Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Все ясно, – ухмылялся Сникерс. – Одного не раскумекаю, когда Всевышний успел впереть в бабу душу будущего спиногрыза. Главное, через что. Девственница, блин. Что спереди, что сзади.

– Он Бог. Пройдет как хочется, пронесет что надо. Внедрит как следует. В тебя вот всандолил душу кикиморы, чтобы всю жизнь кривлялся размалеванным Петрушкой.

– Петрушка человек, национальный герой, – не соглашался Сникерс. – А ты дуб дубом, баобаб развесистый. Потащил мымру из конторы, в которой бабки лопатами гребут, на море за личный счет. Я в машине за пару бутылок пива полбазара перетрахал, а тебе кукушечка насрала на макушечку. Совсем чудной.

– Она мне нравится, – чтобы закончить спор, отходил я в сторону.

– Она еще натянет, помянешь мое слово. Запросто можешь оказаться среди бомжей. И десантура не выручит.

– Стрелять еще не разучились. Парни из Чечни начали проповедовать кровную месть.

– А ты каким боком?

– К слову. Человек – существо слабое.

– У тебя какая группа?

– Вторая.

– Стопроцентная скидка, – бывший мент Сникерс обнимал за плечи. – Писатель, я знаю, что гоню. Над кем еще поиздеваться, как не над тобой. Вокруг одни мурые дятлы…

– Ты первый, – разворачивался к нему я.

– Правильно. Разрешаю говорить правду.

– Можно подумать, что спрашивал.

– Молчу.

Сникерс уходил, перемигнувшись с продавщицей газированной воды, повертев перед ее носом ключами от машины Вот порода беспринципных людей, способных оттрахать бабу, и тут-же упечь в «телевизор» за одно неправильное слово. И эта, дура, согласна. Действительно… из ребра Адама.

Научиться бы относиться к женщине не по американски, как к равной, а по кавказски, как к собственной вещи. Отбоя бы не было. Но надо работать. Сутки взялись укорачиваться на глазах. Клиент иссякал, просаженный заработок не восполнялся. Начинали тревожить мысли, что работаешь не в освещенном помещении, а на пронизывающем ветру, под взглядами почувствовавших приближение ненастья отморозков. К чему риск, когда сотню рублей за день можно заработать на чем угодно. Со склада до места торговли подбросил пару ящиков или мешков с товаром, уже полтинник. И время для творчества останется больше. Жаль, что рожаем выводы после того, как…

Когда загорелись фонари, принесли кучу золотого лома, среди которого попадались исправные изделия. Груда была большой, поделки разноцветные. Я не рискнул брать самостоятельно, денег не хватило бы тоже. Поволок клиента в центр, в надежде застать кого из валютчиков. Красномырдина на месте не оказалось. Навстречу попался парень с девичьими глазами. Кто-то просветил, что родственник одного из начальников из городского отдела, что за возможность работать не отстегивает. Кличка была Филин, влился в ряды несколько месяцев назад. Заметив нас, он сам поинтересовался, зачем я пришел.

– Золото. Отдает по лому, попадаются нормальные колечки с сережками, – не стал я секретничать. – Граммов сто пятьдесят.

– Давай посмотрим, – загорелся пацан. – Весы при мне, деньги тоже.

Отведя к палаткам, я предупредил невзрачного клиента, что возьмем чуть дешевле, чем валютчики берут днем.

– Поздно, – пояснил я. – Сам собирался уходить.

– По сколько хотите принять? – переступил с ноги на ногу щупловатый мужичок.

– По сто пятьдесят рублей за грамм. Все подряд и расчет на лапу.

– Согласен.

Я перешел к поджидавшему у начала рядов Филину, сказал на ухо:

– По сто семьдесят. Устроит?

– В такое время не грех раскрутить и по сто шестьдесят, – забурчал было тот. – Ладно, поканали к освещенному прилавку. Он тебе знаком?

– Нет.

– Можно облапошить на энное количество граммов. Про вес не говорил?

– Предложил и все.

– Лады.

– В этом деле принимать участия не буду, – отгородился я. – Когда возьмешь, разницу отстегнешь и разбежались. Договорился по сто пятьдесят за грамм.

– Писатель, ты обскакал даже меня.

Выставив японские весы на доске, Филин забрал у мужика золото, настроился изучать пробу, места соединений, заводские именинники. Я суетился рядом, заглядывая через плечо. Цепочек оказалось много, они переплелись в узел, который не распутывался. Филин сопел, выдирая перстеньки с сережками, похожие на турецкие браслетики «черепашки» изделия светло – желтого цвета. Вещи складывал на мигающие электроникой весы. Попадались цепочки темного или светлого золота. Перебравшиеся в Турцию кавказцы смешивали русский благородный металл с османской медью или латунью – чего больше нащупывалось под рукой – отливали из сплава «коброчки», «кортье», «черепашки», и отправляли на историческую родину, где они раскупались русскими же модницами с модниками, не смыслящими в пробе ни бельмеса. Лишь бы красовалась на месте, где должна маячить. Наконец, Филин вздохнул, повертел оставшийся клубок в руках:

– Затрахался, – признался он. Мужичок забегал глазами по опустевшей площади – Попробуешь?

– Вообще ничего не увижу. Даже с очками на плюс три, – отказался я. – Золото какое-то разноцветное.

– Первый раз берешь? Или носят одно фабричное, – усмехнулся пацан, снова утыкаясь в моток. – Его и тащат со всех концов, искренне веруя, что изделия отливали на Колымских приисках. Народу невдомек, что это туретчина, главное, проба стоит. Впаяют на лапоть – лапоть засияет золотом.

– Согласен, – усмехнулся я. – Иной раз предлагают медяшку. Пойдешь проверять к Красномырдину – золото. Черножопое, но оно.

– Не могу, – оторвался от клубка Филин. – Хочется просмотреть до конца, но туго накрутили. Откуда оно? – повернулся он к мужичку. – Не ворованное?

– У челноков перехваченное, – зачастил тот. – Рассчитывали на подъем в цене, не получилось.

– Поверим на слово, – Филин подкинул комочек на руке. – Сколько, говоришь, было граммов?

– Не помню, – задумался клиент. – Жена занималась.

– А ты решил приправить нам, – подмигнув, пацан опустил клубок на весы. – Сейчас определим.

Помельтешив, цифры замерли на ста тридцати граммах. Клиент сунулся взглянуть, но Филин смахнул горку с чашечки на доски прилавка. Мужичок пожал плечами. Я подумал, что золото или ворованное, или фраеру действительно до лампочки. Тем временем, Филин собрал концы цепочек в кулак, перевел цифры на табло на нули, положил кучу снова в углубление. Концы незаметно перекинул на другой край аппарата, они остались лежать на прилавке. Со стороны казалось, клубок уместился весь. Мужичку было до фонаря, он сучил руками в карманах штанов.

– Сто десять граммов, – объявил Филин. – Перевешивать не будем?

– Не надо, – отозвался клиент. – Какая сумма получается.

– Шестнадцать тысяч пятьсот рублей, – откликнулся я. – Согласен?

– Давайте деньги.

– Расплачивайся, – обернулся ко мне Филин.

– Потому и привел, что снова на перекидках, – наклонился я к его уху. – Было бы по другому, взял бы сам. Я не претендую на полный вес.

Филин извлек пачку пятисотенных купюр, отлистал нужную сумму. Мужичок пересчитал, растворился в серой мгле, слабо освещаемой ртутными «кобрами».

– Короче, – выставляя пакет с золотом на прилавок, развернулся ко мне Филин. – Сейчас ни копейки дать не могу, потому что металл не проверен до конца. Хочешь, можешь забрать себе по сто пятьдесят за грамм. Ни рубля не накину, вес застолблю, какой огласил. Не сможешь – жди до утра, пока не разгляжу.

– С чего ты расщедрился? – не понял я. – По сто пятьдесят, вес с кидаловом. Зачем тогда брал?

– Думал, бабки у тебя найдутся, за обвес получу, – пустился в странноватые рассуждения Филин. – С золотом возни не на один день, шестнадцать тонн заморожены. А мне с утра каждый рваный будет нужнен.

– Я сказал, что выкупить не в состоянии. Только с моря. Работать не на чем.

– Тогда до завтра. Ты закончил?

– Делать больше нечего.

– Если желаешь, подкину.

– Я своими ногами.

На другой день я выскочил на центральный пролет, к палатке Филина. Сумма навара вырисовывалась приличной. На базаре ловили ворон разве что кресты на соборе, и то потому, что те сами садились. Многотысячная масса людей трудилась в поте лица, используя минуту времени в полную меру. Филин стоял перед входом в ларек, облокотившись о прилавок зажатой под мышкой барсеткой.

– Пойдем, – завидев меня, позвал он.

Несмотря на горевшую под потолком лампочку, в заставленном товаром крохотном помещении висел полусумрак. Сунув руку под одну из полок, Филин выудил кулек с золотом, бросил на стойку:

– Это фальшак.

– Не понял, – оторопел я, рассчитывавший на другое.

– Золото фальшивое. Изделия из рандоли, бериллиевой бронзы, или с покрытием, а внутри цинк, алюминий, что угодно.

– Как ты проверял? – расстреливая знакомую и не знакомую кучу, промямлил я. – Почему не воспользовался надфилем, ляписом?

– Проба на каждой поделке проставлена четко.

– А вес? При таком количестве ошибиться – надо умудриться.

– На холоде день поторчи, гвоздь начнет тянуть на полкило. Это ты у нас приходишь после трех часов дня. Что будем предпринимать?

– В каком смысле? – поднял я глаза.

– Брали вместе, отвечать надо вдвоем.

– Потому и привел, что не соображаю, – покосился я на парня. – А во вторых, вчерашнее ли это золото? Оно мне не нравится.

– Ты решил прогнать, что я подменил? – Полез в пузырь пацан. – Ты это хочешь залепить, писатель?

– Запросто, – не стал отрицать я, соображая, если смалодушничаю, повесят все. Возьмусь пахать как Красномырдин, на чужого дядю. – Вперся перед сделкой в кучу дерьма, и решил разбавить сумму влета за счет меня.

– Следишь за помелом? – ощерился пацан.

– За слова я отвечал. За твои действия раскошеливаться не собираюсь. Брал ты, я к золоту не прикасался.

– Кто навел клиента!

– Повторяю, не смог взять сам. Сумел бы, кувыркался я. Или отправил мужика дальше.

– Выходит, расхлебываться мне, – попытался озлобиться Филин. – Ты можешь только подсылать клиентов с фальшаками, да стричь купоны от сделки. Ловко пристроился.

– Так на рынке заведено, – сплюнул я под ноги пацану. – Ты проверяешь товар, несешь ответственность. Мне отстегиваешь разницу в сумме моего договора между ним и тобой. Я имел право подвести своего клиента к другому валютчику.

– Красиво примазался, – покривился пацан. – А если ты подсунул мужика? Голова лишняя?

– Голову советую не трогать, – спуская злость на тормозах, поправил я барсетку. – А ты доказал что валютчик из тебя хреновый, если сейчас не вешаешь лапшу. Повторяю, смотреть должен был ты.

– Писатель прав, – послышался голос за спиной. Я увидел старого менялу Борю, тоже бывшего мента, не переступая порога палатки наблюдавшего за нашим спором. – Тебе, мальчик, не надо было хлопать в ладоши при виде фуфлового рыжья. Есть ляписный карандаш, надфиль, собственное чутье. О чем писатель популярно объяснил в самом начале. Разборки быть не может, если не решил прогнать туфту. Тогда дела хреновые.

– Я виноват, – засуетился пацан. – Сам влетел, сам отдуваться буду.

– Вот и отвечай, – сплюнул я Филину под ноги еще раз. Возле выхода бросил через плечо. – Но ежели навострился прокатить дуру, грош цена в базарный день.

– Какую дуру, – заблажил тот, не высовываясь наружу. – Подставили, и я виноват.

– При любом раскладе ты прав, – кивнул фуражкой Боря. – А коли сосунок решил не делиться, мы за ним посмотрим.

– Бабок нет, и тут хрен проссышь, – оглянулся я вокруг. – Одно за другим.

– На то и жизнь – полоса белая, полоса черная…

В конце октября ребром встал вопрос о размене квартиры. Дело долго упиралось в деньги, не получало надлежащего толчка. Да и кто позарился бы на первый этаж с зарешеченными окнами. И вдруг желание поменять квартиру, в которой прожил двадцать лет, стало невыносимым. Больше не мог смотреть на обшарпанные стены, опустившиеся полы, облупленный потолок. Здесь было все: пили, трахались, убивали, распинали. Возрождался, искал себя, смысл жизни. Наверное, пинка дала Татьяна, ее удобная громадина на пятом этаже старого крепкого дома. Деревья вокруг, по кронам перескакивали белки, сороки, горлицы, вороны, пташки без числа. Желание доказать, что не хуже газовика, пусть не обладаю большими деньгами. Не успел заикнуться, любовница принесла кучу газет, кто-то снабдил номером телефона конторы с агентами по недвижимости. Крутился сам. Мало того, четко понимал, что пассия хлопочет о себе, об отделении сына. Кажется, она его боялась. Сын продолжал любить отца, любовника матери ненавидел. Но… дело сдвинулось. Дали объявление. На пороге появились купцы. Отступать стало некуда и некогда. Татьяна предложила вещи перевезти в гараж, временно пустующий после продажи старой машины. Перейти жить к ней. В отношении перехода насовсем я был начеку. Перед глазами стоял пример ее подруги, «сплатившей» бывшему мужу гроши, переселившей спивающегося бедолагу в собачью будку на садовом участке за чертой города.

Через месяц квартира была продана дешевле на тысячу долларов, потому что я представлял из себя нулевой вариант на рынке недвижимости. С хрустальной люстрой оказался у Татьяны. С первых дней почувствовал, что попал в кошачье логово, где у каждого свое место. Впереди зима. С возвратом опоздал, стоимость жилья неумолимо растет. С тещей, с сыном никакого контакта. В добавление ощутил, что за мной началась нешуточная слежка. Некстати любовница посоветовала работать не на сотках, а хотя бы на трех тысячах баксов. Совета я послушался. Как черт под руку, поругался с тещей, едва не швыряющей под нос жратву. Не писателя мечтала увидеть старуха в хоромах, пусть бы второго газовика. Кто продрался из грязи в князи, тот расчитывает на большее. Стоит лишь вспомнить сказку о золотой рыбке. Я словно проснулся. Привыкший быть хозяином, не мог допустить в свой адрес неуважительного отношения. Вскоре черная кошка пробежала между мной и любовницей. Я метался как загнанный зверь, зачитывая газеты с перечнем продающихся квартир. Ходил на просмотры. Все не то. Или жилье убогое, или цена запредельная. О-о, как пожалел, что связался не по сезону, да не с таким «помощником». На рынке напряжение тоже росло. Крутился возле Петя Попка с другом. Зачастили шапочно знакомые личности, стремящиеся выведать, на какой сумме кручусь. Нездоровый интерес вышибал из колеи, принуждал совершать ошибку за ошибкой. И развязка не заставила ждать.

В этот день я пришел, как всегда в последнее время, не выспавшийся, с больной головой. С Татьяной перекидывались лишь общими фразами. Кажется, натянутые отношения ей были на руку. Она надеялась, что я сломаюсь, стану покладистее. Обстановка вокруг накалялась. Раньше вызывавшая уважение расположением комнат – просторный зал, вокруг три спальни – квартира разонравилась окончательно. Чтобы не мозолить глаза, убегал пораньше, приходить старался к программе «Время». Для этого с соборной площади отправлялся пешком, добирался до ЦГБ, лишь потом садился в автобус.

Приготовившись к приему клиентов, я огляделся. Засек двух успевших примелькаться парней на другой стороне трамвайных путей. Еще одного стал видеть на повороте с Большой Садовой на Ворошиловский проспект. Четвертый торчал на углу Красноармейской. И так далее, до остановки напротив ЦГБ. Заметил смотрящих после того, как продал квартиру. Менял маршрут, втирался в транспорт с рынка. Докатывал до дома, из которого съехал. Дни стояли солнечные, в кармане лежало шило. Слежка особо не беспокоила. Думал, на улице вряд ли нападут, в подъезде поговорим.

Пока я так размышлял, не забывая крутиться на баксах, парней сменили другие, лет по двадцать пять. Поджарые, спортивного телосложения, в адидасовских костюмах, с обритой наголо башкой. За время перестройки их развелось как собак нерезаных. Нарождающееся новое государство занималось тем, что едва успевало сажать бандитов за колючую проволоку. Пошел дождь. Сначала мелкий, потом покрупнее, посильнее. Захотелось, чтобы Татьяна встретила возле ступенек в подъезд, или заехала бы за мной. Показалось, она парит возле ларька на той стороне путей. Едва не сорвался сквозь завесу холодных струй. Образ растворился. Появилось чувство обиды. Я к ней всей душой, она обо мне вспоминает, когда о чем-то хочу спросить. Стемнело. Часы на колокольне высветили около шести вечера. Зайдя в магазин, я переложил пачки денег в барсетке по разным отделам. Зародилась мысль, что надо бы пятьсот долларов спрятать во внутренний карман рубашки. Кулечек с изделиями засунуть в носок, а несколько упаковок рублей переместить под ремень на брюках. Случится оказия, пусть думают, что по прежнему кручусь на мелочевке, которую как наживку оставить в барсетке. Ах, как прекрасно русское слово «авось». И еще: «ничего»! Ни в одном языке мира днем с огнем не отыщешь. «Как дела, дорогой?», «Ничего». Карета с господином перевернулась, кучер тут как тут: «Ничего, барин. Авось обойдется».

Я не стал делать ничего, надеясь на русское авось…

Натянул поглубже фуражку, поднял воротник курточки. Забрал у Ритульки сумку с книгами, сбоку в нее запихнул барсетку, чтобы правая рука оставалась свободной. Сегодня поторговать произведениями не пришлось. От дверей магазина ко входу в рынок отчалили два отморозка, торчавшие возле табачного ларька. Я направился через старую часть города до центральной городской больницы. Проходя мимо здания междугородного телефона, заметил идущих следом двух парней и одного возле переговорного пункта. Косыми струями дождь хлестал в лицо. Нащупав шило, прибавил шагу, чтобы выскочить на главную улицу. До поворота на Ворошиловский проспект чувствовал себя нормально. Из-за дождя людей навстречу попадалось мало. Две женщины чуть не вписались в меня, ничего не видя из-за выставленных зонтов. Вспомнилось, как вначале работы в мою сторону качнулся пьяный увалень из местных алкашей. Едва успел подхватить, иначе влип бы мордой в железный цилиндр, из которого даже сегодня пытались торговать баночками с пепси-колой. На углу РИНХа, перед спуском в переход, торчал знакомый отморозок. Ведут, скоты. Погода подходящая. Подумал, что не следует ехать сразу на Военвед, а надо сойти на площади Ленина, например, заскочить в магазин, или забежать к знакомым по старому месту проживания. Завтра, глядишь, снова улыбнется солнце. Помирюсь с Татьяной и она приедет ко мне. Можно будет передать ей часть денег и послать домой, самому покрутиться до первых звезд. Они стали высыпать рано.

Свернув на Ворошиловский проспект, я перекинул сумку в правую руку. Материя с газетами сверху намокли, тащить книги в дождливый день мог человек, у которого не все дома. Но кто знал, природа меняет погоду на юге как южанин женщин. Последние, кстати, не стесняются тоже. Я пересек трамвайные пути на улице Горького. Пригнув голову, оглянулся. Никого. За Красноармейской, за Домом профсоюзов, пришлось снова поменять руки. В мозгу пронеслась мысль, что отморозки будут ждать на остановке напротив ЦГБ. Надвинув фуражку, сбавил скорость. Зачем решил пойти пешком. Дождь, словно нарочно, косыми струями бил под козырек, стегал по щекам, по носу, заставляя сжимать губы. По груди расползалось чувство обиды, что по своей дури превратился в полубомжа, которому решат и дверь не открыть. Хрен бы с ним, первым этажом, с отсыревшими стенами, прогнившими полами. Слизняками под ногами, на плинтусах. Пришло бы время, подвернулась недорогая квартира и – кум королю, сват министру. Сейчас ехал бы спокойно к себе, готовый ко всему. Вдобавок, сосед предупрежден. Теперь приходится тащиться к чужим, недоверчивым людям, хохлам из хутора на краю донской степи. Сельским жителям, зажатым в чувствах городским укладом, и самим чужеродным в городе.

Подсознательно отметил, что приближаюсь к «Кооператору Дона». Осталось перейти поперечную Лермонтовскую. В этот момент краем глаза схватил метрах в полтора надвигающуюся тушу. Протянул руки, как сделал на рынке, когда поймал алкаша, чтобы и здесь поддержать падающего на меня мужчину. И получил в лицо тычок сложенных вместе кулаков. Невесомо отлетел под стену «Почты», сумка вырвалась из пальцев, откатилась к бордюру. Хотел посмотреть на идиота, наткнулся на носок подошвы. Еще один удар пришелся чуть ниже виска. Выкинул ногу, решившись подсечь противника. Почувствовал, как навалился тот телом жрущего все подряд быка. Кулаки продолжали исправно работать. По спине, ребрам с ногами дубасили башмаки, окованные металлическими пластинами. Нападавших было не меньше двух. Лежа в луже, я вновь попробовал достать одного из отморозков ногой. Получилось. Выбросив кулак, напоролся на морду налегающего сверху. Это оказался мордоворот лет под двадцать пять со съехавшей в сторону щекой. Вдолбил еще раз. И едва не потерял сознание. Ботинок второго ударил по затылку. В глазах расплылось, тело обмякло. Я еще таращился выбраться из лужи, силясь уцепиться руками за что угодно. Но под танцами каблуков падал вновь и вновь. Наконец, ногами меня взялись переваливать за угол здания. В один из переворотов увидел, что второй нападавший под два метра ростом, в спортивной шапочке, в бутсах на толстой подошве. Снова мелькнула харя первого. Он сжимал в пальцах заточку, метясь в глаз:

– Где барсетка?

– Нету, – выдавил я сквозь зубы. – Работал на чужих деньгах.

– Барсетку, – придвинулся ближе хряк.

Я успел увернуться. Заточка пробила кожу, ударилась в кость под надбровной дугой. По бокам, по черепу застучали тяжелые башмаки. Изворачиваясь ужом, я силился нанести ответный удар. Не получалось. Длинное жало заточки кружилось перед глазами, попадая в лоб, брови, переносицу.

– Барсетку… барсетку… – приговаривал отморозок, стараясь проткнуть глазные яблоки. – Где барсетка…

– Нету…, – вертя головой едва не вкруговую, шипел я. – Нету, нету…

Несколько минут мы пытались достать друг друга. Я ненавидел насилие, оно вызывало чувство отвращения, от него тянуло рвать. Мразь, возомнившая себя вождем всех народов, ни на что не способная. Ярость добавляла сил. Но запас их был не как в молодости.

– Нашел, – словно сквозь вату послышался голос второго бандита. – Бросай старого козла. Исчезаем…

От туши перло вонью. Усрался, что ли, пока возился со мной. Или запах из пасти. Удары прекратились. Я взялся раздирать веки, чтобы попытаться запомнить отморозков. Знал со школьной скамьи, что даже прямые линии пересекаются. Пусть в бесконечном космосе, неважно. Шея не держала, вертелись мозги. Когда толщиной в лезвие образовались щелки и я увидел харю с перекошенной щекой, щеки оросила белая струя. Вымахавший зародыш опрыскивал из баллончика нервно – паралитическим составом. Кожа взялась огнем, дыхание переклинило. Вложив силу в кулак, он ударил в грудь. Когда я задохнулся от кашля, поднялся с меня с сиплыми всосами воздуха. Они отошли в сторону. Я зацепил из лужи воды, промазал один глаз. От жжения едва удержал вопль. Частица зрачка проморгалась. В руках у высокого была моя сумка с книгами. Скулы свело судорогой. Мразь, грязными лапами животного он будет листать страницы моего труда. Попробовал встать и рухнул в грязь. Успел увидеть, как по тротуару торопились прохожие. Париж пузырится от того, что законодатель моды, Рим велик развалинами, Детройт машиностроением, прекрасными автомобилями. Мы гордимся тем, что наш город носит звание Ростов – папа. В Одессе – маме обувают интеллигентнее. Потому и веса в столице, в других странах, поболее.

Сколько времени прошло с момента, как потерял сознание, не помню. Очнулся от стучащего по голове дождя. Попытался приподняться. Затем доковылял до угла здания с прилепившейся палаткой с горящей лампочкой внутри. Значит, девочки видели, но задницы не оторвали. Проспект был освещен, за спиной тряслась густая тьма. Хотел спросить проходящих где нахожусь, те шарахнулись. Но мир круглый. Кинул камень, через время получил его в спину. Заметив лужу, плеснул в корявое лицо водой. Снова захлебнулся от жжения, которым схватилась кожа. Глаза не промоешь. Наверное, такую особенность имеет баллончик с газом. Но двигаться надо. Высидел, золотые яйца забрали из-под мокрых штанов. Зачерпнув воды, взялся смывать с лица кровь. Все пылало: шея, щеки, лоб, кожа под волосами. И все равно глаза не видели, потому что веки опухли. Протянул руки вперед, пошел к стене здания, на которой засек телефонные автоматы. Повезло. Прохожий – мужчина набрал номер милиции.

– Как фамилия? – спросили на том конце.

Я ответил.

– Где находитесь?

– Возле «Кооператора Дона».

– Что случилось?

– Три тысячи долларов… Ограбили.

– Кто? Как выглядели грабители?

– Примерно так…

– Где они или куда побежали?

– Не заметил.

– Стойте на месте. К вам подъедут.

Через несколько минут подсуетился милицейский «бобик». Проскочив пару кварталов в поисках разбойников, ни с чем мы вернулись. К Татьяне я приехал поздно ночью, перебинтованный, словно вернулся с передовых позиций. Под взглядом тещи прошел в спальню. Утром, когда любовница ушла, поднялась температура. Только на третий день протащился на кухню, поставил чайник на конфорку. Затем оделся, забрал газеты с объявлениями:

– Уходишь? – выросла за спиной теща.

– Надо искать жилье. Не все же время болтаться у вас.

– Оставил бы ключ. Зачем он тебе.

Любовница дала запасной, чтобы не торчал в ожидании домашних. Сын убегал и прибегал, теща гуляла в парке, или засиживалась в гостях. Наказала матери здорово не наседать.

– Почему я должен оставлять ключ вам?

– Зачем он тебе? – теща окинула злыми глазами. – Я дома, Таня приезжает рано.

– Вы решили выгнать меня? – оторопел я. – Таня сама предложила переждать, пока не подыщу размен.

– Ну…с Таней и разговаривай. А ключ отдай, потеряешь.

– Отдам тому, у кого взял, – не глядя, процедил я.

Вечером рассказал Татьяне о стычке.

– Что вы друг на друга валите. Мать звонила старшей сестре, чтобы та забрала ее к себе, – рассердилась любовница. – Она старая, постоянно дома. Страшного ничего не вижу.

– Мне уходить? – спросил я. – Тарелку борща она не подает, хлеб отодвигает в сторону. Прийти смогу лишь тогда, когда кто-то дома.

– А ты что, много приносишь? – уставилась любовница.

– Нет, но усердствовал, – опешил я от неожиданного поворота.

– Одну курицу?

Я вознамерился было напомнить про море, золотые перстеньки с серебряными ложками. Про платья, колготки. Подключенную стиральную машину, починенную сантехнику… Да пошло оно. Опустила до своего уровня.

– Можно воспользоваться телефоном?

– Надумал пожаловаться на тяжелую жизнь? – усмехнулась Татьяна.

– Желаю спросить, кто из друзей примет.

– Кому ты нужен. Обосрался кругом, а строит крутого.

– Я поверил тебе.

– Звони. И волен уходить на четыре стороны.

Все оставил бабам. Обувал, одевал, кормил. Пахал, возил. И бил. За то, что тащил воз один. Сам кобелем обнюхивал всех подряд, им взгляда не прощал. Может, потому и обнюхивал, что, как тот горец, имел право. Теперь, вроде, не за что зацепиться, да на полную катушку. Полистал страницы записной книжки. Дочь отмел. Пустит, но стерпеть ее равнодушия не мог. К сыну некуда. К Даньке сам не пойду. Сосед ответил, чтобы приезжал. Товарищ тоже. Кум сначала спросил совета у своих, потом просветил, никто из родных не против. Татьяна молча внимала переговорам. Оставалось собрать вещи и сматывать удочки из негостеприимной квартиры, в которой у каждого помеченный кошачьей мочой свой угол. Один зал общий, но и он описанный всеми. Мать Татьяны и сын родились в год Кота. Куда мне, откровенному лосю. Да любовница Змея.

– Договорился? – дожевывая печенье, спросила пассия.

– Начну укладываться, – задавливая обиду на женщину, одновременно испытывая чувство благодарности к знакомым с друзьями, встал я из-за стола. – Пусть вещи полежат в гараже. Я заплачу. Спасибо за все.

– Пожалуйста. Но ты никуда не пойдешь, – поднялась и Татьяна.

– Почему?

– Я не пущу…

На рынке Сникерс встретил усмешками. Издевался весь наш угол.

– Опять на бандитскую пулю нарвался. Она мимо летела, а он схватил.

– Нормальный бы уклонился, писателю до всего дело.

Может, ребята были правы. Не рванул бы пешком на пять тыщ как на пятьсот в дождливую погоду, глядишь, пронесло бы. Или надыбали кого бомбануть вместо меня. Папен кривился, но осторожничал. Приблизился белобрысый начальник уголовного розыска. Подал руку, поцокал языком.

– Прими мои сочувствия, – поправляя фуражку на лобастой голове, поморгал он светло – голубыми глазами. – Начинай работать по новой, приходи с утра. Вряд ли удастся вернуть хоть что-то.

– Квартиру продал, – машинально информировал я.

– Квартиру…, – оперативник немного опешил. Шагнул вдоль стены из магазинов, бросив через плечо – Работай.

Через пару дней выразил сочувствие начальник милиции базара. Друзья с любопытными товарищами куда – то подевались. Призрак разве что навострился при словах о проданной квартире.

– Зачем надумал идти пешком через город? – Застриг он черными глазами. – Следы надо заметать.

Лишь Бандера криво усмехнулся:

– Теперь ты волен крутиться на любой сумме. Ни одна собака не тронет.

– Почему? – спросил я.

– Откупился, – посопев, разъяснил. – Моли Бога, что получилось именно так. Замочили бы, не ты первый, не ты последний. Сам говоришь, свинья старалась заточкой попасть. Сколько ребят на том свете.

– В милиции заставили написать заявление. Как думаешь, выйдет что – нибудь?

– Залупа конская вывалится, – зло отреагировал Бандера. – Пару раз вызовут, якобы для дачи новых показаний, потом закроют в сейф с «глухарями». Если и надыбают, постараются растормошить сами. Блин, как из детского сада.

– Рука бы не дрогнула, если со стороны властей нулевая реакция.

– Руководство не трожь, они при деле, – хохотнул Вадик из бригады Меченого. – В отношении беспредельщиков и я с удовольствием бы нашарил под прикладом «калаша» спусковой крючок. А лучше из подствольника, чтобы говно по пашне расшлепалось. Все удобрение.

Наконец, случайно узнал, что продается недорогая квартира в нашем районе. С ванной, про которую забыл, разменяв трехкомнатные хоромы на однокомнатную с туалетом и кухней едва не совмещенными. Но какой бы маленькой сумма ни была, не доставало тысячи долларов. Неожиданно Татьяна пошла навстречу. Договорились, сдам акции «Газпрома», сразу верну долг. Бумаги перли как на дрожжах. Настроился отнести их на той же неделе, да выпали очередные праздники с выходными. Но риэлтерские конторы функционировали. Обусловился с хозяйкой о встрече. Сделка состоялась. Нашел грузовую «Газель» и отчалил на новое место жительства, благодаря Бога, что дал возможность не оказаться на улице. Господь мог распорядиться по иному. Полмесяца, проведенные у Татьяны, показались хуже пятнадцати суток на Семашко. Впервые понял, что большая жилплощадь, город с миллионным населением, не спасут, если человек воспринимает другого с первобытной неприязнью. До переезда к пассии казалось, что окружающие относятся ко мне с некоторым чувством юмора. После встревожился за пошатнувшееся было чувство собственного достоинства. Исходя из приобретенного опыта, в одно из посещений любовницы предложил расстаться.