355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Catherine Lumiere » Гимн Красоте (СИ) » Текст книги (страница 33)
Гимн Красоте (СИ)
  • Текст добавлен: 15 декабря 2019, 23:30

Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"


Автор книги: Catherine Lumiere



сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Люмьер вздрогнул и сперва ничего не ответил. Он смерил Венсана взглядом, но потом на ум пришли слова матери. Он, собравшись с мыслью, ответил:

– Небо ясное. Тепло.

– С-сад выглядит чудесно… – Венсан начал слегка заикаться от волнения.

– Еще в июне распорядился сделать его регулярным. – Тон Виктора был спокойным и размеренным.

– Ты проделал большую работу. – С трудом Венсан улыбнулся, чувствуя, как его глаза увлажняются. Он вдруг понял, что Виктор пугает его даже больше, чем окружающая его среда.

– Не то чтобы. – Виктор развернулся и пошел в сторону белоснежных кустарников, которые уже давно отцвели, но потом остановился и сказал: – Вечером в восемь. В гостиной. Объяснишься передо мной.

Венсан непонимающе посмотрел на него, чувствуя, как слезы все же потекли по его щекам.

– Объяснюсь? – переспросил он.

Виктор не обернулся, но все же ответил.

– По поводу убийства моего супруга.

– Убийства? – прошептал Венсан, обращаясь скорее к самому себе, чем к Виктору. Его тело начала бить крупная дрожь. Он тихо всхлипнул и упал на землю. Так вот что он сделал! Осознание обрушилось на него столь внезапно, что он едва ли не забыл, как дышать.

Виктор ушел. Его ждали дела – множество документов, которые были присланы неделю назад. Особняк на улице Сен-Оноре остался во владении де ла Круа, а Флоренс отошел особняк в Испании, который уступал своей роскошью дому в Париже. Стоило разобраться со со многими вложениями, посчитать доходы, расходы и оборот. Дел у Виктора, вопреки расхожему мнению о богачах, было невпроворот. К тому же от него ожидали партитуру в церкви к Рождеству и стоило ей заняться как можно скорее.

Когда на часах пробило восемь, Венсан вошел в гостиную. Он накинул домашний халат поверх одежды, но все равно дрожал словно от холода.

– Я пришел, – проговорил он тихо.

Виктор сидел в кресле все в той же рубашке и черных брюках – кажется, в доме он никогда не позволял себе носить ничего другого, кроме тех часов, когда занимался танцем. Люмьер кивнул де ла Круа и отложил нотную бумагу. Возможность сочинять вернулась к нему не так давно.

– Я помню совсем немного, – начал Венсан поспешно. – Однако я бы никогда не сделал это без причины. И причина была. Он замышлял твое убийство.

– Сядь, – сперва сказал Люмьер. – Рассказывай с начала. Ты бывал у нас дома, это я понял. Он с тобой разговаривал, как в тот последний раз, когда мы с тобой пересеклись.

Венсан кивнул и сел на краешек стула.

– Он говорил что живет с грешником, отрицающим Бога. Он говорил со мной как с Богом. Я и был Богом.

Венсан шумно втянул воздух. Виктор слушал его с каким-то излишним спокойствием.

– Я слушаю. Рассказывай.

– Он сказал, что ты возомнил себя языческим божеством и никак не можешь принять Бога. И поэтому пришел к мысли, что тебя надо убить. Я хотел лишь спасти тебя.

Люмьер не сводил с него взгляда. Обдумав слова Венсана – он не знал как к этому всему относиться, но, безусловно, это не могло поколебать его любовь к покойному Себастьяну, – он ответил:

– Почему ты не удосужился спросить у меня лично? Себастьян никогда бы не причинил мне боль. Он любил меня.

– Я думал, он тебя использует. Что лишь создает видимость любви, чтобы ты ничего не заподозрил. Я даже думал, что он тебя опаивает. – Венсан опустил глаза и обхватил себя руками.

– Все было не так… – Виктор покачал головой

– Ты можешь убить меня, если хочешь.

– Чушь какая! – Люмьер встал и отошел к окну, чтобы открыть его и устроиться подле с папиросой. Ему не нравилось курить в комнате.

Венсан склонил голову на бок и достал из кармана свой портсигар.

– Понимаешь, я не мог представить мир, в котором нет тебя.

Виктор молчал, молчал долго, но потом, тяжело вздохнув, произнес только:

– Ты хотя бы представляешь, какую боль мне причинил?

Венсан кивнул.

– Я знаю, мне нет прощения.

– Звучишь патетично и неискренне.

– Я никогда никого не любил сильнее тебя, – чуть слышно произнес де ла Круа, чувствуя, как его душат слезы.

– Это не освобождает тебя от ответственности за содеянное. – Виктор закурил вторую. Сделав паузу, он добавил: – Я прощу тебе то, что ты сделал со мной. Но его смерть – нет.

Венсан с трудом зажег свою сигарету.

– Ты волен уйти, если хочешь.

– Вернуться во Францию, чтобы меня посадили?

– Ты можешь отправиться в любую точку мира, – тяжело произнес маркиз, – если мое общество тебе настолько противно. – Я ничего не помнил до тех пор, пока ты не сказал мне об этом сегодня, – добавил он.

– Твоя мать попросила меня этого не делать.

– Я знаю, что противен тебе.

Виктор усмехнулся и покачал головой.

– Ты никогда не сможешь понять всю гамму чувств, которую я испытываю, маркиз.

Венсан кивнул. Он понял, что совершенно не хочет спорить с Виктором.

– Ты лишил меня всего. Дома, любимого человека, плотских удовольствий, желания творить. Желания жить, Венсан. Я выбирался из этого каждый день после той ночи. Я делаю тебе чертов шаг навстречу, а ты мне твердишь о том, как мне противно быть с тобой в одних стенах!

– Я не хочу, чтобы ты уходил, Виктор. Я люблю тебя и всегда любил. – Венсан закусил губу. – Я совершил чудовищный грех, и не могу найти слов, чтобы описать, насколько мне жаль. Если бы я мог, я бы дал Себастьяну выстрелить первым.

Виктор ничего не ответил, только отвернул голову и всхлипнул. Он долго молчал, не в силах справиться с собственным голосом, пока по лицу текли слезы. Он сжал пальцами собственные предплечья и тяжело вздохнул. С трудом поднявшись на ноги, Венсан подошел к Виктору и положил руку ему на плечо.

– Я никогда не хотел причинить тебе боли, – с горечью и слезами в голосе отозвался де ла Круа.

Виктор неясно кивнул, а потом сказал, все-таки справившись с собой:

– Я ложусь спать в десять. Завтрак в половину восьмого в столовой. Если опоздаешь, будешь есть холодное.

Венсан с трудом улыбнулся и кивнул.

========== Глава VIII ==========

C’est la fin de ce poème,

Éphémère et sensible¹.

Виктор встретил свой тридцать пятый день рождения в Италии в кругу семьи и друзей, которые приехали туда специально для него. В этот день рядом была его мать, мадам Лефевр, Шарлотта с мужем и подрастающим сыном. Приехала герцогиня вместе с внуком – дети быстро нашли общий язык друг с другом, а потому сидели и играли в какую-то настольную игру. Даже сам Анри де ла Круа, которого уговорила приехать Жозефина, скупо и сухо, но все-таки его поздравил. В середине января было достаточно тепло, но тем не менее все равно большую часть времени они провели в большой гостиной, где подтапливался камин. Виктор играл на фортепиано практически весь вечер, прерываясь только на несколько скрипичных композиций и табак. Он не пил, но мужчинам был предложен коньяк, а дамам вино. В этом доме никогда не поднималась история прошлых лет, никогда не произносилось имя Себастьяна, только если мадам Люмьер или мадам де ла Круа разговаривали с ним о важных вещах, связанных с ним.

Особенно важными вещами являлись несколько: железные дороги Франции и другие активы Эрсана, а также точно ли выполняется поручение Виктора – каждую пятницу на могилу его возлюбленного приносили свежие букеты цветов. В любую погоду и в любой сезон. Специально нанятый человек занимался тем, что содержал место Его упокоения в идеальном состоянии. Виктор не мог допустить, чтобы что-то было не так.

Виктору остались все бумаги Себастьяна, его особняк на улице Сен-Оноре, и все это – стараниями герцогини. Он был ей благодарен. Через три года после произошедшего она прислала ему весть – удалось откупиться и закрыть дело по поискам убийцы Эрсана. С Виктора были сняты подозрения – он заплатил за свое имя около пятисот тысяч франков – и он мог свободно пребывать на территории Франции. Эта новость изрядно его поразила. Вступив в возраст Христа, Люмьер впервые покинул виллу и отправился в Париж на поезде. Это была очень трудная поездка, но на всем этом пути его сопровождала мать, которая как раз в ту осень гостила в Италии. Тогда она впервые увидела дом в Париже, в котором жил Виктор несколько лет и в котором был счастлив, и услышала от него много других разных вещей, которые он никогда не рассказывал, но, сидя в голубой гостиной с бокалом коньяка из запасов Эрсана – весь дом оставался нетронутым, – время от времени бросая взгляд на браслет и кольцо из белого золота, которые он так никогда и не снял – он рассказывал матери о нем. Люмьер долго не решался зайти в его кабинет и в ту гостиную, в которой Себастьян был убит. Дом оставался ровно в том состоянии, в котором он его оставил – там не прибрали ничего. Слуги покинули особняк в тот же день – они никогда в нем не жили, были приходящими, из-за постоянных разъездов Себастьяна по стране.

С тех пор Люмьер раз в три месяца выезжал в Париж, чтобы решить рабочие моменты, а потом возвращался в Италию. Практически не было времени, когда они жили с Венсаном в доме наедине – постоянно кто-то приезжал. Виктору было одному если не скучно, то откровенно уныло иной раз. Дом был слишком большим для двоих людей.

Где-то со второго года жизни в Италии Виктор более или менее стал общаться с Венсаном. Он предлагал завтракать и беседовать о новостях, потом была недолгая прогулка по саду, а после Люмьер занимался делами – танцем, музыкой и документами. Около года Виктор привыкал к обществу маркиза де ла Круа, который был теперь уже очень своеобразным собеседником.

Виктор всячески старался принять мысль матери, что ему стоило простить Венсана для себя самого – чтобы не мучиться. Люмьер видел, что стало с маркизом: он был ребенком, несчастным ребенком, который, с одной стороны, понимал, почему к нему такое отношение, а с другой стороны – нет. Это вызывало диссонанс. Но Виктор не мог его ненавидеть, да и не хотел. Это было ужасное, обжигающее чувство, заполняющее внутри все сплошной взвесью тьмы. Люмьер не был ни тяжелым, ни злым человеком. Он был злопамятным, но творить зло не умел. Он долго думал об этом, но на третий год жизни рядом с Венсаном окончательно принял решение отпустить тому вину. Много оборотов совершило солнце, много сменилось лун, и Виктор принял как данность тот факт, что живет рядом с убийцей своего мужа. Он очень много думал об этом со всех сторон, рассматривал ситуацию, беседы Себастьяна и Венсана, и пытался понять и одного, и другого. Сперва сознание Виктора отказывалось понимать де ла Круа, и это было объяснимо, но потом Люмьер сдался и осознал, что у Венсана были причины это сделать. Боль это не облегчило, но принесло некую ясность, а с тем и успокоение. Виктор извел себя мыслями достаточно, чтобы вконец от них устать.

Каждое лето и зиму приезжала герцогиня с Аньелем. Виктор с мальчиком быстро нашел общий язык – в отличие от его отца. Люмьеру Аньель понравился. Он был очень умным ребенком для своего возраста и любознательным, хотя достаточно тихим. Если первый их приезд, когда Аньелю как раз исполнилось четыре года, закончился особенно ничем, то второй – зимний, – когда Виктору исполнилось тридцать пять, – был куда более интересным. Люмьер разговаривал с мальчиком на английском, учил играть на скрипке и основам классической хореографии. Сын Шарлотты – Мишель – мальчишка, уродившийся с потрясающей синевы глазами и белыми волосами, хотя ни мать ни отец не обладали настолько северной внешностью, был очень непоседливым и ярким ребенком, который умудрялся утомлять всех и себя самого за час. Виктор занимался ими обоими, когда они приезжали, и если с Аньелем он занимался музыкой, то с Мишелем они бегали вокруг виллы и сада в догонялки, пока ребенок не выбивался из сил. Дети пяти лет от роду и четырех – это нечто поразительное и выматывающее, как показалось Люмьеру. Иногда ему и вовсе думалось, что без них спокойнее, но потом мысль сменялась тем, что детская непоседливость разряжала обстановку и помогала отвлечься от многих дел, которые скорее приносили неудовлетворение и усталость.

В четвертое лето Виктору решительно надоело сидеть в Тоскане, и он сделал вывод – пора исследовать страну. И тогда свершилось великое путешествие по Италии. Разъезжать по колыбели древней великой цивилизации в течение месяца оказалось хоть и увлекательно, но достаточно тяжело – города сменялись, впечатления копились, и ведь Виктор чуть ли не насильственно уговорил Венсана поехать с собой – оставлять его одного на вилле со слугами было нежелательно, да и тому требовался свежий воздух, смена видов и взаимодействие с людьми.

Сначала Венсан был скован и пугался обилия незнакомых людей, но вскоре поняв, что Виктор не даст его в обиду, расслабился и даже смог принять на себя роль гида. Первым делом они побывали в Сиене, Флоренции и Пизе. Каждый из городов произвел на обоих неизгладимое впечатление. Ко второму дню пребывания в Сиене Венсан попросил Виктора раздобыть ему художественные принадлежности и с тех пор больше не расставался с карандашом. Они ходили невиданными ранее тропами, посещали закрытые от большого числа зевак частные собрания произведений искусства, и с каждым днем Виктору могло казаться, что перед ним тот прежний Венсан, с которым он когда-то встречал рассветы на крыше дома на Монмартре. Флоренция особенно поразила их обоих. Они остановились в маленьком отельчике неподалеку от кампанилы Джотто, и каждое утро они начинали с того, что поднимались на его крышу, где открывался чудесный вид на Санта-Мария-дель-Фьоре. К концу дня они добирались до пьяццале Микеланджело на другом берегу Арно и встречали там закат. Иногда Венсан так уставал, что ему приходилось возвращаться, опираясь на плечо Виктора, но Виктор прощал ему эту слабость и лишь изредка журил за излишнюю эмоциональность. В Пизе на пьяцца деи Мираколи голоса вновь начали твердить Венсану ужасные вещи. Ему не хотелось тревожить Виктора, поэтому он сломал один из своих карандашей и расцарапал его обломками себе ладони, надеясь, что физическая боль сможет заглушить навязчивый шепот. Однако ему не удалось скрыть от Виктора окровавленные ладони, но тот лишь тяжело вздохнул и повел Венсана промывать руки. После этого инцидента Венсан ненадолго затих, боясь того, что навлек на себя гнев своего спутника, но уже в Риме, в этой колыбели истории, он вновь превратился в восхищенного ребенка и заставил Виктора везде следовать за собой. Особенно их впечатлили базилика святого Петра, древний форум и Пантеон. Они даже добрались до Лидо-ди-Остия, где провели несколько дней на берегу моря. Венсану нравился теплый морской воздух, и, преисполнившись вдохновения, он сделал несколько набросков Виктора в купальном костюме.

Виктору не нравилось плавать в одежде, и когда он заканчивал позировать Венсану, то избавлялся от ненужных вещей и заходил в воду обнажённым. Его тело не успело загореть, а потому его кожа все ещё оставалась светлой, хоть и чуть оливковой, под которой проступали зеленоватые вены. Он проводил в воде не так много времени, меньше нырял, а больше просто находился, стоя по пояс или по плечи. Он не умел плавать, ведь ему негде было этому учиться. Даже в воде, даже на пляже, он думал о многих важных вещах, которые нужно было решить скоро и споро. Он выходил из воды и ложился на песок, вытягивая ноги, закрывая глаза и подставляя влажное тело солнцу. Мягкому, уже не такому палящему, как в полдень. К вечеру на пляже никого не было – они были в отдалении от всех. Люмьер не мог позволить себе вольность в виде купания в неглиже на глазах дам и их мужчин. Его бы не просто осудили, а что похуже. А потому они были на диком пляже, никем не занятом, и пока Венсан рисовал, Виктор предавался блаженному безделью, зная, что когда они вернутся в номер в гостинице, ему будет особенно необходимо ответить на три важных письма и проанализировать оставшиеся документы. Даже находясь на отдыхе в путешествии, он никогда не забывал о делах.

Иногда, оставаясь на пляже в одиночестве, Венсан чувствовал странные чувства по отношению к Виктору. Его переполняла не то страсть, сколько непонятное ему теперь желание. Несколько дней он не предпринимал никаких попыток, ибо страх разгневать Виктора был силен, но однажды, это случилось поздно вечером, когда звезды светили ярко, а тишину нарушал лишь шум прибоя, он придвинулся ближе к Люмьеру и поцеловал его. Этот поцелуй был столь краток, столь мимолетен, что тот едва ли его почувствовал, но для Венсана этот поцелуй был словно дуновением прошлого. На мгновение он вспомнил, каким он был прежде, и эти воспоминания отразились в его душе щемящей болью.

Де ла Круа отстранился. На его глазах выступили слезы, но он быстро вытер их тыльной стороной ладони. Виктору это бы не понравилось. Чуть успокоившись, он вновь приблизился к Люмьеру и осторожно провел кончиками пальцев по его обнаженной груди. Виктор открыл глаза и повернул голову, смотря на Венсана. Он молчал и наблюдал за тем, что делал де ла Круа. К Виктору давно никто не прикасался. Даже он сам. Точнее, вся его сексуальная жизнь закончилась ещё три года назад и больше не начиналась. Ему было тяжело преодолеть этот мысленный барьер, что ему можно заниматься с кем-то сексом, если тело этого хочет. Хотя, если начистоту, то тело не особенно хотело. Но прикосновение Венсана было приятным, даже неожиданно. Можно ли было заниматься сексом с тем, кто убил того, кого ты любил? Он часто думал об этом. Но уже ничего нельзя было вернуть, а двигаться дальше как-то необходимо, да и кто назовёт что-то подобное грехом, когда всю свою теперешнюю реальность ты посвятил делам покойного возлюбленного и попыткам вернуть себе обычную и понятную жизнь. Люмьер поднял руку и прикоснулся к щеке Венсана пальцами. Он смотрел, в его глазах отражался свет луны. Венсан коснулся его руки губами, чувствуя себя опьяненным и счастливым одновременно. Он чувствовал радость от того, что Виктор не разозлился на него, но теперь новый страх охватил его. Он смутно понимал, что должно последовать дальше.

Виктору было сложно вновь воспринимать себя не как мужчину, а как мужчину, у которого есть желание, чтобы его хотя бы коснулись. Его плоти, его кожи, его губ. Он даже забыл, как это – целовать кого-то. Ощущая себя словно бы в свои семнадцать лет, когда он толком не понимал, что такое иметь настоящее чувственное влечение, хотеть чего-то даже самого целомудренного, он пытался осознать, хотел ли чего-то подобного и стоило ли это делать. Всё было очень сложно и просто одновременно. Он боялся, но чего конкретно – осуждения того, кого уже нет в живых, или же собственных мучений совести – неизвестно. Венсан придвинулся совсем близко к Виктору. Его узкая рука легла ему на грудь, и теперь его движения были более уверенными и осознанными.

– Я не хочу причинить тебе боль, – прошептал Венсан, чувствуя, как отчего-то его губы пересохли. Он облизнул их и посмотрел прямо на Виктора. Обычно он избегал прямого зрительного контакта. Это его пугало.

Виктор видел, что это был тот Венсан, который был в самом начале их знакомства. Точнее, совсем другой, даже куда более чистый и бескорыстный, как ребёнок, которому хотелось чего-то необычного и словно бы запретного. А Люмьер уже не был тем, кто был весной 1875-го года. Не был юношей с циничными высказываниями, не был и страстным любовником. Он был спокоен и тих, и это безветрие пришло к нему после страшного шторма, после которого он, как ему показалось, все-таки смог прийти в себя и начать жить.

– Тогда не причиняй её, Венсан. Все просто.

– Я могу тебя поцеловать? – прошептал маркиз, все еще не отводя взгляда.

– Можешь.

Венсан крепко зажмурился и прильнул к его губам. Этот второй поцелуй был дольше первого, но вышел каким-то неумелым и нелепым. Если бы не тьма вокруг, Виктор бы увидел как густо тот покраснел.

Почему человека, несмотря ни на что, тянет к удовлетворения плотских потребностей? Можно ли было считать это чем-то не физическим, а психологическим? Виктор много раз принимался за этот вопрос, рассуждал и искал ответ. Почему человек полигамен и полиаморен? Почему, даже потеряв своего самого близкого и самого лучшего, самого важного, он все равно вновь начинает испытывать чувства, которые, как иногда ему кажется, он не может больше испытывать? Если для женщины и мужчины, что предпочитают противоположный пол, это было куда более естественно, то почему мужчина, который всей душой тяготеет к мужчинам, равно как и телом, это также присуще?

Виктор ответил на поцелуй с должной целомудренностью и даже скромностью. Все ещё пытаясь анализировать свои ощущения, он спросил:

– Тебе действительно этого хочется?

– Да, – робко ответил Венсан, наконец пряча глаза. Он почувствовал, как его бросило в жар, и с усилием сжал свободную руку в кулак, которым оборонялся перед невидимыми врагами.

– Тогда делай, что тебе хочется.

Виктор дал ему волю, но не дал ее себе. Если бы он начал думать о том, чтобы что-то себе разрешить, это бы закончилось ничем. Был ли это эксперимент над самим собой? Возможно.

Венсан почувствовал, как горяча плоть Виктора под его пальцами, и скорее инстинктивно, чем осознанно, начал водить рукой по ней. Он чувствовал, как у него самого пылают щеки, но в этот самый момент это было неважно. Его движения участились, робость исчезла и он начал отдаваться своему занятию со всей страстью и нежностью, скопившимися в нем за эти долгие годы бездействия. Страх ушел, и теперь де ла Круа смотрел на Виктора глазами, полными любви и обожания.

Люмьер и сам удивился тому, что его тело отозвалось на ласку достаточно быстро, даже болезненно остро. Сам он гладил Венсана по волосам и смотрел в его лицо, в его глаза. Ощущение чужой теплой ладони на члене, мягкие движения по чувствительной коже, отзывались легкими и приятными импульсами в груди и внизу живота. Его дыхание становилось чаще, чем дальше заходил Венсан. Наконец, когда Люмьер достиг пика, Венсан убрал руку и чуть отстранился. Отчего-то вместо удовлетворения, он ощущал вину, и это чувство было настолько сильным, что едва ли не душило его.

– Я… я не сделал тебе больно? – чуть заикаясь произнес он.

– Нет, не сделал.

Венсан не смог сдержать улыбки. Впервые за долгое время он чувствовал себя хорошо.

После того случая, Венсан чувствовал себя хорошо на протяжении недели. Его практически не мучали голоса и жуткие видения. Впервые за долгое время он ел с аппетитом и даже поддерживал беседу, когда это требовалось. Если Виктор раньше мог только догадываться о том, насколько обширны знания Венсана об Италии, то теперь он мог в этом убедиться. Маркиз водил его по местам, недоступным для обычных туристов. Он останавливался у каждой колонны, каждого обломка статуи и начинал свой рассказ, полный удивительных деталей. Его речь, которая в последнее время была отрывистой и спутанной, в эти моменты становилась плавной и складной. Казалось, он буквально оживал в эти моменты и заставлял Виктора жить вместе с ним.

Однако к моменту, когда они добрались до Неаполя, Венсан вновь стал замыкаться в себе. Его пугал шум улиц и, хоть он и боялся высказать свое желание в слух, он больше всего на свете мечтал вернуться домой в Тоскану. Он больше не рисовал. Хотя, должно признать, рисунков, сделанных им за время путешествия, хватило бы на большой красочный альбом. Боясь разгневать Виктора, он послушно ходил за ним по пятам, но почти ничего не говорил и часто начинал плакать без видимой причины. Де ла Круа сам не мог объяснить своего поведения. Он чувствовал себя потерянным и уязвимым. Периодически, крепко задумавшись о чем-то своем, он застывал в неестественной позе на несколько часов и ничто не могло привести его в чувства, а после, стыдливо смотря на Виктора, он пытался объяснить, что видел и что чувствовал в эти моменты. Люмьер ничего не требовал от него, но слушал его так внимательно, что постепенно Венсан вновь обрел уверенность и подобие равновесия.

Так прошло еще несколько дней. Они осмотрели Помпеи. Раскопки все еще велись, но их обоих поразил размах и величие древнего города, раскинувшегося у подножия Везувия. А затем, наняв судно, отправились на Капри. Казалось, это слегка приободрило Венсана. Он смотрел на Виктора с восхищением, отмечая острым взглядом художника изменения, произошедшие в его внешности за последние несколько лет. Еще несколько раз после Остии он целовал его и, казалось, получал ответ на свои ласки. Венсану даже начало казаться, что все стало как прежде.

На Капри они провели еще четыре дня. Разнежившись на солнце, Венсан читал Виктору отрывки из местных газет и бульварных романов, и они вместе весело смеялись над ними. Сюда практически не долетали новости из Парижа, да и Венсану не хотелось их читать. Он не хотел, чтобы Виктор становился грустным, как это часто случалось, когда последний получал французскую корреспонденцию.

Закончили они свое путешествие осмотром красот Тосканы. Побывав в нескольких маленьких городках и вдоволь налюбовавшись открывшимися перед ними видами, они вернулись на виллу де ла Круа, уставшие, но, в целом, довольные. После возвращения из путешествия Венсан почувствовал себя настолько изможденным, что уснул и проспал несколько дней. В привычной обстановке голоса снова принялись за свое, но он был по крайней мере рад, что между ним и Виктором тронулся лед.

Итак, день рождения – тридцать пятый – у Виктора начался с того, что в дом, помимо Шарлотты и ее матери, ее мужа и сына, приехали герцог и герцогиня с внуком. Мадам Люмьер жила с ними уже не первый месяц, приехав еще в начале декабря, когда в Руане совсем похолодало. В Пиенце же было достаточно комфортно, чтобы провести зиму. К празднику наготовили стол, Виктор немного приоделся и играл на рояле, пока Мишель сидел рядом и ему мешал. Чтобы занять ребенка, Шарлотта все время пыталась его отвлекать, но мальчишка был до ужаса активным и непоседливым.

Венсана Элизабет занимала разговорами об Италии и итальянском языке – чтобы ему было не совсем неуютно, мадам Люмьер просила де ла Круа обучить ее каким-то интересным вещам. Виктор не ожидал, что приедут родители маркиза. Более того, он совершенно точно был удивлен, когда служанка сказала, что прибыл еще и герцог.

Когда дом наполнился гостями, Венсан почувствовал себя неуютно. Близость семьи пугала его, хотя он сам не отдавал себе в этом отчета. Не так давно герцог уже приезжал на виллу, но эта встреча кончилась ничем. Он привозил с собой и его сына – Аньеля, но маркиз был столь напуган, что попросил Виктора увести его в дом. Теперь, бросив лишь короткий взгляд на мальчика, он отметил, как поразительно тот вырос с той короткой, но весьма волнительной встречи чуть меньше года назад. Венсан боялся ребенка до глубины души, хоть и сам не мог понять почему. К тому же он едва ли помнил обстоятельства его рождения, а поэтому, несмотря на все уговоры и мягкие просьбы, отказывался принять его как своего сына.

Сначала он хотел было запереться в своей комнате, но благодаря совместный усилиям Элизабет и Жозефины, Венсан все же отошел от этой мысли и спустился в гостиную, где Элизабет тут же заняла его разговором об итальянском языке. В те дни, когда он чувствовал себя более-менее хорошо, он много читал, и настолько улучшил свой уровень знания языка, что в свободное время начал даже начал писать стихи и длинные баллады, которые иногда исполнял Виктор. Сам маркиз не считал, что делает что-то особенное, но в глубине души все же немного гордился своими успехами.

В качестве подарка на день рождения Венсан подготовил для Виктора серию рисунков, переплетенных в красивый альбом. Туда он включил как те наброски, которые он делал во время их совместного путешествия по Италии, а также рисунки, сделанные тайком, когда Виктор не видел, что его рисуют. Особенно Венсану нравился акварельный этюд, где Люмьер был запечатлен в апельсиновом саду, тянущимся к нависшему над ним плоду. Рисунок получился столь живым и красочным, что буквально завораживал, и Де ла Круа очень надеялся, что он понравится Виктору так же, как и нравился ему самому.

Несколько раз за день к нему подходил отец, но Венсан был столь зажат и скован, что беседа никак не завязывалась. Он все время прятал глаза, а голоса в его голове настойчиво советовали уйти. На третий раз Анри не выдержал и начал говорить. Его речь была пылкой, но говорил он о том, как сильно ему жаль, что все сложилось именно так. Не ожидая ничего подобного от отца и не выдержав, как ему казалось, его сурового взгляда, Венсан заплакал, словно ребенок. Вдруг все начало происходить очень быстро. Кто-то из женщин спросил, что произошло. Виктор, занятый у рояля, инстинктивно дернулся и отложил ноты. Он подошел к герцогу и Венсану и настоятельно попросил первого изменить тон, и постараться быть более ласковым, поскольку он-то точно знал, насколько чувствительным и нестабильным был маркиз, как легко его можно было задеть, а тем более расстроить и испугать. Он отвел герцога в сторону и сказал:

– Ваша Светлость, пожалуйста, будьте благоразумны. Представьте, что вы разговариваете с мальчиком, с маленьким ребенком, для которого каждое ваше резкое слово или недостаточно мягкий тон голоса причиняют физическую боль. Венсан, он стал совсем другим. Его пугает даже собственный сын, потому что он не понимает, как общаться с мальчиком. Вас он тем более будет бояться, вы ведь понимаете, что не без причин. Пожалуйста, будьте мягче. Просто скажите ему, что любите, и обнимите.

Виктор чуть улыбнулся. Герцог же нахмурился и покачал головой. Он не хотел этого признавать, но состояние Венсана беспокоило его. Он волновался за сына все эти годы, но так старательно скрывал это чувство в глубине души, что почти смог убедить сам себя, что все в порядке.

– Пожалуй, я был неправ, – произнес он медленно. – Анри посмотрел на Виктора и вдруг протянул ему свою руку. Судя по решительному выражению на его лице, настроен он был крайне серьезно. – Я был неправ и насчет вас, молодой человек. Вы вернули моему сыну жизнь, и я перед вами в неоплатном долгу.

– Вы не ничего не должны, Ваша Светлость.

– Я рад, что вы здесь Венсаном, – просто ответил герцог. – Как думаете, я могу попробовать поговорить с ним еще раз?

– Позвольте, я подойду к нему.

Люмьер отошел от герцога и присел рядом с Венсаном на подлокотник его кресла. Ладонь Люмьера легла на плечо маркиза, и он тихо сказал:

– Твой отец не желает тебе зла. Не бойся его. Он всего лишь хочет с тобой поговорить.

Венсан, который все еще чуть всхлипывал, послушно кивнул и тихо спросил:

– Ты обещаешь?

– Обещаю, – уверенно ответил Люмьер.

– Тогда я готов, – произнес маркиз и чуть улыбнулся.

Виктор погладил его по кудрям и позвал герцога, но прежде, чем оставил их вдвоём, повторил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю