Текст книги "Богдан и Алёшка (СИ)"
Автор книги: Anrie An
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
А ещё, если бы не Кирюха, не было бы нескольких её картинок, сюжеты которых он подсказал ненавязчиво. И других, которые он спас от разрывания в клочья: Алёне казалось, что они никуда не годятся, а он предложил отложить в сторону и забыть о них на месяц, и тогда уж… В общем, были ведь и светлые моменты. И… вот ведь что! Не будь Кирюхи, не было бы и Стёпки! А как без него? Теперь уж никак.
Алёна испугалась на секунду. Ей померещилось, будто Стёпка исчез. Вздрогнула, прикоснулась. Вот он, живой и тёплый, спит.
Впрочем, она и раньше размышляла об этом. Стёпка – вот такой, как он есть, – вполне мог бы родиться и не от Кирилла, а от любого другого мужчины. И, возможно, даже без участия оного, если так бывает. Это был её детёныш на сто процентов. Когда она однажды везла его, совсем ещё крошечного, по этой вот набережной, к ней подошла известная в городке бабуля в шляпе с цветами, которую все считали милой, но странной, сунула острый нос в коляску и произнесла:
– Ну, здравствуй, Алёнин ребёнок!
Про отца не было ею сказано ни слова, хотя он шёл рядом.
Эрик же, наоборот, полностью принадлежал Генриху. Может, потому и не захотел жить в её теле, когда тот ушёл от них. А Кирюхины побои вовсе не причина преждевременных родов.
Ну, давай, оправдывай его, оправдывай! Никто ни в чём не виноват, кругом сплошная мистика.
Алёна спустилась с набережной на деревянный мост через ручей, обычно он еле заметен, а сейчас разлился после паводка и воображает себя бурным потоком. Бурным. Бурым и серым. По берегу шныряют две утки, по цвету неотличимые от воды и прибрежной почвы. Заметны только движением. Доски моста пружинят под ногами. Деревянная лестница, поворот, потом ещё одна лестница, бетонная, с искрошившимися ступенями. Наверху – дом культуры, с которого и был начат сегодняшний марафон. Бродя по городку, Алёна замкнула круг. Сама не поняла, как это сделала. Шаги по кругу. Мысли по кругу. Вся жизнь по кругу.
Одно хорошо – дом уже близко.
========== 4. Богдан Репин ==========
Одно хорошо – дом уже близко. Яшин дом в Фёдоровском. Небольшой по площади, зато двухэтажный, с террасой, где летом пили чай из самовара, с флюгером-корабликом на крыше, вроде тех, что были на домах в родном городе Богдана, – помнится, они прикрепляли его вместе и, смеясь, рассуждали, что теперь дом будет виден издалека. Они много что делали вместе. А дом был заметен, узнаваем и без флюгера, раскрашенный не просто ярко, а во все цвета радуги, будто его нарисовал жизнерадостный ребёнок, зажавший в руке все цветные карандаши, что были в коробке, сразу. Вера всё порывалась перекрасить его в какой-нибудь немаркий цвет, зелёный или коричневый, как у соседей. Но после смерти Тропинина согласилась с тем, что ничего не надо менять. Пусть будет так, как хотел Яков. Жилой дом как арт-объект. Хотя, кажется, Яша такими терминами не оперировал, просто красил от души. Следовало бы подреставрировать уже, кое-где краска выцвела, алая превратилась в розовую, например.
Богдан, как и в прошлый свой приезд, попросил водителя остановить автобус у кладбища. Вышли, кроме него, две старушки, но те сразу повернули к деревне. Богдан по знакомой, много раз пройденной дорожке добрался до могилы Якова Тропинина. Неделю назад всюду ещё лежал снег, сейчас он остался только в низине, а здесь, на взгорке, совсем растаял. Богдан сел на скамейку напротив гранитного памятника, вгляделся в графичный – в несколько линий – портрет Яши. До боли знакомое лицо с высоким лбом, хитроватым прищуром глаз, крупным носом и небольшой бородкой. Под портретом – фамилия, имя, отчество, даты. И палитра с кистями, символ творческого труда.
– Будет в Фёдоровском твой, Яша, музей, – проговорил Богдан, обращаясь то ли к памятнику, то ли к пустому пространству где-то рядом. – Помнишь, ты как-то говорил, что скоро в твой дом будут приходить люди, много людей, чтобы увидеть твои картины и мастерскую? Я не понял тогда, о чём ты, ведь ты любил одиночество, уставал от шумных компаний. И от меня уставал, что говорить! Пожалуй, только Вера умела быть рядом и не мешать тебе жить, как ты хочешь. Но в ту осень ты стремился спрятаться и от Веры. И говорил на удивление много, строил планы, но при этом… да, сейчас мне так кажется, будто чувствовал, что всё предопределено, что тебе недолго осталось. Ладно, Яш, я пойду, сегодня не стану долго засиживаться. Надо всё успеть. Все эти формальности. А потом – к Вере. Знаешь, что они с моей матерью придумали? Вот-вот. Фантазёрки.
Разговаривал, будто с живым, будто ничего не изменилось. Все эти его монологи, на которые друг почти не отвечал, были привычным способом общения, Яша и в компаниях, и наедине с ним был обычно немногословен. Раньше, да. В последнюю же осень как будто плотину прорвало – Яша много и взахлёб рассказывал о детстве, жаловался на Веру, которая его не понимает, мрачно шутил, порой нёс какую-то чушь. Или не чушь? Получалось, будто и впрямь знал свою судьбу наперёд и спешил выговориться напоследок, выдать норму слов за сорок лет молчаливого существования.
Вера, кстати, считала Богдана виновным в гибели Яши. Сейчас, через полтора года после трагедии, она, конечно, подуспокоилась. Но тогда, сразу… Богдан даже не мог представить себе, что эта тихая незаметная женщина способна так орать. Что где-то в глубинах воспалённого мозга серой мышки, учительницы рисования, хранился богатейший запас оскорбительных, уничтожающих слов и выражений, которые она гневно выкрикивала ему в лицо. Он даже не пытался оправдываться. Бесполезно. Действительно, он виноват.
Оправдываться можно было во время первой его с Верой встречи, когда… Ну, в самом деле, это было похоже на эпизод абсурдного сна. Они с Яшей, разгорячённые, ошалевшие от поездки из Славска в Фёдоровское на рейсовом автобусе, где были рядом и не смели прикоснуться друг к другу под пристальными взглядами провинциальных добропорядочных пассажиров, добежали до его дома, но подняться в спальню, на второй этаж, не смогли, остановились на лестнице. Богдан прижал Яшу к перилам; как хрупкие на вид рейки выдержали всё это – уму непостижимо. А потом оба повалились, обессилевшие, на ступеньки. Богдан обернулся… Внизу стояла молодая женщина с раскрывшейся клеёнчатой сумкой в руке; сыпались на пол какие-то кульки, катились консервные банки; она этого не замечала. Смотрела вверх. На них. С недоумением, страхом и ненавистью.
Тогда, полтора года назад, в первых числах холодного и слякотного ноября, Яша засобирался в Москву. Вопрос о персональной выставке в одном из столичных залов был уже заранее решён, транспорт для перевозки картин заказан, открытие планировалось в декабре. Что ещё? Но Тропинину не терпелось сорваться с места и махнуть в столицу немедленно. Вообще-то все оргвопросы решал Богдан, но тут что-то пошло не так, кто-то из москвичей позвонил Якову, договорился о встрече. Или это не было связано с той выставкой, могли же у человека быть в Москве какие-то другие дела, о которых он ни с Богданом, ни с женой не хотел говорить? Да. Нет! Никто не знает. Никто не узнает никогда.
Отговорить – не вышло. Поехать с ним за компанию? Было бы заманчиво, но… не звал, навязываться не хотелось. Да и работать нужно было. Мучить детей дополнительными часами лекций по вопросам истории и мировой художественной культуры. Два месяца не появлялся ни в училище, ни в школе, выпросил у руководства отпуск за свой счёт с формулировкой «для работы над докторской диссертацией». Кстати, тогда честно прихватил с собой в лес распечатки сканированных материалов из архива, но папка так и пролежала на дне рюкзака, не раскрыл ни разу.
Конечно, будь Богдан рядом с Яшей в электричке, трагедии бы не случилось. Вряд ли удалось бы разрулить конфликт мирным путём, такие люди обычно слов не понимают. Но, что касается хорошей драки, был у него к сорока четырём (на тот момент) годам в этом неплохой опыт. После памятного случая с Мишкой он часто нарывался на кулаки беспощадных блюстителей нравственности (или просто озверевшей шпаны, без разницы). И его били, и он бил. Научился. Пришлось. Уяснил, что вдвоём всегда можно отмахаться даже от большой компании. Такое, правда, случалось редко. Обычно подкарауливали его одного и набрасывались толпой. Либо случайный приятель, не расположенный вступать в противоборство добра со злом, тихо исчезал с места происшествия ещё до начала каких-либо боевых действий. Всякое бывало. Так что вместе с Яшей они бы отбились как-нибудь. Или он бы один отбился, оттеснив Яшу в сторону. Потому что… ну, какой из этого щуплого существа боец? Не о чем говорить. От Веры, пожалуй, больше толку было бы в драке. Хотя бы крик подняла, позвала на помощь. Впрочем, будь Вера рядом с Яшей, нападать бы на него не стали. Или стали бы? Им же всё равно, причина любая: потому что гей, потому что еврей, потому что в очках, потому что закурить не дал, ответил дерзко, посмотрел как-то не так…
Вера объясняла вину Богдана по-своему: не надо было тому вообще приходить провожать Яшу. Или, по крайней мере, не стоило устраивать нежной сцены прощания. В самом деле, когда они целовались на перроне, мимо прошагала компания молодых парней, из тех, кого называют гопниками. Увидели, заржали, кто-то выкрикнул обидные слова – понятно, какие. Возможно, это были те самые нелюди, которые потом напали на Яшу в электричке. Узнали, вот и… Возможно, нет. Никто ничего не докажет.
Яшу долго избивали в тамбуре, издевались над ним. Никто из пассажиров не вмешался: то ли боялись, то ли молча одобряли. На одной из станций, почти у самой Москвы, его выбросили из вагона. Вероятно, ещё живого. Когда его нашли… То, что нашли, уже не было художником Яковом Тропининым – изуродованное мёртвое тело, жертва преступления, за которое никто не понёс наказания.
Богдан понимал, что, скорее всего, никогда не перестанет винить себя в произошедшем. А Вера ещё подливала масла в огонь, постоянно напоминала, упрекала. Ненавидел её в такие моменты, хотелось сомкнуть руки на её горле и сжать изо всех сил – просто чтобы замолчала. И будь что будет. Сдерживал себя. Даже не срывался на крик, разговаривал тихо и вежливо.
Общаться с ней не хотел, но приходилось. Принёс деньги на похороны, Вера отказывалась поначалу категорически, всё же уговорил взять половину суммы. Через полгода Вера как вдова и единственная наследница вступила в свои права, и он помог переоформить документы на дом, получить деньги за картины, которые неожиданно стали пользоваться спросом за границей. Вряд ли богатые любители живописи в Германии и Дании вдруг прониклись уважением к таланту трагически погибшего русского художника (русского, да, – несмотря на то, что он немного еврей). Вряд ли… Скорее всего, тут лакомым кусочком была сама мутная история его гибели. И жизни. Осознавать это было мерзко. Зачем они так, какое всем этим незнакомым людям дело до их отношений? До всего того, что касалось только их двоих. Ну, немного ещё и Веры, потому что… просто потому что Вера – это Вера. А как иначе?
Вера разрывалась между двумя одинаково острыми желаниями. Одно было – избавиться от всех картин, продать дом, уехать прочь из Фёдоровского. Другое – оставить всё как есть. Богдан загорелся идеей открыть в Фёдоровском музей в память о художнике Тропинине и уговаривал Веру стать хранительницей его наследия. Вера не сразу, но согласилась. Теперь требовалось убедить в необходимости такого музея местную власть. И вот он, выйдя за ворота кладбища и поменяв грязные резиновые сапоги на аккуратные ботинки (спасибо маме, постоянно заставляет брать с собой вторую обувь), зашагал в сторону центра. В большом старомодном портфеле у него (кроме завёрнутых в пакет сапог) были официальные письма из Союза художников и от директора училища. Наш земляк, талантливый пейзажист, пример юношеству (речь исключительно о творчестве, естественно), солнце земли славской и фёдоровской и всё такое.
Разговор в мэрии получился на редкость удачным. Зря он переживал. Творчество и краеведение – это сейчас модно. То бишь актуально. Память о знаменитом земляке – это очень важно. И для подрастающего поколения в том числе. Тем более, помещение готовое и экспонатов целый воз. Ремонт бы небольшой сделать, но это он, Богдан Репин, сам организует с привлечением спонсоров. Всё, что нужно от отдела культуры, – это ставка директора музея. Да, для Веры Тропининой, вдовы художника. И ещё уборщица, хотя бы на полставки. Экскурсоводы? Вера Александровна сама прекрасно справится. Ну, ещё будут помогать школьники, волонтёры. Да, школьницы, несомненно. Девочки у нас более инициативные, согласен. Биография? А что не так у художника Тропинина с биографией? Отец работал в совхозе бухгалтером, мать учила детей, бабушка, которая еврейка, в Фёдоровском и не жила, можно о ней вовсе не упоминать. Ах, не об этом? Ну, да, конечно. Непременно подкорректируем. Художник Тропинин вина не пил. Спортом занимался в свободное от живописи время. В походы ходил. Правда же, ничего смешного. Вёл вполне себе здоровый образ жизни. И, несомненно, любил свою дражайшую супругу Веру Александровну. А не какого-то постороннего искусствоведа. И трагически погиб от рук международного терроризма. Ладно, грабителей. Нет, что вы, всё в порядке. Господин Репин немедленно прекращает ёрничать. Да он и не начинал. Просто… тяжело всё это. Вам не понять. Простите.
В общем, несмотря на немного нервную атмосферу, результат переговоров был… не факт, что положительным, но и не отрицательным же. Он был. Это довольно важно, кстати, для результата – быть.
Богдан вышел из мэрии и вдруг почувствовал себя безмерно уставшим, физически и морально. Захотелось домой. Не в автобус, а вот чтобы мгновенно переместиться, как в фантастическом рассказе. На секунду даже поверил, будто это возможно, зажмурил глаза. Открыл. Грустно усмехнулся, упрекнул себя: «Что ты, как ребёнок, честное слово!» И двинулся вперёд, неторопливо. Не к автостанции, а к Яшиному дому. Про себя называл его так, по привычке. Конечно, к бывшему дому Яши. К будущему музею. Следовало рассказать об итогах переговоров уважаемой Вере Александровне. Будущему директору музея.
Шёл долго. Фёдоровское – посёлок небольшой, но весьма вытянутый вдоль Волги. Наконец, свернул в нужный переулок. Запоздало подумал, что забыл созвониться с Верой. Вдруг она не дома? От всех знакомых требовал звонков-предупреждений, не терпел сюрпризов. А сам… вот ведь человек рассеянный!
Калитка была заперта изнутри. Звонок не работал. Сотовый Веры был «вне зоны». Богдан дотянулся до окна, забарабанил пальцами по стеклу. И увидел Веру в глубине комнаты. Она сидела в кресле с вязаньем в руках. Постучал сильней, стекло вздрогнуло и задребезжало, Вера подняла голову, положила свою неоконченную работу на подлокотник кресла и замахала руками: видимо, испугалась, что ещё чуть-чуть – и стекло разлетится вдребезги. Вышла из комнаты и через несколько минут появилась во дворе, открыла калитку.
– Заходи. Чай будешь?
– Ещё бы, Вера. Кто же в здравом уме от твоего чая отказывается?
Говорил чистую правду, вовсе не комплимента ради. Прошёл на кухню, сел на табурет у стола, вытянул ноги и долго смотрел, как Вера обдаёт кипятком фарфоровый чайник с розами по бокам, как маленькой ложкой отмеривает из баночек и мешочков сушёные травы, лепестки, соцветия, ягоды. Предложил помощь и, конечно же, получил дощечку, нож и кусок сыра, который нарезал неидеальными, но довольно тонкими ломтиками и веером разложил по тарелке. Наконец, чай заварился, Вера разлила по чашкам горячую янтарную жидкость с ароматом прогретой солнцем цветущей лужайки. Богдан сделал глоток. Вера подвинула ему плошку с мёдом, но он и не потребовался: напиток был сладким. Спросил:
– Как это тебе удаётся?
– Просто всё в нужных пропорциях. И немного колдовства, – усмехнулась Вера. – Ты давай рассказывай, что там решилось насчёт музея.
Рассказал в деталях, добавил, что надо будет сходить ещё в налоговую (сегодня, конечно, уже поздно, контора закрылась, так что в другой раз). Упомянул, что едет на днях в Германию на искусствоведческую конференцию, заодно встретится с одним галеристом и переговорит о продаже ещё нескольких Яшиных картин. Но, конечно, всё самое ценное должно остаться на родине, в этом он уверен. Особенно пейзажи с местными храмами и купеческими домами, они в музее будут главными экспонатами. История же! Вера кивала, соглашалась. Богдан за разговором не забывал один за другим жевать бутерброды с сыром – проголодался за день, а зайти в столовую около мэрии как-то не сообразил. Когда уже почти засобирался на автобус, задал вопрос о том, что его беспокоило:
– Вера, что это у вас с моей мамой за дикая идея?
Она начала нервно переставлять чашки на столе. Сказала:
– Что ж тут такого? Мы с тобой люди не чужие.
Богдан посмотрел на неё внимательно. И, казалось, впервые разглядел. До того даже не помнил, какая она – Вера. Полноватая, с тусклыми волосами, заправленными за уши. Никогда даже не знал, какого цвета у неё глаза. Оказалось – карие. И волосы чуть рыжеватые. А на носу – крупные веснушки. Надо же! У Веры – веснушки, никогда бы не подумал.
– Не чужие, Вера, вот именно. Почти, можно сказать, родные. Практически брат и сестра. Так что… не надо всего вот этого. Ладно?
– Ладно, – на удивление спокойно согласилась Вера. – Я просто думала, что так будет лучше. И тебе, и мне.
– Мне – не будет, – отрезал он. – А тебе… ну, для чего ещё один фиктивный брак? Ты молодая, встретишь кого-нибудь. Никто тебя не заставляет всю жизнь быть директором музея. Поначалу только, а там воспитаешь себе замену – и поезжай, куда хочешь.
– А если я не хочу? – тихо, но с некоторым надрывом произнесла Вера. – Молодая, говоришь. Сорок лет так-то. И десять годочков я с Яшей прожила. Фиктивный брак, да? Это тебе со стороны так казалось. У нас с Яшей, веришь ли, всё было по-настоящему. Пока ты не появился и не испортил всё.
– Не знал, – искренне сказал он. – Извини.
– Чего уж теперь! Поздно.
Богдан посмотрел на часы.
– Да, надо бежать. Автобус уйдёт. Последний.
Хотя Вера имела в виду совсем другое, и он понимал это.
– До утра ведь у себя не оставишь…
– Оставила бы. Да знаю – без толку, – печально усмехнулась Вера.
Богдан встал из-за стола, двинулся в прихожую. Обувался, распутывая шнурки ботинок, на которых каким-то странным образом затянулись узлы. Думал: не сочтёт ли Вера, что он нарочно копается, чтобы всё же опоздать на автобус и напроситься на ночлег, нервничал и из-за этого запутывал и медлил ещё больше.
– Богдан! – внезапно сказала подошедшая сзади Вера. – Я всё хотела спросить. Может быть, ты хочешь взять что-то из Яшиных вещей? На память.
Он подумывал об этом, но не ожидал, что Вера сама предложит. Попросить что-либо из его одежды казалось заманчивым, но слишком сентиментальным. Картины Яши у него были – те, что он дарил. Лесные пейзажи, конечно. И портрет Мишки, который Яша рисовал с его слов, почти не глядя на чёрно-белую любительскую фотографию.
– Отдай мне палатку, – сказал Богдан.
Вера не удивилась. Поднялась на второй этаж и принесла оттуда палатку, спальный мешок, скрученную в рулон пенку – туристский коврик и закопчённый трёхлитровый котелок.
– Забирай всё.
– А можно ещё вот это? – Богдан вернулся в комнату и протянул руку к висевшей на стене картинке в японском стиле с цветущей сакурой. – Это я ему подарил, – словно извиняясь, добавил он. Действительно ведь, подарил. Привёз из Вильнюса, где купил на ярмарке у девчонки с зелёными волосами. Это казалось странным и волнующим – японская картинка из Литвы. Впрочем, странным и волнующим тогда было всё, связанное с Яшей. А как иначе?
– Конечно. Бери. Если бы ты не взял, я бы её когда-нибудь выкинула. Терпеть её не могу! – вдруг призналась Вера.
Идти на автостанцию нагруженным, как осёл, палаткой и прочими предметами вдобавок к собственному портфелю, не хотелось. Вызвал такси. Не до станции – до Славска. Дорого, конечно, зато быстро и удобно.
========== 5. Алёна Задорожных ==========
– Дорого, конечно, зато быстро и удобно, – убеждала Динка Алёну, усаживая её в такси рядом с шофёром и забрасывая на заднее сиденье папку с работами и сумку с нужными мелочами и ярко-полосатым свитером, в который обе могли завернуться как минимум дважды.
– Это зачем?! – завозмущалась Алёна, вытянув похожий на хобот мультяшного слона цветной рукав.
– Мама твоя подкинула. Считает, что эти ваши «Алые паруса» проплывают где-то в районе Антарктики. И ведь она права.
– Про Антарктику?
– Про то, что ночью в лесу холодно. Не май месяц. Хотя… завтра будет вполне уже май. Календарный. Что тебя вообще смущает в этом милом пушистом свитере?
– Господи, размер!
– Солнце моё, ты ж сама виновата. Нормальные люди после родов толстеют, а не худеют.
– И вырастают, ага. Он мне до пят.
– Не выдумывай, до колен всего лишь.
– Болтушки! Мы едем или что? – заворчал пожилой таксист.
– Едем, едем! – прокричала Динка, чмокнула Алёну в щёку и захлопнула дверь.
Поехали!
Наверное, что-то похожее испытывал первый космонавт Гагарин, отправляясь кружить по орбите. Глядя на несущиеся навстречу деревья, дома, облака, Алёна ощущала тревогу, радость, тошноту, головокружение и полный отрыв от земли. От той привычной земли, где мама, папа и Стёпка. И Динка. Отрыв, но… полноценным полётом к звёздам это не было. Так – поболтаться между небом и землёй, что тоже хорошо, но от гнетущей её пустоты не избавляло. Не избавляло – и всё тут! Пустоту следовало заполнять. Эмоциями, что ли. Но те, что испытывала сейчас Алёна, были слабенькими, и пустота поглощала их. Питалась ими. С одной стороны, хорошо. Ам – и никакой тебе тревоги, никаких переживаний насчёт того, что не поймут, раскритикуют её работы. Как будто не свои везла на обсуждение. С другой… Радость-то тоже – ам! И любопытство – ам! И всё. И уже неинтересно, что там за люди её встретят.
Беспокоилась, что опоздает, в итоге оказалась на месте слишком рано. Встреча была назначена на одиннадцать, по указанному адресу находился кинотеатр. К нему и должен был подъехать автобус, который увезёт всех в лагерь «Алые паруса». Алёна подошла в девять с небольшим. Никого не было. Почти никого. Только… на ступеньках кинотеатра полусидя-полулёжа, откинув в сторону объёмистый рюкзак (видимо, один на двоих) вдохновенно целовались мальчик и девочка… ой, нет – мальчик и мальчик.
Алёна села на ступеньку в стороне и изо всех сил старалась не пялиться на парочку. Подумаешь, ничего такого. Бывают люди со странностями, особенно если творческие. После богемной жизни в Славске её уже ничто не удивляло. Про кого-то из знакомых ходили слухи: может, врали, может, нет. А однажды она во время рок-концерта в молодёжном клубе случайно заскочила в мужской туалет. Ну, не так уж и случайно, просто в женском всё время очередь. И вот там наткнулась на двух таких пацанчиков. Один сидел на подоконнике с закрытыми глазами, странной улыбкой, отрешённым от мира выражением лица, второй аж сопел от усердия, делая ему минет. Растерялась, пару минут просто стояла и смотрела на это безобразие. Потом выдохнула: «Извините, ребят!» – и вышла, плотно прикрыв дверь. И ничего такого. А тот же Генрих, отец её мёртвого Эрика! Сидели с ним на скамейке в парке, обнимал её, а сам поглядывал на проходивших мимо симпатичных юношей. И нельзя сказать, что это не щекотало ей нервы. Немножечко так.
Ребята тем временем оторвались друг от друга, посмотрели по сторонам и обратили внимание на Алёну. Быстрый поворот, какой-то кошачий прыжок – и оба оказались рядом с ней. Сели – один справа от неё, другой слева. «И не убежишь от них, если что», – почему-то подумала. Но убегать и не хотелось. Славные такие мальчишки. Похожие друг на друга – высокие, худенькие, грациозные. Оба в ярких рубашках под расстёгнутыми куртками, в узких джинсах с подвёрнутыми внизу по современной молодёжной моде штанинами. Только один – светленький, с длинными волосами (его и приняла поначалу за девушку), второй – по-восточному смуглый, с чёлкой ниже бровей, с высветленными до яркой рыжины прядками в чёрных волосах.
– Привет! – сказал светловолосый. – Ты тоже на форум? Мы не очень тебя шокировали?
– Привет, – кивнула ему Алёна. – Тоже. Не очень.
– Что?
– Просто отвечаю последовательно на твои вопросы.
– Ясно, – он засмеялся, и его товарищ фыркнул. Хотя ничего смешного, казалось бы. Алёна как-то сразу поняла, что смеются вовсе не над ней, а просто от избытка хорошего настроения. Так бывает. У детей – особенно. А они и были дети. Большие уже, лет семнадцати, наверное. Но – дети.
– Твои работы? – светловолосый бесцеремонно сунул нос в папку. – Ничё так. Тигра, глянь-ка!
Он вынул лист, где был в почти готическом стиле пейзаж с ночным небом, огромной луной над чёрным контуром города, а на первом плане – железнодорожные рельсы, на которых двое подростков сидят, обнявшись.
Задумчивый Тигра посмотрел на рисунок внимательно. И сказал:
– Похоже.
– На что… похоже? – удивилась Алёна.
– На нас, – улыбнулся светловолосый. – Помнишь, Тигра?
Тот усмехнулся:
– Такое поди забудь. Мы с тобой, Алёшка, просто психи тогда были.
– Ага. Мы и сейчас…
Светловолосый Алёшка через колени Алёны дотянулся до Тигры, взял его за запястье.
– В тот раз – совсем сумасшедшие, – уже без улыбки проговорил Тигра. – Если бы поезд пошёл, что тогда?
– Тогда… оба насмерть, и всё. Зато вместе, – грустно и серьёзно сказал Алёшка.
– Не вздумайте! – испугалась Алёнка. – Тем более, что картинка – она не про это совсем. Там, наоборот, всё хорошо. Это по мотивам фантастики Крапивина. Вы, наверное, не знаете…
– Это про поезд до станции Мост, да? – уточнил Алёшка. – Знаем. И про миры Великого Кристалла.
– Читали, значит? – почему-то обрадовалась Алёна. Будто родню встретила, такое было ощущение. Крапивин – автор на любителя, кто-то о нём и не слышал, кто-то терпеть не мог. А новое поколение, казалось ей, вообще мало читает.
– Мы слушали, – сказал Тигра. – Аудиокниги же есть. Интересно; я вообще люблю такую фантастику, про параллельные миры.
– У него не только фантастика, – добавил Алёшка. – Много такого… как будто про нас, когда мы помладше были. Ну, когда всё это только начиналось.
– Он вообще-то про дружбу пишет, – немного обиделась за писателя Алёна.
– А это всё равно. Дружба и любовь – не одно и то же разве?
– Не знаю, Алёш, – проговорила Алёна, задумавшись. – Это ведь у всех по-разному. А у вас, ребята, значит, всё по-серьёзному, не просто так?
Слово «любовь» произнесено не было, но подразумевалось. Спросила – и сама себя мысленно выругала. Ну, зачем? Бестактный вопрос, ребята обидятся.
Не обиделись. Вроде бы. Ответили сразу, но по-разному.
– Да, – быстро сказал Тигра.
– Не знаю, – произнёс Алёшка и поглядел на Тигру виновато.
«Ни фига себе, – подумала Алёна. – Страсти какие. Всё как у нормальных людей. Хотя… они и есть нормальные, дурочка ты».
Спасение от тягостного молчания пришло – запел мобильник. Встрепенулись все. Алёна потянулась к сумке, но почти сразу поняла: это не у неё. Мальчишки подскочили, захлопали по карманам, вынули телефоны. И тут уж она своё «ни фига себе» выпалила вслух. Потому что… Свой сотовый Алёна покупала по акции и всё равно считала, что он ей недёшево обошёлся. У ребят же были более дорогие модели. Причём, настолько более, что… даже завидовать без толку, просто смотреть и восхищаться.
Тигра свой мобильный убрал сразу – звонили Алёшке. Тот, отвечая, случайно (или же намеренно) нажал на «громкую связь», и из трубки зарокотал молодой басок:
– Костров, вы там… в каком состоянии вообще? А то я уже всё купил, стою за углом и не решаюсь к вам подойти.
Алёшка радостно закричал в ответ:
– Клим, Климушка, иди сюда скорей! Мы тут с девушкой познакомились.
Климушка появился через секунду. Плотный, пухлощёкий пацанчик, одетый по-спортивному, в кепчонке козырьком назад. На спине его был небольшой школьный рюкзак, а руки заняты двумя «ашановскими» пакетами.
– Вы? С девушкой? Не верю! – засмеялся он. – Как хоть её зовут?
– Не знаем, как зовут, – Алёшка подскочил к нему, роняя телефон (его ловко поймал Тигра), попытался одновременно обнять Клима и выхватить из его рук пакет. Тот из объятий поспешно вывернулся, а с пакетом расстался без сожалений. – Климушка, а ты сигарет принёс? Курить охота, сил нет. С вечера не курил.
– Не верю. А пива хочешь? О, Тигра, привет, я тебя не заметил. Тигра, хочешь пива? А девушка хочет пива? Мне так никто и не сказал, как её зовут…
Алёну немного задело то, что о ней говорят в третьем лице, и она решительно прервала словесный поток, похлопав Клима по плечу:
– Эй, минуточку внимания! Её зовут Алёна, и об этом следовало спросить у неё самой. А пива она хочет, но не будет, потому как кормящая мама.
Все замолчали. То есть, Алёшка и Клим, Тигра и так ничего не говорил. Посмотрели на неё внимательно. Алёшка каким-то сиплым шёпотом спросил:
– Кого… кормящая?
– Сына, Стёпку, – гордо ответила Алёна.
– Когда же ты успела?
– Ну, ребят, мне тридцать лет вообще-то.
Клим пробормотал своё «не верю», Тигра свистящим шёпотом выдал что-то вроде «нихренассе». Алёшка сказал:
– Значит, надо на вы и по имени-отчеству?
– Да вы с ума сошли! – мутилась Алёна. – Я вам не учительница, не подруга мамы и не инспектор по делам несовершеннолетних.
Почему-то при упоминании последнего мальчишки нервно захихикали. Все трое.
– Пацаны, ну вы чего? – жалобно сказала Алёна. – Неужели это что-то меняет? Возраст. Подумаешь!..
Первым из ступора вышел Клим. Вытащил из одного из своих пакетов зелёную коробку:
– Алён, ну, ладно, пиво не пьёшь – нам больше достанется. А сок будешь? Яблочный.
– Буду, – сказала Алёна. Взяла коробку из его рук, надорвала край и с удовольствием глотнула ледяную сладкую жидкость.
Сидели на ступеньках теперь вчетвером (Алёна снова между Тигрой и Алёшкой, Клим чуть в стороне), пили пиво (Алёна всё-таки попробовала немного из Алёшкиной банки), тянули руки к пакету с чипсами. Клим и Алёшка курили, беззлобно посмеиваясь над ведущим здоровый образ жизни Тигрой. А тот вернул Алёшке телефон:
– Возьми и в карман положи, пожалуйста. А то разобьёшь или потеряешь.
– Заботливый какой, прямо как моя бабушка, – фыркнул Алёшка. – Потеряю, подумаешь! Да и фиг бы с ним.
– Можно посмотреть? – попросила Алёна. – Да, до чего техника дошла…
– На лыжах, – невпопад процитировал Клим старый мультик. Посмеялись.
– Сколько же стоит такая радость? – поинтересовалась Алёна.
– Понятия не имею, – развёл руками Алёшка. – Нам подарили.
– Родители?
– Нет.
