Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Она не оставит в покое, – женщина с сомнением провела ногтем по телефону. – Он готов зазвонить прямо сейчас.

Не успела Наля закончить, как раздался сигнал. Мы взглянули друг на друга.

– Может, кто из знакомых? – предположил я.

– Послушай, – возразила Наля.

Это снова оказалась любовница. Узнать, кто из приятелей не забыл о дружбе не пришлось – я выдернул штепсель. Проведенные с прекрасной женщиной три дня, оставили след ярче, чем все звонки вместе. Тем более, что подлинные друзья поздравили заранее.

– Ты что-то похудел, – когда прискакал на место, заметила Андреевна. – Бледноватый, осунулся.

– Работал, – шмыгнул я носом. – В поте лица наверстывал упущенное.

– С одной или несколькими? Сейчас модно отрываться в сауне с группой из команды по художественному плаванию.

– Казачка, ты настораживаешь. Внук просвещает?

– Сама по телевидению видела про наших руководителей. Одна так не измотает.

– Смотря какая, – уклонился я от объяснений. – Бывает, приведешь домой, она подсказывает, чтобы использовал карандаш.

– Какой карандаш? – не поняла Андреевна.

– Заточенный, – ухмыльнулся я, вспомнив Леночку полуцыганку. – Намекнет куда вставить, и продолжай рисовать. Бабы сейчас без комплексов.

– Не пойму, – нахмурилась старуха.

– Меньше знаешь – в голове просторней.

Однажды я высказал интересную мысль. Cмысл примерно такой: какими вечными бывают минуты и какой короткой вечность. Ушел в историю сотканный из мгновений сюжет. Уйдет год, десятилетие. Закончится Жизнь. Начнется сначала. Так устроен мир. Наша галактика летит к апексу на границе созвездий Лиры и Геркулеса. Там Млечный Путь с притаившейся на отшибе солнечной системой, в которой на еще большем отшибе облюбовала местечко матушка – Земля, столкнется с подобными галактиками с метагалактиками. Произойдет вселенский взрыв. Звезды, планеты, кометы превратятся в пыль, в газ. Газ заполнит пространства и станет концентрироваться. Уплотняться. По спирали, по желобу, по одной их сторон треугольника вновь покатятся твердые шары. Бесчисленное их количество. У каждого будет своя орбита. Свой Путь. На самом разумном, отбежавшем на край, куда не дотянутся смертоносные излучения, губительные волны, возникнет Жизнь. По вселенским меркам она будет непродолжительной. По меркам существ, возродившихся на нем, вечной. Как торговля Нали печеньем с конфетами, как моя возня на рынке валюты. У каждого свой путь, уготованный Богом, Природой при рождении. Необходимо приложить усилия, чтобы найти, выйти. Пойти по нему. Иначе жизнь получится как у всех – стартовал с толпой, побежал, пихаясь, стукаясь плечами, кусаясь зубами в окружении не видящих ни перед собой, ни вокруг, телесных манекенов. До определенного сотканной самим для себя Судьбой, Финиша. А путь проляжет своей дорогой – мимо. И винить будет некого.

Центральный рынок пыхтел не списанным на свалку истории паровозом. Внешний с внутренним виды обновлялись. Строились крытые павильоны, вырастали сваренные из балок с трубами прилавки. Входные ворота заменились более весомыми, с шайбой наверху. Когда наступал конец рабочего дня и ворота запирались, кавказские юноши взбирались по балкам на верх, спускались к сложенным на территории мешкам с овощами, фруктами, ящикам с апельсинами, хурмой, мандаринами. Не отставали доморощенные циркачи. Скорее, доказать состоятельность. Мешков с другой тарой у них не было. Но суть южного базара, дух, оставались неприкосновенными. За столетие дух настоялся настолько, что мог составить конкуренцию замурованным на века крымским винным погребам. Или французским, сохранившим запах потной от седла задницы Александра Первого с немытыми же после боевого похода задницами коронованных особ, низложивших коротышку Наполеона. В крымском случае залежались три бутылки, наполненные вином при жизни Пушкина. Во французском во времена Мюрата похозяйничала чернь, не отличавшаяся от черни в других государствах. Разве, как до этого в Англии, догадавшаяся, что короля надо бы сохранить, чтобы было на кого молиться, тут-же грехи сваливать. В отличие от русской, которая самого Бога не пощадила, оказавшись на ледяном революционном ветру «голой как сокол». На ростовском базаре нет-нет, да аукнется дикими племенами. Или смешавшимися с местными ордами беглыми холопами, по примеру Великого Новгорода с демократическим вече создавшим вольницу с кругом.

Царского прыжка доллара, которого ждали занимающиеся валютой граждане, опять не произошло. Ни в январе, ни в феврале. С тех пор, как август девяносто восьмого углубил траншею между умными и недалекими среди последних объявилось много товарищей, притормаживающих сбережения в расчете на манну небесную. Но даже в Библии Господь снабжал ею Моисея с израильским народом не ежедневно. Доход приносили первые дни отходняка, который обеспечивали пробухавшиеся граждане. Потом все становилось на места.

В середине марта прошел слух, что бригадира валютчиков выпускают из Богатяновской тюрьмы.

– Восемь лет сроку, – недоумевали менялы. – Освободить могут по половинке или по двум третям.

– За убийства дают условно, а вы про валюту. Если хотите знать, его упекли ни за что, – разъясняли суть посвященные. – Каждого из нас с успехом можно оформить на любой срок. Потому что демократия.

Мимо часто проходил отец Призрака, по крестьянски комковатый, краснолицый мужчина за шестьдесят лет. Я интересовался судьбой сына, он успехами. Откровенничал, чтобы вызволить из тюрьмы, пришлось продать имущество. В один из дней я спросил, откуда пошли слухи.

– С места сорвать удалось, – неопределенно сказал отец. – Пока молчи, чтобы не спугнуть.

– Сам узнал от ребят, – пожал я плечами. – Не очень поверил, все-таки восемь лет.

– Расстрельные откупаются. По телевизору не видел? – возмутился крепкий мужчина. – Замочил одного – двоих, дело закрыли. А мой не убивал. За что держать?

– Тоже думал, – согласно закивал я. – Ни с хрена восемь лет.

– Языком надо меньше молоть, тогда было бы как у людей.

Признание укрепило в мыслях, что все покупается и продается. Который год кружится бал проституток в рейтузах под подолами холщевых платьев. Конца вальсу не видно.

К середине дня воздух стал прогреваться до восьми градусов. Но к вечеру подмораживало. Я приехал на работу в куртке поверх теплого свитера, зато в фуражке. Сапоги сменил на кроссовки. Поздоровавшись, занял законную точку. Андреевна отошла к торчащей за холодильниками Галине. Едва перекинул сумку с деньгами на живот, подошел первый клиент с пачкой украинских гривен. В отличие от нестойкого рубля, валюта соседей приобретала вес. Нужно было рассчитать красавицу, скорее, с Западной Украины. Гуцулочку. На востоке, в центральных областях Хохляндии бабы ядреные. Сало сквозь розовую кожу проступает. Зонта нэ трэба. Такие же «чоловики», хотя встречаются прозрачные. Если русские кругом русские, то украинцы везде разные. Одни на кличку «хохол» ухом не ведут, другие готовы растерзать. А прозвание от казаков из Запорожской Сечи пошло. Они носили хохлы, оставляемые посередине обритой головы. Но вот… Однажды произошел случай, который запомнился надолго.

Я маялся от безделья. Наконец, подкатил высокий плотный парень. Не успел открыть рот, понял, с кем имею дело. Война в Чечне разгорелась с новой силой. Среди задержанных боевиков попадались «братья» – славяне. Украинцы. Было досадно – этим что нужно. С объединения, с Богдана Хмельницкого, пировали и жировали за счет России, не имея природных ресурсов. Днепропетровск, Запорожье, бывший Жданов, на уральском металле поднялись. Нефть, газ. Полуостров Крым не за понюх табака отдали. От татаро – монгольского ига освободила тоже Русь. От немцев, поляков, шведов, литовцев очищала опять Россия. Но мы продолжали и продолжаем жить по библейским законам: дали по левой щеке, подставляем правую. Я намерился обменять долларовую мелочевку. Ребята ее не брали, сбагрить можно лишь украинцам.

– Где откопал? – разглядывая застиранные единички с пятерками, передернул я плечами.

– На Украине, у Кыиве, воны в ходу, – с сильным акцентом ответил парень. – Це у вас… як був бардак…

– Чего сюда приволок? – поднял я глаза. – Дома бы прокрутил. Или в обменном, через дорогу.

– Не меняють, – процедил клиент.

– Полегче, хохол, – продолжал я ухмыляться. – Навстречу идешь, а он выпендривается.

– Кто хохол? – взъярился лет за двадцать пять молодой мужик. – По харе дать?

– Спокойно, товарищ, – опешил я. Ухмылка словно приросла к лицу. – Хохлами вас называют все.

– По харе дать? – вытаскивая руки из карманов пальто, вплотную приблизился парень.

Я понял, в следующее мгновение ловить будет нечего. Закинув сумку за плечо, впился в зрачки националиста. Быстро бывшие «совки» осознали принадлежность к одинаково нищей кодле с буквой «э» вместо «е» в разговорной речи.

– Харя у свиньи. Парнокопытной, как и ты, хохол, – процедил я сквозь зубы. – Забирай баксы и дергай по добру, по здорову. Иначе прогуляюсь по твоей, которая от сала на харю похожа больше.

«Брат» отскочил к остановке. Подошел один из валютчиков. Я предложил отметелить придурка, пояснив причину. Коллега согласился. Пока готовились, того след простыл.

Сейчас передо мной стояла более ярая националистка, нежели полуобрусевший, возомнивший себя чистокровным украинцем, ублюдок. Западная Украина не признавала власти России, после революции тем более. Но отношения ко мне, если назову хохлушкой, не выдаст. Она с развитого Запада, хоть имеет славянскую внешность. Пусть Львов с Ужгородом бедные, как Белград, Тирана, Варшава, София. Это столицы государств все равно западных. Мы с Москвой, Санкт-Петербургом, остались восточными, перемешанными с поволжскими, астраханскими, сибирскими ордами, обложившими нас со всех сторон.

– Как там в Гуцулии, чи на Волыни? – не преминул я узнать про положение дел в бывшей коммунистической империи. – Сытнее, чем в России, в нашем Ростове?

– В Гуцулии не лучше, – почти без акцента откликнулась девушка. – Товаров больше, дешевле, ассортимент в сравнение не идет. Потому что граница рядом. Многие хаты выстроили, машина едва не на каждом подворье. Как у вас. Но зажиточнее не стали.

– У вас почти во всяком дворе, у нас одна на сотню семей. Дома отгрохали те, кто смог накопить денег. Неувязочка.

– Я сказала правильно. Мы ближе к границе. Если отъехать ко Львову, к Молдавии, почти по прежнему. В Ростове граница через Азовское море с целым миром. Открыли бы портовый терминал в Таганроге, все флаги в гости к вам. На госпошлину от перекидки с перекачкой товаров русский Детройт бы возвели.

– Прямо и Детройт? – прищурился я.

– Именно. А у вас продукты дороже, чем в недородном Подмосковье. Нонсенс, – развела руками девушка. – Зерновые, скотоводство, рыба с икрой. Тяжелая с легкой промышленность. А существуете хуже, чем в Башкирии с Муртазой Рахимовым, – вот оно, русофобство, никуда не делось. – Если бы нам вместо горных склонов такие богатства, давно возвели бы украинскую Атланту с небоскребами. Вам сам Бог велел.

– На месте Ростова? – встрял в разговор скупщик лома Кудря. – Чуб с Поповым и Чернышевым родились в яслях, с телятами, кобылками. Загнутся, если уберут дома с трещинами от фундамента до крыши. Ландшафт станет не родной.

– Непривычный будет, – съехидничал и я. – Придется во французском костюме прогуливаться по ухоженным тротуарам вдоль аккуратных зданий невиданной в России архитектуры. Могут не заметить. А так, продефилировал вдоль обшарпанных домов по асфальту с колдоебинами через шаг, холопы шапки готовы сорвать, в пояс поклониться.

– Поэтому, все зависит от масштаба мышления ваших руководителей. – засмеялась девушка. – Если задержался на деревенском уровне, ловить ростовчанам нечего, несмотря на полные закрома. Когда придут люди новой формации, донской край преобразится сразу. Не мы, на подхвате.

– Где их взять… И все-таки, неужели на Украине никаких перемен? – отдавая деньги, не смирился я с ответом девушки.

– Лома нету? – наклонился к уху Кудря.

– Давно не приносили.

– Тогда погнал к ребятам на рынок.

Пересчитав купюры, девушка подняла голову:

– Почему же. Кое-что трансформировалось в лучшую сторону. Грязи, например, стало меньше. Хамства с матом. Вытрезвители закрыли. Перечислять?

– Спасибо, верно подметили, – подтянул я сумку под локоть. – Господь нас убожеством не обделил.

– Мы продолжаем следить за вами с завистью, – вздернула подбородок клиентка. В голове пронеслась мысль, что у гуцулки язык с русским не развязался бы никогда. Наверное, училась в Москве или Питере. Или у нас что-то обновилось в понятии свободы мышления. – Все есть, начиная с земли, кончая ископаемыми. А Россия как в спектакле про собаку на сене… Простите за откровенность. Кстати, вызвали сами. Спасибо за обмен.

– Ты была со мной на равных. В подобных вопросах другие приезжие осторожничают.

– За русского выскочила замуж. Казак, из местных, – развела руками девушка. – Пространные рассуждения – продолжение вечерних «бесед».

– Противоречия. Не достало?

– Закончила политехнический в Москве, факультет философии. Развивает.

Она ушла. Я поковырял сапогом гребень снега. Украинские колбасницы с майонезницами исчезли, остались наезжающие раз в неделю торговцы бытовой мелочью – водопроводными кранами, сальниками, муфтами, изоляционной лентой, велосипедными спицами, с успехом заменявшими прогнившие стоячки в сливных бачках при унитазах. Может быть, соседи раньше поднимутся с колен при скудных природных ресурсах. Недаром бывшие республики рвутся в НАТО, Евросоюз. Почему при строительстве развитого социализма со всеобщим благоденствием негры из пальмовой Африки не стремились к нам? Почему другие беженцы рвутся только в Европу, Америку, несмотря на открытые границы бывшего Советского Союза, теперь России, гарантирующим достойное человека жилье? Почему никто не пытается задуматься, проанализировать ситуацию?

Март принес парочку странностей. Несмотря на запрет, дочь родила еще девочку. Первую внучку содержала за счет подачек моих с замотанной матерью. То ли решила удержаться на плаву таким способом, то ли упряма и недалека как коза, под знаком которой родилась.

Вторая странность проявилась в том, что в середине марта познакомился с красивой женщиной. Это была хохлушка, предки которой перебрались на Дон более двухсот лет назад. Безукоризненный овал лица, огромные темные зрачки, тонкий с горбинкой нос, округлый рот с припухшими губами, сахарными зубами, как у американских кинодив. Я ошалел от неожиданности… Надо же…Бывает же…В мои за пятьдесят.

Я стоял на подсохшем бугре, в который раз анализируя оба случая. Из задумчивости вывел Скользкий, рядом переминался Свинья. Валютчики промышляли на центральном проходе. Выражение лица у Скользкого было напряженным.

– Помнишь, вчера вечером ты сдал несколько соток? – Без обиняков пошел он в наступление.

– Конечно, – всмотрелся я в добытчика, с год назад влившегося в наши ряды. Старался обходить стороной кодлу на краю настила перед рядом палаток, наведываясь к армянину Молодому с отцом, – Что случилось?

– Не забыл, одну сотку принес с маленьким портретом?

– Девяностый год, с защитной полосой.

– С какой полосой? Какой девяностый? – брызнул слюной меняла. – Она семьдесят восьмого года выпуска. С головой не в ладах?

– На понт брать не стоит, – отреагировал на выпад я. – Баксы отдал вчера вечером. Приперся ты сегодня во второй половине дня.

– Сразу побежал. Но тебя след простыл.

– Правда, – подтвердил Свинья. Как Пикинез, он пытался пристроиться рядом со мной после работы в центре. Получив отпор, крысятничать перестал. – Показал нам сотку и погнал.

– Прежде чем взять, он перелопатил баксы как банковский компьютер, – возмутился я. – На солнце просвечивал. Не различил, что семьдесят восьмого года?

– Доверился тебе, дурачку. Стоишь, ушами хлопаешь, – Скользкий схватил за рукав курточки. – Пошли поговорим. Придурков надо учить.

– Крайнего решил найти? – поиграл я желваками.

Мы снялись с места возле дверей в магазин, двинулись к остановке трамвая. Дальше, за ларек, менялы идти не отважились.

– Короче, забираешь паленую сотку, возвращаешь бабки и двести рваных за обман, – облокотившись о трубу, заявил Скользкий. – Иначе разборка обеспечена.

– Я продал купюру девяностого года с полосой, если ты вперся на старую, отвечай сам, – примеряясь, как бы уйти от первого удара, задвигал я локтями.

– Слышишь, чего он гонит? – обратился Скользкий к торчавшему рядом Свинье. – Тебя грабили, просишь, чтобы еще отоварили?

– О-о, какой расклад, – опешил я. – За такие слова можно получить по полной программе. Это ты даешь наводку?

– Пидором я никогда не был, – сбавил напор противник. – Это ты не возвращаешь бабки за сотку.

– Не мог отличить старую от новой, – зло засмеялся я. – Без защитной полосы, цвет с натуральной зеленцой. Короче, базар окончен. За намек ответишь.

– Опусти руки, – разом заволновался меняла. – Грабли убери, говорю.

Я поймал себя на мысли, что делаю машинальные пассы сжатыми в кулаки руками. Противники оставались в напряженном состоянии, хотя в драку не рвались. Родственник Свиньи ходил в милицейских полковниках. В разговоре может подсказать высокому чину о намеке. У второго, правда, тоже домочадцы не из крестьян. Кругом одни менты. А не мешало бы впороть по гнилому оскалу.

– Убери руки, – взвизгивал Скользкий.

Свинья расслабился. Усмешка пробежала по его губам. Разборку можно было считать законченной. Осталось проверить связи дерзнувшего припугнуть грабежом. Тем более, подобные угрозы осуществляются на деле едва не каждую неделю.

– Я дал стопроцентно сотку с маленьким портретом. О возврате речи быть не может, – гася волны возбуждения, спокойно сказал я. – За оскорбление получишь.

– Отвечу, – огрызнулся Скользкий. – Зажал разницу в пятьдесят деревянных.

– Не понял?..

– Сотка семьдесят восьмого года идет на сто рублей дешевле от обычной, – пытался объяснить меняла. – Не досмотрели оба, пополам.

Вот как. Двести рваных сверху, грабили, еще отоварят. Доказано, человек меняется редко. Тем более, в лучшую сторону.

– Рубля жалко, – направляясь на место, кинул я через плечо. – Но за обещание все равно ответишь.

– Это ты решил подставить…

Инцидент не встревожил, запомнился угрозой. Я вернулся к думам о новой пассии. Мать, взрослый сын, которого мечтает женить. Машину купила, комнату выделила. Какими бы ни были, в тысячный раз кланяюсь в пояс женщинам, воспитывающим дочерей и сыновей без мужей. Неважно, кто был инициатором развода. Когда осознал суть, поразился величайшей преданности к ребенку, полнейшей самоотдаче.

Месяца три я ни слова не воспринимал о ее прошлом. Перезванивались, встречались через день. Все было мало. Она уже рассказывала о грузе за плечами как бы делая анализ. В один из вечеров зашли в кафе на углу парка Горького. Я взял вина для нее, пару мороженых в вазочках, пару пирожных. Дождавшись, когда осушит стакан, подвинул розетку с мороженым.

– Я закушу пирожным, – по детски отстранилась она.

Она была на восемь лет моложе. Оставалась почти прежней девочкой– подростком из села Новый Егорлык, населенного потомками запорожских казаков, за двести лет уже не украинцами, но еще не русскими. Выходили замуж за своих, редко за околицу. Еще реже брали со стороны.

– Мы часто заскакивали сюда, – нарушила молчание она. – Выпивали немного, шли в парк.

– С кем? – переспросил я. С каждым днем она нравилась сильнее.

– С любовником. Сто раз объясняла.

– Прости… С каким любовником? – опешил я. – Про мужа курсанта слышал. Служил на Военведе. Вы разошлись.

– Мы расстались, когда появился он, – сказала она. – Странно, мужу наставила рогов, ему за семнадцать лет не изменила.

Мы не обходили кафе вниманием. Но только сейчас почувствовал, что посещали не с проста. Начал припоминать откровения о мужчине, ее начальнике, устроившем собеседницу в свою вотчину. У нее был мальчик. У него семья, тоже сын. Бывший начальник, в прошлом любовник, стал опять слесарем – газовиком. Дача на берегу Черного моря, «Мерс», квартира в центре. Замуж не взял. Под конец показался с более свежей наложницей, которой передоверил право распоряжаться в трехэтажном особняке на дачном участке под Туапсе. Но мою пассию обожал до последнего времени. Не любить ее представлялось невозможным. Был случай, вошли в автобус, в поле зрения попала женщина, красивая, как моя спутница. Салон не сводил с нее одобрительно – недоверчивых глаз. Пассия опустилась рядом. И автобус вымер. Обе женщины улыбнулись друг дружке. Им нечего было делить. В тот момент ощущение было, что прикоснулся к созданному Природой не второпях, с бесконечной любовью.

Я вдруг понял, несмотря на прекрасные отношения, моя единственная не забывала о любовнике, о «Мерсе», тем более, даче рядом с ласковым морем. Может быть, и благ не требовалось, только бы он был здесь. Но такой любви я не понимал. С этого момента начал отдаляться. Жаль, думал я, не удалось вам сойтись вместе, слез людских было бы меньше.

Эти расклады произойдут позже. Пока же мы не чаяли друг в друге души, с остервенением занимаясь сексом.

Подошел Аршин, пытливо обследовал с ног до головы:

– Что у тебя со Скользким?

– Успел добраться? – не удивился я. – Вчера вечером сдал ему баксы, среди которых была купюра девяностого года. Полчаса назад прискакал со Свиньей и начал доказывать, что подсунул старую банкноту.

– Дело было вчера?

– Да.

– Правильно поступил, что послал. Не будет сопли жевать. Он распинается, мол, сегодня.

– Спроси у Свиньи, у других ребят. Это не все. Скользкий обещал ограбить.

– Знаю. Хотел нагнать страху, прибежал сам с круглыми глазами. Мол, едва не уложил неизвестным приемом – руками странно плясал. Сошка мелкая, – Аршин перемялся на длинных ногах, поморщил узкое лицо. – Но и ты с десантниками не трогай, иначе придется докладывать начальнику. Инцидент исчерпан?

– При чем здесь десантники?

– К слову.

– Я на них не намекал. Дойдет до разборки, буду надеяться на свои силы.

– Правильно.

– Больше и на пушечный выстрел. Полтинник отдам, пусть подавится.

– Надо знать, с кем связываться. Как работа?

– Почти никакой.

– Бакс на месте, карусель не крутится. Будем надеяться. Удачи.

– Пока.

Вечером приехала Татьяна. Я пошел открывать, не удосуживаясь посмотреть в глазок. Как в изматывающей тягомотине с алкашами отстоял право жить как хочу, без загулов, многочасовых в ночь – полночь грохотов кулаками с каблуками по раздолбанной двери, в груди угнездилось умиротворение. Хоть с этим злом справился без посторонней помощи. По поводу отморозков было твердое решение: представится возможность – мочить. На тумбочке в прихожей всегда был наготове отрезвляющий инструмент.

На пороге квартиры Татьяна появлялась как маяковская «нате». Уверенная, нога чуть отставлена, рукой опирается о дверной косяк. Лицо задорное, темно-каштановые волосы взбиты, в глазах – вот она, Я! И снова подарок оказывался не тем, какого ждал. Но за этот период горел от страсти синим пламенем.

– Как там у тебя? – проскальзывая в комнату, спросила Татьяна. – Много накосил? Купила костюм, хочу похвастаться.

Сапоги у порога, плащ, вязаная шапочка на крючке. Странно, не все вещи к лицу. Нижнее белье тоже. Попка круглая, соблазнительная. Купил трусики, чтобы ягодицы оставались голыми. Никакого вида. Так же с шапкой – бояркой. Но когда распустит волосы – чужая и далекая. Короткая прическа тоже идет.

– На работе изменений мало. Касьянов решил набить государственную мошну, потом браться за экономику, – поделился я думами с Татьяной. – Помнишь слова Черномырдина – хотим как лучше, а получится как всегда. Какой юго-восточный рывок, экономический прорыв – нудистика не на одно десятилетие. Нужна железная леди или железный сэр, а у нас вечно хитрожопый хам. Ладно, не будем, признаемся, что не повезло. Ты еще чего оторвала? Недавно мерила обновы.

– С сестрой съездила на Темерник, она дочери платья покупала, – устраиваясь в кресле, пояснила гостья. – Увидела костюм. И цвет, и фасон. Классный?

– Наденешь – прикинем, – целуя в щеку, сказал я. – Ближе к обеду звонил тебе на работу, сказали, что слиняла.

– На согласовании проектов была, – озорно подмигнула любовница. – Несколько вечеров с чертежами возилась. Один черный пивную палатку хочет поставить, а рядом проходит газопровод.

– Понятно, – не стал дослушивать я.

Мне были неинтересны ни чужие доходы, ни нажитые капиталы. Умеешь крутиться – крутись. Наш менталитет известен: украл, обманул, выбил взятку. Если за столько веков укоренился данный уклад, кто ответит, за сколько столетий его можно изменить в лучшую сторону?

Татьяна разделась до трусов. Стало ясно, откуда она родом. Какая бы ни была на дворе погода, рейтузы любовница носила с начесом. Разве не до колен. Я решил не дожидаться, пока расправит костюм, рассмотрит этикетку. Обхватил за попку, стягивая эти самые советские трусы. Ну и ноги, еще бы чуть, пришлось подпрыгивать. Как той таксе, оплодотворившей забрюхатевшего сенбернара: «Что, допрыгался, кривоногий?».

– Ну чего ты?… Не успеешь?…

– Ус…пею… Я то…лько н…ачал…

Через полчаса, когда мы рухнули на диван, обтирая пот одним на двоих полотенцем, в дверь позвонили. Татьяна юркнула под одеяло. На пороге улыбался знакомый, который часто менял рубли на баксы. Жена моталась в Пакистан, Китай, Турцию за тюками с верхней одеждой, спортивными костюмами, майками, тому подобным ширпотребом, которым торговала на Гулливере. Барахолку закрывали, распахивали снова, доводя челноков до белого каления. Наконец, убрали за глухой, бывший заводским, забор. Очередное «хотелось, как лучше…». Как депутат Госдумы Светлана Горячева, бывший прокурорский работник, обнародовала мысль – нужно разрешить девочкам выходить замуж в четырнадцать лет. И этот, с позволения сказать, «статуй» держат в Высшем органе государства. Неужели не доходит, дети возомнят, что можно, они уже взрослые?

– Баксы есть? – с порога спросил Сергей, муж горемыки – челнока. – Моя послала узнать.

– Много надо? – потер я лоб ладонью.

– Ну… пятьсот. Снова собирается, теперь в Москву. Но там как в загранке, сотки только чистые.

– Сейчас или попозже?

– За тем и пришел. Ты чего растрепанный? – Сергей зыркнул в комнату.

– Проходите, – подала голос Татьяна. – Чего возле двери.

– Я побегу, – знакомый наклонился ближе. – Не помешал?

– Минутой раньше – запросто. Смену отработали.

– Тогда погнал за деньгами, пока вторую не начали. Пятьсот найдешь? Чтобы свежие.

– Взял у коммерсанта с бензоколонки. Как дела у твоей?

– С пятого на десятое. Людям зарплату по полгода – году не выдают… Старшему на компьютер насобирали. Зато младший в старых ботинках.

– У самих ни шатко, ни валко.

– Забыл спросить, а по сколько?

Знакомый нырял потому, что продавал я баксы на червонец ниже от обменных пунктов. Кроме того, в сберкассах брали процент за размен. На тысяче получалось сэкономить до ста рублей. Плюс процент, четыреста деревянных. Для челноков нормальное подспорье. Я часто обменивал доллары еще дешевле, когда наши деньги требовались с начала работы.

– На дому спекулируешь? – промурлыкала Татьяна.

– За три часа на рынке разве что успеешь. Одни случайности.

– Не боишься?

– Кому надо, тот знает про мои капиталы от и до. Конечно… ты права.

Утром пассия помчалась на работу. Я завалился спать снова. Ближе к обеду она позвонила, пожаловалась, что нужно ехать по вызову, чтобы на месте сделать замеры, а ноги ватные. Посочувствовав, я засобирался тоже. Солнце «семимильными шагами» мерило комнату с зарешеченными окнами, тремя книжными шкафами, советскими на них красными обложками дипломов, перекошенным шифоньером, в постоянном сексуальном ожидании разложенным диваном. В углу раздвижной стол с печатной машинкой. Когда выпадет случай выбраться из змеиного гнезда с прогибающимися полами, осыпающимися стенами, облупившимся потолком – одному Богу известно. Сыро. Прихожая крохотная, кухня еще меньше, ванны нет. Колонка когда гудит от напора, когда дурью мается.

Я выскочил за двойные двери в ледериновых лохмотьях. Вторую дверь мастерил и навешивал сам, когда бросил пить. Из притащенных из в пух и прах разбитого РИИЖТовского общежития досок. Двери сперли до меня.

Валютчики собрались уходить. Я пристроился к высокому чану, разрисованному под банку из-под пепси-колы. Скоро подведут воду, затащат баллон с углекислым газом, принятая на временную работу девочка начнет разливать газированную бурду с сиропом и без. Пока жбан звенел пустотой. Возле закрутился изрядно поддатый, рыжий крестьянин с хутора за Батайском. На велосипеде привозил на продажу наворованные в колхозном саду яблоки, груши, сливы, вишню. Сына успел проводить в армию. Как-то рассказывал, что приехал из центральной России. Тогда он не пил, в светлых глазах не затухал алчный огонек. И работал, работал, подстраиваясь с товаром на местах получше. Я помогал как мог. Сейчас он мешал. Не сводил с долларов с пачками денег горящего взгляда. После сделки спрашивал, сколько наварил. Не выдержав, я погнал от себя.

– Без претензий, – завертелся тот волчком. – Жена помидорами торгует, я возле тебя. Вот вы гребете! А как сюда примоститься?

– Не устроишься, – раздраженно ответил я. – Где ты видишь, что загребаю бабки?

– В руках. И еще доллары. Дай пощупать, ни разу не держал.

– Отвали, товарищ, – морщился я. – Не видишь, работаю?

– Машину можно заиметь, – едва ли слушал он меня. – Мы с женой тоже хотим купить доллары. Ты продашь?

– Само собой, только не приставай.

– Дай сто долларов. Покажу своей и принесу.

– Не пошел бы ты подальше, – рыжий начал действовать на нервы. – Иди к жене, помогай помидоры перекладывать.

– Без меня управится, – продолжал вертеться вьюном поддатый корешок.

Нормальный мужик. Планы строил, как возведет рядом с флигелем баньку, потом с сыном пятистенок. На Дону жить можно, деньги под ногами валяются. На родине, в России, в колхозах скотину кормить нечем. Всю, даже молочную, на мясо извели. Я слушал, сочувственно кивал, не удосуживаясь спросить, куда подевались сочнотравные поля? Неужто за время перестройки повыгорели? Коси сколько влезет, еще вырастет. Что у вас, совсем уж мор, как было у нас, когда руководить стало некому. Когда бросились грабить, а что не могли унести – уничтожать. Не может быть, чтобы кругом было одинаково. И пили ведрами, без закуски, и не работали артелями с деревнями на отшибах. Неужели вся нация порченая! Так недолго другие народы с народностями по миру пустить.

Не поинтересовался я про луга с полями, не переставая услужливо поддакивать, видя перед собой трудолюбивого мужика.

– Ну дай сто долларов, повыпендриваюсь перед бабой, что знаком с валютчиком, – продолжал вымаливать рыжий, мешая отлавливать клиентов. – Покажу и принесу обратно. У нее деньги есть. Может и купить.