Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Когда репетиция закончилась, Виктор еще раз решил сделать круг почета по закулисью оперного театра, но не успел он и шага ступить к жилым коридорам, как наткнулся на Мари Лефевр. Ее взгляд был полон возмущения, раздражения и, Люмьер был убежден, что ему не показалось, облегчения. Виктор собрался поздороваться, но был перебит ей самой.

– Люмьер! – Мари нахмурилась и серьезно посмотрела на Виктора. – Явился! – Она подошла к нему и ударила его по плечу. – Полтора года спустя явился! – Повысив голос, едва ли на него не закричав, она ударила его ладонью второй раз.

– Мари, постой. – Виктор отошел от нее на шаг. – Постой. – Вскинув руки, он сделал еще шаг. – Я могу объяснить.

– От тебя не было ни слова за эти полтора года! Ни строчки, Люмьер! Как ты вообще посмел?! – мадам Лефевр взвилась на него пуще раздраженной кобры.

– Это очень долгая история.

– Уж потрудись!

Люмьер кивнул и, предложив пройти к ней в комнату, чтобы лишние уши – а в театре они были всегда – не слышали их разговора, рассказал о том, какая новая жизнь у него началась. Мари слушала его внимательно, иной раз кивая, другой раз возмущаясь, а в какие-то моменты даже улыбаясь. Как он узнал от самой мадам, Шарлотта уже ждала своего первенца и должна была вскоре родить. Виктора хотели пригласить на свадьбу, но в конечном итоге не смогли разузнать адрес, куда можно было отослать приглашение. Они проговорили так долго, что Люмьеру пришлось отослать домой небольшую записку с извозчиком заранее – благо, что было недалеко, что Люмьер собирался вернуться в половину десятого вечера из-за того, что повстречал в театре свою названную мать и не преминул возможностью с ней побеседовать о последних новостях. Виктор попросил Себастьяна дождаться его, ведь хотел исполнить для него одну композицию – не вальс, не мазурку, не симфонию, а что-то сродни романсу. Это было музыкальное посвящение на двух языках – на английском и на французском. Первому – своему родному – Себастьян обучил Виктора за добрые полгода, и Люмьер делал в нем большие успехи. Это была не первая и не последняя композиция, которую Виктор посвящал своему возлюбленному, но ни одна из них не была настолько по-особенному нежной. Секс по расписанию в десять вечера мог немного подождать, а музыка – никогда. К тому же музыка была сильнее всех словесных признаний, искреннее и чувственнее, а свое сердце по праву Люмьер отдал Себастьяну.

У Себастьяна в этот день тоже было немало дел – сперва рабочие, а потом и личные. В восемь часов он планировал встретиться со своим крестником, и как раз Виктора не должно было быть дома, чтобы лишний раз не пришлось играть с судьбой. После оперного театра Люмьер хотел заехать в пассаж и тот их самый любимый ресторан на острове Сите, а расписание Себастьяна не позволяло отлучиться на столь долгое время.

Когда он закончил разбирать все свои бумаги, заранее подготовленные Виктором – ведь он как никак продолжал вовсю работать на своего супруга и заботиться о его документах и корреспонденции, – Себастьян не без удовольствия отметил, что каждый листок, каждая печать и каждая подпись, каждая стопка были идеальны. Думая о Викторе еще в самом начале, только наняв его на работу, Эрсан отмечал его способность к ведению дел, но со временем это переросло скорее в убежденность. Зажатый в рамках оперного театра, Люмьер не мог никоим образом показать себя, раскрыть другие таланты, нежели танец, а теперь полтора года спустя, оказался очень рассудительным и рассуждающим молодым человеком. Они не раз спорили на тему того, куда стоило вложить деньги, кого сместить с должности и как лучше распорядиться прибылью. До двадцати восьми лет не имея никакого соприкосновения с политическими и экономическими играми человеком, Люмьер оказался поразительно находчивым и смекалистым.

В восемь вечера дворецкий сообщил о том, что к месье Эрсану явился ожидаемый гость, и его пригласили в ту гостиную, где они виделись раньше. Себастьян встал, чтобы поприветствовать Венсана и пожать ему руку, а потом предложил присесть. Спустя некоторое время на столе перед ними оказались две чашки кофе и две стопки коньяка.

Отметив, что Венсан выглядел с одной стороны лучше, чем прежде, но и с другой стороны иначе – и в чем проявлялась эта инаковость он пока не мог сказать – Эрсан крепко задумался, стоило ли ему продолжить свою игру, стоило ли вновь подступиться к изломанному и больному разуму этого юноши.

– Я рад, что вы вновь пришли ко мне, Венсан. Признаюсь, мне не хватало наших с вами бесед. Быть может, вы поделитесь со мной, куда же вы пропали? – Себастьян чуть улыбнулся и сделал глоток кофе, а после раскрыл портсигар, из которого достал папиросу, положив его на стол, предлагая тем самым табак маркизу де ла Круа, и закурил, внимательно смотря на собеседника.

– У меня были важные дела, – медленно произнес Де ла Круа, задумчиво разглядывая янтарную жидкость в бокале. – Расскажите мне, каковы ваши успехи с тем грешником? Вам удалось наставить его на путь истинный?

Себастьян курил, смотря на Венсана и, помедлив, произнёс:

– Боюсь, что это было совершенно бесполезное предприятие. Я ошибся в том, что с ним можно что-то сделать, – с лёгкой печалью в голосе произнёс Эрсан. – Он абсолютно не признает ни Бога, ни церковь, ничего святого. Более того, мнит себя языческим греческим богом.

Венсан вскинул голову на последних словах и посмотрел на Эрсана в упор.

– Греческим богом, говорите? По-видимому, дело безвыходное.

– Как я и сказал. А с теми, кто ставит себя в один ряд со Всевышним, считая себя древним, иным богом, заслуживает наказания. Наши предки умело наказывали. Жаль, его нельзя сжечь, как орлеанскую деву на площади. Ведь только огонь несёт очищение.

Себастьян смотрел на него в ответ, не отводя взгляда.

– И что же вы хотите предпринять? – Венсан задал свой вопрос вкрадчиво. – У вас же есть план, друг мой?

– Я думал об этом, – начал Себастьян, хотя в данном моменте и разговоре все обернулось чистой импровизацией, – и пришёл к выводу, что, покуда на дворе девятнадцатый век и еретиков больше не сжигают, я избавлюсь от него, а тело предам огню. К сожалению, так масштабно и красиво, как сожжение на площади, уже не выйдет.

Венсан взял в руки бокал и сделал небольшой глоток, затем закрыл глаза и тихо произнес:

– Боюсь, это единственное правильное решение. Когда вы планируете осуществить задуманное?

– В праздников праздник и торжество торжеств, – Себастьян сделал первый глоток из своего бокала.

– Хороший выбор, – произнес Венсан, откидываясь на спинку кресла.

– Хотите присоединиться?

– Это была бы честь, – усмехнулся Венсан.

– Хотите посмотреть? Или убить?

– Неужели вы позволите?

Себастьян не ответил, только повёл плечом. Клодетт вовремя прервала разговор, чтобы передать записку, которую Виктор прислал из театра, сообщая, что задерживается и планирует зайти за ужином в их любимый ресторан.

– Господин, послать ли извозчика обратно за месье… За ним? – Служанка осеклась, ведь имя Люмьера нельзя было называть при этом госте. Это был строгий наказ. Себастьян беспристрастно на нее посмотрел и коротко кивнул. Служанка кивнула в ответ, а потом откланялась, поняв, что её помощь ни в чем не нужна.

– Думаю, у нас с вами есть ещё около часа, прежде чем… – Он посмотрел на часы, время на которых приближалось к половине девятого. – Боюсь, в десять я буду уже абсолютно, совершенно занят.

Еще некоторое время они продолжали диалог. Венсан все время внимательно смотрел на собеседника, наблюдая за каждым его жестом. То, что он услышал сегодня, вызывало у него тревогу, и он знал, что она вовсе не беспочвенна. Виктор был в опасности, и теперь де ла Круа знал это абсолютно точно. Необходимо было предпринять меры и чем быстрее, тем лучше. Он допил коньяк и почувствовал, как драгоценная жидкость согревает его изнутри. Венсан убрал непокорную прядь со лба и сдержано улыбнулся, бросив взгляд на часы.

– Уже почти десять, – произнес он. – Я должен идти. Желаю вам успехов с вашими планами, мой друг. Боюсь, мои дела вынуждают меня отсутствовать в тот день в городе, но я обязательно буду ждать подробного рассказа обо всем. Не провожайте меня.

С этими словами Венсан поднялся на ноги и, коротко поклонившись, проследовал в холл, где привратник уже приготовил его пальто и цилиндр. До конца сохраняя спокойствие на лице, он покинул особняк на улице Сент-Оноре, и только оказавшись на улице, позволил себе дать волю чувствам. Сжав ладони, затянутые в тонкие кожаные перчатки, в кулаки, он издал звук, больше всего похожий на звериный рев. Он был зол. Страшно зол. Де ла Круа даже был удивлен, что смог до конца изображать согласие с планами Эрсана. Поднеся правую руку к груди, он нащупал очертания револьвера, который теперь всегда носил при себе. При желании он мог расправиться с ним в любую минуту, но это было в высшей степени неразумно. Тем более он не знал точно, где и в каких условиях содержится Люмьер. Если он убьет сейчас, то едва ли сможет помочь ему так быстро, как хотел бы. К тому же на место преступления прибудут служители закона и тогда наступит настоящая неразбериха, которой Венсану бы очень хотелось избежать.

Он закурил, достав из кармана портсигар. Де ла Круа остановился, пройдя несколько домов. Если он правильно понял служанку, Виктор вот-вот должен был вернуться в особняк. Эрсан ведь сказал, что с десяти часов будет очень занят, а значит, вероятно, ждать прибытия Люмьера остается недолго. Что если он спрячется в тени одного из домов и хотя бы на мгновение увидится с Виктором? Что если попробует предупредить? Венсан сделал глубокую затяжку и кивнул сам себе. Эта идея ему определенно нравилась.

К моменту возвращения Виктора в особняк начался дождь. Сперва он накрапывал, но буквально за несколько минут превратился в ливень, но не сносящий с ног, а погружающий город под сырую завесу. Экипаж, остановившийся на углу, был единственным, что показался без четверти десять. Люмьер вышел из него, держа в руках зонт, который сразу же раскрыл над головой. В руках у него были бумажные пакеты из ресторана и, поудобнее взяв их в руку, Виктор медленным шагом направился к дому, останавливаясь у парапета ограды, чтобы достать портсигар и присесть, закуривая. Почему-то ему нравилось сидеть вот так, пока промокали штанины его дорогущих брюк и волосы кудрявились чуть более небрежно. Он сделал глубокий вдох и посмотрел на окна особняка, из которых лился тёплый свет.

– Скажи, откуда ты приходишь, красота? – окликнул его Венсан, все еще скрываясь в тени дома.

Виктор вздрогнул. Ему ведь не показалось, верно? Люмьер глубоко вздохнул. Венсан щелкнул зажигалкой так, что его лицо на мгновение озарилось светом и закурил еще одну сигарету.

– Прислал ли ад тебя иль звёздные края?

Виктор чуть не задохнулся. Забыв о пакетах, оставленных на парапете, он двинулся в сторону знакомого незнакомца. Медленно подойдя, словно бы боясь спугнуть тень, он остановился рядом и тихо произнес на выдохе:

– Венсан…

Де ла Круа горько улыбнулся и просто сказал:

– Я так скучал, Виктор.

Он хотел сказать больше, сделать больше, но отчего-то в этот момент смотря на Виктора чувствовал себя абсолютно беспомощным. Виктор шагнул к нему ещё ближе и обнял одной рукой, другой все еще держа зонт над ними.

– Венсан. Ты… Венсан.

Люмьер обнял его крепче. Он даже не подумал о том, откуда тот взялся и был ли у них дома, все его мысли напрочь испарились из головы.

– Я тоже. Тоже скучал по тебе.

– Да, – тихо ответил Венсан и обнял его обеими руками. – Как ты? Я весь терялся в догадках.

– У меня все в порядке, – ответил Виктор, чуть отпрянув и смотря в лицо де ла Круа. – Я так рад видеть тебя таким. Как прежде. Когда мы виделись в последний раз, было… иначе.

Венсан опустил глаза и чуть улыбнулся.

– Я знаю, но сейчас я – это я. И только. На пути через круги ада дорогу мне освещали мысли о тебе.

Виктор судорожно и сбивчиво вздохнул, отпустил Венсана, оставаясь в кольце его рук. Он прикоснулся к его лицу.

– Все так изменилось, Венсан.

Люмьер чуть улыбнулся в ответ, огладив его щеку большим пальцем.

– Я знаю, – Венсан перестал улыбаться. – Тебя ведь ждут. Я знаю обо всем, Виктор, и хочу попросить тебя быть осторожным. Пообещай мне быть начеку.

Рядом с маркизом Люмьера разобрала такая странная и забытая нежность, которую он испытывал еще в самом начале их отношений, которая потом вернулась к нему с болью в день визита в особняк через день после похорон супруги Венсана. Он все еще поглаживал его лицо. Блеск кольца на безымянном пальце заставил сердце Виктора сжаться, когда он взглянул на него – его грудную клетку изнутри словно полоснуло лезвием. Он опаздывал, должен был явиться домой чуть скорее, но благо, что извозчик не докладывал о возвращении, а всего лишь высаживал его в нужном месте и отправлялся отводить коней в стойло и возвращался к своей семье домой.

– Ты виделся с Себастьяном, – не вопрос, – я полагаю.

– Он мой крестный. Я забыл об этом. Раньше все казалось совсем другим, – криво улыбнулся Венсан, вновь смотря на Виктора в упор. – Ты мне постоянно снишься.

– Ты осуждаешь меня? За… это все.

– Ты ни в чем не виноват передо мной, – не задумываясь ни на секунду ответил Венсан. Виктор посмотрел на него с сомнением и покачал головой.

– Первого апреля я играю в опере, – вдруг произнес Люмьер. Ему не хотелось вновь будить в себе то чувство вины за измену как Венсану, так и Себастьяну зимой и весной 76-го года, которые казались такими далекими. Словно бы и правда прошло больше десятка лет. – Играю на скрипке.

– Я обязательно приду, – кивнул Венсан, прижимаясь всем телом к Виктору. Уже потухшая сигарета выпала из его пальцев, но он совершенно не обратил на это никакого внимания.

– Только, пожалуйста, если и будешь искать встречи со мной, пусть он не заметит этого. – Виктор чуть улыбнулся. – За то, что я был с тобой, – Люмьер имел ввиду те дни и ночи перед свадьбой маркиза, – мне долго пришлось расплачиваться и терпеть недовольство.

– Я знаю, Виктор. Я знаю. И я обязательно восстановлю справедливость.

Виктор не удержался и огладил его лицо еще раз, все еще улыбаясь.

– Все в порядке, душа моя. Все хорошо.

Люмьер чувствовал, как объятие Венсана стало более крепким и уверенным. Ему казалось, что он чувствовал его тело, как собственное – так близко тот был. Венсан помотал головой, а затем потянувшись в уже полузабытой манере, все же Виктор был значительно выше, прильнул к его губам в поцелуе как когда-то давно, словно в прошлой жизни. Виктор ответил на поцелуй, хотя и колебался, сомневаясь о правильности того, что делал, но была большая разница между тем, что правильно, и чего хочется. А поцелуй с Венсаном был мгновением нежности. Самой настоящей нежности. И даже красоты.

Любовь Себастьяна была горячей, с толикой безумия, жаркой страсти, которая разжигала внутри такой пожар глубочайших чувственных переживаний, пробуждала что-то звериное и первородное, первобытное – не зря же практически каждая ночь на протяжении всего того времени с июня 75-го года заканчивались сексом, и то и не одним. И Виктор был счастлив с ним, абсолютно любим и счастлив.

Однако в этом мгновении с Венсаном он почувствовал себя не желанным, не просто любимым, не значимым, а нужным. Как если бы тебя в холодный и дождливый день укрыли в сухой и теплой комнате мягким покрывалом, обнимая за плечи. Виктор позволил поцелую затянуться, стать глубже и даже откровеннее, но в один момент разум взял верх, и он прервал его, прижимаясь щекой к щеке де ла Круа, зажмурившись.

– Я люблю тебя, Виктор, – тихо произнес Венсан, а затем чуть отстранился и проговорил чуть громче с толикой отчаяния: – Я должен идти. Тебя ждут.

– Я тоже люблю тебя. – Виктор не сомневался в своих словах, хотя и понимал, что их любовь друг к другу абсолютно отличалась от той, которая была между ним и Себастьяном. Он любил его, как ангела, как нечто прекрасное. Хрупкое. Драгоценное.

Виктор сложил зонт – дождь закончился. И ночь над Парижем была, словно присыпанная солью: в провалах черных туч, где виднелось небо, мерцали редкие звезды.

– Иди, душа моя. Иди скорей.

Венсан почувствовал, как на его глазах выступили слезы, и поспешил скорее отвернуться, чтобы Виктор ничего не заметил. Теперь, встретившись с Люмьером, он точно знал, что должен сделать. И план необходимо было привести в действие без промедления.

Виктор подошел к парапету, чтобы забрать пакеты, и когда обернулся Венсана уже не было. Тяжело вздохнув, прикрыв на мгновение глаза, он постарался абсолютно успокоиться и через десяток секунд уже зашел домой. Ему казалось, что прошло так много времени, а в самом деле он опоздал лишь на десять минут. Наспех отдав пакеты привратнику, который должен был передать их служанке, чтобы та разобралась с ними, Люмьер поспешил наверх, зная, что Себастьян его ждал не в спальне, а в гостиной – обычно в постель они отправлялись вдвоем. Пройдя в комнату, он небрежно откинул со лба мокрые волосы и произнес:

– Прости, я задержался. Решил прогуляться по улице, там так свежо. – Подойдя к несколько недовольному его опозданием Себастьяну, Виктор наклонился и поцеловал его в щеку.

– У нас был строгий уговор, – как бы между делом произнес Эрсан с укоризной смотря на Люмьера.

– Сейчас только без двух минут десять. – Виктор усмехнулся, смотря на него в ответ. – Ты полагаешь, это проблема? Бесповоротно неразрешимая? – Он ухмыльнулся, не сдержавшись.

– Это я намереваюсь выяснить прямо сейчас. – Себастьян улыбнулся, поднимаясь с кресла.

Но Люмьер не дал ему это сделать, заставляя остаться на месте. Он накрыл его бедра ладонями, поглаживая, опускаясь на колени между его ног. Руки накрыли пах Эрсана, а потом Виктор начал расстегивать его брюки.

– Совершенно не обязательно спешить в спальню. Позволь мне начать, – напольные часы известили о десяти вечера легким перезвоном, – здесь.

– Постарайтесь, месье Люмьер, – с полуулыбкой произнес Эрсан.

Люмьер знал, что стоит ему приласкать Себастьяна, особенно ртом, как все недовольство его опозданием развеется. Обнажив Эрсана достаточно, чтобы совершить задуманное, Виктор без излишнего жеманства огладил языком теплую, уже начинающую пробуждаться, плоть. Ровно в десять вечера, как и все предыдущие вечера до этого, нисколько не нарушая их, как сказал его возлюбленный, строгий уговор.

Зайдя в дом и поднявшись на второй этаж, Венсан бесшумно прошел в свои покои. Родители уже легли спать, а слуги не решались его беспокоить, боясь новых вспышек гнева. Подойдя к портрету Виктора, он несколько минут стоял у него, разглядывая каждую деталь, словно стараясь запомнить его как можно лучше, а затем прошел к мольберту. На нем был установлен чистый холст, вот только де ла Круа не помнил, когда в последний раз брался за кисть. Немного подумав, он провел кончиками пальцев по его шероховатой поверхности, а затем резко развернулся и прошел к креслу, стоявшему в самом углу. Из него открывался прекрасный вид на всю комнату, и так он мог быть уверен, что за ним никто не наблюдает. В последнее время его начало беспокоить, что его мысли могли подслушивать, а за каждым действием следить. Ведь кто не захочет быть ближе к Богу и проникнуть в саму суть его замыслов?

Прикрыв глаза, он забрался в кресло с ногами и замер в неестественной позе. Так он провел не меньше часа, пока судороги, сводившие затекшие конечности, не стали нестерпимы. Все это время он внимательно слушал. Голоса в его голове, звучавшие на первый взгляд жуткой какофонией, постепенно разделились, и их слова стали понятны. Одни ругали его за проявленную слабость с Виктором, другие нашептывали смелые идеи, на которые он сам бы никогда не решился, а третьи комментировали каждую случайную мысль. Он знал, что они являются проявлением его божественной сущности, но никак не мог заставить их подчиняться ему всецело. С другой стороны, они были ему верными советчиками на протяжении последних двух лет, и Венсан уже совсем привык к ним и перестал сомневаться в их правоте.

Наконец, поднявшись вновь на ноги, он начал медленно раздеваться. Перед внутренним взором промелькнули разнообразные картины из событий последних месяцев. Венсан ничуть не солгал Эрсану, когда говорил, что был очень занят. Божественные дела действительно занимали его всецело.

Он вспомнил женщину, которую застрелил последней. Она была служительницей греха, и, по всей видимости, возвращалась посреди ночи от очередного клиента. В её глазах застыл немой вопрос, когда он навел на нее дуло револьвера, но она так и не успела ничего сказать, прежде чем её настигла смерть. Она так и не узнала, что очистила свое порочное существование, принеся себя в жертву Богу. Он вспомнил мальчишку оборванца, который пытался согреться у разведенного кем-то огня в доках. Де ла Круа пришлось потратить на него целых три пули, так как он пытался сбежать. Он совсем не понимал чести, которая была ему оказана. Венсан вспомнил семью, которую убил прямо в их доме. По правде, он совсем не планировал их убивать. Дело в том, что отец семейства не понравился одному из голосов. Венсан заметил его через окно, когда возвращался домой после встречи с друзьями. Тем вечером он уже застрелил мужчину под их пьяный смех и омыл руки и лицо в его крови. Ему нравилась её тягучесть и вязкость, её солоноватый вкус. Мужчина стал его второй жертвой, и он хотел, чтобы тот надолго ему запомнился. Он превратил убийство почти в театральное действо, вообразив себя в одном из величественных храмов Древней Греции. Именно поэтому он вовсе не хотел убивать ту семью, но голос решил иначе. Венсан вошел в дом, дверь которого была не заперта, словно во сне. Муж с женой находились на кухне и, вероятно, предавались обсуждению какой-то насущной проблемы. Он слышал обрывки их беседы, но не вникал в суть. Они не сразу заметили его. Несколько минут де ла Круа наблюдал за ними из тени, настолько увлеченными своими мелочными делами и не обращавшими внимание на Бога, а затем ступил на свет. Сначала он убил мужчину, а потом выпустил пулю, попавшую женщине между глаз. Они не успели даже закричать. На шум выбежали дети – мальчик лет десяти и девочка чуть младше. Увидев бездыханные тела родителей, они бросились к ним с плачем, но Венсан не позволил им пересечь комнату. Еще два выстрела, и их не стало. Он слышал, как в соседних домах начали просыпаться люди, но отчего-то знал, что никто не придет проверить несчастное семейство. Усадив каждого члена семьи за стол и сложив их руки в молитвенном жесте, он некоторое время любовался проделанной работой. Голос был доволен, и Венсан чувствовал себя так хорошо, что почти упивался этим состоянием. Проведя в доме еще четверть часа, он потушил свечи и покинул дом так никем и незамеченный.

Забравшись в кровать, маркиз тряхнул головой, прогоняя навязчивые образы его преступлений. Впрочем, преступлений ли? Ведь они были принесены в жертву Богу, а значит их смерти не были напрасны. Уже засыпая он обратил свои мысли к поцелую и тому чувству, которое разлилось в его груди в тот момент, когда Виктор ему ответил. Что ж, сегодня голоса были не правы. Этот поцелуй не был проявлением его слабости, ведь это был поцелуй Бога, а значит то было Его благословение.

Все время Виктор занимался работой и своим предстоящим концертом. Он не задавал Себастьяну вопросов о том, о чем он разговаривал с Венсаном. Таким образом он мог выдать, что встретился с маркизом, да и лезть в дела своего названного мужа он не стремился. Виктор и так был занят документами и важными вещами, которые Люмьер подготавливал для будущих встреч с деловыми партнерами. Он весь был в бумагах – рабочих и нотных. Ему практически подготовили костюм для выступления, и он даже отдал скрипку одному известному мастеру, чтобы он посмотрел ее, оценил качество инструмента и привел его в лучший вид, ведь Страдивари принадлежала его отцу, и прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как не стало Ива Люмьера, а сколько лет она провела в руках самого Ива! Мастер очистил ее как следует и отполировал, и хотя Виктор сам ухаживал за инструментом каждый раз, когда использовал, скрипка приобрела куда более свежий вид. На ней не было трещин, не было коробления, да и в целом, как оказалось, Люмьер поддерживал Страдивари в приличном состоянии, хоят Виктор не мог не признать, что после рук мастера скрипка буквально засияла и зазвучала многим лучше – видимо сказывалась пыль внутри, которую было непросто вычищать.

Март стремительно кончался, в опере шли репетиции. Виктор прислал три приглашения в дом де ла Круа и передал так же три Мари Лефевр, чтобы она передала их дочери и зятю. Люмьер заканчивал большое музыкальное произведение, которое освящало его последние несколько лет. О театре, о балете, о нежности и совершенстве, о бесконечной и горячей любви, которая жила внутри него. Оно должно было стать последним в концерте.

Утром первого апреля он репетировал дома, отрабатывал необходимые места и нервничал. Его костюм был готов и ожидал пяти часов вечера, когда он планировал отправиться в Гарнье. Что-то в этом дне не давало ему успокоиться, а потому, даже встав раньше Себастьяна, он вернулся обратно в постель и устроился с ним, решившись отложить игру на некоторое время. Виктор смотрел на спящего Себастьяна и чуть улыбался. Люмьер потянулся к нему ближе и поцеловал, надеясь разбудить.

После совместного завтрака он попросил Себастьяна проиграть вместе с ним дуэты скрипки и фортепиано – это были чудесные полчаса, когда они играли вдвоем. Свое последнее произведение он не решался отрепетировать, хотя понимал, что это неблагоразумно, но почему-то хотелось, чтобы мелодия впервые зазвучала именно на большой сцене.

К пяти часам пришлось уже переодеться, уложить волосы и приготовиться. Его концерт должен был идти с семи до половины десятого – достаточно долго для сольного выступления. Они прибыли экипажем в Национальную академию музыки ровно ко времени последнего прогона. Еще в крытом фиакре Виктор притянул к себе Себастьяна и долго, чувственно поцеловал, прежде чем выйти и направиться к главному входу.

Заходя в Оперу в тот вечер, Венсан ощущал радостное возбуждение. По правде, он был нечастым гостем оперного театра в последнее время. Герцог высказывался вполне определенно относительно его прошлых увлечений, и даже обычай высшего общества проводить свой досуг в опере никак не умалял его мнения на этот счет. Была и другая причина. Венсана боялись отпускать одного, а идти в сопровождении он совсем не хотел. Так или иначе ступив в тот вечер под знакомые своды, де ла Круа испытал сильнейшее чувство ностальгии, связанное с его временем пребывания в качестве одного из работников театра, смешанное с почти детской радостью от самостоятельного посещения столь значимого события. Ведь сегодня сцена всецело принадлежала Виктору. Мог ли он подумать об этом, когда рисовал его портрет весной 1875 года? Совсем нет. И это делало вечер еще более особенным.

Заняв по обычаю место в ложе, он достал из кармана парадного костюма блокнот с остро наточенным карандашом. Вероятно, скорее из старой привычки, чем из реального побуждения сделать наброски в течение концерта. Чтобы занять себя, он принялся зарисовывать занавешенную сцену, и должен был признать, что, несмотря на некоторую шероховатость линий, выходило вполне недурно.

Уже перед самым представлением, он заметил Себастьяна Эрсана среди зрителей партера. Тот, кажется, уже давно заметил его и бросал в сторону ложи взгляды, не предвещающие ничего хорошего. Это насторожило Венсана и вызвало в его воспаленном сознании вполне определенные мысли о необходимости привести план в действие как можно скорее, но когда на сцене появился Виктор, его сердце замерло и больше он не мог думать ни о чем другом.

Люмьер играл со всей душой. Звуки, доносящиеся из-под его смычка были воистину прекрасны, и маркиз чувствовал, что с каждой секундой попадает под все большее и большее очарование. Перед его внутренним взором вставали отдельные картины из их прошлого, совсем позабытые с течением времени. Он вспоминал их первую встречу, его робкое предложение выступить в качестве модели для картины, которое сделал Люмьеру. Сам сюжет которой он придумал, если так подумать, второпях, наблюдая за превосходной мазуркой из балета «Коппелия». Он даже не заметил, как погрузился в рисование. Карандаш сам бегал по бумаге, и к концу первого акта, Венсан с удивлением обнаружил, что сделал не менее пяти эскизов Виктора в разные моменты его выступления.

Решив не покидать свою ложу и не выходить в Золотое Фойе, он наблюдал за парадной публикой. Многих Венсан знал, о многих слышал или от отца, или от своих друзей. Однако взгляд его постоянно возвращался к Эрсану. Он заметил, как тот поднялся с места, но не стал покидать зрительный зал, а через мгновение Венсан увидел самого Виктора рядом с ним. Себастьян взял его руку и долгое время что-то говорил, а после поднес её в губам и поцеловал к пущему удивлению толпы и самого маркиза. Карандаш сломался в побелевших пальцах с характерным треском, однако де ла Круа даже не обратил на это никакого внимания. Он чувствовал, как злость, смешанная с новым чувством, которое он не мог интерпретировать никак, кроме как ревность, переполняла его до краев. Голоса в голове предательски засмеялись. Венсан сжал руки в кулаки и только спустя несколько минут заметил, что осколки карандаша больно впиваются ему в ладонь, прорезая тонкую кожу до крови. Он видел, как Виктор поцеловал Эрсана, и вдруг осознал, что медлить больше было нельзя. Все должно было произойти сегодня.

Виктор был непередаваемо счастлив в тот день. Он чувствовал себя, словно бы бог, взошедший на Олимп, и это была заслуга Себастьяна. Он сделал для него невероятный праздник, лучше, чем любой маскарад или свадьба. Себастьян позволил ему выступить перед высшим светом Парижа, исполнить свою музыку и позволить ей ожить под сводами Национальной академии музыки.

Исполнив первую часть, он спустился в партер, где рядом с Эрсаном сидела его мать. Остальных гостей, которым он прислал приглашения, посадили в ложах на свободных местах. Что удивительно, но не считая личных приглашений, театр был полностью заполнен. Виктор не ожидал аншлага, но то ли любопытство – его когда-то знали как танцора, то ли Себастьян приложил к этому руку, все места были заняты.

Все двадцать минут между актами он провел рядом с Себастьяном, замечая, как на них смотрят другие зрители, но это совсем не имело значения – о них с самого начала ходило множество слухов, и в этот вечер основные из них подтвердились. Люмьер сидел рядом с Себастьяном на пустом месте, гладил его по руке, а когда мать решила удалиться в дамскую комнату, Люмьер притянул к себе Эрсана для глубокого и медленного поцелуя в почти пустом зале. Себастьяна никто бы трогать не стал, а репутация самого Люмьера не особо могла влиять на Эрсана. Вряд ли кто-то захотел бы пойти в открытую против него, даже если бы они занялись любовью в партере. Правда, однажды они сделали это в ложе, когда им прислали приглашения. То был интересный опыт в копилку необычных мест. Когда Виктор почувствовал, как возбудил его поцелуй, пусть тягучий и неспешный, что он уже едва ли не потянулся, чтобы накрыть пах Себастьяна, как начали гасить свет. Он пропустил даже звонки, извещающие о начале второго акта. Жарко ему выдохнув в губы, Виктор огладил Эрсана ладонью, а потом с сожалением произнёс: