Текст книги "Гимн Красоте (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

Он положил свою сумку, накрыл ее пиджаком, и устроился, прикрыв глаза. То ли он начал заболевать, то ли просто очень сильно устал, но силы его покинули совершенно. Глаза закрывались, не было даже особого желания говорить. Ему казалось, что он иссяк.

Это не было связано с эмоциональными переживаниями, но, возможно, на это влияла погода. Люмьер любил дождь, но жить мог исключительно в солнечную погоду. Когда небо хмурилось и нависало, он испытывал такую изможденность, что не мог даже встать с постели, и с возрастом это проявлялось еще сильнее. Он молчал и лежал с закрытыми глазами около получаса, а потому могло показаться, что он заснул, но тяжелый вздох и отразившееся на лице страдание из-за резкого спазма и боли в голове не позволили обмануться.

Виктор приоткрыл глаза, смотря на лампу над головой, но потом вновь их закрыл и повернул голову так, чтобы свет не так сильно беспокоил. Несмотря на свое состояние, он не переставал думать. И надумал самый безобразно нелогичный вопрос, который ему казался очень важным.

– Венсан, скажи, – он заговорил очень тихо, – я достоин чего-то хорошего?

Венсан вздрогнул и оторвал взгляд от эскизов, которые сделал за время пребывания в Руане. Новый город захватил его настолько, что для театра он успел сделать совсем мало. В ближайшие дни ему предстояло работать с особым усердием, если он хотел показать месье Бертрану что-то путное.

– Да, заслуживаешь, – уверенно произнес он.

Виктор качнул головой, как смог, и тяжело вздохнул. Но глаз больше не открывал. Свет, даже мягкий, бил по глазам так сильно, а предметы казались ярче, чем обычно, и это было очень неприятно.

– То, как я живу, скорее отрицает это. Ты по-другому смотришь на вещи, поэтому я и спрашиваю.

Почему-то говорить ему давалось очень тяжело. Произносить слова казалось непосильной задачей.

– Я задаюсь этим вопросом с юности. Я неприятен тем, что я другой. Если бы я был таким, каким нужно быть в этом мире, было бы лучше?

– Это был бы кто-то другой, но точно не Виктор Люмьер, которого я знаю.

Венсан пожал плечами и убрал рисунки в папку. Некоторое время он молчал, обдумывая внезапно заданный вопрос, а затем тихо добавил:

– Я бы не хотел, чтобы ты был другим.

– Ты в этом уверен? – Виктор усмехнулся. – Я тебе сперва точно не пришелся по душе. Ты ведь тоже увидел только мое лицо, а потом захотел избежать встречи с тем, что подразумевает под собой этот самый «Виктор Люмьер».

– Ты меня удивил. Я никогда не встречал людей, подобных тебе, и я испугался.

Люмьер повернулся на бок, чтобы все-таки посмотреть на Венсана, пусть и ненадолго.

– Я часто думаю о том, не слишком ли я странный для тебя. Непонятный, своеобразный, неправильный. Нельзя отрицать, что на многие вещи ты закрываешь глаза.

– Мои взгляды ты тоже находишь странными. – Венсан улыбнулся краешками губ.

– Одно дело – иметь отношения с тем, кто верит в то, во что верит почти вся Франция, другое дело – с тем, кто отрицает.

Люмьер пропустил пальцы через волосы, убирая кудри со лба. Голова казалась чугунной, невыносимо тяжелой, и каждое движение отзывалось так, если бы его раз от раза били по затылку.

– Я учусь, – просто ответил Венсан.

– Удивляюсь тому, как умело ты обходишь болезненные точки соприкосновения. Люди учатся этому годами в отношениях. И я все еще не могу понять, а я пытаюсь, каким образом ты вообще пошел на отношения со мной, которые противоречат всей системе твоих ценностей.

– Ты был слишком сильным соблазном. Я не мог устоять перед твоими чарами.

– Патетично.

Люмьер тяжело вздохнул и устало посмотрел на Дюплесси.

– Я просто хочу верить, что в один момент ты не посмотришь на меня и не скажешь, что я – твоя ошибка.

– Ты не можешь быть ошибкой, Виктор. Однако я боюсь, что могу разочаровать тебя со временем.

– Ты не разочаруешь, Венсан. Потому что я не очарован. Я даже не влюблен. И ты это знаешь.

Венсан лишь улыбнулся ему в ответ и закрыл глаза.

– Кажется, мне нужен врач. – Люмьер приложил ледяные руки к горячей голове.

Венсан осторожно коснулся его лба и покачал головой.

– Все же не стоило тебе гулять под дождем.

– Оно того стоило. – Виктор перехватил его ладонь и прижал к голове.

К тому моменту, как поезд прибыл на вокзал Сен-Лазар, Виктор проспал два часа. Сон, правда, был болезненным и не принес ему ни удовольствия, ни облегчения головной боли. Был уже час ночи, когда они соприкоснулись с парижской выходной действительностью – не было ни одного свободного экипажа.

Идти было около сорока пяти минут, и Виктора это изрядно разозлило. До театра он добрался бы за пятнадцать минут, но отправить Венсана одного на Монмартр он попросту не мог, а потому предложил его проводить. Точнее, настоял на этом, не слушая возражений, которые Дюплесси все-таки постарался высказать.

Люмьер уступил ему разве что в распределении поклажи. Виктор нес свои вещи, а Венсан свои. Для Люмьера это был скорее нонсенс по уже давно обоснованным причинам. Благо, что над Парижем не разразился ливень, который преследовал их от Руана уже несколько часов.

Ночь над городом была ясная, свежая и звездная. Люмьер попросил только передохнуть у ступеней Гарнье – этот путь был для него привычным, а потому до Монмартра они следовали именно по нему. Да и у проспекта Оперы было чуть более безопасно, нежели если бы они обходили театр стороной. В любом случае, это место было домом Виктора, а потому, так или иначе, ему хотелось хотя бы пять минут провести рядом с Гарнье. Он сидел на ступенях, переводя дух, и только потом они направились дальше.

Путь до квартиры Венсана дался ему непросто, но он старался не выказывать не столько усталости, сколько ощущение того, будто его голова разваливалась на части, а все кости крошились. Он чувствовал, каким сильным у него был жар, но ни слова не говорил о том, что ему становилось только хуже – не хотел беспокоить Венсана лишний раз. Старая тридцатилетняя – ну, почти – развалина, думал он. Это вызывало только горькую усмешку.

Им повезло – никто к ним не пристал, не потребовал внимания, денег и ценностей, и вообще за всю дорогу они едва кого-то встретили. Правда, в некоторых домах горел свет – кто-то, видимо, засиделся.

На Монмартре было спокойно и тихо, да и вовсе казалось, что весь Париж вымер на ночь, спокойно заснул в столь приятную и тихую апрельскую ночь. На Холме уже отцвела вишня, а у дома Венсана все равно еще распускались кустовые розы. Виктор улыбнулся, посмотрев на них, когда проходил мимо.

Они поднялись в квартиру, когда на часах было два ночи. Несмотря на то, что их не было меньше недели, складывалось впечатление, что прошло куда больше времени.

Венсан молчал всю дорогу и, казалось, что-то обдумывал – это не укрылось от взгляда даже плохо чувствующего себя Виктора.

После разговора в поезде, Венсан никак не мог перестать думать о словах, сказанных Виктором. Художник не был с ним абсолютно честен, хотя и пытался убедить себя в обратном. Случившееся в Руане порядком его напугало и даже сейчас, принимая во внимание извинения, он ощущал, что они поступили неправильно. Это было грязно и порочно. Венсан практически физически ощущал это. Ему хотелось верить, что пережитая сцена не встанет между ними и он сможет закрыть на нее глаза, но понимал, что едва ли это случится. Также Венсан понимал и другое. Виктор хотел близости и несколько раз уже давал скрытые намеки. До этого времени художник умело избегал разговора на эту тему, но вскоре этот вопрос должен был встать достаточно остро. Сама мысль об этом внушала Венсану страх и отвращение. Подобное действо никак не могло уложиться в устоявшееся представление о мире, которое он имел. Дюплесси понимал, что раз согрешив, пути назад не будет.

Люмьер чувствовал нарастающее напряжение. Он буквально слышал, как Венсан думал свои мысли, которые были неведомы Виктору, и причину которых он не мог разузнать, не спросив. Дюплесси почему-то старательно избегал его взгляда, и Люмьер решил просто напросто спросить. Его раздражали подобные настроения, а в состоянии нестояния он и вовсе не хотел каких-либо недомолвок.

– Скажи уже.

Возможно, это прозвучало резко, но подобное поведение начинало вызывать недовольство. Виктор ощущал себя так, словно бы был рядом с человеком, который все никак не мог определиться, не мог договорить, не мог наконец-то до конца с ним объясниться. Люмьеру уже начало казаться, что он выуживает все важное из Венсана только посредством уговоров, как из маленького ребенка, который боится что-то произнести.

– Не изводи мое терпение, пожалуйста.

– Ты меня осудишь.

– Не решай за меня.

– Возможно, – начал он, облизывая губы, – я вообще не способен на отношения подобного рода. Я не могу дать тебе того, что ты хочешь.

– Соблаговолил. – Виктор сложил руки на груди. – «Подобного рода»? Что, чувствуешь всю греховность отношений с мужчиной?

– Нет, – Венсан мотнул головой и закрыл лицо руками, – ты меня не понял. Я вообще не способен на физическую близость. Меня недаром прозвали монахом. Я не могу.

– Я тебя спрашивал об этом. Все ли в порядке. Ты ответил, что в порядке. Венсан, черт возьми, почему ты не договариваешь мне важных вещей? – Виктор нахмурился. Он был весь сплошное негодование. А потом до него дошло другое. – Вот оно что. Вот откуда взялся вопрос, не собираюсь ли я спать с тем человеком. Ты думаешь, что секс – это все, что мне необходимо? Все, что меня, черт возьми, интересует.

– Вовсе нет. Но для тебя ведь это важно, правда?

– Мне больше важно то, что ты пошел на поводу, собственно, у моих желаний, забыв подумать о том, что я бы этого не хотел. Чтобы ты шел против себя. Важно-не важно, это имеет вообще значение? Отношения – это про двоих людей, а не про сексуальное удовлетворение одного из них.

– Я не хотел тебя разочаровать.

Запустив пальцы в свои непослушные кудри, Венсан беспомощно смотрел на Виктора, не зная во что выльется этот разговор.

– Венсан. Раз уж пошли такие разговоры, я скажу тебе так. Открыто. Даже если тебя это чем-то заденет. Я спал с женщинами. Я спал с мужчинами. Меня хотят, ко мне готовы лечь в постель из-за приятной внешности. – Люмьер сделал неопределенный жест рукой, словно указывая на себя. – Но я почему-то я сейчас разговариваю здесь с тобой, а не вжимаю кого-то в кровать. Тебе не кажется, что мое отношение к тебе вполне очевидно? Ко всем тем устоям, которые вбиты тебе в голову. Ты думаешь, что я не в состоянии понять. Чем я заслужил подобное отношение?

– Я думал, что смогу измениться, но это выше моих сил.

– Венсан. Все можно решить просто. Словами. – Виктор судорожно вздохнул и отер лицо ладонями. – Я ведь не просил тебя меняться. Я не требовал. Я ведь ничего от тебя не требовал.

У Люмьера поникли плечи. Разговор отнял у него последние силы, которых, казалось, вовсе не осталось.

– Я знаю. Это правда. Но я думал ты не поймешь, если я начну разговор на эту тему. Моя вера – это не просто религия. Это тот мир, в котором я живу. Я не смог бы отречься от нее, даже если бы ты попросил.

– Твоя правда, конечно, если я поступаю с тобой самым некрасивым образом. Но, Венсан, если ты хочешь платонических отношений, будут тебе платонические отношения. Со своими желаниями я справлюсь как-нибудь сам, и они тебя не коснутся.

– Ты готов на это пойти?

Виктор посмотрел на него очень серьезно, не желая повторяться.

– Можешь быть уверен, что я не пойду на сторону. Даже у такого, как я, есть моральные принципы.

– Я и не думал сомневаться в тебе.

Виктор усмехнулся, но очень невесело.

– Едва ли.

– Я не хочу тебя терять, Виктор. И не хочу становиться твоим врагом.

– Ты не потеряешь, Венсан. Зря ты думаешь, что я покину тебя из-за этого. Хорошо, что ты, в конечном итоге, все-таки сказал мне о своих переживаниях. Это важно. Разговаривать. Не думай, что я тебя не понимаю. Я понимаю. В самом деле.

Люмьер даже улыбнулся. С него схлынула раздражительность, оставившая после себя усталость. По щекам Венсана покатились слезы.

– Ну что ты плачешь. Ничего страшного ведь не случилось.

Виктор подошел к нему, приобнимая. Все-таки Венсан действительно был очень чувствующим юношей.

– Я никуда не денусь. Пока ты меня, конечно, не прогонишь.

Он погладил его по спине. Художник уткнулся в его плечо и закрыл глаза.

– Прости меня.

– Прощаю. Но в следующий раз подумай над тем, что я бы хотел знать, что тебя тревожит. И рассказывай мне, вдруг что. Если я не пойму, то я постараюсь понять. Пообещай мне это.

Виктор обнял его крепче и стал поглаживать по волосам.

– Обещаю, – прошептал он, вытирая слезы.

– Вот и хорошо, душа моя.

Виктор взял его лицо в свои руки и улыбнулся.

– Тебе нужно лечь спать и постараться отдохнуть. Я вернусь в театр, чтобы не беспокоить тебя своим присутствием еще больше.

– Но ведь ты не здоров. Этот путь может быть опасен для тебя, – запротестовал Венсан.

– Мой ангел меня сбережет.

Виктор погладил его по щеке.

– Спокойной ночи, Венсан.

Люмьер коротко, но мягко его поцеловал.

– Спокойной ночи, – произнес художник, провожая его взглядом. После того как дверь закрылась за Виктором, Венсан еще некоторое время смотрел на нее, а потом тихо добавил, – я тоже тебя люблю.

Последующие дни прошли быстро. После разговора с Виктором они виделись еще несколько раз в театре, но Венсан чувствовал такую вину за свою реакцию, что едва ли мог ими наслаждаться. Вечерами после работы он приходил в церковь Нотр-Дам-де-Лорет, где среди ее величественных колонн проводил часы за молитвами. В них он пытался найти ответ на мучавший его вопрос – поступил ли он правильно? Однако это лишь порождало все новые и новые сомнения в его душе.

Посвятив несколько дней подготовке эскизов, в четверг он представил результаты своей работы месье Бертрану. Они долго обсуждали различные детали, но в итоге сошлись на мнении, что рисунки можно считать удовлетворительными. Работа, за которую сначала Венсан взялся так охотно, теперь перестала приносить то удовольствие, которое он испытывал при работе над декорациями «Бабочки». Все чаще он стал обращаться к мысли, что ремесло театрального художника совсем не отвечает его вкусам. Ему хотелось рисовать пейзажи и не чувствовать себя ограниченным либретто и требованиями дирекции театра. К тому же после всего услышанного за время подготовки к премьере, он стал испытывать смешанные чувства к артистам и работникам театра. Пышность и блеск интерьеров дворца Гарнье завораживали зрителей, но для тех, кто ежедневно работал в его стенах, они были лишь красивой декорацией.

После встречи с Бертраном Венсан сидел в своем кабинете, раздумывая о дальнейших шагах, как вдруг его взгляд упал на конверт, оставленный им на столе еще до отъезда в Руан. Письмо от отца. Он совсем забыл! Несколько минут художник задумчиво смотрел на него, а затем решил вновь перечитать. Строчки, написанные твердой рукой, пробудили в его душе нечто, о чем он совсем забыл в последнее время. Перед глазами встал образ уютного особняка с просторной библиотекой, старинный фамильный замок в долине Луары с красивейшим садом, где он провел чуть ли не все свое детство. Венсан вспомнил долгие разговоры с матерью и светские балы, в которых часто принимал участие. До жизни на Монмартре он никогда не знал, что такое настоящий голод и холод, не ведал нужды. Взяв псевдоним, художник убедил себя, что его небольшое приключение станет интересной игрой, но думал ли он что она растянется столь на долгое время? Теперь, вкусив ее сполна, он все чаще стал задумываться о том, стоит ли продолжать ее и впредь. В конце концов, Венсан добился своей цели и доказал, в первую очередь самому себе, что вполне может вести самостоятельную жизнь и зарабатывать своими картинами на кусок хлеба. Гнев, пылающий в его душе, давно утих и, несмотря на то, что он из принципа настаивал на том, чтобы Анри де ла Круа первым принес извинения, на самом деле, Венсан давно его простил. Возможно, наконец, пришло время зарыть топор войны. Проведя в раздумьях не менее получаса, он принял решение. Взяв чистый лист, Дюплесси быстро набросал ответ и, запечатав конверт, поспешил отправить его как можно скорее. Лишь одна вещь вызывала у него смутные сомнения. Сможет ли понять Виктор? С того момента, как танцовщик появился в его жизни, Венсан постоянно возвращался к этому вопросу. До сих пор он умело избегал вопросов о своей настоящей фамилии и происхождении, а Люмьер не настаивал, как будто понимая, насколько опасной может быть правда. Но ведь тайное всегда становится явным. Не смотря на свободу во взглядах, которую тот проявлял, Венсан прекрасно понимал сколь сильно предубеждение против аристократии в театральных кругах. А ведь он был сыном герцога и единственным наследником древнего рода. Он принадлежал совсем к другому миру и боялся, что после обнаружения правды между ними окажется непреодолимая пропасть и он потеряет Виктора навсегда.

Спустя два дня, облачившись в новый костюм, Венсан оказался на пороге родного дома в квартале Сен-Жермен. Он не был здесь уже более двух лет. После того рокового вечера, художник старательно избегал этих мест и старался обходить их стороной. Дверь открыл мажордом в безупречной ливрее. Он сразу же узнал Венсана и, казалось, искренне обрадовался его появлению.

Просторный холл был освещен множеством свечей. Пол, вымощенный мрамором, таинственно поблескивал в их свете. Наверх вела широкая лестница с золочеными перилами, а на одной из стен красовался внушительный портрет прадеда Венсана – Жоффруа де ла Круа. Все здесь было знакомо художнику до мельчайших деталей. Ничего не изменилось. Повернув налево, он прошел в просторную гостиную, выполненную в синих тонах. У окна, спиной к нему, стоял высокий худой человек. Его взгляд был направлен на один из портретов, украшающих стены. Его портрет. Его написали, когда Венсану едва исполнилось семнадцать, и он всегда был не самого высокого о нем мнения. Проведя несколько минут в тишине, он сделал несколько неуверенных шагов по направлению к фигуре.

– Здравствуй, отец, – тихо произнес он.

Анри де ла Круа обернулся неспешно. Эта «манера держаться» была в крови у истинных аристократов. Выражение лица было спокойным, светло-зеленые глаза герцога смотрели на Венсана без малейшего удивления. Впрочем, герцог был строгим и властным человеком, в то же время холодным и отстраненным.

– Здравствуй, сын. – Последовал ответ.

Выпрямившись, Венсан вскинул подбородок и уже более уверенно произнес:

– Я рад, что ты мне написал.

– Я счел достаточными два года молчания. – Герцог замолчал, смотря на сына, но после договорил: – Пришло время серьезно поговорить о будущем. Время идет, ничего не решено.

– Будущем? – переспросил Венсан, хотя и прекрасно понимал к чему ведет разговор.

– Я не вечен, Венсан. Настанет момент, когда ты станешь главой семьи.

– Я понимаю.

– Присядем.

Герцог опустился в кресло в стиле Людовика XV. Он распорядился, чтобы принесли коньяк и приготовили папиросы с вирджинским табаком.

– Венсан, ты должен понимать, что ты мой единственный наследник, а потому, так или иначе, на тебя будут возложены обязанности. Но, в первую очередь, расскажи мне, к какому выводу ты пришел два года спустя после нашего последнего разговора.

– Да, отец. Я понимаю. – Венсан внимательно посмотрел на герцога. – Я осознал, что не могу уйти от того, кем являюсь.

– Звучит разумно. – Герцог одобрительно кивнул. – И чем ты занимался все это время, позволь узнать?

– Я рисовал и добился в этом неплохих успехов. Мои картины продаются, а недавно в Опера Гарнье состоялась выставка моих работ.

– Недурственно. – Герцог отвлекся на слугу, принесшего табак и алкоголь, и отправил того за дверь, чтобы их оставили наедине. Анри де ла Круа кивнул сыну, чтобы тот угощался. В этом доме все делалось лишь с позволения главы семьи. Венсан взял бокал.

– И я состою на службе в Опера в качестве театрального художника. Не так давно по моим эскизам были выполнены костюмы и декорации к балету «Бабочка».

Если герцог и испытал некоторое отвращение, то ничем его не показал. Любой аристократ скривился бы, услышав, что его сын подался работать, да еще и в столь недостойное место. Театральные артисты были не в почете, как и любые другие представители этого слоя общества, возможно, за исключением див и директоров, имевших огромные состояния.

– Балет был неплох.

Анри перевел взгляд на сына, прикурив папиросу.

– Я не видел тебя в числе гостей.

– У меня были дела сразу после. Ты же, как я вижу, завёл дружбу с кем-то из театральных артистов.

– Да, я нашел хорошего друга среди артистов балета.

– Я надеюсь ты осознаешь, что подобная дружба недостойна сына герцога.

Венсан промолчал и сделал глоток. Анри также молча курил, серьёзно смотря на сына. Едва ли первый разговор спустя несколько лет был бы простым и лёгким. Впрочем, едва ли это было возможно между герцогом и Венсаном.

Когда папироса истлела и её остаток оказался в пепельнице, исполненной в технике майолики, герцог заговорил вновь.

– Итак, вернёмся к насущному вопросу. Тебе уже двадцать три года, и пришла пора тебе узнать, какие права и обязанности тебя ждут. В первую очередь, ты должен официально вернуться в свет и научиться управлять имением, которое перейдёт в твои руки. У нас достаточно обширные земельные владения, и они также будут под твоим контролем. Быть главой семьи – это большая ответственность, и ты должен быть готов принять её в любой момент.

– Хорошо, отец, – покорно ответил Венсан.

– Безусловно, тебе стоит наконец-то задуматься о женитьбе и наследнике. – Анри взял бокал с коньяком и пригубил. – Ты уже взрослый мужчина.

Венсан нахмурился. Раньше отец уже несколько раз поднимал вопрос о женитьбе, но каждый раз он находил отговорки. Сейчас же он понимал, что избежать этой темы не удастся.

– Да, я женюсь.

– Я дам тебе право выбрать невесту до будущего года. Если ты этого не сделаешь, я сам подберу тебе партию.

– Звучит разумно. Могу я оставить за собой студию?

– Зачем?

– Я бы хотел продолжить рисовать.

– Только если это не будет отвлекать тебя от более важных вещей.

– Спасибо, отец.

Анри взял ещё одну папиросу, чтобы молчание не было бесполезным. Когда спустя время она была прикончена, герцог произнёс:

– Ты можешь заниматься живописью в студии, но при условии, что ты вернёшься домой.

– Когда? – только и выдохнул Венсан.

– Сегодня. Не вернёшься до ночи, приму, как отказ.

– Хорошо, отец. В таком случае, – он немного подумал, – я должен забрать свои вещи.

Венсан встал и коротко кивнул. Разговор был окончен.

Путь домой дался Венсану не легко. В голове он все время прокручивал последние слова отца. Разговор его не удивил, но оставил неприятный осадок. За считанные минуты все то, что он выстраивал в течение минувших двух лет, рассыпалось, словно карточный домик. Впрочем, ничего иного ожидать и не следовало. Закурив очередную папиросу, он с грустью подумал, что с работой в театре теперь можно было попрощаться. Если он и окажется в Опера Гарнье впредь, то лишь в качестве зрителя. Также он думал и про Виктора. Он не имел ни малейшего понятия о том, как лучше сообщить ему, что его художника больше нет. И более они не смогут так легко гулять по Парижу теплой апрельской ночью и встречать вместе рассвет. Теперь все станет сложнее. Ни одна душа не должна узнать о том, что они видятся. Венсан попробовал представить реакцию отца на его порочный роман с артистом балета. Он был бы в ужасе и, вероятно, вовсе вычеркнул его из своей жизни.

Решение сохранить за собой студию на Монмартре было несколько сентиментальным. Венсан отдавал себе отчет в этом. Конечно, теперь он мог снять студию в более приличном месте, но эта мансарда хранила в себе множество приятных воспоминаний, от которых он был не готов отказаться. Собрав свои скромные пожитки, он некоторое время стоял напротив портрета Виктора. Ему было сложно поверить, что он писал его чуть больше месяца тому назад. Окинув комнату печальным взглядом, художник тяжело вздохнул и зашагал прочь.

Три дня после возвращения из Руана Виктор чувствовал себя просто отвратительно, но простуда не проявила себя ничем, кроме жара, а потому он даже не стал обращаться к врачу. Все обошлось меньшим злом. Но не это его стало беспокоить.

Все эти три дня он не видел Венсана в театре, сам не мог сосредоточиться на сочинении музыки и чувствовал себя не столько физически, сколько эмоционально неважно, но не мог отрицать того, что одно влияло на другое.

На четвертый день он пришел вечером к Венсану домой – теплые вечера располагали к прогулкам, да и чувствовал он себя лучше, а потому решил пройтись. Было около девяти вечера, когда он постучался в студию, но никто ему не открыл. Виктору стало досадно, но он одернул себя и рассудил, что у Венсана могли быть свои дела. Люмьер знал, что у него были друзья, семья и своя отдельная жизнь. И Виктор был лишь ее небольшой частью.

На пятый день в театре прошел слух, что новый художник по костюмам и декорациям уволился. Виктор услышал эту новость в столовой, где собирались все, кому не лень, и обсуждали последние события, судачили и сплетничали. И в этот момент то, что они совершенно нигде не пересеклись – Венсан не приходил в музыкальный класс, Виктор не встречал его в коридорах Гарнье, нашло свое объяснение. Люмьер впервые за долгое время испытал острое и противное чувство обиды. Не столько потому, что Венсан решил покинуть Национальную академию музыки так скоро, сколько потому, что ни слова не сказал Виктору.

Выводы делать было еще слишком рано, но явственное ощущение того, что что-то происходит, и Виктор не понимал, что именно, вселяло неуверенность и смятение. Неужели Венсан решил, что и платонические отношения – это слишком? Что легче избежать лишнего разговора, признания в собственной неготовности, нежели сказать в лицо? Правда, Люмьер понимал, что знает недостаточно, чтобы подвести какой-то логический итог своих рассуждений, но все мысли, так или иначе, были совершенно безрадостными.

Он решил отвлечься. Еще не хватало ему стать заложником излишних и, может быть, необоснованных переживаний. Виктор получил новое письмо, достаточно лаконичное и менее выразительное, нежели предыдущее. Оно было датировано 23-м апреля – сегодняшней датой, как заметил Люмьер. В самом конце была уже привычная приписка о времени и месте, где его ждали. Через полчаса.

Кафе располагалось строго напротив фасада Гарнье по левую руку, если смотреть на театр с проспекта Оперы. Это было особенное место. Оно было также оформлено по проекту Шарля Гарнье. Его любили посещать такие известные люди как писатели Эмиль Золя и Ги де Мопассан.

Виктор понимал, что это было известное и достойное заведение, где вряд ли с ним хотел встретиться кто-то, чтобы навредить. В любом случае, он всегда может уйти. Если он придет на встречу, то сможет, наконец, узнать, кто все эти три года добивался его внимания столь неистово, высказаться лично на тему того, что об этом думает. Рассудив, что ничего страшного не случится, он пошел переодеваться во что-то более приличное.

Люмьер выбрал одну из новых белоснежных рубашек и привычные черные брюки. Решив обойтись без пиджака, ведь погода была восхитительной, он накинул синий шарф с магнолиями – который был совершенно не теплым – и вышел из Гарнье со стороны улицы Скриба через служебный вход, чтобы уже спустя несколько минут удовлетворить свое любопытство.

Стоило Виктору только войти в двери кафе, как к нему подошли, чтобы уточнить, какой нужен столик и ожидает его кто. Люмьер отметил, что кафе отличалось от ресторана лишь названием.

– Меня ожидают, но, – Виктор даже несколько растерянно посмотрел на юношу, – возможно, о моем приходе вас могли предупредить. Мое имя Виктор Люмьер. – Он больше не нашелся, что добавить.

Искать ожидавшего человека, о внешности которого Люмьер не имел ни малейшего понятия, было исключительной глупостью, а потому он решил начать с такой идеи. Вдруг его анонимный обожатель позаботился и о том, чтобы Виктор мог беспрепятственно с ним встретиться, только лишь переступив порог заведения?

Юноша кивнул и провел Виктора через зал к уединенному столику за колонной, за которым вольготно расположился мужчина лет сорока. Люмьер, осматривая зал, чуть не врезался в угол одного из столов, а потом не сразу смог обратить все внимание на человека, к которому его проводили. Но, когда он понял, то из Виктора вырвалось:

– Вы? – Он был удивлен, но не шокирован, но потом улыбнулся и сказал: – Прошу прощения, было грубо. Здравствуйте.

– Здравствуй, Виктор, – произнес месье Эрсан.

Люмьер сел за стол напротив.

– Серьезно? В самом деле?

Но не успел он сказать еще несколько слов удивления и неверия, как к ним подошел официант. Виктор попросил черный чай.

– Ты ожидал кого-то другого? – Он чуть улыбнулся.

– Я не то чтобы чего-то или кого-то ожидал. Но я удивлен. Признаться, я даже не подумал о том, что это могли быть вы.

– Я рад, что ты откликнулся на мое предложение. И, прошу, зови меня Себастьян.

Виктор не думал, что может испытывать такое смущение и неловкость. После всех очень содержательных и очень горячих писем он сам чувствовал себя несколько стыдливо, хотя ему ли было стесняться.

– Знал бы, может, и раньше пришел. Про высшее общество я был уверен сразу же, но вот про все остальное…

Себастьян сделал глоток портвейна. Всем своим видом он демонстрировал спокойствие и уверенность.

– И что же ты думаешь по поводу моих писем? Я знаю, ты читал каждое из них.

Официант принес чашку с чаем, Виктор его поблагодарил, и только потом ответил.

– Горячо.

Он взял в руки чай, делая глоток, смотря на Себастьяна.

– Я уверен, у тебя должны быть вопросы.

– Неужели я вас так сильно задел тогда? Я имею ввиду три года назад.

– Ты меня заинтересовал. Это гораздо ценнее.

– Лицом? – Виктор усмехнулся. – Он привык к тому, что на него смотрели, как на красивую внешность, а потому не удержался от вопроса. – Или дерзостью?

– А сам ты как думаешь?

– Очевидно же, как я думаю сам. – Виктор повел бровью, а потом взял сахар и добавил в чай.

– Ты дерзок и строптив. На одной из недавних репетиций ты был близок к тому, чтобы нанести травму своему сопернику. У тебя есть характер, – спокойно проговорил Эрсан.

– Доминик мне не соперник. Он зарвавшийся взрослый ребенок, который мнит себя звездой. Таких нужно ставить на место. – Виктор пожал плечами. – Кстати, раз уж мы заговорили о премьере. Оплата моего выступления подразумевает под собой секс? Тысяча двести франков в четыре раза превосходит официальную сумму. Я уверен, что это было ваше решение.

– Ты заработал эти деньги. Виктор, я предлагал тебе суммы значительно превышающие уплаченную, и ты отвечал отказом. Секс с тобой стоил бы не менее, чем в десять раз больше.