Текст книги "Богдан и Алёшка (СИ)"
Автор книги: Anrie An
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
– Тебе, может, и подарили, – подал голос Тигра. – А мне – знаешь, как оно было…
– Заработал, значит, – сказал Алёшка. – Ценой моральных и физических страданий. Чего ты в самом деле? Помучился немного, зато вот он – телефончик. Эй, ты что? Не надо, слышишь…
У Тигры лицо сделалось вдруг злым и несчастным, он сморщился и заплакал. Алёшка отодвинул Алёну в сторону, сел рядом с Тигрой, прижал к себе и принялся гладить по спине, утешать, как маленького.
Алёна передвинулась к Климу поближе, тихо спросила:
– Что случилось-то?
– У них свои проблемы, – так же тихо ответил тот. – Думаешь, каким местом они на жизнь зарабатывают?
«Ценой моральных и физических», ага. У Алёны это просто в голове не укладывалось.
– А родители? – спросила она.
– Родители! – огрызнулся Клим. – У Кострова их и не было никогда, он то с бабкой жил, то в детдоме. А Тагир… Так-то он Тагир, это мы его Тигрой зовём. В общем, я точно не знаю, как было: то ли отец его из дома выгнал, то ли избил, и он сам ушёл.
– За что? – не поняла Алёна.
– Застал он их с Лёхой, – разъяснил Клим. – Ну, в недвусмысленных обстоятельствах. А они восточные люди, они же психи непримиримые. Что отец, что сын. Вот так… Скандал был на всю школу. Мы тогда ещё в девятом классе учились. Так с тех пор и живут вместе, комнату снимают в коммуналке. Самостоятельные! Богдан Валерьевич как-то договорился в училище насчёт социальной стипендии для них. Только им эта стипендия – кошкины слёзы. И у бабки на шее сидеть не хотят. Она, правда, бодрая такая бабулька, работает кассиром в магазине. Но всё равно. Ладно бы один оглоед, а то сразу двое! Вот и… зарабатывают. Костров, в основном, конечно. С-сволочи…
– Кто? – машинально спросила Алёна. Хотя, конечно, поняла – не про мальчишек он.
– Те, которые… пользуются. Знаешь, что с ним сделали? С Тигрой?
– Примерно догадываюсь, – кивнула Алёна.
– Костров, конечно, тоже… та ещё сволочуга. Хастлер недоделанный. Оправдывался потом, будто просто для компании взял его в эту баню… или что у них там. Будто договорился с этими, что его не тронут. Ага, щас! Станут они слушать. Они его… в общем, по кругу пустили. Чуть не помер наш Тигра. Кровотечение и всё такое. Отсюда и айфоны. Подарили, ага. Подачку кинули, чтоб не жаловались никуда. Скандал им не нужен.
– Клим, а кто они? Бандиты?
– Скажешь тоже! – хмыкнул Клим. – Не девяностые же годы. Из мэрии кто-то вроде и из Москвы ещё. Точно не знаю, они же шифруются, гады. Официально у них жёны, дети.
– Вот тут и хочется сказать: «Не верю», – пробормотала Алёна.
– Вот именно. Закон, блин, приняли против гей-пропаганды. Начнут ребята бороться за свои права – всё, пропаганда уже. Специально это сделано, чтобы они совсем бесправные были.
Алёна обернулась посмотреть, как они там – бесправные. Униженные и оскорблённые, как же. Нисколько не смущаясь тем, что их могут видеть Алёна, Клим и спешащие по тротуару прохожие, Алёшка и успокоившийся Тигра целовались. Причём, Алёшка правой рукой обнимал приятеля за шею, а левой торопливо расстёгивал молнию на его джинсах.
– Совсем психи, – прокомментировала Алёна.
– Ага, – согласился Клим. – Не смотри на них. Вообще, Костров – скотина, конечно. Ну, я это говорил уже, повторяюсь. На месте Тигры я бы от него держался подальше. А он… любит он его.
– Ты ведь тоже, – заметила Алёна, – хоть и ругаешь его, но хорошо к нему относишься.
– И я тоже его люблю, – усмехнулся Клим. – Ты не думай, я – не как они. Не такой. Просто… ну, как друга, что ли. Мы с ним с детского сада дружим, как братья почти. Знаешь, он правда сумасшедший, он и ко мне приставал, только мне это не надо.
– Да? – удивилась Алёна. – А я ведь поначалу подумала, что они с Тигрой такие… неразлучники.
– Сложно у них всё. Костров – он… любвеобильный. Иногда кажется, что ему всё равно – с кем, как, за деньги или без денег. Но на самом деле он таким способом в себе глушит что-то. Пустоту какую-то.
«Пустоту?» – про себя удивилась Алёна. Пустоту, вот оно что. Да, похоже. Только у него-то откуда это, он же юный совсем, жить да радоваться.
– Я думаю, это после детдома у него, – предположил Клим. – Год там побыл, вернулся со шрамом на правой ладони и… уже совсем психом конченым. Что-то там с ним сделали такое. Он не рассказывал никогда, но… после случая с Тигрой я подумал – наверное, и с Костровым было похожее. Там, в детдоме. Вот у него крышу и снесло. А так он неплохой пацан. Слушай, я тебе одну его тайну сейчас выдам. Про это только я знаю, ну, и Тигра. Хотя ему-то как раз Лёха зря сказал, он, знаешь ли, впечатлительный. Думаю, тебе можно доверить, ты не разболтаешь. Ну, и я же имена-фамилии, пароли-явки выдавать не стану. Просто… чтоб ты поняла, что Костров – он немного человек всё-таки. Он, знаешь… В общем, влюбился он. Совсем в детстве, до этого грёбаного детдома ещё, в одиннадцать лет. И до сих пор: люблю, говорит, – и всё тут. А тот мужик, он вроде бы из ихних, но порядочный очень. Не все же они сволочи. В общем, у него такие принципы, что не будет он с малолеткой связываться. Вот Костров наш и страдает. Ждал шестнадцатилетия, а теперь вообще непонятно, чего ждёт. Подойти и сказать – не решается. Хотя, казалось бы…
– Девочки-девочки, а я всё слышу. Вы тут про меня сплетничаете, – дурашливо сказал Алёне на ухо Алёшка. Когда успел только переместиться? Рядом с Климом на ступеньку плавно приземлился Тигра. Интересно, как у них выходит так двигаться – синхронно и бесшумно? Специально, что ли тренировались?
– Костров, ты не обижайся, пожалуйста, – сказал Клим. – Я думаю, Алёнке можно твои секреты доверить. Она свой парень.
«Свой парень», надо же! Ну, Климушка, спасибо тебе. А впрочем… Всё лучше, чем «на вы и по имени-отчеству», как предложил Алёшка. Вроде бы так давно это было: их разговор о картинах, появление Клима с пивом… На самом деле и получаса не прошло, а кажется, будто она с мальчишками с детства знакома. Ну, с их детства, если принять во внимание всё же разницу в возрасте. А принимать её ох как не хотелось. Скинуть бы с плеч бестолково прожитые полтора десятилетия. Четырнадцать, если быть точной, лет – именно на столько она старше этих ребят. Вполне могла бы получить высшее образование и преподавать у них в училище. Рисунок, композицию – что там ещё. Но нет, наоборот: попала в ученики наравне с ними. Ну и хорошо. Ну и пусть.
– Ребят, а ваши работы где? – спохватилась Алёна.
– Ой, правда, где? – испуганным шёпотом спросил Тигра. – Мы их забыли, Алёш?
– Вот бестолковые! – рассмеялся Клим. – Вчера же договорились, что Ливанов заберёт все работы прямо из училища.
– А, наш бессмертный староста, – ухмыльнулся Алёшка. – Тогда я спокоен. Работы подъедут в автобусе, аккуратно упакованные. Но… не те, что мы сами выбрали. Как всегда.
– Всё не можешь простить Никите ту выставку? – удивился Клим. – Я думал, ты забыл.
– Такое забудешь! Отправил с первого курса работы, чуть ли не из школы. Специально, гадёныш, выбрал самые слабые.
– Ну, Никита и у меня взял какой-то дурацкий натюрморт. Под предлогом «дабы не напугать бабушек современным искусством».
– Климушка, вот именно, что «под предлогом». Такие взял, чтобы на их фоне его и Настины картинки шедеврами смотрелись. И… не называй его при мне Никитой, ибо его имя – говно! – произнёс Алёшка. Очень пафосно это у него получилось.
Меж тем лестница становилась многолюдной. Вспорхнула на ступеньки пёстрая стайка девчонок, тут же зачирикала о чём-то своём. Одна девочка, полноватая, с сиреневыми прядками в волосах, совсем юная, стояла в стороне. Заметила Алёна и двух дамочек посолиднее, эти тоже держались особняком и, по-видимому, робели в окружении молодёжи. Хотя и пытались показать, будто они тут самые важные персоны и презирают всех. Подумала: приди она к назначенному времени, сейчас стояла бы рядом с ними, перетирая экранные сплетни. Наверное. Или нет?
К мальчишкам подходили их сверстники – однокурсники, видимо. Здоровались за руку со всеми, кидали рюкзаки и сумки в общую кучу, становились в круг, включаясь в беседу: в понедельник ко второй паре; зачёт по ОБЖ; конспект по истории искусств – у девчонок надо спросить; работы второкурсников для экспресс-выставки привезёт Ливанов (ну, об этом Алёна уже слышала); почему-то не видно Василия с третьего курса, заболел, наверное; и Южаков что-то опаздывает.
– Видимо, они вместе где-то болеют, Вася с Южаковым, – ехидно прокомментировал Алёшка.
Алёну невзначай оттеснили, и теперь она наблюдала за происходящим со стороны. Отметила, что Тигра, как и она сама, за границей круга, а Алёшку обнимает за талию коротко стриженый темноволосый парень. Узколицый, остроносый, с пристальным взглядом по-птичьи круглых глаз, в чёрной кожаной куртке и чёрных джинсах – ни дать, ни взять, злой волшебник из детской книжки. И у Тигры такое лицо, будто снова слёзы близко.
– Ты что? – Алёна приблизилась к нему, взяла за руку.
– Так, ничего, – сказал он, но руку не отнял.
Алёшка вдруг громко и резко сказал темноволосому:
– Колька, отпусти.
И помчался навстречу невысокому кудрявому пареньку в свитере с оленями под расстёгнутой курткой с капюшоном.
– Радость моя, Шурик Южаков, иди к нам, не бойся.
Кудрявый, похоже, действительно побаивался. Или стеснялся. Старался увернуться, избежать прикосновений, но это у него не особо получалось.
– Шурик, как Вася себя чувствует? – вежливо поинтересовался Алёшка.
– Ангина у него. Похоже, это надолго, – простодушно ответил Шурик.
– Ай-яй, где же ты его простудил? Бедный Васятка. И бедный Шурик. Остался сегодня в одиночестве. Ну, не переживай, иди ко мне, я тебя приласкаю.
Шурик испуганно шарахнулся от него в сторону лестницы, зацепился за нижнюю ступеньку и упал. Пацаны заржали, девчонки обернулись, одна из них покрутила пальцем у виска. Алёна отпустила руку Тигры и шагнула было к пострадавшему, но её опередили. Щуплый мальчонка с такими же тёмными, как и у Кольки, волосами, только подлиннее и чуть вьющимися на висках и у шеи, с гитарой в чехле за спиной подскочил к Шурику, помог ему подняться. Сердито сказал Алёшке:
– Перестань, Костров, издеваться над человеком. Не смешно уже.
– А он не обижается, – ласково улыбнулся Алёшка. – Правда, Шурка, не обижаешься ведь?
– Всё норм, – кивнул Шурик. – Ты, Костров, конечно, псих, и я твоего юмора не понимаю совсем. Но, возможно, со стороны и впрямь выглядело забавно.
Алёна вдруг почувствовала себя среди этих ребят не старшей вовсе. Наоборот, растерявшейся малолеткой, которая не знает, как себя вести в незнакомых обстоятельствах, как относиться ко всем этим людям. Считала ведь когда-то, что прекрасно разбирается в характерах. Психолог, блин, доморощенный! Вот как воспринимать, например, это чудо невозможное – Алёшку Кострова? Меньше двух часов с ним знакома, а уже такой разброс эмоций по отношению к нему: от нежности до отвращения. Вот как так? И зачем? Что ей этот мальчишка? И все остальные…
– Кли-им, – жалобно обратилась она к самому адекватному. – Что это было, а?
– Это называется шоу «Костров в ударе», – хмыкнул тот. – Или в угаре. Давно он так не чудил. Тем более с утра пораньше и на трезвую голову.
– На трезвую, это теперь у нас так называется? – Алёна подняла со ступеньки пустую пивную жестянку и звонко постучала по ней ногтем.
– Да это капля для него. Чтобы Кострова с пары глотков так унесло? Не верю. Тут другое. Кажется мне, это он перед тобой так… выёживается.
– Зачем ему? – усомнилась Алёна.
– Вот именно. Зачем? Ему. Непонятно, – задумчиво проговорил Клим. – Ой, смотри – автобус! Побежали, а то лучшие места займут.
– Побежали, – согласилась Алёна.
«Лучшими» оказались пять мест в самой, как выразился Алёшка, «жопе». Алёну он снова торжественно усадил между собой и Тигрой. По бокам пристроились Клим и Шурик Южаков. Причём, Клим сразу нацепил наушники и отвернулся к окну. Парень в кожаной куртке попытался было вытолкнуть Южакова и втиснуться с Алёшкой рядом. Но Костров строго сказал:
– Не надо, Колюня. Иди лучше к Синицыну сядь. И будет у вас птичья коалиция.
Шурик и Тигра вежливо хихикнули. А Алёна не поняла:
– Почему птичья?
– Потому что у Кольки фамилия – Ястреб, – разъяснил Тигра.
– Кстати, похож, – отметила Алёна.
– В январе так же сидели, – вспомнил вдруг Тигра. – В том же составе. Только вместо Алёны Вася был.
– Да, Васька-кот. Блин, обидно как, что его нет. Не поехал, гад такой. Песни петь некому, – расстроенно произнёс Алёшка.
– Он же охрипший, какие песни, – заступился Южаков.
– А можно я буду петь? – предложил Синицын. – Я гитару взял. Зря, что ли?
– Не зря, Сенечка, – кивнул Алёшка. – Будешь. Берём тебя в компанию.
– Только, пожалуйста, без этих ваших… выкрутасов. Ладно? – предупредил тот.
– Понял. Всё будет норм, не переживай.
– А меня берёте? – поинтересовался Коля Ястреб. – Меня можно и… с выкрутасами. Я не против.
– Как же без тебя! – фыркнул Алёшка. – Только учти – сегодня реально всё будет тихо и благопристойно. С нами Алёна, так что…
– То есть, я официально приглашена на вечеринку? – уточнила Алёна.
Алёшка засмеялся:
– А куда ты денешься?
========== 6. Богдан Репин ==========
А куда ты денешься? Жизнь постоянно подкидывает случайности. Одними ты пользуешься как шансом что-то изменить, от других отмахиваешься, словно от надоедливого насекомого. Последнее – чаще. Некогда, незачем, бесполезно, ни к чему, не нужно, не надо. Было бы заманчиво, да. Но – не надо. И точка. А они, назойливые случайности, сплетаются между собой и цепочкой ползут через цветущий сад твоей привычной жизни, сшибая напрочь и сорняки, и розы. Цепочкой. Цепью. Якорной тяжёлой цепью, чёрт побери!
Они случайности, им всё равно.
То, что ему, Богдану Репину, задремавшему под утро в гостиничном номере в Дрездене, приснился его студент-второкурсник Алёшка Костров, несомненно, было случайностью. Да не думал о нём! Перерабатывал в спешке текст доклада, лихорадочно листая русско-немецкий словарь, не находя перевода нужных ему терминов. В итоге справочник подбитой птицей полетел в ближайший угол, и ноутбук после неудачных попыток отыскать необходимое через гугл-переводчик чуть не отправился туда же. Вносил правки в распечатанный текст, вычёркивая целые абзацы и вписывая новые, места на полях не хватало, строчил торопливо на обратной стороне, положив стопку бумаги на подушку. Уснул внезапно – просто вырубился, не раздевшись, не расправив постель, давно такого с ним не случалось. И увидел сон. Цепи. Массивные, чёрные. Какие-то из них тянулись от якоря к кораблю, но было и те, что соединяли похожие на столбы гигантские якоря между собой или просто запутанные, стянутые узлами, оборванные, протянутые непонятно куда.
Он стоит, прислонившись к якорю спиной, рассматривая цепь, по которой сейчас двинется, балансируя, как канатоходец. Вдруг приходит понимание (во сне это просто), что вовсе не он выберет цепь, а цепь сама выберет его. Если захочет. Таковы законы сна. Не любого сна, конечно, а именно этого, странного – про цепи. И ещё: он почему-то знает, что пойдёт не в сторону моря (или большой реки, неважно). Не к воде. Не к кораблям. Его путь – другой. И это нельзя объяснить логически, просто так сложилось, это не его выбор, он родился с готовым стремлением идти не к воде, а от воды, и ничего с этим не сделаешь, не уговоришь, не заставишь. Никуда не денешься, так и есть.
Ладно, не к воде, в другую сторону – пусть. Но, наверное, саму цепь можно выбрать? Без узлов, с прочными звеньями, не качающуюся, не уходящую круто вверх. Поближе к земле, чтобы если уж сорвёшься, так невысоко падать. Можно ведь? Нет. Цепи-дорожки подползают под ноги сами, щекочут ступни. Иди! Первая раскачивается сильно из стороны в сторону и сбрасывает его, не успевшего сделать и пары шагов. Последующие просто исчезают, рассеиваются, будто сплетены из колец тумана. Одна кажется прочной, он идёт по ней довольно долго, и вдруг цепь с лязгом и скрежетом обрывается, он падает на землю. По законам сна… любого нормального сна… в такой момент сновидец должен резко пробудиться, чтобы убедился: в реальности ему ничто не грозит. Но он не просыпается. Медленно поднимаясь с земли, он видит перед собой ещё одну цепь, ведущую вверх, шатающуюся из стороны в сторону. Он долго не решается ступить на неё. Очень долго. Просто стоит и смотрит. Потом всё же делает шаг. Чувствует, как цепь под подошвами дрожит. Идёт, земля далеко внизу, а вокруг ветки дерева, в которых запутались звёзды. Каждый шаг даётся с трудом. А навстречу ему по той же цепи легко, пританцовывая даже, движется мальчишка. Длинноногий, высокий. Расстёгнутая рубашка и белые волосы развеваются на ветру. И он уже знает (да оба знают!), что разминуться – никак. Только обняться и прыгнуть вниз.
И тут он просыпается. Не совсем. Почти не осознаёт, что находится в дрезденском отеле, что скоро зазвонит будильник, и нужно будет чистить зубы, глотать ужасно приготовленный кофе в гостиничном баре, вызывать такси… Но в то же время понимает, что ветки деревьев и переплетающиеся якорные цепи на фоне тёмно-синего звёздного неба над головой, мягкий ковёр светло-зелёной травы внизу – это не на самом деле, это всё во сне. И доверчиво прильнувший к нему Алёшка Костров – тоже во сне. Как говорили в детстве – не взаправду. Поэтому можно ласкать его, целовать, сжимать в объятиях сильно и нежно. Делать с ним всё, что захочется. Ему хочется. Очень. И он делает, успокаивая себя оправданием: ведь это сон, просто его сон; настоящий, реальный Алёшка никогда об этом не узнает. И вдруг осознаёт: сон, да, но из того рода снов, что видят оба участника. Вздрагивает, пытается остановить, прекратить, проснуться. Но – поздно. Всё свершилось уже.
Богдан просыпается, всё ещё испытывая наслаждение и ужас одновременно. Смотрит на часы. Хватает полотенце, идёт в душ, сбрасывает одежду на пол, долго стоит под струями ледяной воды, чтобы прийти в себя.
Выступал с докладом, отбросив оба черновика – старый и новый. Совершенно не переживал, что произнесёт искусствоведческие термины по-немецки неправильно, потому что обошёлся практически без них. Просто рассказывал о современном самобытном искусстве русской провинции. Которое никакое и не современное по большому счёту: то в этнографию запрыгнет, то в классику окунётся, то нырнёт с головой в авангард начала двадцатого века. Но самобытное – да, этого не отнимешь. Рассуждал и теоретизировал на удивление мало; много рассказывал даже не о выставках, которые организовывал, не о каталогах, которые готовил к изданию, а о художниках, о людях. О суровых и мудрых дядьках из Союза. Об интеллигентных преподавателях училища. О тётушках, рисующих семейные портреты и котиков – тоже своего рода явление в искусстве, куда без них. О студентах своих, подающих надежды.
Голос дрогнул дважды: когда говорил о трагически погибшем Якове Тропинине (в принципе, понятно, пусть) и когда в числе талантливой молодёжи упоминал Алексея Кострова (вот уж совсем ни к чему было здесь афишировать своё волнение). Оборвал речь на полуслове, поблагодарил за внимание, прошёл на место под вежливые аплодисменты.
В выступления следующих ораторов не вникал, не вслушивался. Их резкая, отрывистая немецкая речь была сейчас только фоном для его размышлений. Прокручивал в голове четвёртый вариант доклада, тот, который он напишет сегодня вечером и пришлёт на электронную почту организаторам для публикации в материалах конференции. Конечно, предварительно с ними договорившись. Во время кофейного перерыва надо будет подойти к кому-то из них и разъяснить ситуацию. Это будет сложно. У них так не делается. «Вы, русские, слишком спонтанны, слишком». А как ещё? Можно было дома, в Славске, заняться докладом не в последний день и написать четыре варианта? Можно, да. Но это не гарантия того, что в канун выступления не возник бы вариант пятый, в процессе – шестой и после не сформировался седьмой, не факт, что окончательный. А, может, не надо ничего менять, пусть в сборнике остаётся то, что есть? Тогда был бы шанс во время перерыва улизнуть с лекций, подобно нерадивому студенту, и отправиться на прогулку по городским улицам. Последние дни апреля – это в России слякотная весна, а в Германии совсем уже лето. Фотографировать всё подряд, а потом удалить большинство снимков, потому что при пересмотре они покажутся дурацкими. Отыскать забегаловку, где варят нормальный кофе – да, хотя бы нормальный, приемлемый, потому что сногсшибательного во всей Германии не найти, так пусть будет просто не очень ужасный. Вечером же вернуться в гостиницу и уснуть. Просто уснуть. Без всяких снов. Потому что того, что пригрезилось сегодня под утро, уже более чем достаточно. Впрочем… если повторится что-либо подобное, это будет невероятное счастье. Повторится – во сне, конечно. Снова во сне. Про воплощение чего-либо такого наяву лучше и не думать. Всё равно не сбудется.
В итоге после звонка на перерыв пошёл к организаторам. К организатору – толстой коротко стриженой блондинке с бейджем «Марта». Переговорил насчёт замены старого варианта доклада на новый. Выторговал вполне реальный срок – Марта согласилась подождать до послезавтра. И ушёл бродить по улицам, фотографировать достопримечательности и прохожих на телефон, разыскивать приличную кофейню. Всё решил успеть, вот и правильно, вот и молодец.
Четвёртый вариант доклада составил легко, соединив живые примеры устного выступления с заумной терминологией текста первоначального. Чувствовал, что так и надо. Написал по-русски вначале, сходу перевёл на немецкий, постаравшись не потерять живости и остроумия. Уложился в срок. Отправил текстовый файл на электронный адрес Марты. Дождался ответа: мол, письмо получено, всё в порядке.
Автобусную экскурсию (по программе, для всех участников конференции) решил проигнорировать. Хотя раньше в подобных мероприятиях участвовал не без удовольствия. Конечно же, не ради заученной болтовни гида («посмотрите направо, посмотрите налево»). Скорее, ради возможности забиться на одно из сидений в глубине салона и ждать, что присядет рядом симпатичная одинокая барышня. Ну, не то чтобы совсем одинокая (таких побаивался из-за их неуместной назойливости), просто оказавшаяся именно в этой поездке без спутника, без подружки даже. А дальше – по обстоятельствам. Вести диалог об искусстве (благодатная тема!), острить, придумывать небанальные комплименты. Хорошая языковая практика, кстати. Если барышня отказывалась понимать по-немецки, переходил на ломаный английский. На русский – в очень крайних и запущенных случаях. С соотечественницами старался держать интригу. Впрочем, те и сами были обманываться рады. Обычно принимали его за жителя какой-либо из прибалтийских республик, а если по рассеянности представлялся реальным именем, то за чеха или поляка. Далее можно было при первой же остановке из надоевшего автобуса сбежать вдвоём и отправиться разыскивать какую-нибудь дивную забегаловку, которая, как он прекрасно знает, где-то здесь, рядом, буквально за углом. Как ни странно, подходящее кафе всегда находилось, даже если врал напропалую, ибо и сам был в том городе в первый раз. Потом бродили по улицам до темноты, а то и до рассвета, тут уж как повезёт. В итоге провожал её до дверей отеля (или до дома, если барышня оказывалась местная, и такое бывало), на прощание по-братски целовал в щёчку. Ничего более. Иногда по настоятельной просьбе новой знакомой записывал её телефон. Разумеется, никогда не звонил.
Знал, что девушки легко очаровываются, попадают под магию его эффектной внешности (высокий почти-голубоглазый почти-блондин) и покладистого характера (абсолютное притворство). Если бы ему нужна была их близость, непременно пользовался бы этим. А так – бескорыстно забавлялся. Наивно думал, будто барышням, как и ему самому, достаточно такой вот романтической прогулки без пошлых продолжений. Иногда оказывался прав. Чаще – нет. Впрочем, какая разница!
С появлением соцсетей сохранять инкогнито сделалось труднее. Очарованные барышни (в том числе и из далёкого прошлого) подписывались на его страничку в фейсбуке и активно лайкали записи и фото. Некоторые начинали забрасывать комментариями и личными сообщениями. Кому-то отвечал, кого-то игнорировал. Особо прилипчивых заносил в «чёрный список». Ну их совсем!
Впрочем, случалось таким же «автобусным» способом знакомиться и с парнями. Старался не навязываться, но если догадывался, что юноша «из своих» (или любитель рискованных экспериментов, так тоже случалось), то включал режим обаяния по полной. Легко позволял себя разводить на недешёвую выпивку в ресторанах, не отказывался покупать новому знакомому в подарок что-то из одежды или ювелирки – понимал, что за удовольствия надо платить. Правда, и насчёт удовольствий был весьма требователен.
Однажды изнасиловал парня. «Автобусным» знакомством это не было, красавчик подсел к нему за столик в кафе. Вспоминать о том приключении было мерзко, но всё же приятно. Тот, впрочем, сам был виноват – решил сбежать, пока Богдан принимал душ, прихватив его кошелёк со всей наличностью и двумя кредитными картами. Шустрый такой мальчонка. Но Богдан успел аккуратно перехватить его на пороге гостиницы, вежливо выставил свои условия (либо вызываем полицию, либо продолжаем общение) и, затащив обратно в номер… в общем, не выдержал. Парень сопротивлялся яростно, почему-то это заводило Богдана ещё больше. Никогда раньше такого не было. Позже – тоже. Случайность. Своего рода… В итоге кошелёк мальчишка всё-таки спёр. Утром. Точнее, Богдан позволил ему сделать это, притворившись спящим. Разумеется, кредитки и часть крупных купюр перепрятал заранее. Случилось это четыре года назад в бывшей социалистической Чехии.
«Из дальних странствий возвратясь», рассказывал обо всём Яше – обстоятельно, подробно, смакуя мельчайшие детали и испытывая от этого какое-то болезненное удовольствие. Тот выслушивал спокойно и внимательно, особой заинтересованности не проявлял, но и не упрекал. Говорил:
– Значит, тебе это надо.
И добавлял:
– Хотел бы я чаще быть с тобой рядом, но у меня Вера…
– Путешествовать мог бы со мной, – обижался Богдан. В самом деле, хотелось показать Яше не на фото, а вживую любимые уголки Вильнюса, Праги, Берлина. А ещё – в открытую, не таясь, ходить, держась за руки, по улицам европейских городов; целоваться на всех перекрёстках; в кофейне отпивать глоток капучино из его чашки, не рискуя нарваться на недоумевающие, а то и откровенно озлобленные взгляды из-за соседних столиков. Незнакомым людям в толерантной Европе не было бы никакого дела до их отношений. С другой стороны, наверное, никто не проявил бы и сочувствия, если вдруг какая-то неприятность случится. Вспомнить тот же инцидент в Праге: ни одна сволочь не метнулась помочь ему поймать воришку, а когда справился своими силами, опять же ни персонал, ни жильцы-соседи даже в дверь не побарабанили: мол, прекращайте ваши зверства. А ведь он бы прекратил, если бы вмешались, остановили. Честное слово. Нет, за закрытыми дверями делайте, что хотите, это ваша жизнь, ваше личное пространство. Если бы убийство – тогда, конечно, полиция бы примчалась. А так – все живы-здоровы, вроде и шумели не очень громко. Правда, горничная, пришедшая наутро делать уборку, так выразительно смотрела на разгром в номере и окровавленные простыни, что пришлось все оставшиеся наличные деньги отдать ей. Во избежание, так сказать.
Впрочем, возможно, это проблема не всей Европы, а отдельно взятого отеля. И их хвалёная толерантность на самом деле не безразличие и равнодушие, как стало казаться ему в последнее время, а та самая терпимость, за которую изначально её выдавали. Хорошо, если так.
Что же касается Яши… Поехать с Богданом он согласился лишь однажды, и то не за границу, а в Нижний Новгород. Первые два дня и две ночи было так, как мечталось. Ну, почти. С минимальной поправкой на российскую действительность. Часть города (вокруг кремля и изрядный кусок набережной) прошли пешком, часть проехали на дребезжащем трамвае. Богдан не расставался с фотокамерой, а Яша – с блокнотом, где делал зарисовки цветными карандашами (и очень жалел, что не взял этюдник). Город запомнился весёлым и разноцветным, словно игрушечным. Таким он был и потом на картинах Яши, которые он в течение года писал, вернувшись. Нижегородский цикл.
Поселились они в маленьком хостеле на улице Рождественской – пешеходной, как московский Арбат, яркой, как Яшины картины, заполненной сувенирными палатками, забавными скульптурами и уютными ресторанчиками. Забегаловками, как Богдан называл их. В одной из таких забегаловок он и обратил внимание на пару мальчишек за соседним столиком. Было им на вид лет по двадцать пять, и да – это была именно пара, а не двое друзей или знакомых, это было очень заметно по их взглядам, жестам. Богдан приобнял за плечи засмущавшегося Яшу, улыбнулся, подмигнул им. Мальчишки заперешёптывались и… очень быстро расплатились по счёту, заторопились к выходу. Однако, проходя мимо, один из них (тот, что пониже ростом, с рыжими вьющимися длинными волосами) дотронулся до руки Богдана и положил перед ним скомканную салфетку. Тот развернул и увидел размашисто написанный маркером номер телефона. И имена: Саша, Олег. Показал Яше.
– Ну, что? Позвоним завтра?
– Не надо, Богдан, – попросил он.
Назавтра приехала Вера. Общение втроём напоминало прогулки двух расшалившихся детсадовцев под присмотром строгой воспитательницы. Ох, непросто ей с ними было справиться. Вскоре сделалось ещё веселей, потому что «дошколят» стало четверо. Под предлогом сэкономить на услугах заказанного Верой через туристическое агентство экскурсовода, поделив взнос за группу не на троих, а на пятерых, Богдан позвонил всё-таки по тому телефону с салфетки. Беспокоился, конечно, вариантов развития событий – масса: окажется, что уже уехали из города (или, наоборот, местные, которым экскурсия – до лампочки); выяснится, что им просто деньги нужны за определённого рода услуги (это неинтересно); вообще не ответят… Ответили. Пришли. За три часа замучили дурацкими вопросами добродушную смешливую экскурсоводшу. В пельменной, куда отправились все вместе обедать, ребята (как выяснилось, москвичи) сумели милой болтовнёй, какими-то своими молодёжными шуточками развеселить и расположить к себе Веру (Богдану это никогда не удавалось). Экономии, понятно, не получилось никакой, Богдан платил за обоих по всем счетам тайком от Веры и с молчаливого согласия Яши.
На следующий день встретились всей компанией снова, чтобы прокатиться в кабинках канатной дороги через Волгу. Потом отправились на пляж, валялись на мягком белом песке (даже предусмотрительная Вера не догадалась прихватить с собой плед или полотенце), плескались в прохладной волжской воде. Богдан с удовольствием ловил мальчишек в объектив фотокамеры, любуясь их загорелыми телами. Яша на их фоне нисколько не проигрывал, он выглядел очень молодо в свои сорок лет. На Веру, расхаживавшую по пляжу в белой шляпе и красном купальнике, завистливо поглядывали мужики из компании, расположившейся по соседству. Подойти познакомиться не решались. Видимо, думали: «Зачем этой королеве пляжа мы, обрюзгшие, с потными лысинами и обвисшими пивными животами, когда рядом с ней четверо смуглых накачанных красавцев?» Ну, и правильно думали.
