Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Художник прошел в дальний конец студии и взял в руки портрет, на который еще недавно завороженно смотрел. Вернувшись к Виктору, он почувствовал как волнение поднимается внутри него.

– Надеюсь, вам понравится.

Виктор рассматривал его несколько минут, то наклоняясь ближе, то чуть отходя. Он не мог сдержать улыбки, да и не хотел. В первую очередь, Люмьер не мог поверить в сам тот факт, что его изобразили. Так прекрасно, в образе греческого бога Диониса. Ему нравилось буквально все. Абсолютно все. И то, как Венсан скрыл самого себя, и как любовно и талантливо он себя в этом портрете запечатлел.

– Он прекрасен, Венсан. Прекрасен…

– Вы прекрасны, Виктор. Именно вы, – улыбнулся Венсан. – Я назвал ее «Гимн красоте». Она мне напомнила одноименное стихотворение Бодлера.

– И все во мне – восторг, и все во мне преступно? – Виктор склонил голову к плечу, глядя на Венсана. – Мое самое любимое бодлеровское стихотворение, месье Дюплесси.

– Будь ты чудовище иль чистая мечта, в тебе безвестная, ужасная отрада! – продекламировал Венсан, опускаясь на стул рядом с Виктором.

– Я Бог иль Сатана? Я Ангел иль Сирена? – Лицо Виктора озарила широкая улыбка.

– Не все ль равно: лишь ты, царица Красота, освобождаешь мир от тягостного плена, шлешь благовония и звуки и цвета! – Венсан ненадолго замолчал, любуясь Виктором в желтом свете лампы. – Я рад, что вы здесь.

Виктор взял его за руку. Столь прекрасный момент был для поцелуя, но этот поцелуй испортил бы, пожалуй, всю ту гармонию, что образовалась спонтанно и стихийно вокруг их обоих.

– Я написал для вас сонату для скрипки и фортепиано. К вашему дню рождения.

Венсан густо покраснел и опустил глаза.

– Мне никогда еще не делали таких подарков.

– Я играю по вечерам в самом дальнем музыкальном классе на третьем этаже. Если вы хотите, я исполню ее для вас, допустим, завтра?

Венсан согласно кивнул.

– Я должен вам признаться. Вчера я заработался допоздна и был вынужден заночевать в театре. Когда я вышел в коридор, то услышал, как вы играете. Это было так прекрасно! Я хотел поговорить с вами, но испугался и убежал.

– Не думал, что это были вы. Но я знал, что на меня смотрят с самого начала. – Люмьер погладил тыльную сторону его руки.– Могли бы не убегать.

Венсан смущенно улыбнулся. В этот момент весело засвистел чайник и он поспешил заняться им.

– Спасибо, Венсан. – Люмьер чуть обернулся, глядя на него.

– За что?

– За то, что появились в моей жизни.

Рука Венсана дрогнула и он просыпал чай. Однако это не имело никакого значения.

– В таком случае и вам я должен сказать спасибо. За то, что столкнулись со мной в том коридоре.

– Пожалуйста, Венсан. – Виктор улыбнулся ему, сложив руки на спинке стула и умостив на них подбородок. Он с удовольствием наблюдал, как Венсан готовил чай. – Мне с вами спокойно.

– А мне с вами. И должен сказать, я очень беспокоился за вас с тех пор, как вы ушли в тот понедельник.

– Увы, душа моя, это балет. Здесь либо ты, либо тебя. Не думайте об этом. Все проходит. – Виктор встал, чтобы снять с себя и шарф, и пальто. А потом подошел к Венсану, пока тот не взял чайник. – Вы, должно быть, разочарованы? Театром, людьми, – он поманил его за собой к свободному пространству.

Виктор не чувствовал боли в ноге, хотя и чувствовал ее саму не слишком хорошо из-за препаратов.

– Вы ведь из высшего общества. Вы должны уметь танцевать. – Он взял его за талию, как даму, взяв его руку в свою. – Пусть чай пока что остынет.

И он стал напевать вальс Штрауса на немецком, часть которого, как Виктор понял, от него Венсан все-таки услышал. Венсан засмеялся и положил руку ему на плечо. Они легко закружили в танце.

– Я не разочарован, ведь иначе я бы не познакомился с вами.

Виктор ему не ответил, в два голоса напевая эту незамысловатую, но красивую песню. И пока они кружились, обходя разложенные на полу наброски, оставленные Венсаном, Люмьер понимал, что Шарлотта была абсолютно права. Он был совершенно по-мальчишески влюблен.

========== Глава VII ==========

Ночь прошла незаметно. Вечер накануне прошел прекрасно. Они смеялись, танцевали, много разговаривали о разных вещах и, когда за окном уже начало светать, уснули вместе, уместившись вдвоем на узкой кровати Венсана. Еще никогда раньше Дюплесси не чувствовал себя так свободно. Он чувствовал, что может рассказать Виктору все что угодно, и тот его поймет. Пережитый опыт в театре вскоре начал казаться не более чем страшным сном.

Проснувшись следующим утром, Венсан почувствовал себя замечательно. Было около семи утра. Виктор безмятежно спал подле него, а где-то вдали были слышны звуки просыпающегося города. Осторожно поднявшись на ноги, так чтобы не потревожить своего гостя, Венсан наскоро умылся, оделся и выскользнул из квартиры. Пройдя вниз по улице, он зашел в пекарню, совсем недавно начавшую свою работу, где купил несколько свежих булочек, а также заглянул в лавку напротив, чтобы приобрести яйца и масло. Вернувшись в студию, он аккуратно сложил покупки на стол и поставил чайник на плиту.

Будить Виктора не хотелось. До времени, когда его ждали в театре, оставалось несколько часов. Рассудив, что Виктора вряд ли будут разыскивать в это утро, он решил дать ему возможность отдохнуть, а сам принялся за картины для месье Эрсана. В пятницу он должен был представить завершающие три полотна и времени оставалось совсем в обрез. К тому же, если эти картины будут выставлены в Золотом фойе перед важными гостями, он должен постараться на славу. Накинув рабочий халат, он водрузил один из начатых холстов на мольберт.

Время прошло незаметно. Поглощённый работой, Венсан не замечал ничего вокруг. Его внимание было полностью сосредоточено на стоявшем перед ним холсте. Он не заметил, как чайник начал протяжно свистеть. Он также не заметил, как Виктор поднялся с кровати и, сняв его с плиты, принялся готовить кофе. Поэтому для него стало полной неожиданностью, когда его руки осторожно коснулись. Вздрогнув, Венсан повернулся и увидел перед собой Люмьера. В руках он держал чашку кофе, а на его губах играла легкая улыбка.

– Доброе утро, – выдохнул Венсан.

– Доброе, месье художник. – Виктор широко улыбнулся, придвинул стул и сел рядом с ним. – Спасибо за ночь. – Люмьер стряхнул невидимую пылинку с плеча Венсана. – Мне давно не было так хорошо. – Он сказал это таким тоном, словно бы они творили и вытворяли что-то непотребное, но очень приятное. Но потом тихо рассмеялся.

Он не хотел думать о том, что вскоре предстояло вернуться в стены Дворца Гарнье, чтобы начать очередную экзекуцию над измученным телом. Люмьер чувствовал себя отдохнувшим, хотя колено немного побаливало, но то, что вчера ему сделали несколько уколов прямо в ногу и он ушел из театра, чтобы провести вечер в приятной компании и отоспаться вдали от гадюшника, где каждый друг друга тихо ненавидел, сделали его новый день в разы приятнее.

– Я бы с удовольствием начинал так каждый день.

Он встал, чтобы налить себе чай. Кофе был не самым его любимым напитком, чай был предпочтительнее.

– Когда я покупал кофе, месье Леду, хозяин магазинчика, был всецело уверен, что я собираюсь очаровать божественную красоту, и такую женщину нельзя упустить. Проницательно, конечно, но вы лучше любой женщины. Да и мужчины тоже.

В отличном расположении духа Люмьер не скупился ни на добрые слова, ни на комплименты, ни на смущающие подначивания. Словно бы в его душе распускались магнолии, так им любимые в Париже. Все казалось залитым солнечным светом, полным свежести ветра позднего марта и теряющей свои девственные очертания весны.

Приняв чашку из рук танцовщика, Венсан машинально сунул кисть, которой еще несколько минут назад рисовал, в карман халата и подошел к столу.

– Я взял на себя смелость купить булочек к завтраку, – он кивнул на сверток, от которого все еще веяло теплом. – Не хотите яичницу?

– Не очень люблю жареные яйца, но булочки могу себе позволить. – Виктор сделал самое неожиданное движение – он подошел к Венсану со спины, обняв его за талию и устроив подбородок у него на плече. – Извините, всегда хотел так сделать. Мы когда жили с мамой, я очень быстро вымахал, и, когда она готовила, я всегда так к ней подходил. С вами я чувствую себя… как дома. Я живу один уже очень много лет.

Венсан вздрогнул, но не отпрянул.

– Я готовлю неважно. Раньше у нас всегда были повара, а когда я сбежал из-под крыла родителей, то долгое время едва мог сам вскипятить воду.

– Я умею готовить. Но мне не для кого этого делать. Да и негде. – Виктор обнял обеими руками его талию, сцепив ладонями свои же локти. Прижав Венсана к себе ближе. В этом объятии не было намека на что-то непристойное. – Впрочем, я много чего умею делать руками.

– Возможно, мне есть чему поучиться у вас, месье Люмьер. – улыбнулся Венсан.

– Венсан, к чему такой официоз. Я же не называю вас «Ваше благородие», или стоило бы? – Он усмехнулся и отпустил его, чтобы взять в руки чашку и сделать глоток горячего напитка.

Венсан засмеялся. Мог ли он вообразить, что это возможно? Все казалось волшебным. Вдруг его взгляд упал на щеку Виктора.

– Кажется, я испачкал вас краской, – неожиданно ахнул он.

Венсан осторожно прикоснулся к его коже.

– А знаете, думаю, эта ночь нас очень сблизила, – серьезно произнес он.

– Считаете, нам пора стать ближе? – Виктор взял его пальцами за запястье.

– Вы так думаете?

– Вы спали со мной. – Виктор посмотрел в глаза Венсана, не скрывая улыбки.

Художник почувствовал, что его щеки заливает краска.

– Возможно это хороший повод.

– Для чего же, Венсан? – Виктор наклонился ближе.

Венсан улыбнулся и опустил глаза.

– Думаю, нам пора перейти на «ты».

– Полностью согласен.

– Давай поднимем наши чашки за это!

– Как за революцию, честное слово. – Люмьер усмехнулся.

– С тобой хоть на баррикады, – засмеялся Венсан.

– Ты роялист? – Почему-то спросил Виктор. Ему стало любопытно. Все-таки Венсан был выходцем из света.

– Да, но я верю в революцию. А что насчет тебя?

Виктор задумался, а потом присел на стул. Он устал стоять и захотелось расслабить ноги. Время стремительно утекало.

– Мне сложно сказать. Считай, я никогда не жил, как обычный парижанин.

– Возможно я тоже мог бы тебя кое-чему научить, – произнес Венсан, беря булочку со стола.

– Свободе, равенству и братству?

– Для начала. Ведь перед нами, – он обвел рукой пространство студии, – весь мир.

– Я не существую, как его часть. Ты видел, какая моя жизнь на самом деле. Пока я не покину его, другая не начнется. Впрочем, недолго осталось. – Люмьер взял выпечку из пакета, разломив ту пополам. – Все, чего бы я хотел, это посмотреть мир, играть и не быть никому должным. И перестать быть одиноким. Хотя, пожалуй, с последним ты мне помог.

Виктор вздохнул и запустил свободную руку в волосы, приглаживая кудри.

– Когда лет через семь моя карьера закончится, если не раньше, я бы отправился в долгое путешествие. Я не был нигде, кроме Франции и Бельгии. Это печалит меня слишком часто. – Он отщипнул от булочки кусочек и отправил его в рот, сразу же запивая чаем. – Ты видел, в каком котле мы варимся каждый день. И травма моя не потому, что я в прошлом году был уставший и неуклюжий. Я не сам упал. – Он опустил глаза. – Нет большего одиночества, чем в толпе людей. С тобой я понял, что меня есть кому понять и принять, несмотря на все отличия… В первую очередь в мировоззрении. И я за это на самом деле благодарен. То, что ты сделал для меня вчера, было бесценно.

Венсан, который наконец справился с приготовлением яичницы даже почти её не подпалив, задумчиво посмотрел на своего собеседника.

– Я бы хотел показать тебе мир. Ты знаешь, у меня никогда не было друзей.

– Обещай, что покажешь.

Он держал в руках чашку, смотря на собственное отражение в остатках чая. Венсан подошел вплотную к Виктору и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Обещаю.

Виктор ответил ему благодарной улыбкой.

Спустя пятнадцать минут, когда они прикончили яичницу, Люмьер посмотрел на часы.

– Мы опаздываем. Мы бесконечно опаздываем! Придется брать экипаж.

Им пришлось собраться быстро, ведь уже в девять часов должна была начаться первая репетиция и рабочий день у Венсана. Цех начинал работать чуть позже, нежели артисты, но в этот день занятия в балетных классах и на сцене были перенесены на час позже из-за декоративных работ. Поскольку за прошлый день так и не были переоборудованы подвесы с задниками, вопрос собирались разрешить ранним утром. Виктор настоял на экипаже, ведь накрапывал дождь и они уже хорошенько припозднились для неспешной прогулки в сторону Гарнье. В крытом фиакре добираться было существенно комфортнее и быстрее, и Люмьер настоял на том, чтобы взять эти малые расходы на себя. Повозка остановилась на улице Обер с левого торца здания, и они перебежали под разошедшимся в ливень накрапыванием к служебному входу, обогнув памятник – бюст архитектора.

Пришлось наскоро попрощаться – Люмьеру предстояло переговорить с мадам Лефевр и, вероятно, месье Жераром, а Венсану направиться в кабинет и к месье Бертрану, чтобы окончательно обговорить всю проделанную работу и будущую деятельность внутри театра. Виктор обнял своего художника, наспех поцеловал в щеку и свернул в сторону коридора, ведущего к спальням, где собирался оставить пальто и шарф, и только уже потом свидеться с балетмейстером и хореографом.

Настроение было положительным, а потому окружавшая его атмосфера утренней театральной суеты не раздражала, а настраивала на добродушный лад, что происходило нередко, но после вчерашнего дня, казалось чем-то исключительным. Заскочив по пути к доктору, который любезно повторил несколько уколов в колено и перевязал его сустав так, чтобы материя плотно прилегала, но не сдавливала, отпустил до вечера, когда Люмьер должен был оповестить того о своем самочувствии. Конечно, доктор посетовал на нежелание Виктора систематически принимать препараты, но сдался в угоду альтернативных вариантов, которые, впрочем, вели совсем к недурственному результату.

Также Виктор между гримерным цехом и кулисами поймал того самого человека, что каждые две недели точно приносил ему подарки и письма от анонима, и вручил тому свое письмо с наставлениями, чтобы ни в коем случае не посмел не передать, иначе он найдет любой способ, чтобы этот самый аноним мог того наказать. Завидев расширившиеся в страхе глаза, получив однозначный кивок, он удовлетворенно улыбнулся и отпустил его с миром. День обещал быть занятным.

– Виктор! – Мадам Лефевр, находившаяся у сцены, его поприветствовала. – Хорошо, что ты наконец явился. Присядем, я тебе расскажу кое-что важное.

– Доброе утро, Мари, доброе. – Они спустились к креслам в зале и присели чуть поодаль в партере. – Я весь внимание.

– Вчера мы обговорили с месье Жераром твое состояние и безотлагательность занятий.

– Так.

– И пришли к единому выводу, – она поправила прядь волос, – что заниматься в общем коллективе для тебя решительно бесполезно. Ты отправляешься на три дня в принудительный отпуск, чтобы поправить свое здоровье настолько, насколько это возможно. Выполняешь предписания врача, даешься на введение лекарств, нормально питаешься и спишь. Люмьер, это важно.

– Да. Дальше. – Он кивнул.

– Потом мы занимаемся с тобой втроем. Индивидуально. Разучиваем все, что можем разучить, тренируем все, что можем натренировать в усиленном, но все-таки куда более щадящем режиме. Ты знаешь о своих данных, Виктор. Глупо говорить, что ты мог бы стать этуалем.

– Согласен. Я к этому и не стремился никогда.

– Именно. Ты не этуаль. Этуаль у нас Доминик, и по ясным причинам, выступать он не станет. Человек хочет, чтобы выступал ты. И я не намерена хоронить тебя после премьеры.

– А как же искусство «любой ценой»? – он усмехнулся.

– Тебе уже достаточно лет, и я не хочу, чтобы к моему возрасту ты был весь переломанный и не мог переносить холодную и влажную погоду. Кости у тебя и так уже все болят. – Мадам Лефевр вздохнула и положила ладонь на плечо Виктора. – Я убедила Жерара в том, что ты станцуешь достойно, пусть и не…

– Идеально. Я знаю, Мари. Я не обижаюсь. Я умею танцевать, потому что я этому научен и у меня есть природное изящество, но я совершенно уверен в том, что мое призвание – это музыка. Танец – моя работа, мой труд. Днями, годами, десятилетиями я занимался танцем. Но не всем дано быть на вершине.

– Ты достойный первый солист, но этуалем тебе не стать.

– Я знаю. Каким бы засранцем ни был Готье, он бесконечно талантлив. И танец его призвание.

– Я рада, что ты понимаешь.

– Мне ведь не десять лет, когда хочется везде и во всем быть первым.

– Таким образом, Виктор, мы будем заниматься с тобой, а потом и с Софи. Перекроим сцены, если потребуется, чтобы лишний раз не подвергать тебя испытаниям. Правда, Жерар готов тебя «убить», если потребуется.

– Он… не приемлет полумер.

– В этом ты абсолютно прав.

– Когда начнем?

– Сейчас.

Люмьер удивленно на нее посмотрел, но потом понял, что начинать он должен был в первую очередь с отдыха. Он согласился, кивнув, и встал, но мадам Лефевр остановила его и попросила сесть обратно.

– Сейчас ты будешь наблюдать за всем из зала, потом пойдешь разогреваться, растягиваться. Мне не нужно, чтобы твое тело костенело. Занимайся упражнениями на связки и суставы, излишне не напрягаясь. Потом хорошо пообедай и, ради всего святого, перестань над собой издеваться.

– Я понял, всё понял. – Он кивнул. – Спасибо, что заботишься обо мне.

– Не привыкай. – Она улыбнулась.

– Ни в коем случае!

Виктор еще некоторое время сидел в зале, смотря на кордебалет и на соло Софи Равель. Он старался отмечать важные моменты, слушал музыку, наблюдал за работой Жерара и мадам Лефевр. Первый вызывал у него отторжение после того, как стал относиться к Люмьеру совершенно предвзято, стоило только Виктору занять место его любимчика. Прежде ему казалось, что хореограф относился к нему, как и ко всем другим – с должным равнодушием. Однако ситуация, сложившаяся в театре, после объявления Виктора претендентом на роль Принца сложилась не самая лучшая. Это объявление, прошение вышестоящего лица, подействовало, как лакмусовая бумажка. Вся гнусь полезла из людей, от которых, впрочем, он этого ожидал. Виктор очень хорошо разбирался в людях, видел многие скрытые пороки в них насквозь, мог предугадать исход событий и поведение тех или иных личностей. Он не доверял никому, старался ограничивать круг близких людей. Виктор разграничивал понятия честности и искренности. Если с Венсаном он был искренним, не чувствуя от него угрозы, зная, что его поймут, то в театральном коллективе он был куда более скрытым, но просто честным и не прощающим гадостного отношения человеком.

Он понял, что за все это время так сильно соскучился по матери. Скоро и вовсе должна была быть годовщина смерти отца, а потому ему стоило бы наведаться в Руан. Виктор старательно приезжал каждую весну хотя бы на неделю, а все остальное время работал в Париже, чтобы иметь возможность содержать ее и себя. Люмьер рассудил, что стоило бы над этим хорошенько подумать. Виктор даже подумал, а не предложить ли Дюплесси съездить в его родной город. Все-таки, там было что посмотреть, а несколько дней и вовсе можно было отдохнуть от суеты и Парижа, и оперного театра, ведь в Нормандии было ничуть не хуже, чем в столице. Виктор очень любил свой родной город, в котором едва жил.

Заскучав в зале, он направился в спальню, чтобы переодеться и пойти позаниматься в танцевальный класс. Мадам сказала, что номер двадцать один был свободен, и там он мог спокойно запереться и потренироваться. Мари прекрасно знала, что театральные настроения и пресловутая нелюбовь артистов друг к другу кого угодно выбивали из колеи. То же самое произошло когда-то и с ней после рождения дочери. Шарлотта родилась «не Бог весть от кого», и хотя в театре это не было ничем удивительным, злые языки на то и злые языки, что могут попортить кровь и нервы кому угодно.

Виктор занимался полдня, разогреваясь и растягиваясь. Пробовал даже потанцевать отрывки из различных балетов, которые помнил. В целом, тело слушалось очень даже хорошо и ногу почти не тянуло благодаря лекарствам. Здоровый завтрак и быстрый сытный обед, где они пересеклись с Венсаном – он был ему очень рад! – способствовали не только хорошему самочувствию, но и настроению.

Он занимался долго, даже с удовольствием, будучи в полном одиночестве в залитом солнцем балетном классе, и ему было так хорошо, что он даже прочувствовал веру в оперный театр вновь, словно бы очаровался профессией и своим местом. Конечно, он любил Гарнье, любил музыку и искусство, но так невозможно устал от бесконечной лжи и фальши.

Мышцы приятно разогрелись, тело стало куда более гибким – Виктор чувствовал удовлетворение от проделанной работы. И пусть он не занимался в полную силу, или же не испытывал себя вновь на прочность, все казалось достойным. Он закончил к ужину, чтобы спуститься и вдоволь наесться предложенным луковым супом с сыром и омлетом, который он предпочитал больше, чем жареные яйца. Правда, последние в исполнении Венсана ему понравились. Возможно, в этом была заслуга самого повара.

Виктор спустился в столовую и взял себе ужин, присаживаясь за полностью свободный стол – он пришел раньше, а потому многие еще были на репетиции. Несмотря на предстоящий балет, не были отменены оперы, а потому приходилось освобождать сцену заранее, чтобы оперные артисты прогоняли свои сцены и спектакли. Репетиции начинались в восемь утра и заканчивались в пять вечера. К семи часам зал театра был полон зрителей, а бо́льшая часть танцоров уходила домой или разбредалась по закоулкам Гарнье.

В восемь часов Виктор еще в обед назначил музыкальный сеанс, когда собирался сыграть Венсану свое произведение. Нервничал ли Виктор? Нет. Переживал ли? Определенно! Он собирался сыграть свое собственное, искреннее, признание без слов: в благодарности, во влюбленности, в чистом и высоком чувстве. Ему было лишь по-настоящему жаль, что Венсан не сможет услышать всю красоту произведения в его исполнении – Виктор не мог играть одновременно на рояле и скрипке. Но мог разделить сонату на две части, чтобы звучал не дуэт, а монолог каждого инструмента. Это показалось ему достойной идеей.

Виктор вернулся в спальню, где решил ненадолго прилечь. Скрипку он должен был забрать через сорок минут у мадам Лефевр, которая бережно сохранила ее, пока Люмьер спал дома у Венсана. Он остался один, прилег на постель и задумался. Мысли о Венсане вызывали у Виктора улыбку. Он думал о том, станут ли они еще ближе и хотел бы он этого? В нем не было горячего желания, не хотелось разделить постель, сколько хотелось общаться, узнавать друг друга с различных сторон, знакомиться с чужим искусство и плавно, мягко проникать в чужую жизнь. Венсан трогал Виктора своей открытостью, непорочностью, своим умом и порядочностью. Виктор и в самом деле был уверен, что повстречал «сына божьего», прекрасного и чистого человека, какого не встречал никогда прежде.

Они встретились в коридоре третьего этажа, где находился тот самый музыкальный класс. Виктор ждал Венсана у двери, уже поигрывая ключами в пальцах. Он улыбнулся, стоило его художнику подойти ближе. Люмьер открыл музыкальный класс, пропуская Венсана вперед и прося зажечь одну свечу на подоконнике и присесть на скамеечку у рояля. Он дождался, пока Венсан исполнит его просьбу, а потом и сам сел за рояль. Он беспокоился, словно на первом свидании. Даже перед первой близостью ему не было столь волнительно. Люмьер открыл крышку клавиатуры, нежно обводя пальцами клавиши, как делал это каждый раз.

– Если ты захочешь, – сказал Виктор, – я буду играть для тебя. – Он заиграл простенькую мелодию, разминая пальцы. – Если, конечно, тебе понравится то, что я хочу сыграть сейчас. – Люмьер улыбнулся, посмотрев на Венсана.

Но потом он остановился, прикрыл глаза и задержал дыхание, вскинув руки над клавиатурой, и замер. И спустя несколько секунд из-под его скоро движущихся пальцев полилась мелодия. Она была эмоциональной и чувственной, но вместе с тем и полной глубины, светлого душевного переживания. Начавшаяся тихими, едва слышимыми переливами, она набирала силу. Воздававшая лавры классике, ее музыкальная форма все же отличалась, и стремилась к чему-то новому и непривычному. Как и Виктор, она была другой, опережавшей свое время. Люмьер играл так увлеченно, что аж прикрыл глаза, отдаваясь музыке всем своим существом. Его лицо расслабилось, а руки порхали так быстро и легко, словно бы он не прикладывал никакого усилия, и музыка рождалась сама по себе.

Когда фортепианная партия закончилась, Виктор встал, чтобы взять уже настроенную и подготовленную скрипку и смычок, оставленные на подоконнике. Он не открывал глаз – в голове все еще звучала мелодия. Встав в позицию, он посмотрел в глаза Венсана. Казалось, в этом взгляде можно было прочитать и легкую неуверенность, и совершенную решительность, и единственную, самую главную просьбу: «пожалуйста, прими меня всего».

Это было больше чем плотская близость, горячее, чем любой поцелуй и прикосновение. Виктор играл, отдавая всего себя не меньше, чем за роялем, но Венсан мог слышать, как скрипка стала его голосом, словно бы Люмьер говорил обо всем, о чем Виктор не мог молчать. Он никогда и никому не играл на скрипке. Это было его сердце, заключенное в музыкальный инструмент; его музыка была душой и разумом, что сплетались воедино, рождая каждую написанную им мелодию. И Виктор верил, на самом деле верил, что Венсан его обязательно поймет.

Когда Виктор начал играть, Венсан почувствовал словно время остановилось. Он сам не заметил, как по его щекам покатились слезы. Это было так прекрасно. Он вспомнил, как в детстве любил гулять по саду, разбитому вокруг фамильного замка. Там росли чудесные розы, которые он любил рисовать каждый день после обеда. Именно там он впервые открыл свой талант. То было чудесное время.

– Это было так чудесно, Виктор, – выдохнул он, смахивая слезы, когда тот доиграл. – Ты напомнил мне о давно ушедших временах.

Виктор улыбнулся, опустив смычок и скрипку.

– Рад, что эта музыка оживила в тебе приятные воспоминания.

Люмьер осознал, что испытал легкое разочарование, ведь не об этом он хотел сказать Венсану, не возродить в нем те или иные чувства, связанные с прошлым, но прекрасно при этом понимал, что он не в силах повлиять на то, что человек услышал и как прочувствовал.

После этого он сел обратно за рояль и к скрипке больше не прикасался. Виктор решил поиграть ему Моцарта, чтобы вернуть более радостное и спокойное расположение духа, наполнить душевную чашу легкостью гения венского композитора. Время уже совсем клонилось к вечеру, а потому не было ничего лучше, чем настроить себя на умеренный лад, внимая опусам Шопена, которые, словно биение человеческого сердца, словно чистое и неподдельное чувство умиротворения, ласкали душу. Он играл ему любимый девятый опус, первый ноктюрн. Виктор не смотрел ни на Венсана, ни на клавиши, он вновь закрыл глаза, чтобы отдаться музыке целиком. Единственной возлюбленной, которая принимала его без слов.

Он не доиграл, всего пару нот и начал играть второй ноктюрн, чуть более эмоциональный. Виктор не чувствовал себя одиноким рядом с Венсаном, то ощущал, как уходит в глубь себя и ничего не может с этим поделать, отрывается от реальности, внимая мелодии и тишине, следующей за каждым звуком на доли секунды. Он открыл глаза и посмотрел на Дюплесси и сказал:

– Не плачь. Пока я играю для тебя, я хочу, чтобы ты был счастлив. Закрой глаза и чувствуй. Пока ты смотришь, ты не можешь чувствовать чистую красоту. Это музыка, не живопись. Тебе нет надобности смотреть.

Руки творили искусство, оживляя лишь эмоцию, бессознательное, записанное нотами, которых перед ним не было.

– Внимай, Венсан, – он наклонился ближе, говоря шепотом в самое ухо своего слушателя. – Нет ни тебя, ни меня. – Виктор прислонился лбом к виску своего художника, чтобы не терять связь с реальностью.

Он играл так самозабвенно, так отчаянно, но в то же время так спокойно, зная, что не хотел бы обрушить на Венсана свои переживания, которых было столь много. Ему хотелось подарить тому покой, безмятежность и бездыханную легкость. Чтобы не было сомнений, не было забот, лишь очарование этим совершенным моментом.

– Чувствуй, пожалуйста, чувствуй. – Он говорил так тихо, шепотом касаясь его щеки.

Невыразимая нежность – вот, что чувствовал Люмьер к человеку, сидевшему рядом с ним. О ней можно было говорить возвышенно, патетично, но говорить не хотелось. Он играл ее, и это звучало красивее, правильнее и правдивее любых слов.

Есть только мгновение, и оно звучит.

Венсан внимательно слушал музыку, хотя на самом деле, казалось, в своих мыслях был очень далеко. Он вспоминал все то, что старался забыть в последние годы. Невероятным образом музыка Виктора позволила ему скинуть весь ворох насущных проблем и тревог. Он почувствовал себя вновь юным невинным мальчишкой, только готовящимся познать тайны этого мира.

– Виктор, – осторожно начал он, после того как тот доиграл очередную мелодию. – Эта музыка воистину прекрасна, но то, что ты играл первым никак не выходит из моей головы. Я заметил, как тень пробежала у тебя по лицу, когда я сказал про свою ассоциацию. Не будь слишком строг ко мне. Эта музыка напомнила мне о безграничной чистой любви, которую я испытывал лишь в детстве. Она заставила меня стряхнуть с себя все сложности будней и сделать глоток свежего воздуха. У тебя огромный талант, но должно быть я не первый, кто об этом тебе говорит. – Он повернулся к Виктору и убрал выбившуюся прядь у него со лба. В его движениях читалась легкость, а в глазах светился настоящий восторг. – Ты заставляешь меня забыть обо всех невзгодах, – тихо произнес он. – Рядом с тобой я знаю, что нет таких сложностей, с которыми мы бы не смогли справиться вместе.

Виктор посмотрел на Венсана с явным вопросом, когда прозвучало «мы». Он ответил. Нет, не словами, как делали обычные люди, ведя диалог. Люмьер прикоснулся к клавишам, играя рождающийся у него в это время в голове тот самый ответ. Ему показалось, что он просил о невозможном – чтобы Венсан стал понимать его через музыку: то, что он думал и чувствовал, и совершенно не важно, играл бы он Шопена или же себя. Венсан внимательно выслушал музыку и с улыбкой ответил.

– Я знал, что ты меня поймешь.

Виктор, не прерываясь, из импровизации стал наигрывать вариацию сонаты, которую играл самой первой. Самую, вероятно, чувственную ее часть, но звучала она чуть более несмело.