Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Ответа на один вопрос как не было, так и нет. А есть ли у человека душа, если о ней столько разговоров? Может, он всего лишь такая же, как те железные, машина. Только биологическая.

И еще, совершенно не существенный, вопрос. Телевизор получает ток от розетки. А где находится подключатель для человека? Впрочем, сейчас выпускается множество приборов, работающих от батареек. Логично допустить, что человек рождается с аккумулятором, позволяющим функционировать без подпиток до семидесяти – восьмидесяти лет.

Но телевизор сделал человек. Он придумал и батарейки. А кто сотворил?..

Совсем просто. Вначале планета состояла из газа. Он уплотнился, стал водой, которая, в свою очередь, утвердилась в земную твердь. Вселенную, буквально все, пронизывают короткие волны. Вода набегала на сушу, качала атомы, молекулы. Через миллиарды лет они проснулись, потому что в движении Жизнь. Сбросили панцырь, перевоплотились в инфузорий. Чтобы не быть унесенными течением, отрастили лапки. Уцепились. Возгорелась цепочка развитий, докатилась до человека – разумного. Миллиарды лет для Вселенной – всего ничего. Земле пять миллиардов лет. Человекоподобному существу пятьдесят тысяч лет, а цивилизации вовсе семь тысяч. Только в последние ничтожные один – два века люди шагнули по пути прогресса на невиданные в его – народа – истории высоты. До космоса. Неизменным остался главный творец. Волной набегающий и откатывающийся Поршень. Ему возносят молитвы все религии мира. Туда – сюда, вверх-вниз, вперед-назад. Короткими волнами… Противоречивыми. Чтобы не забывать, не отрываться от главного – Матрицы. Истины.

Существа разумные развились по закону Природы, Вселенной. Откуда взялись волны? А кто сотворил?…

Да есть ли все это на самом деле? Душа, загробная жизнь, Сам Господь! Не придумали ли мы Непознаваемое сами? Не потому ли оно Недоказуемое, что доказывать нечего? Возьмем йога. Ведь он не общается с высшим Разумом. Он уходит в подсознание. То есть, в замкнутый круг. Как в «Солярисе», хорошо экранизированном Тарковским. Герой не возвращается на Землю, потому что планета не отпускает его. Так и мы вертимся в небесных сферах с божествами, другими измерениями в себе. Не выходя за границы собственного мозга. Черепа. А вокруг натуральная обыденность. Простая Жизнь, не оставляющая нас ни на шаг. От Рождения до Смерти…

Случай со Слонком оказался началом затяжного сезона крысиного промысла перекачанных наркотой ублюдков. В машине совместных действий срастившихся с криминалом органов правопорядка что-то разладилось. Не раз и не два подходили сыто выглядевшие товарищи – представители соперничающих группировок, заводили разговор о том, кому и много ли отстегиваю. Я отмазывался малозначительными фразами, просил последить, во сколько прихожу, во сколько ухожу. Мол, не по адресу обращаетесь. Когда принимались давить, за остальной информацией отсылал к бригадиру. Парни морщились, но не наглели. Заметил двух лет по восемнадцать – двадцать пацанов с шелухой от семечек на губах. Они появлялись то к началу работы, то к ее концу. Или приносили доллары с марками на обмен в середине раскрутки. Не выбивали не расспрашивали, не добивались. Мозолили глаза неряшливым видом. Рассказал однажды возникшему с растерянным выражением на лице Призраку.

– Работаешь и работай, – отстранился тот. – На хрен никому не нужен.

Заметил насмешливые взгляды маячивших возле квасной бочки пацанов. Подумал, носить все деньги не следует. Останусь в живых, что-то сбережется на первое время. При условии, что возьмут на гоп-стоп на улице или в подъезде. Ворвутся в квартиру – ловить будет нечего. Бешеных собак пристреливать было бы необходимо ради одной цели – чтобы носимая ими зараза не распространялась дальше. Таких плодится больше положенного.

Напротив с сожительницей торговал овощами со свиными ушками Коля. Заметив мое нервозное состояние, легко поднял налитое салом тело с маленькой скамеечки. По случаю надвигающегося дня десантника, он был в летнем тельнике. После ссоры с Олегом часто подскакивал за поддержкой. Дело в том, что во время очередного загула Коля решил развестись с сожительницей, у которой жил. Взвалив на горб складной диван, пронес несколько кварталов, приставил к двери Олеговой квартиры. Когда тот вышел, предложил купить нужную вещь. Олег отказался, посоветовав отволочь обратно. Коля пробурчал, пусть друг примет диван как подарок. Тот согласился с условием, чтобы потом без претензий. Ударили по рукам, обмыли не одной бутылкой водки. Утром Коля проснулся дома на полу – у Олега места не хватило. Половина с сыном едва умещались на старинной прабабкиной кровати. С похмелья Коля пошел к Олегу за диваном. Но бывший афганец отказался отдавать приобретенное, пояснив, что успел присобачить дополнительные ножки. Ссора едва не переросла в драку. Позже каждый доказывал, кто прав. Я принял сторону Олега. Никто не просил тащить из дома и раздаривать постельные принадлежности. К тому же, диван всучили насильно. Коля злился, но дружбы терять не желал. Он, сожительница, периодически подходили с просьбой повлиять на Олега. Спать на полу было неудобно.

– Замечаю, обкладывают, – протянул руку Коля. – Отобьешься, или подстраховать?

– Чем ты поможешь? – хмуро ответил я. – Провожать не будешь. Засаду если в подъезде устроить. Они, вроде, не наглеют.

– Упреждающий удар. Вон тех промесить, чтобы на больничных койках повалялись.

– Наблюдают за валютчиками, выходящими через эти ворота. За ними группа боевиков. Здесь возможен один ход – ждать. Глядишь, менты с криминалом через бригадира договорятся.

– Ну… решай, старый, – сделав выражение лица зверским, Коля откачнулся. – Пойду пообщаюсь. Тягостно торговать поросячьими ушками.

– С Олегом бы помирился.

– Вопрос остается открытым, – разозлился еще сильнее Коля. – Ты помочь не желаешь.

– Сам виноват.

– Разберемся…

Со стороны, где маячили пацаны, раздались нечленораздельные звуки. Один пулей проскочил в распахнутые ворота. Второго Коля волочил носом по мощной груди, медленно раскрашиваясь в бордовый цвет. Я не выдержал. Уцепив за воротник шведки, оторвал парня от начинающего звереть кандидата в десантники. Дал в спину пинка. Коля попытался перехватить ублюдка, но я облапил запястье:

– Это шестерки. Не доставало руки об них марать.

Коля повращал белками, вырвал кисть из пальцев. Я обхватил узковатую ладонь, притянув к бедру. Как – то заезжий армянин пытался вырубить долгим гипнотизирующим взглядом. Я сломал два черных луча как две тростниковых палочки своими серыми зрачками, в нужные моменты менявшими простенький цвет на стальной. Понял это и Коля. Если бы он не садился в шпагат, не ходил босиком зимой и летом с бутылкой паленой водки в руке, распугивая граждан расхристанным видом, а подкачался, был поустойчивее, сомнений в принадлежности к табору десантников не возникло бы. Так, здоровый деревенский мужик, мечтающий трахнуть царицу, накрутить миллион. Дай Бог ему на благородном пути. У многих мечты умещаются в стакане с сигаретной оберткой. Или концентрируются на кончике иглы. Впрочем, ишаку Бог подарил такой домкрат, который жаждет заполучить вся женская половина животного мира. Поднимает им ишак одну ослицу.

– Я тебя не понимаю, – глыбой навис Коля.

– Мы чаще псковские. Или поморские, – зло подмигнул я. – Фонтаны посреди Москвы штурмом не берем, с дубовьем за черножопыми не бегаем. А что потребуется – об чем речь.

Коля соснул воздух через побелевшие губы. Сунул руки в карманы штанов:

– Наше дело правое – мы победим.

– Кто бы сомневался, – усмехнулся я. – Патруль, вон, кто-то подгоняет. Неприятностей из-за козлов наживем, хозяева останутся в сохранности.

Менты ограничились нашим рассказом. Постояв, потопали дозором вокруг базарной площади. Мы заняли каждый свое место.

Вечером произошел непредвиденный случай. Я собрался уходить домой, когда подвалил чернявый парень. За локоть потащил вовнутрь магазина. Я подцепил его за край рубашки, завернув кисть за спину, подтянул к затылку. Парень принялся негромко кряхтеть. Я спросил:

– Что надумал узнать? Я весь внимание.

– Отпусти, – вытолкнул слова незнакомец. – Ты об этом пожалеешь.

– Сразу так. Скажешь гоп, когда перепрыгнешь.

– Перестань. Есть дело.

– Какое? – бросая руку, отошел к стене я.

Парень пустился растирать запястье. Заправив рубашку, уперся черными зрачками. Cтоя в стороне, я машинально прикидывал расстояние. Положение у него было повыгоднее, он торчал на бетонном выступе. Зато, если последует выпад, можно бросить через себя. Щупловатый, вес небольшой. Я огляделся, чтобы не пропустить нападения сзади. Людская река равнодушно текла мимо.

– Заходи в магазин, – позвал парень.

– Зачем? – подумав, что за прилавками две женщины, уперся я. – Что там делать?

– Объясню.

Сбоку пристроился белобрысый чувак с голубыми глазами, одного возраста с парнем. Я попятился к стене. Как всегда, никого из знакомых.

– Тебе сказали, делай, – прогундосил коренастый. – Не допер?

– Не собираюсь, – нащупывая ручку шила, начал заводиться я. – Внимательно слушаю.

– Смотри, бумагомаратель, – удивился белобрысый. – Оборзел. Решил неприятностей заработать?

– Разве еще не нажил? – вопросом на вопрос ответил я.

– Иди в магазин, – попытался подтолкнуть коренастый. Чернявый стоял возле дверей. – Что вытворяет! Подметки на ходу рвет.

– Больно не будет, – негромко позвал и чернявый.

– О себе подумай, – не выдержал я. – Во второй раз беречь руку нет желания. Шею тоже.

Белобрысый прыгал возле, опасаясь подходить ближе. Его товарищ придвинулся. Выдернув шило, я спрятал его за спиной в ожидании броска. Рядом остановился невысокий краснощекий мужчина лет под сорок с черным волосом на груди. Подбородок зарос недельной щетиной. Я признал армянина, сотрудника городского уголовного розыска. Перевел взгляд с одного на другого, на третьего, пока последний не испарился так же, как возник. В душу закрались сомнения. Неужели менты отдали место на откуп бандитам, и передо мной их представители. Как в кино, белые придут – грабят, красные придут – грабят. Не знаешь, к какому берегу прибиться.

– На рынке валютчики ваши? – решился спросить я.

– Вопросов не возникало, – откликнулся чернявый, по виду, тоже армянин. – Один ты у нас угловатый.

– Поканали на рынок, – оторвался я от стенки. – Если ребята подтвердят, что работают на вас, возражать не буду.

– Не против, – согласились оба парня.

Чернявый сделал шаг, белобрысый кивком показал, чтобы трогался за ним. Мы втерлись в ворота. Первый парень не уставал покачивать бритым затылком:

– Ну художник! Ну дает!

– Отстегиваю кому надо. Вас впервые вижу, – огрызался я.-. Ни хрена не зарабатываешь, нахлебников на шее как у того крестьянина генералов. Не много ли требуете?

– Мы еще не просили. Понадобится – карманы вывернешь, – процедил шаркающий сзади белобрысый. – Поменьше зыркай, иначе продолжим в другом месте.

Сплюнув под ноги, я сдвинул сумку с деньгами вперед. Перед центральным проходом чернявый замедлил шаг, оглянулся. Направо базарная ментовка, на левой стороне работали валютчики. Обойдя его, я завернул налево, отметив, что оба провожатых последовали за мной. В начале ряда ларьков было место Пикинеза. К нему и подвалил. Тот настроился перескакивать настороженными глазами с одного на другого. На лице отразилась растерянность.

– Кто эти ребята? Наехали как на мальчика, – издалека обратился я. – Вы действительно решили пахать на бандитов?

Пикинез продолжал округлять от природы круглые зенки. Щеки с губами мелко подергивались. Я начал укрепляться в догадке, что власть перешла в другие руки. Но с криминалом мне было не по пути. С ментами не менее тоскливо. Срабатывал привитый советской властью инстинкт, что деньги идут в копилку государства. В голове не укладывалось, милиции на официальном уровне разрешили заниматься поборами. Отсюда иномарки, дачи, квартиры с евроремонтом в центре. Сами не худые, как в период строительства развитого социализма предлагаемые торговлей селедки. Гладкие да холеные. В дорогих костюмах с галстуками за двести баксов.

Пикинез пожал протянутые парнями руки. Его состояние и то, что знал сопровождающих, сбивало с толку.

– Что молчишь? – одернул я коллегу. – На кого уродуетесь?

– Иди банкуй, писатель, – раздраженно махнул белобрысый. – Собирай копейки, а то голодным останешься. Не зарабатывает… Лапшу развешивать не учись.

– Что ее вешать, когда так и есть.

– Дергай на свой бугор.

– Полегче бы, – повернулся я к нему.

Пикинез валял дурочку, показывая, что не желает влезать в чужие дела. Поведение вызывало чувство неприязни. Просветить ситуацию, в конце концов, мог бы.

– Действительно, ступай на место, а то решат занять, – дернул за рукав чернявый. – Останешься без работы, отстегивать будет некому.

Я погнал к выходу. В голове неразбериха. Кто эти пацаны, что им нужно? Почему Пикинез как воды в рот набрал. Старый лис, на мякине не проведешь. Если валютный бизнес перепрыгнул в другие руки, обязан был предупредить. Призрак, бригадир, как сквозь землю провалился. Что-то странное происходит в маленьком государстве, населенном менялами.

Минут через пятнадцать возникли старший опергруппы городского уголовного розыска с заместителями. Сзади плелись успевшие попортить нервы знакомые парни.

– Что возникаешь? – надвинулся старший, высокий усатый красавец со взбунченным казацким чубом. – По какому праву не признал моих ребят?

– Каких! – опешил я. Указал на белобрысого с чернявым. – Этих, что ли?

– Именно. Почему не выполнил просьбу?

– Они не просили, – засуетился я. – Смахивающий на кавказца предлагал пройти в магазин. Я принял парней за бандитов. Отморозков на дух не переношу. Вот и все.

– Ни о чем не намекали? – сощурился старший. – Ты не гонишь?

– Даю слово.

– Ну, писатель, – замотал головой белобрысый. – Ну, старый пердун.

Из восклицаний понял, что Пикинез успел обрисовать всю родословную вплоть до седьмого колена. В надежде на медаль из яичной скорлупы.

– Едва по морде не схлопотал, – добавил похожий на армянина чернявый. – Руку заломил, до сих пор как занемела.

Оперативники засмеялись. Заметил промелькнувшее в выжидательных взглядах уважение к собственной персоне. Старший похлопал по плечу:

– Верю. Парни учатся на юридическом, проходят практику. На рынке успели познакомиться, а ты выпал из поля зрения. Прошу запомнить и жаловать как любого из наших.

– Теперь в курсе, – скупо улыбнулся и я. – По морде, это полбеды. Слава Богу, не надумали применить силу.

– Про дырокол поосторожнее, – знающий, что ношу с собой шило, зыркнул по сторонам старший. – Соображай.

– Надо предупреждать, – не согласился я. – Рассуждать будет некогда.

– Замяли… Ребята хотят расслабиться.

Задавив в корне протест, я поманил белобрысого в магазин. Витрина была упакована бутылками водки на любой вкус. Предоставив право выбора практиканту, улыбнулся продавщицам – Лене с Риточкой. Но они встретили насмешливыми взглядами. Сморгнув, я сделал шаг назад.

– Ну и как? – улыбнулась Ритулька.

– Не понял!

– Все равно раскололи?

– Блин, подумал, бандиты наехали, а их представили как практикантов при городской уголовке, – смешался я, сообразив, что девчата оказались свидетелями разборки. – Старший шепнул, надумали расслабиться.

– За твой счет, – добавила Лена. Обратилась к коренастому. – Вам какую предложить? Возьмите советскую посольскую. Она пусть дорогая, разливается в бутылки по ноль восемь, но на вкус мягкая, приятная.

Чертыхнувшись, я полез за деньгами. Спорить не имело смысла.

Случай даром не прошел. Раньше подныривали вплоть до пеших милиционеров, отношения к нашему бизнесу не имеющих, оправдывающих поборы тем, что могут отвести в ментовку за незаконную скупку ценностей у населения. Закрыть в телевизор, под конец дня выпустить. Теперь пешие издалека тянули ладони для пожатия. Была среди них пара десантников, морячок Толик.

Вынув клинок, поднес его к окну. Взгляда хватило, чтобы определить, кортик парадный. Провисел на стене не одно десятилетие, прежде чем наследники решились расстаться. Посоветовав, кому следует показать, вложил лезвие в ножны. Забрав кортик, мент выдвинул клинок, перевернул другой стороной. Я почувствовал неловкость. Похлопыванием по плечу пеший дал понять, что на эпизод не обратил внимания, а доверием я пользуюсь полным.

Лето неспешно подошло к концу. Дни принялись укорачиваться, ночи удлиняться. С возрастом отметил странную особенность. Не успеешь спрятать игрушки с дедом Морозом в шифоньер, как их снова нужно вынимать. В молодости день казался годом, теперь год умещался в одном дне. Яснее стало осознание мимолетности в бесконечности времени, пространства. Великие умы человечества твердили об этом едва не с появления мироздания на Земле. Трудам с благоговением внимали единицы из миллиардов, остальные доверяли собственному опыту. Вечные дети. Покажи ребенку на огонь, предупреди, мол, нельзя, обожжет. Ребенок подтвердит, что иззя, фу. Отвернись. Через мгновение услышишь, как чадо зайдется в плаче, корчась от боли. Он все равно сунул палец в огонь. Так и миллиарды нас продолжают идти дорогой, которая не нужна, не в силах избавиться от привычек, изменить что либо в собственной Судьбе. Зарываются в дерьмо глубже, в конце просто доживая подаренные высшими силами бесценные дни. А то обменивая на водку, на наркотики.

Пару лет назад я справился со страшной болезнью – алкоголизмом. Без кодирования и знахарей. Очищенный от заразы пришел на рынок, чтобы подкопить деньжат, издать за свой счет книгу, составленную не по указке редакторов во главе с директорами, а самим собой. Появились деньги для осуществления мечты, уходить с базара с каждым днем становилось тяжелее. Перейти на свою дорогу, стать дервишем в оборванной одежде, но с собственным произведением, оказалось тяжелее, чем представлял. Пусть маленькие, не как у владельцев фабрик, заводов, больших пароходов, ночных казино, хозяев одной палатки, да живые деньги крепко цепляли за штаны и рубашку. Несмотря на грабежи, я продолжал жить русским авосем. Хотелось большего, нежели выпуск одной книги. Если издать ее, столько лет мечту, на другое желание денег не останется. Вдруг беда обойдет стороной, как крутые ребята, сумею накопить на квартиру в центре, на машину.

Я только подошел, не успел приготовиться к раскрутке, рядом оказался мужчина за сорок лет в темной рубашке с закатанными рукавами. Лицо занятого с утра до вечера делами человека выражало нетерпение. Я перекинул барсетку на живот, обратился весь внимание.

– Триста баксов, – сообщил мужчина, забыв спросить, по какой цене меняем.

– Давайте, – раздергивая замок, кивнул я.

Он достал из нагрудного кармана сложенные пополам купюры. Нацепив очки, я пропустил сотки одну за другой. Что была в середине, привлекла внимания больше. На сгибе не согнулась, а как бы сломалась, отчертив риску. На краях ее бумага чуть взлохматилась. Когда рассматривал, мужчина подался вперед. Подозрение промелькнуло подсознательно, не дав прощупать купюру основательнее. Первого клиента не следовало задерживать. Сунув сотки в барсетку, рассчитал по вчерашней цене. Перелистав деньги, тот ушел. Я заспешил с подготовкой к приему следующего сдатчика. Закружилась, завертелась карусель менялы с нетерпеливым ожиданием клиентов, с торопливым передергиванием денежных купюр. Кто наварил, кто остался в накладе – разбираются потом. На рабочем месте нужно вести себя сторожевым псом, который во всеоружии, во всевнимании всегда. Время пролетело незаметно. На колокольном циферблате стрелки показали угол в восемь часов вечера. Понаблюдав за обстановкой, закрутил ремешок от барсетки на левую руку, сунул под мышку. Пожелав удачной работы Андреевне, спортивным шагом двинулся вдоль трамвайных путей к автобусной остановке, спиной ощущая пристальные взгляды вдогонку. Подобные проводы стали привычными, адреналин в крови прекратил подниматься. В автобусе сел на свободное место. Раньше старался занять сидение сзади, чтобы оценить входящих в автобус, успеть принять меры к обороне. Даже немощные старики казались шпионами. Шла сортировка на «своих» и «чужих». Потом перестал проявлять интерес ко всем, кроме молодых девчат, достойных внимания женщин. Только возле угла дома рука без команд ныряла в задний карман брюк. Пальцы охватывали полиэтиленовую ручку, сбрасывая колпачок со стального жала. Выставив его вперед, влезал в вечно темный, грязный, узкий, с выщербинами в бетонном полу, подъезд, поднимался по горбатым ступеням на площадку, ключом долго нашаривал замочную скважину, затылком прощупывая в замусоренных углах опасность. При шуме, движении готовый всадить острие во что угодно, оказавшееся рядом. Адреналин начинал давать о себе знать. Когда прошмыгивал за броню дверей, дотягивался рукой до выключателя, накатывал такой отходняк, что рассказы наркошей о райских ощущениях меркли. Стал подозревать, что сам вызываю неземные чувства, а не они захлестывают меня. Страха не было, хотя желание принять душ присутствовало постоянно. В виде защитной реакции организм выделял испарину. Поставив барсетку, вывернув карманы, раздевался, шел освежаться под струями, продлевая ощущение полета над земным бытием. Затем влезал в китайские спортивные штаны с китайской футболкой. Лишь потом набирал номер любовницы Людмилы, уточняя день посещения моей обшарпанной фазенды. Сегодня была ночь любовных утех. Я сразу затеялся сортировать капитал, подсчитывать навар. Включил настольную лампу. Просмотрел долларовые купюры. Сознание зациклилось на подозрительной сотке. Вытащив семикратную лупу, настроился водить по всей площади ассигнации. Изучил цифру «сто» с правой стороны банкноты. Она оказалась выпуклой, шершавой, с нанесенным фосфоресцирующим слоем, переливающимся от светло зеленого до темно синего цветов. До недавнего времени примета считалась главным признаком подлинности. Пропустил между подушечками двух рабочих пальцев выдавленные поверху слова в два ряда. Уже можно остановиться, если бы не подозрение. Просветив сотку под лампой, навел стекло на вставку с левой стороны хлопчато – шелкового прямоугольника. Узрел положенные USA 100. Водяной знак почудился задвинутым вверх. Лицо президента Франклина неправильной формы. Но кто видел его одинаковым, если почти все штаты Америки печатали доллары, и в каждом он получался свой. И все-таки я нашел, что искал. Отличие проявилось во внедренных в купюру разноцветных червячках. Настоящими-красными, синими, – можно было кур кормить. На моей сотке червячки получились укороченными, как бы раздавленными, разорванными пополам. На них вряд ли бы клюнул даже воробей. Бумага отблескивала. Не сильно. У настоящих купюр она отсвечивала мягко, матово. Можно было сколько угодно сворачивать, придавливая пальцами по сгибу, не залохматится, не лопнет. Здесь виднелись как бы пересохшие волосинки. Если подходить к вопросу с коммерческой стороны, претензий никаких. Начать придираться по доброй воле, сотка была фальшивой. Потерев виски, отложил ее на край стола, решив проверить позже, когда уляжется напряжение. Увлекся золотыми и серебряными изделиями с монетами. У валютчиков имелись клиенты на стороне. Были и у меня. Директора, бухгалтеры, заведующие отделами мебельных, скобяных, хозяйственных магазинов, переделанных из бывших кафе павильонов по продаже тортов, иных сладостей. Рюмочные, разливочные, забегаловки. Места, где крутились живые деньги. Менялы продавали торгашам товар чуть дороже. Но все равно едва не вдвое дешевле, нежели в ювелирном, даже комиссионном, магазинах. Имелась возможность вещь рассмотреть под каким угодно углом. Попробовать на зуб, не говоря о примерке на пальцах, запястьях, шеях, в ушах. Удобно. Я постарался сосредоточиться на оценке перстеньков, сережек, цепочек, чтобы почувствовать выгоду. Взяв лупу, присмотрелся к пробе. Почти все ювелирные производители начали ставить пятьсот восемьдесят пятую с женской головкой сбоку. Турецкие поделки проходили переопробацию на российском контроле. Если этого не совершалось, на изделии были выбиты неровные цифры 585, больше ничего. Значит, партия привезена контрабандным путем. Имелась вероятность, что проба не выдержит проверок. Впрочем, невооруженным глазом определялось, что перстенек красноватый, бледноватый. В Новороссийском порту, по слухам, не только советской, или новой демократической – вообще власти не существовало. Там осуществлялась перевалка с борта на борт, с корабля на берег и обратно миллиардной баксовой массы. Никто не совал в дыру носа, даже всепроникающая ФСБ. Волокли желтый металл, в полном смысле, килограммами. Туапсинскому порту до новороссийского было далековато, хотя через него тоже чего не тащили.

Рассмотрев несколько перстеньков, я отложил наиболее красивые, не потертые. Прибавил два комплекта сереньких сережек. С цепочками дело оказалось сложнее. Потянутые, помятые. Или замечал грубую пайку, которую женщина расцарапает в два счета. Разве что, с кукушечкой на макушечке. Встречались такие, которых по своей классификации называл «нулевым вариантом». Не только без мозгов, но и без души. Когда попадались странные особи, в начитанной голове выстраивался некий порядок происхождения жизни на земле. Заключался он, если коротко, вот в чем. Планета перенесла несколько потопов. В первый ушла под воду Лемурия. Часть лемурцев успела перебраться на Атлантиду. Когда расцвет культур достиг апогея, когда освоили околоземное пространство, намереваясь посягнуть на подходящие для жизни планеты, принялись клонировать часть населения, выводя породу людей – слуг. Рабов. Отсталые племена в невольников превратить было нельзя, каждый индивидуум рождался с душой. Являлся существом божественного происхождения, рано или поздно догонявшим, перегонявшим хозяев по умственному развитию. Где подчинившие древний мир цивилизованные, демократичные в то время, великие римляне? Они опустились до макаронной Италии. То же с Грецией, перед ней с Египтом, с Индией. Один Тибет закрыт до сих пор. Когда атлантидцы решились на клонирование отстоящих в формировании на ступеньку ниже единокровных братьев, неведомая сила обрушила гнев и на них. Как Лемурия, Атлантида ушла под воду. Вновь спаслась часть населения, теперь с клонами – людьми, души не имевшими. Когда добрались до острова Посейдонис, произошло смешение человеков с душой с особями бездуховными, потому что наружного отличия не было. Божественный гнев достал и здесь. Остров Посейдонис скрылся в волнах. На Ноевом ковчеге кучка гомо сапиенс причалила к вершинам тибетских гор. Отсюда распространилась жизнь людей по земле. В тот момент они уже представляли не тех, которыми были в Лемурии с Атлантидой, несмотря на внешний вид. Часть смогла сохранить сердце, многие остались клонами. Выведенная искусственным путем плоть душу принять оказалась не в силах. Разве не случалось замирать в испуге при общении с человеком, на первый взгляд не отличающимся от себе подобных, в то же время холодного, пустого, обладающего эмоциями в силу бытия среди народа. Но эмоциональность, как и разумность, ненастоящие, проявляющиеся по принуждению. Их много, нужно лишь присмотреться более внимательно.

Отложив три цепочки от двух с половиной до пяти граммов, следующие я намотал на свернутые в трубочку кусочки бумаги, убрал в пакетик. Рассовал невостребованные другие изделия. До того дня, когда можно будет изучить и принять решение о ремонте, пайке, замене сломанной части на исправную. Выудил из заначки пару застежек. Если цепочка не подлежала восстановлению, валютчики снимали исправный замочек, именники, чтобы иметь возможность воспользоваться. Цепочки бросали в лом. На «кобре» и якорной с алмазной обработкой понадобилось поменять замочки. Делалось это просто. Сбоку замка плоскогубцами отгинался крючок, сбрасывался именник, переносился на крючок на новом замке. И все. Старые со слабой пружиной бросали в раствор аммиака, чтобы рассосалась набившаяся грязь. Если пружинка оказывалась лопнутой, замочек кидался в лом, ремонту в квартирных условиях он не подлежал.

Покончив с золотом, я разобрался с серебряными ложками, цепочкой под «черепашку», неказистыми перстнями «нашего» производства. Две чайные ложечки с инкрустацией по ручкам возьмут женщины из бухгалтерии хозяйственного магазина. Одна ребенку на первый зубик, вторая внучке на подарок. По семь рублей за грамм. В ювелирном простые выставлены по тридцать рублей. Нужно лишь взвесить. Впрочем, от двадцати пяти до двадцати восьми граммов каждая. Ложки с глубокими рисками, помятые, стесанные, можно кинуть в лом по три пятьдесят за грамм. Вряд ли кто позарится, даже если привести в идеальное состояние. Не царская Россия, из современной алюминиевой, стальной, хлебать сподручнее. Если находятся купцы, берут для очистки питьевой воды. Очень редко. Цепочку возьмут великовозрастному мудаку. Массивные женские перстни по пятнадцать граммов каждый, разберут торгующие свеклой, белым корнем с зеленью старухи. По цене лома.

Я взглянул на часы, Людмила запаздывала. На столе серебряные с медными монеты. Выделялась Екатерина Вторая с большим портретом, развернутым в правую сторону. Год выпуска одна тысяча семьсот девяносто шестой – год смерти великой императрицы. Посадить бы на престол такую, или Маргарет Тэтчер. Страну не узнали бы дураки в фуражках с красными околышами, заправляющие в Кремле важными делами. Если бы не дефект, можно было запросить сто пятьдесят баксов. Совсем «убитая» стоила не меньше пятидесяти. Но, когда ударили монетой о другую, вожделенного звона не последовало. Екатерина Вторая оказалась с трещиной под оборками платья с набивными плечами. Год назад такая попадалась. Интересно, почему серебро лопается, когда оно мягкое? Теперь максимум тысяча рублей. Медяки представились сибирскими деньгами со зверями, с гербами таежных округов. Двести с лишним лет назад Сибирь занимала место на карте Российской империи как Польское королевство шляхтичей или Финляндское княжество. В смысле значения. Никто не вправе был навязывать волю любому субъекту государства. Поэтому сохранилось множество национальных групп, не растерявших ни языка, ни культуры, ни обычаев. Тогда как в Америке, в других странах, коренное население старались истребить, заселив земли цивилизованными европейцами. Подаренная французами статуя Свободы торчит по пояс в крови. Американская свобода добывалась большой кровью, русское господство опиралось на малые народы как на братьев меньших, почитаемых едва не за равных. Даже на Большом Кавказе с русскими дрались банды абреков. Бандитов – отшельников, а не народно-освободительных отрядов. Потому стали невозможны перевороты, бунты, революции. До того времени, пока империя не пришла к закономерному падению сама. Впрочем, кто доказал, что развал произошел? Множество народов, словно не случайно согнанных на строительство новой, русской, вавилонской башни, как жило вместе, считая главным один язык, так и продолжает жить. Разве что объявили себя республиками. Время все расставит по местам. А объединения с разъединениями не прекратятся, это непреложный закон существования на маленькой планете Земля.