, а на запястьях красовались изящные браслеты с застежками в виде голов животных.

Чуть в отдалении на траве среди благоухающих цветов были расстелены богатые ткани. На них лежали чаши с фруктами и стояли кувшины с вином, а также чуть поодаль были расставлены изящные стулья – клисмос – с гнутой спинкой и изогнутыми наружу ножкам. На них расположился небольшой оркестр – негромкая, но певучая арфа, лиры, кифары, кеманчи и флейты – играющий приятную убаюкивающую мелодию. В центре горел костер. Его жаркое пламя освещало танцующих, подчеркивая их необычные экзотические черты. Венсан мог поклясться, что перед ним были вовсе не люди, а мифические создания. Там были вакханки. Их одежды украшали грозди винограда. Вокруг них кружили четыре ветра – Борей, Нот, Зефир и Евр. Это были крепкие, атлетично сложенные мужчины. У каждого за спиной распростерлись широкие крылья. Зефир держал в руках небольшую лиру и пел своим звонким полным надежды голосом красивую, но печальную песнь. Среди танцующих присутствовали и корибанты. На голове каждого красовался шлем, а за спиной лук и колчан со стрелами. В неистовой пляске у самой реки сошлись музы с нереидами, а в стороне в близи от оркестра вели хороводы оры.

Самого виновника торжества нигде не было видно. Вдруг, словно услышав его безмолвный вопрос, музыка смолкла и все собравшиеся обратили свои взгляды к опушке рощи. Из темноты на поляну ступил Дионис. Венсан ахнул. Бог виноделия выглядел совсем как Виктор. Он был облачен в легкие одежды из пурпурной парчи, а его голову украшал лёгкий золотой венец из виноградных лоз. Жестом он велел всем расступиться, а затем повлек его к себе, задорно улыбаясь. Не в силах сопротивляться, художник приблизился к божеству. Вновь заиграла музыка, только теперь ее темп был быстрее. Они закружились в причудливом танце и постепенно, он сам не заметил, как именно это произошло, слились воедино. Бог, или, быть может, Виктор, целовал его жадно и страстно. Венсан отвечал ему, зачарованный и околдованный. Он чувствовал, как все его естество желает обладать этим таинственным, но пленительным существом. Тога упала наземь. Теперь он был обнажен, но не испытывал смущения. Повинуясь страсти, они опустились на траву. Дионис покрывал поцелуями все его тело, сантиметр за сантиметром. На секунду оглянувшись, он заметил, что все присутствующие также легли на землю и отдавались блаженным ласкам. Где-то вдали кричали ночные птицы.

И вдруг он проснулся. Открыв глаза, Венсан некоторое время лежал в кровати, тяжело дыша. Он боялся прогнать наваждение. То, что он увидел во сне, было новым и совершенно ни с чем не сравнимым. В глубине души он даже немного боялся этого видения. Столь смелым и не похожим на то, что обычно он видел в своих снах, оно было. Стоит ли рассказать об этом Виктору? Возможно, он сочтет подобную фантазию забавной. Он даже чувствовал, что в некотором роде должен ему рассказать. Но как? Что подумает Люмьер? Возможно, ему следует помолиться и постараться забыть этот сон. Мог ли он, благочестивый христианин, вообще видеть столь греховные сны? Ему определенно следует отправиться в церковь и замолить этот грех.

Затем ему в голову пришла идея. Он изобразит только что увиденное и подарит Виктору. Венсан никогда раньше не писал подобного. В силу отсутствия как такового опыта, он боялся приступать к подобным сюжетам, зная, что не сможет выразить их как подобает. Однако он может попробовать. Поднявшись на ноги, он бросился к столу, на котором в небольшом беспорядке лежали чистые листы бумаги и уже законченные эскизы. Найдя подходящий по размеру лист, он, примостившись на стуле, принялся зарисовывать то, что видел во сне. Карандаш буквально летал по шероховатой поверхности бумаги.

Закончив эскиз, он подошел к углу, где лежали свежие холсты, подрамники и багеты. Там, он нашел небольшую дощечку и улыбнулся сам себе. Еще до того, как приступить к эскизу, он определил для себя, что картина должна быть выполнена на деревянной панели. Это был не совсем привычный для него материал. Ранее он пробовал освоить дерево, но результат получался неважным. Краски блекли и терялись. Венсан никак не мог определить для себя ту самую идеальную формулу, пригодную для данного вида материала. Однако сейчас он точно знал, что нужно делать. Сначала он обозначит черный фон, затем покроет дощечку слоем воска. После этого на всю поверхность дощечки будет нанесена густым слоем золотая краска. Очень важно, чтобы она выглядела точь-в-точь, как позолота на старинных иконах. После этого в технике граттаж художник выцарапает острым пером картину. Обычно для работы в этой технике использовали тушь, но он был уверен, что его задумка должна получиться. Он даже специально состарит ее, поместив на сутки на небольшую полочку, находящуюся над плитой. Под действием тепла он добьется необходимого результата. Он смастерил ее специально для этой цели, но так ни разу и не использовал по назначению. План показался ему более, чем удовлетворительным и, улыбнувшись самому себе, Венсан принялся за работу.

Комментарий к Глава III

Daemonia Nymphe – Hymn To Bacchus

========== Глава IV ==========

Новый день начался отвратительно рано даже по меркам оперного театра – в шесть утра их подняли на завтрак, а потом принудительно отправили в репетиционный зал, где балетмейстер сообщила, что по решению вышестоящего руководства в честь «особого праздника» для жены президента Мак-Магона в срочном порядке необходимо поставить Богом и Парижем забытую «Бабочку». Люмьер не выспался и чувствовал себя просто отвратительно, а потому представлял собой целый клубок негодования и даже злости. Не хотелось танцевать, хотелось лечь обратно спать. Усталость с возрастом накапливалась все быстрее, да и после вчерашней вечерней прогулки под дождем заныло травмированное в прошлом сезоне колено. Шарлотта, стоявшая по правую руку, выглядела еще хуже, чем он сам – сказывалось особое состояние, отчего Виктор сочувственно поглаживал ее по плечу. Они не стеснялись рассказывать друг другу о своих проблемах и проявлять участие на людях, поскольку весь театр знал, что Люмьер охраняет эту балерину, как цербер, а она сдерживает его не самый благой нрав в моменты очевидной раздражительности, которые наступают достаточно часто. Старший брат и младшая сестра.

Когда перед ними обрисовали будущий план действий, отпустив, чтобы все более или менее привели себя в порядок и приготовились к умопомрачительному и самому незабываемому репетиционному дню, как сказала мадам Лефевр, Люмьер вознадеялся лечь обратно хотя бы минут на десять, но Шарлотта увлекла его поговорить.

– Тебя вчера весь день не было. – Она взглянула на Виктора и улыбнулась. – Неужели завел новый роман?

– Почему же так сразу? – Он усмехнулся и запустил пальцы в волосы, взъерошивая и без того растрепанные после сна кудри. Виктор не успел расчесаться.

– Хотя бы потому, что ты наряжаешься, как на свидание, утаскиваешь чужие букеты и пропадаешь на целый день?

– Я бы не назвал это романом.

– А как же? – Она улыбнулась и взяла Виктора под руку.

– Соната для скрипки и фортепиано.

– Поэтично! – Шарлотта и вовсе разулыбалась во весь рот.

– Он сама поэзия.

Виктор ответил ей не менее широкой улыбкой.

Если бы можно было описать день одним словом, то это было бы «страдание». Одно сплошное и неистовое страдание произрастало и крепло в стенах Гарнье, поскольку они должны были поставить этот балет за двадцать семь дней к одному из семейных праздников президента, на котором должны были присутствовать не только родственники Мак-Магона, но еще и господа иностранных держав.

Виктор провел полдня, как и все остальные, занимаясь и превозмогая боль в колене, которая каждый раз о себе напоминала. Неужели простудил на ветру, думал он, ощущая неприятную и тянущую болезненность. Был перерыв на обед, а потому он решил подойти к мадам Лефевр, чтобы узнать насчет слухов об уходе театрального художника.

Взяв себе овощное рагу, он быстро расправился с едой, чтобы до нового часа репетиций выхватить пару-тройку минут для разговора. Балетмейстер отдыхала, сидя на невысоком деревянном стуле около приоткрытого окна, откуда доносился свежий мартовский ветер. Париж уже второй день заливал дождь.

– Мадам. – Он вошел в зал, подходя ближе.

– Да, Виктор? – Она обернулась. – Ты что-то хотел?

– Хотел узнать кое-что. – Люмьер подошел ближе и остановился прямо перед ней. – Я слышал, что месье Фурнье уходит с должности?

– Насколько я знаю, он уже оставил свой пост, и оставил нас без возможности выступать в новых декорациях. Точнее, декораций к балету вовсе нет. Они все сгорели в пожаре Ле Пелетье.

– И что, новой кандидатуры пока не нашли?

– О чем ты, Виктор, он оставил свое место два дня назад.

– А к кому можно обратиться с рекомендацией кандидатуры? – Виктор испытующе смотрел на мадам Лефевр.

– Скажи Бертрану, он заведует цехом и набирает рабочих. Директорам, в общем-то, глубоко все равно, это не их ума дело, как они выражаются. Совать нос в искусство зазря – себе дороже. Любят деньги пересчитывать только.

– Сердечно благодарен. – Он отписал ей шутливый поклон, поцеловал руку и удалился, чтобы за оставшиеся десять минут отыскать того самого месье Бертрана, который, если повезет, мог оказаться как раз-таки в столовой.

Всю первую половину дня Венсан работал над новым творением. Он не прогадал, выбрав технику граттаж, и вскоре результат начал не только оправдывать, но и во многом превосходить его самые смелые ожидания. Художник хорошо знал свое дело и работал быстро и сосредоточенно. Образы, увиденные им во сне, казалось, стали еще ярче и осмысленней. Он пока не знал, как лучше вручить Виктору такой подарок, но верил, что обязательно что-нибудь придумает.

Во второй половине дня, памятуя о своих денежных проблемах, он, отобрав несколько видов Парижа, решил отправиться в магазин Поля Дюрана-Рюэля. Там, несмотря на свою молодость и неопытность, он всегда был желанным гостем. На одной из картин был запечатлен Монмартр на рассвете. Ему хорошо получилось запечатлеть дымку, в которой холм часто пребывал в этот час. Он писал ее, расположившись на небольшой свободной площадке на самом верху холма. Остальная часть была огорожена забором. Поговаривали, что здесь хотят возвести базилику невиданной красоты. Работы должны были начаться только этим летом, а пока шел подготовительный этап. Строго говоря, проход туда был запрещен, но вид так манил всех художников Парижа, что, придя туда в любой день, можно было встретить одинокую фигуру, сгорбленную над холстом. Другим видом была Опера Гарнье. Он написал его совсем недавно, можно сказать, про запас. Она должна была входить в его театральную серию, но месье Эрсан ее забраковал. Ему не понравилось, что картина, в отличие от прочих, написана более широкими свободными мазками и несколько выбивается из общений стилистики. Венсан изобразил здание оперы в один из зимних вечеров, когда гости уже начали собираться. У парадного входа стояло множество экипажей, из которых выходила нарядная публика. Горели фонари. В тот вечер шел снег – редкое явление в Париже. Создавалось совершенно волшебное ощущение. На третьей был вокзал Сен-Лазар. Венсан, как и многие другие художники, был очарован его новой, ни на что не похожей красотой. Он часто приходил туда этой зимой и делал быстрые наброски, пока руки не начинали болеть от холода. Текущее здание вокзала было третьим, однако первым из всех построенный в камне архитектором Эженом Флаша. Первые здания были деревянными и не отличались особой красотой. Он расположился на улице де Гавр и представлял собой величественное строение. С тех пор как открыли линию, соединяющую Париж и Сен-Жермен-ан-Ле, вокзал всегда пребывал в загадочной дымке, образующейся за счет неустанного движения паровозов.

Галерея коммерсанта ранее располагалась на улице де ля Пэ в здании номер один. Это был фешенебельный район во втором округе. Сама улица была проложена относительно недавно, в начале этого столетия, на территории некогда принадлежавшей монастырю капуцинок. Первоначально она носила гордое имя императора Наполеона Бонапарта, но позже в 1814 ее переименовали и дали новое название в честь мирного договора со странами антинаполеоновской коалиции. С нее открывался чудесный вид на Вандомскую площадь, украшенную монументальной сорока четырех метровой колонной, сверху которой располагалась статуя полководца Наполеона, облаченного в римскую тогу и гордо носящего лавровый венец. Работа принадлежала скульптору Огюсту Дюмону. У колонны была непростая судьба. Она была задумана, чтобы увековечить память об итальянских победах Наполеона и воздать должное мужеству солдат. При Реставрации статуя императора была расплавлена, и некоторое время ее венчала статуя короля Генриха IV. Когда Наполеон вновь пришел к власти первого марта 1815 года, статуя короля была убрана. После, когда бразды правления были переданы королю Луи-Филиппу, на колонне вновь была установлена статуя Наполеона в военном мундире работы скульптура Шарля Сюрре. Однако, на этом история колонны не заканчивалась. В 1871 году во времена Парижской Коммуны, колонна была полностью снесена. Работами по сносу руководил художник Густав Курбе, но совсем недавно, в начале этого месяца, колонна была возвращена на свое законное место. Забавно, но и в этот раз работа проводилась по инициативе Курбе и за его счет.