Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Вот она. – толкнула в бок Андреевна.

– Кто? – не сообразил я.

– Которая спрашивала.

– Где?

– Трамвайные пути перебегает. В куртке с раскрытой головой.

– Я ее слабо помню.

– Сказала, знакомы, – перекинув сумку с бутылками на левую руку, Андреевна собралась отдвинуться к холодильникам. – Девочка, видно, цыганочка. Глаза блудливые.

– Вид такой, – усмехнулся я. – Сама абсолютная противоположность.

– Ну… я предупредила, – поджала губы Андреевна.

Ко мне направлялась девятнадцатилетняя скупщица золота из Ставропольского края. Летом состоялось наше знакомство. Тогда Ленка – по цыгански вычурно – предложила десяток украшений, по большей части женских. Поначалу я не хотел разговаривать, приняв за цыганку с вокзала. Лена оказалась девушкой с подвешенным языком. Отец цыган, мать русская. Дома семья занималась скупкой золота у населения. Она садилась в поезд, или на перекладных по трассе катила в Ростов. Отмечалась у родственников отца, потом шла к валютчикам частями сдавать мелочевку. Ее знали все. Но вскоре принялись обвешивать. Если валютчики разгадывали послужной список клиента с мельком брошенного взгляда, то с Ленкой проблем не было. Доверчивая, общительная. Девушка ушла с центрального прохода, попыталась притулиться ко мне. Я пригласил Красномырдина. Он взвесил, рассчитал копеечка в копеечку. Дома у нее осталась куча мала братишек и сестренок.

– Привет, – прижалась Ленка пышным бюстом. На лице с яркими голубыми глазами расцвела улыбка. Ямочки на щеках. – Как банкуется? Как дела?

– Почти забыл. Обещала приехать через месяц, – обнял я за плечи. – Прошло полгода. Что-нибудь случилось?

– Мужа посадили за наркоту, – вытащив пачку дорогих сигарет, девушка сунула одну в сочно накрашенные губы. Капризно покривилась. – Занялся не тем, на иглу сел. Гонял бы королей по районным городкам, было бы в порядке.

– Сочувствую, – поцокал я языком. – Когда успела выскочить замуж?

– У нас не проблема, – отмахнулась Ленка. – По прежнему без весов?

– Клиентов с золотом не так много, японские стоят сотню баксов. Работаю вечером, разбить недолго.

– Помню, плюгавому втер так, что мимо холодильников до ворот голубем пролетел. Который пытался угрожать.

– Столько приключений, впору романы сочинять. Привезла чего?

– Есть работа, – сделав пару затяжек, Ленка щелчком длинных ногтей послала окурок по дуговой линии. – Беги к знакомому на поклон. Если он на месте.

– Пашет, – успокоил я. – Крепко затарена?

– Десятка два изделий. Как лом сливать не буду. Поднимешь цену, начнем беседовать.

– Паленых нет?

– На подлянки сроду не шла, – высунув руки из рукавов, девушка показала унизанные перстнями пальцы. – Куда спрячемся, за ларек? В магазине вход и выход в одни ворота.

– Погнали в промтоварный зал. Челноки разошлись, лишь уборщики.

– Весы не уплывут?

– Виталик стоит до последнего. На хозяина работает. Помнишь рыжего, что взвешивал в прошлый раз?

– Смутно.

– Обули. Крутится на чужих бабках. Ему лишь бы на выпивку хватило.

Зайдя в павильон с рядами пустых прилавков, с зависшими над ними из металлических труб вешалками, нашли уголок, присели на ящики. Ленка по одному начала стягивать колечки с камнями и без них. Расстегнула кофту, показала ожерелье из различного плетения цепочек на голой шее. Прикинув вес перстеньков на ладони, я глянул на цепочки, обратился к девушке:

– По сколько просишь за грамм?

– По какой цене вы принимаете изделия? – напряглась Ленка.

– Добавляем к стоимости лома червонец – другой, и все. У нас главное не ценность украшения, оборот. Купил – продал.

– Накидывай два червонца и бери.

– Потопали за весами.

Проскочив павильон, мы попали вовнутрь продолжающего кипеть страстями базара. Красномырдин оказался на месте, с посиневшим носом, проступившими прожилками на щеках. Но расслабуха его не накрывала. В помутневших глазах просматривались интерес, профессиональная настороженность – извечная спутница валютчиков. Я сообщил о цели прихода.

– Весы не проблема, – ощупал Ленку с ног до головы Виталик. – Мне что – нибудь обломится?

– За взвешивание заплачу, – пожал я плечами.

– Этого мало, – Виталик начал выпендриваться одинокой вошью на лобке. – Сдашь часть товара, поговорим.

– Сам беру дороже установленной на лом цены на двадцать рублей.

– Почему не накинуть, если изделия стоящие, – не унимался Виталик. – Показывай, не стесняйся.

С тоской посмотрев вдоль центрального прохода и не увидев на подмостках валютчиков, я перекинул взгляд на Ленку. Она выпятила полные в краске губы, за которыми виднелись ровные зубки. Блин, пупсяра из американского мультфильма. Чем они чистят свой частокол! Который год пользуешься «Бленд – а – Медом», результат не впечатляющий. В общем, на глазок Ленка не отдаст. Взвесив где-нибудь, попрется к другим.

– Ныряем в твою конуру, – кивнул я головой.

– Другой разговор, – повеселел Красномырдин.

Дверь палатки была приоткрыта. Вытащив из – под стола японские весы, Виталик приготовил к работе. У валютчиков появились накрученные приборы с десятком кнопок на панели. Они позволяли манипулировать весом как угодно, в зависимости от количества металла и принесшего сдавать человека. Надавил на одну, обвесил на десятые доли грамма, вправил другую – на целый грамм. Виталик пользовался прибором первого поколения. Тоже можно творить чудеса, но перед потенциальным лохом. Несмотря на многолетнее знакомство, я не сводил глаз с пальцев Красномырдина, хотя существовал неписанный закон – своих не обувать.

– Выкладывай, – разрешил Виталик.

Забрав у Ленки перстни, кольца и цепочки, я скатал тяжеленький комочек, положил в углубление площадки. Выпало сто двадцать восемь и три десятых грамма. Ленка посопела носом, почмокала губками.

– Крупнее не выпрыгнет, – дохнул облаком перегара Красномырдин.

– Сто двадцать восемь и три, – повторила Ленка. Обратилась ко мне. – Калькулятор есть? Как столковались.

– Договор дороже денег, – забегал я по кнопкам «Ситизена». – Лом принимается по сто шестьдесят рублей. По сто восемьдесят за грамм.

– Считай.

– Двадцать три тысячи девяносто четыре рубля. Цепочки не проверял. Замочки в норме?

– Все целое, не потертое, не пожеванное, – заверила девушка. – Замочки не закусывают.

– Если отстегну сотенными, возражений не будет?

– Лучше пятихатками, – заартачилась Ленка. – Куда рассовывать, в задницу?

– Другого места нет? – хохотнул Виталик. – Вон каких выплевываете, мешок с баксами поместится.

– Тебя бы расположили, если бы нужда была, – сердито зыркнула скупщица. Обернулась. – Пятихатками. Меньше – растрачу.

– Твое дело. Может, пачку сотками возьмешь? Затарили по уши.

– Ну… давай одну.

Я соврал. Надежда упиралась в Красномырдина. Налички всего тысяч пятнадцать. Если разнюхают, полечу фанерой над театром Горького с позолоченной на стелле напротив бабой, которой каждый проходящий старается заглянуть под подол. Оставил память бывший первый секретарь обкома партии Иван Афанасьевич Бондаренко, по зову генов ныне копошащийся на даче в земле. Если бы возился всю жизнь, пользы было больше. Гигантские «ростсельмаши» с бесплодными Цимлянскими водохранилищами. Азовское море обезрыбело, особняки известных до революции людей рассыпались, ни дорог, ни водопроводов с телефонными сетями. Не волнуют вечные проблемы и нынешнее правительство области.

– Отберу потом по двести за грамм, – прилип губами к уху Красномырдин.

Я снял напряжение со спины, потому что ждал предложения с начала сделки. Когда подопрет, и на этой работе надо иметь аналитический ум, способный подкинуть дипломатические ходы. Тогда многократно может возрасти долгожданный навар.

– Пятихатки есть? – передавая пачку сотенных Ленке, озабоченно спросил я у Виталика. В противном случае пришлось бы взывать о помощи первому. – Отсчитай двадцать шесть штук, я десять сто отмусолю.

– Как в Греции, – засуетился Красномырдин. – Даже за взвешивание не возьму.

Если бы его осенило забрать все добро по нашептанному потолку, пошел бы банковать, не беспокоясь, куда пристроить больше десятка изделий по цене выше ста восьмидесяти рублей за грамм. Мало кто из валютчиков согласился бы выручить.

– Подожду тебя на улице, – увидев, что собрались заняться взаиморасчетами, предупредила Ленка. – Нужно переговорить.

– Понял, – отозвался я.

Красномырдин отобрал перстеньки с белыми или разноцветными камешками. Приглянулась тридцати граммовая «веревка», такого же веса «армянка». Элегантную цепочку граммов на восемь с вязкой «кортье» я отложил себе. Меняла сразу придвинул к ней несколько «якорных», пару «кобр», с алмазной обработкой. Вес отобранных им изделий составил девяносто шесть граммов. Я подтолкнул «кортье». Сто четыре грамма, две тысячи восемьдесят рублей навара. Расстался бы с остальным, да Красномырдин наелся. Но двадцать граммов не сто двадцать восемь, пусть хороших изделий. Оставив хозяина раскладывать приобретенное по полочкам, я вышел за двери ларька. На него положили глаз заезжие армяне, которым русские всегда шли навстречу, лишь бы золотили ручки. Передача должна была состояться с недели на неделю.

На улице обложила «куриная слепота». В это время обували и кидалы, и законопослушные граждане. Года четыре назад вместо немецких марок подсунули польские злотые нового образца. Перед ними хапнул двести баксов по полтиннику, оказавшихся переделанными из пятидолларовых билетов. В предвечернем вязком воздухе, когда свет словно просеивался через сито наступающей ночи, зрение садилось моментально. Я прижался к стене ларька, чтобы не толкнуть кого из прохожих. Кто-то дернул за рукав куртки:

– Управился? – голосом Ленки спросило разноцветное пятно перед носом – Признавайся, сколько на мне наварил? Или сумку стяну.

– Какой навар, свои чуть не пришлось отстегивать. – протирая глаза, заныл я. – В пакетике несколько цепочек. Потянутые, говорит, будто сорванные. Замочки закушенные.

– Сам ты закушенный. Вещи новые, – отстранилась Ленка. – Видела, как по кучкам раскладывали.

– Дверь закрыли на задвижку!

– Вон, занавеска неплотно задернута, – кивнула девушка на окно ларька. – Я уже замерзать стала. Думаю, понаблюдаю, чем занимаются.

– Мы перевесили золото, которое Виталик взял за день.

– Свое узнаю всегда.

– Ты права, – сдался я. – Сплавил часть принесенного тобой, иначе он отказался бы иметь дело. Пришлось бы куковать до завтрашнего утра.

– Мог бы приправить все, – пожала плечами Ленка. – Я так спросила.

– Пока Красномырдин поддатый, наварил нормально, – окончательно признался я. – Надеюсь, и ты заработала.

– В накладе не останусь, – девушка взяла под руку. – Все было по честному?

– Обманывать не будет. Если что, забрали бы товар и ушли. Или к Бандере, или до Крысы. Тебе нельзя. Раскусили, что скупаешь по дешевке.

– Им какое дело? Жаба душит?

– Получается, так.

– Идиоты… Пойдем угостишь с навара.

– Лена, давай передумаешь? Не забывай, у кого ночевать будешь.

– Во первых, свои у своих не возьмут, – указала девушка. – Во вторых, я у тебя ночевать буду.

– Цыгане убьют.

– Я цыганка? Останавливаюсь у дальних родственников отца. Языка не знаю. К тому же, известила, что сегодня уеду домой.

– Времени мало, – попытался посмотреть я на часы на колокольне. – Поработать бы.

– Вот… жидяра. Почапали угостишь, говорю.

– Цыганча, блин… Так и мечтаешь расколоть.

– Не расколоть, а снять процент с навара, – засмеялась девушка. – В прошлый раз смайнал.

В кафе на Большой Садовой, сбоку ухоженного памятника Ленину, столики были заняты. Мы успели присесть за ближний к стойке, возле кадушки с высоким растением. Ленка сняла куртку с капюшоном, повесила на спинку стула. Я смахнул шапку, расстегнул кнопки. Направился занимать очередь.

– Возьми красного, крепленого. Бутылку, – заказала девушка. – И пару апельсинов с конфетами.

– Может, граммов четыреста? – покосился я. – Развезет.

– Ты пить не будешь?

– Бросил.

– Когда стану как ты – старой и седой – откажусь от всего сразу, – Ленка почесала носик. – Бери четыреста. Тогда бутерброд с сыром.

Домой приехали часов в одиннадцать. Смесь русской расхлябанности с цыганской бесшабашностью сделали дело. На первом стакане, на графине Ленка останавливаться не захотела. Одну за другой курила сигареты. У меня в руках была бутылка марочного вина, два банана, с полкило сосательных конфет. Усталость давила на плечи. Включил телевизор. Ленка врубила магнитофон. Хорошо, за стеной жил сосед со сдвигом по фазе, наверху пожилая женщина, рано ложившаяся спать. Я боялся, цыганский разгул продлится до утра. Скинув почти все, Ленка дергала бедрами в полный рост. Чтобы снять напряжение, я сделал несколько движений в такт. Вскинул ногу, пытаясь кончиками пальцев дотронуться до люстры. В утренних упражнениях это получалось. Попытка произвела эффект прыжка пантеры. Ленка сунула палец в рот, некоторое время молча измеряла расстояние от пола до люстры, окидывая и меня от макушки до пяток. Затем выключила телевизор, магнитофон. Подтащив джинсы, прошла на середину комнаты. Она была ниже сантиметров на двадцать. Наблюдая за действиями, я замер в стороне. Усталость улетучивалась.

– Не дотянулся, говоришь? – обожгла зрачками Ленка.

– Скажем так, не помышлял, – ухмыльнулся я. Гром звуков прекратил давить на ушные перепонки. – Желаешь попробовать?

– Хочу посмотреть на твои ноги, как у кузнечика, коленками назад.

– Штаны мешают.

– Или яйца, – рассмеялась девушка. – Как у танцора на хреновой свадьбе.

Это был вызов азартной молодости зрелому возрасту. Сделав пару коротких шагов, на левой ноге я приподнялся на цыпочки, правую выпрямил вверх балериной в «Щелкунчике». Большой палец чиркнул по хрустальным висюлькам. Больше повторяться не стоило.

– Нормально, – с удовольствием сказала Ленка.

Снова подтянув джинсы, потопталась на носках. Голова с копной волос то поднималась вверх, то опускалась вниз. Зыркнув в мою сторону, прикусила нижнюю губу. Я не успел уловить момента приготовления. Ступня пацанки в белом носке чиркнула люстру по крутому боку, взлетела выше и замерла в паре сантиметров от потолка. Такой выброс ноги я видел только в балете. Резные пластины тихо зазвенели. Ленка посмотрела на хрусталь, перевела взгляд на меня.

– Доставай бутылку, – приказала она. – Тащи закуску на стол.

Выпив больше половины рюмки, отставила ее. Разломила банан пополам. Попыталась спеть, махнув рукой, подмигнула ресницей:

– Пошли в кровать, старый валютчик. Чтобы утром деньги были на месте. Секир башка.

– Красномырдин посоветовал, куда их спрятать, – хохотнул я. – Попробуй, может, получится.

– Сейчас ты уместишься, – снимая одежду, не поняла шутки Ленка. – Если еще способен. Знаешь, почему пошла с тобой?

– Представления не имею.

– Ты еще в первое знакомство приглашал. Рассказывал, что книжки пишешь.

– Скорее, вздумалось потрахаться, поэтому был разговорчивый.

– Сейчас расхотелось?

– И сейчас не втерпеж…

– Бр-р, холодильник…

Но не судьба была переспать с Ленкой. Или на исходящих соком половых губах девушки лежало цыганское табу. Отбывавшим срок мужем был цыган. Как ни старался, как ни двигала ягодицами она, не получалось. Вялый, ужался он внутри, стиснутый мышцами похожего на печной зев влагалища. Партнерша кончила не раз. Довел пальцами. И все мало. Наверное, попал на ее день. А может, подогретая вином, решила Ленка оторваться. И… нарвалась на стареющего лося, у которого день на день не приходился. Промучившись с полчаса, промочив потом простыню, матрац, мы поняли, что настоящего удовольствия, как хотелось Ленке, до изнеможения, не схватим. Лишь в точках соприкосновения вырастут плотные мозоли. Пацанка приподняла ладонями взопревшие груди, струей воздуха сдула прилипшие к губам волосы. Сбила влагу с бровей. Сердито воззрилась на меня:

– Не получается?

– Что-то не так…, – настроился оправдаться я.

– Так вставь карандаш, – не дала договорить Ленка.

Я задохнулся от приступа смеха. Девушка выскользнула из-под меня, пантерой накинулась на нижнее белье. Втиснулась в джинсы и в вязаную кофточку. Энергии было столько, что казалось, плавает в ней.

– Что хочешь делать? – спросил я.

– Домой поеду, – огрызнулась она.

– Ты знаешь, сколько времени?

– Лучше на вокзале перемерзнуть, чем лежать в одной постели с импотентом.

– Прости, милая. В прошлом такое бывало, в последнее время не жаловался.

– Кобель…На своих стоит, а здесь полгода без мужчины, у него хрен сморщился.

– К утру будет нормально.

– До утра дурак раздрочит резинку от трусов.

– Леночка, она тонкая.

– Тогда рукав от пиджака.

– Он толстый.

– У тебя никакой. Открывай.

– Подожди, провожу, блин…

Проглатывая рвущийся наружу смех, я встал с кровати. Времени было первый час ночи. За окном набирала силу одна из последних в конце февраля метелей. От двери несло холодом.

– Может, раздумаешь?

– Может быть…

– На улице пурга.

– Да я успокоилась. Ты будешь приставать, стараясь оправдаться за срыв. А у меня начинает перегорать, – ровно ответила девушка. Подтянула рукавичку. – Не знаю, почему так захотелось. Наверное, подогрела себя. Ты в возрасте, думала, устрою. Я нормальная. Как все.

– Куда на ночь, транспорт не ходит.

– Поезда бегают часто, – девушка застегнула пуговицу, подмигнула. – Не переживай, отношение к тебе не изменится. В следующий раз приеду покупать обновки на весну. Подскажешь.

– Ясное дело.

– Не стоит портить дружбу. Открывай.

Поймав частника, я поцеловал девушку в щеку. На душе не лежало тяжести, лишь легкое сожаление, что Бог в который раз послал кусочек сыра, я не смог удержать. Ленка была моложе лет на тридцать пять. Обидно. Когда выпадет до седьмого пота повозиться с не разболтанной девочкой в полный рост.

В постели принялся успокаиваться мыслью, что завтрашнюю ночь проведу с любовницей Людмилой. Изменяет, стерва. Наверное. Или вешает лапшу, что от мужиков не ведает отбоя. Все-таки изменяет. Призналась, как среди ночи завалил любивший до беспамятства друг со школьной скамьи. Когда ушел служить, вышла замуж. С мужем разошлась, с другом детства переспала. Скотина.

Весна набирала обороты, теплело, светлело на глазах. Люди радовались, что веерные отключения света, перерывы с подачей тепла перестанут действовать на нервы. Асфальтовый бугор, на котором я торчал, прекратил дымиться. Валютчики поменяли зимние доспехи на дорогие спортивные костюмы с теплыми футболками. Веселее пошел обмен. После обвала «капусты» в прошлом году, приподняли головы челноки. Не болтались в невыгодных поездках за границу, нанимали автобус до Москвы, до барахолок на «Динамо», в Олимпийском спорткомплексе. Столица, как в советские времена, взвалила роль забитого по кремлевскую крышу товарами общероссийского склада. Лужков – не воюющий с набежавшими с гор кавказцами батька Кондратенко, каменная Москва – не Краснодарский край. Торговать накопленным народом с патриотично настроенными царями старинным кирпичом за миллиарды награбленных долларов веселее, чем задарма отдавать не имеющий цены чернозем с иными угодьями. В Москве взрывали подъезды, за Ростовом, Краснодаром, тем более Ставрополем, на обочинах появились транспаранты со словами: «Россия, убирайся отсюда. Здесь территория Кавказа – Турции». Сам народ во главе с казаками, без указки из Кремля с Ельциным на деревянном троне, защитить себя не мог. Не хватало сил на экономику. Португалия, Зимбабве жили лучше без кружки нефти, пузырька газа, куска руды в земных недрах. Мы продолжали просить милостыню у Международного валютного фонда. Кто враги? Американцы с японцами, немцами? Или мы сами себе? Тишь да Божия благодать. Да пьяная мать – перемать.

В один из теплых дней подошел Красномырдин. Наши с угла снялись, я остался один. Солнце пригревало по летнему, девчата защеголяли в юбчонках, босоножках без чулок с колготками. После сапог с пальто и шапками увидеть стройность ножек, поджарых тел было приятно. Длинноногая красавица подиумовской походкой подвиляла одновременно с Виталиком. Окинув приятеля недоверчивым взглядом, смахнула за спину прядь волос:

– Вы золото берете?

– Что желаете предложить? – подался я вперед.

– Корпус от часиков и браслет на руку. Порвался у замочка. Хотела запаять, мастер сказал, что ремонт обойдется в сотню рублей. Два года назад я купила его за двести.

– Два года назад доллар стоил шесть рублей, – напомнил я. – Может, мастер был прав?

– Не имею ничего против, – приподняла бровки красавица. – Но браслет свое отслужил.

– Как и тот, кто дал на него деньги, – опустив голову, решился предположить я.

Девушка солидарно улыбнулась. Вытащила пакетик из сумочки. Высыпав на руку содержимое, протянула мне. Красномырдин качнулся вперед.

– Я взвешу, – напомнил он.

– Это лом, – предупредил я клиентку. – Если согласны сдать, у товарища весы.

– По сколько вы его берете?

– Сто шестьдесят пять рублей за грамм.

Дождавшись утвердительного кивка, поманил к окну магазина. Виталик пристроил на выступе черный прямоугольник, положил в выемку золото. На табло выскочили маленькие цифры:

– Одиннадцать и две десятых грамма, – объявил он.

Девушка наклонилась, долго всматривалась в сами весы. Завела за спину волосы:

– Какая сумма получается?

– Одна тысяча восемьсот сорок восемь рублей, – успел побегать пальцами я по калькулятору.

– На две тысячи не тянет? – прекрасными глазами обворожила нас она. Смешно сморщила носик.

– Я бы десять не пожалел. Не в этом месте, – перемялся с ноги на ногу Красномырдин.

– Нет уж, охотников на каждом шагу. Давайте, как насчитали.

– Он пошутил, – сгладил я неловкость приятеля. – Впрочем, в каждой шутке есть доля правды.

– Кто бы спорил.

Поцокав языками вслед девушке, мы развели руками. Я хотел сбросить золото в один из отделов барсетки, Красномырдин предложил выкупить по базарной цене. Изучив ничего не выражающее лицо, согласно кивнул. Бывали случаи, стоимость лома за тройку часов подскакивала в два раза. Но стабильность последних дней усыпила бдительность. Я прекратил справляться у ребят о разнице в покупке с продажей, ориентируясь на выставленные возле обменных пунктов щиты с ценниками. Это было неправильно, при падении курса ценники держались на прежнем уровне неделями. Внутри покупали валюту по новой, продавали по старой. Постепенно ютящиеся в кассах кинотеатров и бань, в магазинах, пункты вытеснялись солидными структурами, не позволяющими крысятничества. Пока же торопились набанковать и вечные «на подхвате».

– Не слышал ничего? – обратился ко мне Виталик.

– Что такое? – повернулся я к нему.

– Слонка уделали. Выгребли почти все, из квартиры.

– Началось, – холодок пробежался по спине. – Когда это случилось?

– Вчера вечером. Успел дома раздеться, поесть. Звонок в дверь. Глянул в глазок – никого. И открыл. Получил по башке. Где бабки, капут семье. Жене заткнули рот, деду приложили. Барсетка торчала на столе. Пока копались, Слонок пришел в себя, вытащил из-за обувного ящика одностволку. Распахнул дверь, чтобы соседи милицию со скорой вызвали, сам в комнату. Один из отморозков выстрелил. Прихватили барсетку и на выход. Слонок пальнул вслед, влупил в собственную дверь. Сейчас в больнице.

– Хорошо отделался, могли разгуляться, – поежился я. – Отрывались бы на семье. Неважно, есть деньги или нет.

– Вычисляют, у кого никакой защиты, кто работает на всех бабках. У кого капиталов много, тех не трогают.

– Тебе не кажется это странным? – напрямую спросил я. – Здесь три варианта. Или мелкие валютчики служат в качестве приманки, они не знают, кому жаловаться. Поднакопил жирок – иди сюда. Или по крысиному набивают казну. Или подкармливают ручную бригаду отморозков, по команде «фас» готовую порвать глотку за неугодное слово. Знать бы наверняка, не грех бы посчитаться. Паскудство вольны прощать только рабы. Свободные граждане обязаны защищать честь любыми способами.

– Ты свободный? Американец, – покосился на меня Красномырдин.

– Считаю себя никому ничем не обязанным, – брызнул я слюной. – При чем здесь Америка? Если пример хороший, брать его необходимо хоть с негра из Центральной Африки, хоть с члена племени Сосу Червячка с Галапагосских островов. Расти надо, не задерживаться в развитии на уровне остриженной овцы. Желаю пахать на себя, не на мерзость, волею Судьбы длиннее меня. Но не выше.

Красномырдин скосил глаза по направлению к забегаловке. Постояв, утвердился в принятом решении.

– Пропущу стаканчик винца и на место. Если что поднесут, где найти – знаешь.

– Девочку не обвесил? – вспомнил я о красотке.

– Давно бы сказал, – не обиделся Виталик. – С тобой все по честному.

– Скоро не будешь знать, кому верить, – пробурчал я. – Таким, как я, здесь делать нечего.

– Мне что, легче? – через плечо бросил товарищ.

После сообщения вокруг как бы потемнело. Отметив с десяток личностей, подходящих под определение отморозок, я постарался выбросить плохие мысли из головы. Если знать, кто следит, изменить вряд ли что получится. Позовешь милицию, которая, возможно, в курсе дел, доказательств никаких. Пойдут насмешки, писатель стал бояться каждого куста. Разобьешь морду подонку сам, на другой день возле подъезда он встретит с кодлой полуживотных, ничего не могущих, но хотящих жрать послаще. Заведут уголовное дело за незаконную скупку золота с валютой, потому что не только на виду, но и на крючке. Могут за нападение без причины на безобидного парня, наблюдавшего, как торгуют овощами товарищи. Значит, или дергай по-добру, по-здорову. Или вспомни молодость, когда сворачивал скулы сверстникам. Как делает с рождения не трезвеющий бабуиноподобный Камаз, король базарной сволоты, в данный момент учивший уму – разуму подчиненного. Камазов-Мазов было предостаточно. Обходят дальней дорогой, здороваются издалека. В общем, не один стоишь на рынке, не одному не по себе.

Крейсерской походкой подвалил мордоворот. Красное лицо, голубые глаза, курносый нос. Шея, на которой не сошелся бы ни один воротник. Телогрейка с перерывом между поздней весной с ранней осенью. Бригадир строителей на соборном дворе Рябой. Команда возводила колокольню. Когда позолотили купол, в маковку вставили крест, строители перешли на работы внутри территории. Прозвали бригадира Рябым за испещренное оспинами лицо. Интересовали его неординарные крестики, хорошие изделия, иногда лом. Иконы, старинные вещи из драгоценных металлов. Урвав необычное, ребята приберегали раритет для него, потому что он давал самые крутые бабки из всех скупщиков ценностей.

– Привет, – протянул каменную ладонь Рябой. – Снова начнешь ныть, что никакой работы?

– Когда она была? – пожал я плечами. – В вечернее время только на подхвате. Менты торчат рядом часами, одним видом распугивая клиентов. В лучшем случае, вопрос можно посчитать как безобидную подковырку.

– Именно так, – засмеялся бригадир. – Твои проблемы знакомы. Нового не взял?

– Для тебя берег.

Я вытащил пакетик с золотом, поддел ногтем православный крестик с цветной глазурью, с бусинкой из драгоценного камня посередине. Перевернув на другую сторону, показал выбитую внизу широкой резной планки пробу. Она была пятьдесят шестой, дореволюционной. Крестик, по сравнению с современными поделками, казался царским. Несмотря на малые формы массивным, основательным. Сверху в дырочке болталось кольцо для цепочки. Толстыми пальцами Рябой смахнул изделие с ладони. Покрутил в разные стороны.

– Да-а, – крякнул он басом. – Такого я не видал. Красивый… Сколько граммов?

– Восемь. Работа настоящих мастеров. Но цена, бригадир, не рядовая.

– Просвещай.

– По триста за грамм.

– Беру.

Выловив из клапана брюк потертый кошелек, Рябой спрятал крестик. Из другого кармана достал деньги, отсчитал положенную сумму. Поскреб заросшую седым волосом грудь за клетчатой рубашкой.

– Припекает, а? – посмотрев на небо, пробасил он. – Лето намечается ранним. Никуда не поедешь?

– Если получится, дней на десять в родное Лазаревское. Раньше бы из моря не вылезал, сейчас не только запах, прикосновение воды, но и боль в подошвах ног от гальки в первые дни пребывания помню. Все приедается.

– И все проходит, – согласился Рябой. – За границу не тянет? Или свои заботы? В смысле выпуска нового произведения.

– С удовольствием поглядел бы, как люди живут. На книгу перестал бы собирать, – загорелся было я. – Так много дел кроме рукописи, не знаешь, с чего начать. Квартира – первый этаж, едва не подвал. Полы прогнили, стены сырые, штукатурка сыплется. Летом слизняки по полу, по стенам пешком гуляют. Жирные, наступишь, на изнанку выворачивает. Главное, отпечатанные на машинке страницы сыреют. Сочинения в шкафах тоже. И это одна из проблем.

– Дети, внуки и так далее.

– Детям помогаю, пока правительство во главе с Ельциным из трех дорог никак не выберет одну, на которой можно разбогатеть, экономику не поднимая, рабочих мест не создавая. Наши дети не пристроенные. А мечталось бы самому на мир посмотреть.

– Пока разворачивали светлое будущее, не заметили, как надвинулось темное настоящее. Россия – не Израиль, горбачевы – ельцыны – не Моисей. Сорока годками не отделаемся, – согласился Рябой. – России, как лошади, надо завязывать глаза, приматывать к вороту и гонять по кругу, пока не сдохнет. Сроку потребуется двести лет. Тогда новую лошадь можно и на вольные пастбища отпускать, раскрученные жернова долго еще будут сами молоть зерно. Потом придут иные решения проблем. Так я понимаю общее направление?

– Мыслящий человек должен представлять особый путь России именно так. Слишком огромны жернова, чтобы как следует раскрутить. Ленива и медлительна лошадь, чтобы по настоящему понукать.

– Желаю удачи. Пойду на рынок, глядишь, ребята предложат чего интересного.

– К ним несут охотнее.

Рябой вскоре никогда больше не появится на базаре. Вести о его смерти долго не будут верить. Наверное, Господь рассердился на то, что бригадир стал барыжничать. Теперь душа его с перекладины креста на куполе наблюдала за суетой земных червей, не подозревающих о жизни в других измерениях. Или так устроен мир. Здоровые чаще покидают его, хилые улитками доползают до финиша. Но какой мудрец подскажет, где пустяк, а где крупица золота! Все зависит от изначально внедренной Природой матрицы. Души. Редко от отца с матерью, от учителей. Душа…Душа…Странные мысли заполнили голову, заставив раствориться окружающий мир. Не раз подбирался к этой теме. Не единожды на ней спотыкался. И все – таки…

…А если мы идем по извилистому, главное, ложному пути? Все намного проще. Снова возьмем человека. Он двигается, думает, живет до тех пор, пока в жилах течет кровь. Кровь застывает, человек умирает. При чем здесь душа? Кто ее придумал, где находится? Вот телевизор. Он набит радиодеталями, другими модулями, как смертный органами. Если воткнуть вилку в розетку, ящик заработает. Можно переключить на разные каналы, сделать тише, громче, ярче, темнее. Телевизор действует от электроэнергии. Это кровь, снабжающая узлы питательными веществами. Как человеческая кровь его внутренности. Если отключить ток, ящик умрет. Где у телевизора душа? Среди диодов с триодами? Еще странность Побывавшие за порогом смерти люди рассказывали, что уходя из бытия, они летели по длинной трубе, тоннелю, в конце которого виднелся выход, светился божественный свет. Когда выключаешь некоторые марки телевизоров, особенно ламповые, яркость со всей площади собирается как бы в световую трубу, превращаясь в светящуюся точку в центре экрана. Дальше о ее полете в глубь прибора ничего не известно. Но не наводит ли это на мысль об аналогии с умирающим мозгом? Если человек уходит из жизни при памяти, мозг отключается тоже постепенно. Как экран в телевизоре. Тогда о какой душе заводить разговор, когда вещи собраны по образу и подобию самого изобретателя – человека. Поршни в двигателе внутреннего сгорания работают как клапаны в человеческом сердце, насосы гонят по трубам – жилам воду, нефть. Кровь. Шатуны на колесах электровоза пашут как локтевые, коленные суставы. Современные компьютеры уже способны заменить мозг. Примеров много.