Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

– А вы не думали, что если бы не предлагали, то может быть не получили отказ? – Люмьер усмехнулся.

Эрсан улыбнулся в ответ.

– Жалование артиста нельзя назвать большим.

– Но и артиста нельзя назвать проституткой. – Виктор качнул головой и добавил: – Согласен, не каждого артиста нельзя.

– Ты верен своим убеждениям. Это хорошо. Я все гадал, поддашься ли ты соблазну.

– Признаюсь, я думал. Но само ощущение продажи собственного тела, да и полное не понимание того, кто стоит за предложением, отталкивали.

– Едва ли тебе бы пришлось сожалеть.

– А что, вы так хороши?

– Хочешь проверить?

Виктор опустил глаза, чуть улыбнувшись.

– Может быть.

Себастьян ответил ему улыбкой.

– Мне нравится твоя музыка.

– Хотите, могу написать что-то сейчас.

Виктор смутился, взглянув на Себастьяна.

– Был бы рад.

– Дайте мне свою руку. Запястьем вверх.

Эрсан положил перед ним левую руку. Виктор оторвал пальцы от чашки, которые хотя бы немного согрелись о теплый фарфоровый бок, и прикоснулся к запястью Себастьяна. Узкая рука Люмьера легла в ладонь Эрсана, в то время как пальцы прикасались к переплетению бирюзовых вен под кожей. Около половины минуты Виктор прикасался к нему, чтобы потом достать из кармана ту самую черную записную книжку и открыть ее с той стороны, откуда мог вырвать лист. Люмьеру пришлось оторваться от Себастьяна, ведь он был правшой, чтобы начать записывать мелодию.

– Талант к музыке – правда, я терпеть не могу слово талант – передался мне от отца. Он был достаточно известным скрипачом в свое время.

– Я слышал о нем когда-то, – произнес Себастьян, касаясь его руки. Прикосновение было кратким, но нежным.

– Он выступал больше на севере Франции, в Нидерландах и Бельгии.

Виктор написал одну строчку, а потом продолжил, остановившись на десяток секунд. Почувствовав прикосновение к своей руке, он поймал пальцы Себастьяна. Люмьер взял его за руку. Холодные пальцы легли в теплые – приятное ощущение контраста.

Когда Виктор закончил, он протянул лист с мелодией, написанной не в стиле венских мастеров, не в стиле французских колоссов музыкальной формы, а так, как писал только он сам. Музыка отличалась, и, как уже было сказано, опережала время. У неё было другое настроение, другой посыл, совершенно другая основа мироздания. В ней чувствовалось уважение к классике, но в то же самое время она была совершенно другой. Как и сам Люмьер.

– Мелодия моя – ноты, но ритм в ней ваш. Пульсация в ваших венах. Это вы, Себастьян, или, можно сказать, это мелодия того, как если бы мы были близки. Пожалуй, даже я нашёл бы эту мелодию аллегорией на вас во мне.

Виктор флиртовал без задней мысли, и чувствовал, что, может быть, приближался к опасной грани.

– Ты мне ее сыграешь? – Эрсан подался вперед так, что Виктор мог почувствовать тепло его дыхания.

– Если представится возможность. – Люмьер улыбнулся, смотря на Себастьяна с лукавством.

– Эта мелодия для скрипки?

– В целом, все можно сыграть на скрипке, но эту было бы интереснее играть в дуэте с фортепиано.

– Я организую музыкальный вечер на следующей неделе. Хотел бы пригласить тебя.

– Я бы не отказался. Но только если вы сыграете её со мной. Как я знаю, вы играете на рояле. Я могу разложить её на две партии, чтобы вам было удобнее, и прислать заранее.

Эрсан наклонился еще ближе и прошептал ему на ухо.

– С удовольствием.

– Мы ведь здесь не одни, – Виктор ответил ему также тихо. Но ничего не сказал против. Люмьер повернул голову, касаясь губами щеки Себастьяна. – Мы могли бы пройтись, где-нибудь до Люксембургского сада, где тихо и малолюдно.

– Почту за честь, – с улыбкой сказал Эрсан.

Они вышли в солнечный и шумный парижский день. Тут и там сновали спешащие куда-то люди, шли пары, мирно беседуя, родители гуляли с детьми и иной раз попадались попрошайки и уличные музыканты.

– Вы ведь не француз, я прав?

Виктор улыбнулся Себастьяну. Они свернули на улицу Ришелье, что вела к набережной Сены.

– Я здесь вырос и работаю на благо Франции. Это дает мне право называться французом, – уклончиво ответил Эрсан. – Тебе нравится Париж?

– Город моего сердца. Впрочем, я не парижанин по рождению, и живу в совсем другом мире, нежели сам Париж, но то, каким я его вижу, когда гуляю один, мне нравится.

Некоторое время они шли молча, а затем Себастьян внезапно спросил:

– У тебя есть любовник?

– Любовник, – произнес Виктор, словно пробуя, как звучало слово. – Нет, – он качнул головой, – любовника нет.

– Значит, ты свободен как ветер?

– Честно говоря, не уверен ни в этом, ни в обратном, – Виктор даже немного помрачнел. Он подошел к каменной скамейке и присел. На той стороне Сены виднелась Консьержери. – Есть человек, но у нас платонические отношения.

Эрсан сел рядом и понимающе кивнул.

– Молодые люди бывают так бессердечны. Я не хочу, чтобы ты печалился.

– Больше всего расстраивает, что большинство людей ведут себя, как дети. Недоговаривают, скрывают, а потом ты не обираешься такого вороха проблем, которые можно было разрешить вот так и сразу.

Виктор прикрыл глаза и подставил лицо солнцу, нежась.

– Ценю людей, которые прямо говорят в лицо, что от тебя хотят, зачем и почему.

– Полностью согласен. К примеру, сейчас я хочу тебя поцеловать.

Пока Виктор не успел возразить на столь смелое замечание, Эрсан приблизился к нему и запечатлел на его губах короткий, но чувственный поцелуй.

Виктор открыл глаза и посмотрел на Себастьяна, а потом спокойно и мягко ему улыбнулся.

– Целуй.

Но после этого подался ближе сам, прикасаясь ко рту Эрсана языком. Себастьян повторил поцелуй, сделав его более долгим и глубоким.

Виктор даже не стал задумываться о том, было ли это «правильно», и должен он был отказаться, или мог согласиться, и состоял ли в отношениях вообще, и преступал ли данное Венсану обещание. Но когда на пятый день, когда вы не сказали друг другу ни фразы, ты узнаешь, что человек, который стал тебе чрезвычайно близок, уходит с места работы, куда ты его привел, и не говорит тебе об этом ни слова, который, как тебе кажется, тебя либо избегает, либо просто больше не хочет видеть, перестаешь задумываться о том, а должен ли ты что-то кому бы то ни было, кроме самого себя.

Виктор придвинулся ближе, без сомнений отвечая Себастьяну, и голова его была совершенно пуста. Ему было приятно осознавать, что ему хотят сделать приятное; его угостили чаем и завели приятный разговор, показали его нужность и даже важность. Это действовало. Это доставляло удовольствие. Особенно, когда тебе начало казаться, что ты не важен и не нужен. Виктор не хотел пользоваться вниманием Себастьяна, ему на самом деле было хорошо рядом с ним в тот день, и он просто не хотел давать никакого обещания, но отказать себе в чуть более близком общении не смог.

Люмьер чувствовал, что этот поцелуй его возбуждал. Он испытал острое желание, резко захватившее его тело, что горячей волной заставило его судорожно вздохнуть. Теперь Виктор не сомневался, что Себастьян был умелым любовником и ничуть не приукрасил себя в своих же письмах – то, как ярко отозвался всего лишь поцелуй, как тело Люмьера отреагировало было правдивее всего.

Эрсан не скрывал своих чувств. Он был нежен и внимателен к Виктору, и каждое его движение словно говорило о том чувстве, которое он описывал в каждом из своих писем. На набережной было пустынно. Лишь изредка можно было заметить вдали одиноко гуляющую фигуру. Себастьян положил танцовщику руку на бедро, и через тонкую ткань тот смог ощутить жар его кожи.

Руки Себастьяна пусть и прикасались к нему, но Эрсан себя вел очень сдержанно и спокойно, не трогая его где бы то ни было. Люмьер, уже едва не теряясь в ощущениях столь горячего поцелуя, от которого впору закружиться голове, нашел ладонь Себастьяна, невесомо прикасающуюся к его бедру и накрыл ей свой пах. Эрсан мог чувствовать, как поразительно скоро и чувственно отозвалось тело Виктора на его ласку.

Отстранившись, он еще некоторое время смотрел на Виктора, как будто изучая каждую его черту. Затем достал из кармана небольшую эмалированную коробку и вытащил оттуда аккуратную карточку из плотной бумаги.

– К сожалению, мне надо идти. Если захочешь приятной компании, здесь указан мой адрес.

Виктор взял карточку в руки и кивнул.

– А музыкальный вечер?

– Буду ждать тебя в четверг в пять вечера. Все необходимые приготовления будут сделаны. Можешь играть все, что захочешь.

Эрсан встал и улыбнулся.

– Был рад встрече, Виктор.

– Взаимно, Себастьян, – Люмьер улыбнулся, – взаимно.

Себастьян кратко склонил голову и затем, развернувшись на каблуках, пошел прочь. На его лице застыло торжествующее выражение. Виктор остался сидеть на скамейке, смотря на карточку в своих руках. А в голове ожила та самая мелодия, которую он безжалостно выбросил из окна поезда. Музыка не оставляла его, но то, что она напомнила о себе сразу же, заставила обернуться к какому-то совсем другому и непонятному чувству, как очарованность сказкой, когда ты ребенок, смутила Люмьера. Но, пока она не становилась живой, исполненной, она никогда не отступала. Виктор подставил лицо солнцу, а внутри него вспыхивал Карфаген, горел и становился пеплом; пал Аскалон и Рим, и древний Вавилон вновь превращался в руины.

В назначенный день музыкального вечера Виктору пришлось отпроситься с работы. Он обратился к мадам Лефевр, но она достаточно скептически отреагировала на то, что Люмьер хотел пропустить репетицию, равно как и месье Жерар. Но, поскольку Виктор обещал явиться, он решил обратиться к самому директору, который в этот день был в благодушном настроении.

– Понимаете, месье Карпеза, меня пригласили как скрипача и пианиста. – Спустя некоторое время после начала разговора, когда директор все же не был настроен отпустить первого солиста, Люмьер решил попробовать объяснить ситуацию по-другому. – Как я понимаю, будет нелестно, если я откажу в подобной чести.

– Не в правилах театра поощрять сторонние занятия артистов, – нахмурился директор. – Кто, собственно, организует вечер? Я могу сделать исключение лишь в особом случае.

– Месье Себастьян Эрсан. Он же лично меня и пригласил. – Виктор внимательно смотрел на директора.

Услышав имя, месье Карпеза лишь поднял бровь и понимающе посмотрел на Виктора.

– Что ж, видимо, в таком случае я не праве мешать. Но это только на один вечер, Люмьер.

– Благодарю вас, – Виктор кивнул. – Всего доброго, месье Карпеза. Прошу прощения за излишнее беспокойство.

Директор сделал жест рукой, показав, что Люмьер может идти и легонько покачал головой.

Виктор заранее спустился и вышел на улицу, чтобы заказать экипаж на обозначенное время, чтобы вовремя прибыть по адресу.

То, как Люмьер собирался, конечно, было несколько взбалмошным и нервным, поскольку он не особенно был готов выступать в чужом доме, где явно должны были собраться не самые последние люди Парижа, но Шарлотта, которая наблюдала за его мучениями, помогла выбрать самую лучшую рубашку и наиболее приличные брюки. Так или иначе, Виктор имел несколько неношенных комплектов одежды.

– Ты словно на свидание готовишься. – Шарлотта поправила ему воротник рубашки.

– Я готовлюсь играть перед светом Парижа. Предпочел бы по улице голым пройтись, нежели предстать перед аристократами в неопрятном виде.

– Как думаешь, а он там будет?

– Откуда же мне знать, насколько благородно его благородие. – Виктор сделал неоднозначное движение плечом.

– Ты так и не скажешь, кто тебя пригласил?

– Кое-кто очень важный, что даже директор, только услышав его имя, меня отпустил. – Люмьер ухмыльнулся.

– Бойся сильных мира сего, Виктор.

– Зачем бояться? Я буду для него играть.

– Только не заиграйся.

Шарлотта напоследок поцеловала его в щеку и отпустила. Люмьер улыбнулся ей и покинул спальню, а потом и театр, чтобы к пяти вечера уже быть на месте.

Музыкальные вечера, которые проводил Себастьян Эрсан в своем элегантном особняке в первом округе Парижа, стремительно вошли в светскую жизнь города и мгновенно стали настоящей сенсацией. Первый подобный вечер состоялся всего полгода назад и имел столь ошеломительный успех, что вскоре они стали проводиться каждую неделю по четвергам. Попасть в музыкальную гостиную можно было лишь по специальному приглашению, высланному накануне и подписанному лично хозяином вечера. Он приглашал к себе только лучших из лучших, что касалось как публики, так и непосредственных участников. Именно поэтому в стенах особняка часто звучали новаторские композиции и пробовались исключительные и необычные формы.

Были на вечерах и свои правила. Все исполнители должны были выступать в специальных масках, скрывающих большую часть лица. Как объяснял Себастьян, это необходимо было для того, чтобы в центре внимания оставалась сама музыка, а не человек. К тому же, чтобы не портить свое впечатление от музыкального произведения, гостям воспрещалось вступать в диалог с музыкантом. Была и другая особенность. В четверг утром каждому гостю доставлялась необычайной красоты бутоньерка, которой надлежало украсить свой вечерний наряд. Все подавалось в шутливой форме, но те, кто однажды пренебрег правилами, более никогда не приглашались.

Подготовка к новому музыкальному вечеру всегда велась тщательным образом. В начале недели размещался заказ на изысканные вина, а повара каждую новую неделю представляли на суд аристократического общества необычные и экзотические закуски. Поговаривали, что на приемах можно было попробовать и наркотические порошки, но очевидцы, если таковые и были, всегда умело хранили молчание. Каждый музыкант проходил тщательный отбор, в процессе которого Эрсан лично беседовал с кандидатами. Участие в вечере щедро вознаграждалось и открывало для исполнителя двери в высший свет.

Люмьер если и был человеком уверенным в себе, то по прибытии в особняк переставал чувствовать эту самую уверенность. Он часто бывал на глазах у высшего света, выступал на музыкальных вечерах в салонах, выступал в качестве танцора на сцене Гарнье, но никогда не соприкасался с сrème de la crème, тем более не представлял на суд свою музыку.

Большинство музыкальных произведений были настолько личными, что пришлось всю дорогу до особняка и несколько предыдущих дней думать о том, что стоило исполнить. Эти вещи не должны были быть слишком личными – это неприемлемо, но при этом он не должен был скрыть всего себя, ибо музыка была его частью.

Виктор нервничал. Сейчас он как раз-таки чувствовал себя не творцом, а обычным человеком, который в угоду тщеславия принял приглашение, и который в это же самое время не на шутку в себе сомневался. Он не был профессиональным музыкантом, был лишь любителем и энтузиастом, и это поумерило его самолюбие и самоуверенность. Когда он оказался в особняке, казалось, дышать стало еще тяжелее.

У двери его встретил привратник в безупречной ливрее.

– Месье Люмьер? – спросил он и, дождавшись утвердительного ответа, пригласил жестом следовать за ним. Виктора отвели в просторную комнату на втором этаже, где уже находились несколько человек. Ему выдали маску и назвали время его выступления. Люмьеру отвели целых двадцать минут.

Дверь приоткрылась. На пороге появился сам хозяин вечера в безупречном костюме. Он окинул комнату спокойным и уверенным взглядом, а затем громко объявил.

– Добро пожаловать в мой дом. Вечер начнется, как обычно, в шесть часов. Честь открыть прием сегодня достанется нашему новичку – месье Люмьеру, за ним исполнят свои номера месье Массо, месье Жоли, месье Брюне и, наконец, месье Рош. Хочу напомнить о необходимости находиться в маске от начала до конца вечера. Желаю удачи!

На последних словах он повернулся в сторону Виктора и еле заметно улыбнулся ему. Закончив свою небольшую речь, Эрсан тут же покинул комнату.

Оставалось около часа. Значит, стоило просто успокоиться и перестать нервничать. Люмьер глубоко вздохнул, а потом постарался начать рассуждать логически. Он не забудет ноты и не забудет свои произведения, ведь никогда не забывал даже самого несущественного отрывка, он четко выбрал произведения по времени и по качеству, и он, черт возьми, выступал перед людьми уже больше десяти лет, и сейчас просто обязан успокоиться и перестать волноваться.

В течение этого часа он думал, проигрывал в голове мелодии и, в целом, успокаивался. Только все равно момент, когда его пригласили в шесть часов, был неожиданным.

А потом Виктор подумал, что он, в конце концов, первый солист Опера Гарнье, и ему нипочем выступления даже перед самыми богатыми и самыми знаменитыми, ведь он не желал всей душой их одобрения. Он вообще ничьего одобрения не желал. Ну, быть может, ему было важно, чтобы сам хозяин вечера не посчитал его дилетантом.

Виктор, как и полагалось, надел маску и предстал перед публикой. Он оказался в просторной зале, отделанной красным шелком. Публика уже заняла свои места на изящных креслах, расставленных в несколько рядов. Тяжелые портьеры были украшены цветочными композициями, которые удивительным образом сочетались с бутоньерками, украшающими каждый из изысканных нарядов. На стенах висели картины и краем глаза на дальней стене Виктор заметил вид оперы Гарнье кисти Венсана, который еще недавно был выставлен в Золотом фойе.

Люмьер немного этому удивился, но потом понял, что мешкать было не к чести, а потому взглянул на подготовленный рояль уже с открытой крышкой. Виктор сел за него, осторожно и нежно обвел его клавиши пальцами, знакомясь и пробуя, а потом вскинул руки над ними, замер на несколько ударов сердца и заиграл ту самую сонату для фортепиано и скрипки.

Часть на фортепиано была короче, чем часть для струнного инструмента, а потому Люмьер вскоре доиграл и быстро встал, беря в руки скрипку, гриф которой ложился в ладонь правильно, по-родному. Виктор не смотрел на тех, кто его слушал. Он следовал за музыкой.

Публика, казалось, была абсолютно зачарована его игрой. Как только стихли последние ноты, в зале разразились громкие овации. Месье Эрсан, который занимал место в первом ряду, во время его выступления внимательно следил за каждым движением Виктора и, казалось, был более, чем доволен.

Виктор чуть улыбнулся – это все-таки было приятно. И он решил пока не садиться за рояль. Люмьер подумал, что ему следует быть сдержаннее, не двигаться телом за музыкой, за ее полетом и движением так явственно. Но едва ли это было возможно остановить.

Он вновь приставил скрипку к плечу и изящным движением вскинул смычок, словно бы взвешивая его в пальцах.

Виктор заиграл произведение, куда более волнующее, нежели предыдущее, ведь оно как раз восходило к древним временам. Где-то к Новому Царству Египетскому, а где-то к истории Месопотамии. Каждый мог обнаружить себя у берегов Тигра и Евфрата, так в покоях Сулеймана Великолепного или же на победном пиру Балдуина IV Иерусалимского.

Только Себастьян мог знать, на что Виктор написал эту мелодию, и на что она была ответом или эмоцией. И, правда, не хватало лишь вокала, прекрасного женского голоса, который бы напел песню на чужом языке. Иногда Виктор прерывался и играл с помощью пиццикато, а потом вновь прикасался смычком к струнам.

Страсть, которая горячее и горче огня, что страшнее и желаннее поцелуя Иуды; в этой мелодии и сталь, и песок; и величие Дамаска, и кровь палестинских воинов Салах ад-Дина; и память павших миттанийских царей. Она звучала в голове Виктора и рождалась под пальцами так яростно, так болезненно, и в то же самое время вырывалась на свободу. Он заключил в ней весь Восток, который никогда не познал, но что явился ему в очертаниях чужих слов.

Когда он доиграл, ему понадобилось несколько мгновений, чтобы перевести дух, а потом сесть обратно за рояль – Виктору показалось, что он лишился всех сил и теперь не мог стоять.

Отложив скрипку на скамейку рядом, он заиграл. Совсем другую мелодию. Приятный и неспешный вальс, который воздавал дань классической венской форме, но при этом имевший необычные и непривычные элементы, присущие исключительно музыке самого Люмьера.

По истечении двадцати минут Виктор закончил играть, уложившись ровно минута в минуту.

Вновь зазвучали аплодисменты, которые не смолкали в течение нескольких минут. Наконец, поднялся Эрсан. Он поблагодарил Виктора за отличное выступление и представил следующего исполнителя. Когда Виктор покинул залу, к нему подошел один из слуг и передал записку, написанную хорошо знакомым Люмьеру почерком. В ней Себастьян выражал свою благодарность за блестящее выступление и просил дождаться конца вечера, предлагая скоротать время за легким ужином, накрытым в голубой гостиной.

Не в почете у Виктора было отказываться от приятного вечера и тем более ужина, а потому он рассудил, что совсем не прочь остаться. В любом случае, он был отпущен до следующего дня, а потому только в девять утра следовало быть в репетиционном классе. До этого времени он был совершенно свободен.

Люмьер осматривался, даже с интересом разглядывал интерьер. И он сделал вывод – Себастьян Эрсан был просто чудовищно богатым человеком. Его дом был обставлен настолько роскошно, что у Виктора даже дух захватило. Правда, он не особенно мог различить конкретный век или период, если вся роскошная меблировка и вовсе не была современной и стилизованной.

Он прошел в голубую гостиную, чтобы узнать, что представлял из себя легкий ужин у сильных мира сего.

Когда он присел за стол, то заприметил креветок в соусе с прованскими – как показалось Виктору, – травами, с лимоном и зеленью в качестве закуски; виноградные улитки и кальмары с красным и белым вином. Люмьер старался понять, что ему выбрать, ведь стоило перевести взгляд, как он увидел омаров, которых пробовал в жизни лишь раз. На другом краю стола Виктор заприметил различные виды сыров – он не ел молочные продукты, поскольку ему совершенно не нравился их вкус, но такое изобилие кого угодно из его кругов могло шокировать. Профитроли с лососем, бельгийские мидии – они очень нравились в свое время его отцу – и устрицы завершали все морское разнообразие стола.

Люмьер буквально растерялся и не знал, что стоило выбрать, но потом решил взять креветок и мидий, которые были ему знакомы, немного овощей и попросил наполнить бокал водой, отказавшись от белого вина. Искушение преступить свой запрет на употребление алкоголя было велико, но Виктор решил все-таки не уступать ему.

Пока Виктор был совершенно один в этой гостиной, он осматривался, подмечая все роскошество убранства и собственное абсолютное несоответствие этому месту. Нет, конечно, Люмьер себя совершенно не принижал, но чувствовал, что все здесь устроено для людей совершенно иного круга, а его за человека здесь мало бы кто посчитал, если бы узнал, что он всего лишь артист из Опера Гарнье. Конечно, вряд ли хозяин дома это бы одобрил – почему-то Виктору показалось, что отношение к нему Себастьяна так или иначе скрадывало несправедливость сословных условностей, – и это воодушевляло.

Спустя час с небольшим в дверь приотворилась и в комнату зашел Себастьян. В одной руке он держал бокал с коньяком, а в другой сигару. Казалось, он был доволен прошедшим вечером и пребывал в хорошем расположении духа.

– Я вижу, тебе понравилось мое угощение.

– Да. – Виктор смущенно кивнул и улыбнулся. – Благодарю за приглашение и за ужин.

Люмьеру стало как-то неловко. Он не любил быть кому-то должным, а такая роскошь, резко представшая перед ним, несколько выбивала из колеи.

– Ты играл очень проникновенно. Многие меня о тебе спрашивали. – Он улыбнулся уголками губ. – Не хочешь подышать свежим воздухом?

– Не откажусь, пожалуй. – Виктор встал из-за стола, поправив рубашку. – Я тебе еще не сыграл ту мелодию, которую написал в кафе у Гарнье. Но, я решил, что она достаточно личная, чтобы играть ее на публике. – Люмьер подошел к Себастьяну.

Эрсан мягко коснулся скулы Виктора.

– Сыграешь мне?

– Конечно, сыграю. – Виктор нежно улыбнулся. – Но только для тебя, чтобы ни одна душа не слышала. И, Себастьян, тебе стоило предупредить меня, что весь ужин будет только для меня. Мне, знаешь ли, особенно неловко… – Люмьер сделал шаг и повернулся, беря Себастьяна под руку. – Предлагаешь прогуляться по аллеям, как барышни с любовниками в старых романах, или по-простому подышать воздухом на балконе?

– С моего балкона открывается чудесный вид. Гости еще не разошлись, поэтому, к сожалению, я не могу отлучиться надолго. – Он взял Виктора под руку и повел к большому французскому окну. – Я бы хотел, чтобы ты надолго запомнил этот вечер.

– Первый вечер в твоем доме? – Люмьер с интересом посмотрел на Эрсана. – Стоит сказать, здесь поражает буквально все, хотя я – человек, привычный к роскошному убранству. Правда, не доводилось ужинать, как король. Раньше я только играл на богатых вечерах, и то в качестве скрипача в оркестре.

– Что ж, я рад, что мне удалось тебя поразить.

Они вышли на балкон. Эрсан внимательно посмотрел на него, а затем достал из кармана пиджака небольшую лакированную коробочку.

– Пусть этот вечер оставит у тебя неизгладимое впечатление.

– Надеюсь, ты мне не предложишь руку и сердце. – Люмьер смущенно засмеялся, смотря на Себастьяна. Он был буквально сражен таким вниманием.

Эрсан со смехом покачал головой и приоткрыл коробку, где на темно-синем шелке лежал тонкий браслет, выполненный из белого золота.

– Просто небольшая безделушка на память.

– А я уж думал, – Виктор притворно вздохнул, но потом сказал: – Я очень благодарен за это. – Люмьер поднял взгляд от браслета и посмотрел Себастьяну в глаза. – Но чем я это заслужил?… Этого так много. Всего этого

Но руку все-таки протянул вверх запястьем, пусть и смущенно улыбаясь.

– За виртуозное исполнение. – ответил Эрсан с улыбкой. Он взял руку Виктора в свою и с ловкостью надел браслет на его запястье. – Носи его с достоинством.

Виктор прикоснулся к браслету. Он красиво переливался, ощущался удобно и правильно, как если бы всегда был на этом месте.

– Буду.

Виктор вновь поднял на Эрсана глаза, благодарно улыбаясь. Люмьер выдержал короткую паузу, а потом сказал:

– Поцелуй меня, Себастьян.

Эрсан подался вперед и, отведя непослушную прядь с лба Виктора, начал целовать его страстно и нежно. Одной рукой он приобнял Люмьера за талию, а другую запустил в его волосы. В отдалении звучали смех и звуки голосов, но в этот момент все как будто перестало существовать. Виктор ответил ему не менее чувственно, вытворяя вскоре своим языком такое, что стыдно описать. Он прижался к Себастьяну ближе, беря его лицо в свои руки. Если бы Люмьер вздумал объяснить, почему ему так этого захотелось – он бы не смог. Виктору понравился тот поцелуй на набережной после долгой прогулки до Латинского квартала. Он был таким чувственным и горячим, и Люмьер чувствовал, что Себастьян не просто не стеснялся его целовать, а он этого хотел. А события последних недель заставили его сомневаться в том, что его можно по-настоящему желать.

Эрсан продолжал ласкать его, теперь покрывая поцелуями шею Люмьера и, расстегнув несколько непослушных пуговок рубашки, ключицы. Когда он, наконец, отстранился, его взгляд был полон страсти и желания. Проведя рукой по волосам, он бросил короткий взгляд на часы и затем произнес:

– Уже поздно. Путь до театра не близок. Не хотел бы ты переночевать эту ночь у меня? Как гость.

– Как гость, – Виктор произнес эти слова тягуче и медленно, а потом утвердительно кивнул. – Не откажусь. – Он поправил свой воротник, а потом и галстук Себастьяна. – Гости, полагаю, заждались хозяина вечера. Какая-нибудь высокородная мадам не смогла бы простить тебе мою компанию. Компанию «вертихвостки из Гарнье»! – Виктор весело усмехнулся.

– В таком случае, я должен сначала проводить в свои покои своего самого почетного гостя. – Улыбнулся Эрсан и взял Люмьера за руку.

– Во сколько тебя ждать? Сейчас всего-то девятый час. Я сойду с ума от скуки. Хотя бы расскажи, что они обсуждали. Ты ведь догадался о второй мелодии? На что я ее написал.

– Я вернусь через четверть часа и, думаю, мы найдем, чем заняться. – Себастьян провел ребром ладони по щеке Виктора.

– Ловлю на слове. Четверть часа. Не больше. – Он лукаво улыбнулся.

Виктор остался в комнате в одиночестве и стал осматриваться. Она была обставлена не менее роскошно, чем остальные комнаты, и Виктора буквально поразил размер кровати. Она была большой, застеленной свежим белоснежным бельем. Люмьер даже откинул покрывало, расшитое тонкими золотыми нитями, чтобы прикоснуться к нему.

Всё то время, что он был один, Люмьер думал об этом вечере, о подарке и чего ему на самом деле хотелось. Виктор должен был признать – и признавал – свое желание. Люмьер расстегнул рубашку наполовину и развёл воротник в стороны, чтобы перестало быть так жарко. После поцелуя с Себастьяном у него внутри все едва ли не горело.

Виктор вышел на балкон в темную ночь, где не было видно ни одной звезды. И луны тоже не было. Но был теплый ветер, звук отъезжавших экипажей гостей, что покидали особняк Себастьяна Эрсана.

Свежий воздух остужал кожу, помогал привести в порядок мысли и заставил наконец-то очнуться от странного наваждения, что было похоже опиумный дурман и алкогольное опьянение.

Люмьер не знал, чем могла закончится та ночь: близостью ли с Себастьяном, спокойным сном в гостевой комнате, долгим и интересным разговором и обещанной игрой на скрипке.

Точнее, он обо всем прекрасно знал, но только за ним оставалось решение, равно как и за хозяином дома, но Виктор был уверен лишь в одном – что бы он ни рассудил, как бы он ни поступил, это было только его решение. И больше ничье.

Люмьер смотрел в чернеющее небо и все равно думал только об одном, что он дьявольски устал что-то решать. Но выбора ему жизнь не дала.

Эрсан вернулся минута в минуту. Взяв Виктора под руку, они поднялись вверх по винтовой лестнице и вскоре оказались в уютном будуаре, отделанном в темно-зеленых тонах. В свете газовых рожков все казалось загадочным и немного зыбким. Повернувшись к Виктору, Эрсан притянул его к себе и вновь поцеловал. На этот раз поцелуй вышел гораздо более жестким и властным.

– Что же ты хочешь знать, Виктор? – прорычал он.

Люмьер непонимающе на него взглянул, прищурившись и насторожившись.

– О чем ты?

– Буквально полчаса назад ты жаждал узнать все последние сплетни высшего общества, – со смехом ответил он. – Хотя я даю тебе право задать любой вопрос, который только может прийти в твою голову.

– Я этого не говорил. Мне сплетен и в театре хватает. – Прозрачные глаза смотрели на Себастьяна очень внимательно. Виктору показалась крайне странной столь скорая смена тона и настроение.

– Тогда я, пожалуй, отвечу на вопрос, который тебя должно быть волнует. Ты произвел неизгладимое впечатление, – Эрсан сделал паузу, – а та мелодия, которую ты исполнял, напомнила мне об одном из моих последних писем.