Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Таких до кормушки не допускают, – морщился я от предложений. – Разве мало замоченных в подъездах правдолюбцев? Сам новый президент продолжает ходить на цыпочках, словно находится в глубоком тылу врага. Россия любит разрушать, потом строить, потому что энергия неиссякаемая. Космическая. Сейчас спит – сон Брахмы. Грянет гром, проснется. День Брахмы. А для нормальной жизни требуется золотая середина – утро или вечер, коих на Руси не видывали. Ценности у нас делятся на белые с черными. Когда начнут дробиться на разноцветные, тогда наступит не день или ночь Брахмы, а светлое утро России.

– Мудрено говоришь. Скоро станешь как все. Здесь нужны дела, но не философские притчи..

Пока выходили новости о «Курске», на рынке было спокойно. Месяца два валютчики платили дань редким наездам отморозков, поджидавшим жертв в темных подъездах. За время работы ни один мент, занимающий положение, не предложил устроить засаду. Парни отбивались кто чем, приползали с перевязанными головами, перебитыми носами, синяками под глазами. Снова включались в начинающую казаться странной карусель. Возникал вопрос, зачем тогда пахать, если большую часть заработанного отнимают. Так продолжалось до тех пор, пока не грянул гром.

Опять с Дона затянула песню низовка. Она продувала кожу на сапогах, забиралась под куртки с пристегнутыми поддевками. Нос, уши горели огнем. Дни стали короче, а ночи длиннее. В такое время пронесся слух, что бригадира скрутила ментовская служба безопасности. Правая рука начальника, лично собиравший с менял мзду. С десяток родственников на базаре, в других местах. Трехэтажный особняк, японский джип, собственное дело. Самому крутому из валютчиков делать нечего.

– Чем может провиниться верный пес перед хозяином? – В окружении менял пожимал плечами Бандыч, бывший ментовский начальник, за раз прокручивавший за приход не одну штуку баксов. Не брезговавший предлагать помощь по улаживанию неувязок. – Только тем, что с переедания с перепиванием обоссал и обосрал коврик в квартире с евроремонтом. Забыл, что из грязи да в князи. Вот и решили поставить на место.

Каким из способов насолил бригадир хозяевам, никто понятия не имел. Известно, что дыма без огня не бывает. Рынок обмена затаился, обсуждая детали ареста.

– Он не ожидал. Стоял возле двери ларька. Барсетка под мышкой, – объяснял потешный малый коллегам по профессии. – Подошли не один, предложили зайти в палатку. Призрак не понял. Его за рукава пуховика и во внутрь помещения. Ладони закрутили за спину. Призрак решил вырваться. Махнули подножку, в наручники заковали, пушку к виску. Призрак слюной исходил. Но ребята старались покруче. Пистолет отобрали, по схронам поскакали, наличку с запасом собрали. И увели. На Богатяновскую сухолечебницу.

– Где Хохол отдыхал, когда на фальшивой сотке приловили? Не ведомо, кто его в последний раз бомбанул?

– Таджик, возле нас отирался. Овощами, фруктами торговал. Жил через пару домов от Хохла. Тот погнал на рынок, таджик вломился в дом, выгреб, что смог разглядеть да нащупать. Смайнал на родину. Через год объявился. Хохол с претензиями. Когда прижал, чурка пообещал уладить.

– Отдал что-нибудь?

– Отдает…. По танцплощадкам бегает, русских бабцов трахает. А Хохол надеется на манну небесную.

– Пусть ждет. Может, он только на своих отвязывается. Как кто почернее, хвост обрубком до земли. С Украины, что ли?

– Оттуда.

– Приучили… Поедь туда, враз хохлы рога собьют.

– Тогда пускай сам разбирается. А бригадира захватили накрепко. Начальник уголовки на эту тему разговаривать не стал.

– Что ты хотел? Начальник подневольный. Звание не офицерское. Три Колодца за всю службу даже до старшины не дотянул. Когда пошел на пенсию, полгода заливал по черному. Столбы вокруг рынка все пообссыкал. Сразу запросился обратно.

– Теперь за начальником тенью. Прапорщика дали. Значит, сейчас у опера минимум пара звездочек. Но это их проблемы, туда лучше не заглядывать. Интересно, кого назначат на должность Призрака? Кормушка сытная.

– Поговорку знаешь – свято место пусто не бывает? Найдут, кого поставить.

– Лишь бы нас не разогнали. Идти, братцы, некуда. Избранный президент гнездо никак не замаскирует. В других странах новые главы берутся за обеспечение населения рабочими местами, у нас последние мастерские закрываются. «Ростсельмаш» по частям распродается. А у меня семья, двое детей.

– Плодиться надо вовремя, а не на власть обижаться. В России испокон веков жизнь ничего не стоила.

– Пошли лепить горбатого к стенке. Иначе в России останемся. В Калифорнии уже американских вывесок из-за красных плакатов не видать.

– Тамошние аборигены ограничения вводят. Наплыв как цунами.

– Кончай базар. Клиент оборота требует.

Разговоры не затихали до суда над Призраком. Рассказывали, он продал большую часть собственности. Не помогло. Отец, такой же комковатый крутолобый мужик в шестьдесят с лишним лет, продолжавший работать на валюте, обил нужные пороги. Бестолку. Суд приговорил бригадира к восьми годам лишения свободы. За незаконную торговлю валютой в особо крупных размерах. Место занял Аршин, длинный, худой меняла с края, на каком маячил Призрак. Спринтера, заместителя бригадира, не утвердили. Маховик намолота взялся раскручиваться по новой. Разница между валютчиками существовала в одном – в массе денег. Принцип оставался одинаковым.

Приближался конец первого года нового тысячелетия и столетия. Кажется, его считали переходным из прошлого в настоящее. Изменений не ощущалось, разве прибавилось природных катаклизмов. То какую страну дожди зальют, вторая от жары высохнет. В Африке с Индией самолеты с неба посыпались, в Европе с Америкой корабли взялись переворачиваться Особенно танкеры. Пропитанные нефтью перелетные с водоплавающими не могли сделать шага, не то, что взлететь. Трансляции с места событий добавляли новых огорчений. Кровь, хаос, неразбериха, несмотря на внешнее спокойствие. Противоестественность помогала вырабатыванию не адреналина, а угнетающих компонентов. Думами начала овладевать тоска зеленая. Зачем торчу на рынке, теряю время. Занялся бы плетением лаптей, глядишь, кто купил бы. Деньги крутятся не здесь. Внизу бабки только куются. Затем передаются наверх, где ничего не делают, но знают, как ими распорядиться.

– Андреевна, где и с кем будешь проводить Новый год? – похлопав перчатками по бокам, спросил я у соседки, успевшей продать не одну бутылку разбавленного пойла. Морозец придавливал.

– С кем его встречать? – отвернула конец пухового платка женщина. – Внук намылился в гости. Дочки если придут поздравить. Справлять будут семьями. Сама.

– Народ старается в стаи сбиться.

– Собирались. В советское время. Теперь чего колобродить, когда одиночек больше, чем семейных. И те как собаки, кто сколько заработал.

– Запоздало прозрели, любви-то не было. Вот и начали подбивать бабки. В семьях, созданных по уму, их не считают.

– Хочешь сказать, при коммуняках жили без любви? Как же детей плодили, внуков дожидались?

– По инерции. Да праздники веселья прибавляли. Оглядывались под конец жизни. А она прошла. Никчемная.

– Сейчас кчемная? Сегодня и не хотят жить семьями, потому что детей кормить нечем. Самим бы не пропасть.

– Зато все просчитают, чтобы претензий меньше было.

– Разве это любовь? На подсчетах.

– Крепче той – с разгона. Взял бы я сейчас, городской житель, деревенскую бабу, у которой образование сводилось к восьми классам с кулинарным училищем. С крестьянской смекалкой находиться при куске хлеба. Учиться не давала, в стойле держала, пока путы не порвал, да не сдернул.

– Далеко?

– Что далеко?

– Сбежал, спрашиваю, далеко?

– Не очень, – отвернул я лицо.

– Вот именно, – указала пальцем Андреевна. – Тот на тот менять – тот и получится.

– Дело не в нем, – сдержал я закипевшую было энергию. – Советский Союз варился в собственном соку. Пример взять не с кого. Поэтому и второй раз вперся в деревенскую. Не учись, да вы не учитесь, по углам скребетесь. Детям головы забивать не смей. Читай поменьше, побольше по хозяйству занимайся. Не успел квартиру получить, от перенапряга заболеть – развод. А был бы американский пример, сначала узнал бы, что отец у нее пил, мать его гоняла как собаку, на суету в колхозе оба способными не были. Больше воровали. По их стопам и дети пошли. С какими генами дочь родилась, какое отношение к мужчине сложилось? За то, что уродовался на формовке, тарелка борща на стол. Задержался в редакции, в издательстве – голодный. А я стремился к тому, что разумные люди приветствуют. К знаниям.

– Она не понимала этого учения, – задумчиво сказала Андреевна. – Дочка, когда в техникуме училась, головой страдала.

– Ты была против, – усмехнулся я.

– Не против, но…. Наше дело, чтобы муж был сыт, обстиран, обласкан. Науками пускай занимаются городские. Лбы крепкие, сами смышленые.

– Разные мы люди, – после паузы сделал я вывод – Какие девочки набивались, умненькие, с дипломами. Боялся потерять независимость. С крестьянками куда легче.

– Примера американского не было, – подковырнула Андреевна. – Сегодня бы здесь не стоял.

– С умными проще. Обходятся дешевле, – не обиделся я. – Не купят сапоги за две тысячи, чтобы через месяц выбросить, а возьмут за пять, поносят пару лет, сдадут в комиссионный. Добавят мелочь, снова щеголяют в модной обуви. Так и с одеждой, и по всей жизни. Поздно простые истины до нас доходят.

– Созрел, начинай работать, – отодвинулась Андреевна. – Клиент плывет. Как раз под тебя.

Статная женщина подошла ближе, посмотрела на меня. Оглянулась. Андреевна пошла к холодильникам, она никогда не следила за действиями.

– Вы кого ищете, или что хотите узнать? – обратился я к даме, отметив, что одета в фирменное.

– Здесь молодой человек стоял, плотный, – неуверенно начала женщина. – Он менял доллары.

– Мы тоже, – придвинулся я ближе. – Не похож?

– Что-то есть, – более пристально вгляделась клиентка. – Но я приношу большие суммы.

– Какие?

– Три тысячи.

– Простите, оборот не по мне, – замялся я. – Коли желаете, могу на вас поработать. Если срочно нужны российские деньги.

– Нужны. Как вы поработаете?

– Обменяю тысячу долларов. Сбегаю на рынок, сдам. Так три ходки.

– Сразу нельзя?

– Крупной суммой не располагаю.

– Значит, у вас денег на тысячу.

– Именно.

– Все и сразу не получится.

– Можно, – решился я. – По какой цене хотите обменять?

– В сбербанках показатель двадцать семь тридцать, я сдавала здесь по двадцать семь пятьдесят. Такой расклад устроил бы.

– Подождите возле дверей магазина, я спрошу. Минут пять.

– На этом месте крутился другой человек, рядом стоял почти одинакового возраста с вами.

– Наверное, вы имели дело со Сникерсом. Вторым был Папен. В пуховике, в пушистой шапке. Лицо красное.

– Описали точно.

– Они ушли еще в три часа. Я стараюсь во вторую смену.

– Тогда не теряйте времени.

– Мадам, я мигом.

Я рванул в середину, придумывая, с какой цены начать вымораживание. Днем не было проблем подвалить к армянам, к Молодому с отцом. По двадцать семь девяносто взяли бы. Пикинез с Красномырдиным заведут тягомотину, не рад будешь навару. Последнего в расчет вообще брать не стоит, он вертится на золоте. Денег меньше, навар больше. Кого обвесил, кто отдал за бесценок. Если ворованное – пополам. Надо проскочить вдоль всего ряда, глядишь, кто из крутых задержался. Но валютчики снимались рано, не встряхнувшиеся еще от событий года. Пришлось возвращаться на начало.

– Зря галопом проскакал, – ухмыльнулся разгадавший задумку Красномырдин. – Теперь если буду брать, то на червонец дешевле.

– Могу отправить клиента домой. Ни тебе, ни мне, – отпарировал я. – Буратинка богатенькая.

– На какую сумму? – не утерпел почти трезвый приятель.

– Три штуки баксов.

– Новыми купюрами?

– По виду клиентки – да. В фирме.

– Говори цену. Только не подпирай, конкурентов нету.

– Есть, – не удержался я от интрижки. – Можно к Алику – дагестанцу, что торгует газводой.

– Торговал, – перебил Красномырдин.

– Он в мясном, – пожал я плечами. – Там и его контора.

– По сколько хочешь предложить? – Вышел из себя меняла.

– По двадцать семь девяносто возьмешь, клиент твой.

– Почему не по двадцать восемь? – оборзел Красномырдин. – Или по двадцать восемь пятьдесят. Все валютчики сбегутся, даже кто домой свалил.

– По какому курсу возьмешь? – Проклятое безденежье, доведет оно до ручки. Или замочу какого красномырдина, или с рынка уйду. – По двадцать семь?

– Двадцать семь и семь в самый раз.

– Двадцать семь и восемь, я иду за клиентом. Три тысячи.

– Семьдесят пять, – попытался дослать шар коллега.

– Восемь. Женщина сдает Сникерсу с Папеном. Потолок знает.

– Уговорил.

– Договор дороже денег.

– Опять наколол. Договорился по двадцать семь двадцать?

Через пять минут женщина влезала в ларек. Я закрыл дверь на крючок. Она оглянулась, сосредоточила внимание на Красномырдине, который принялся изучать пачку новеньких баксов. Я взялся за обследование фальшивой витрины с фотопленкой, деталями для дешевых «мыльниц», батарейками, прочим. Ассортимент не обновлялся, покрываясь слоем пыли. Когда прошло время, обернулся на коллегу. Тот начал проверять баксы по второму кругу. Спина женщины в модном пальто выгнулась. Она чуть наклонилась, теребя кожаные перчатки. Что клиент волновался, было понятно. Но вид дамы говорил, что настороженность не от страха за капиталы, от раздражения на валютчика, который долго возится. Казалось бы, если доллары настоящие, пусть копошится. Но ощущалось другое. Я придвинулся ближе. Красномырдин шмыгнул сизым носом:

– Доллары брать не буду, – заявил он.

Дама оперлась кулаками о стол, посмотрела на валютчика, оглянулась на меня. Раскрыв висящую через плечо сумочку, бросила туда перчатки. Спокойно спросила:

– Вам не понравился их внешний вид?

– Хоть внешний, хоть внутренний. Я связываться не желаю, – в своем амплуа заявил Красномырдин, возвращая пачку женщине. – Если писатель захочет, пусть забирает. Он мастер подгонять кого попало, не отвечая ни за что.

– У него нет столько денег, – низким голосом остановила коллегу дама. – И я не кто попало. За подобное сравнение вы можете поплатиться.

– Всю жизнь расплачиваюсь, – завозил рукой по столу Красномырдин. – Разговор окончен.

– Что случилось? – подал я голос из-за спины клиентки.

– Ты их проверял? – повернулся приятель.

– Предупредил, что таких денег нет.

– Они еще не просохли. Прямо от печатного станка Бена Ладэна. Чеченцы подобного качества не добьются никогда.

– Ничего себе, – ахнул я. – Сказала, что знает Сникерса с Папеном. Это я бы вперся!

– Я обрисовала тех валютчиков, которым сдавала доллары, – жестко бросила женщина. – Это вы назвали их по кличкам. Во вторых, долларами за партию товара расплатились солидные люди, не верить которым не имею права.

– Подсуньте товарищам обратно. Зачем на базар тащить. Дурачков ищете? – Пробурчал Красномырдин. – Это писатель дойчмарку от гривны до сих пор отличить не в силах, а мы разбираемся.

– Вы даете гарантии, что доллары фальшивые? – спросила женщина.

– Даю гарантии, что брать не буду. Сотки подозрительные, – нагнул голову Красномырдин. – Никто из валютчиков не возьмет. Гарантирую сто процентов.

Переступив каблуками скрипучих сапожек, дама положила пачку баксов в кармашек сумочки, вынула перчатки. Натянула кожу на руки, подняла подбородок:

– Спасибо за консультацию, – сказала она сквозь зубы, кольнув зрачками Красномырдина. – Я проверю. До свидания.

– Всего хорошего, – отозвался приятель.

Я выпустил женщину наружу. В воздухе кружился невесомый снежок. На провонявшей территории вдруг запахло свежестью, ароматом дорогих духов. Почувствовал возникшее не из чего сожаление к уходящей красивой даме. Им труднее всего, они рвутся к вершине, на которой все уместиться не могут. Если кинули ее, сочувствия выражать не стоит. Она понимает, чего хочет добиться. Если афера принадлежит ей, грош такой женщине цена. До вершины она не дойдет. Я испытывал к ней смешанную с грустью симпатию.

– Чего застрял в дверях? – окликнул Красномырдин. – Давай или туда, или сюда.

– Жалко бабу, – причмокнул я. – Не похоже, чтобы идея кинуть принадлежала ей.

– Подобные ей преданно работают на хозяев, – отрезал приятель. – От кавказских и азиатских мастеров фальшака зависит ее беззаботная жизнь. Сотки высочайшего качества. Научились бы внедрять нормальные волоски, претензий не было бы. В любой сбербанк, на какую угодно машинку. Водяной знак с мордой президента как живой, к бумаге претензий нет. Или наловчились варить, или поставки идут прямо из подвалов американских фабрик Гознака.

– Как же крутиться! – Опешил я. – И что с волосками? Объяснишь, чтобы не бегать постоянно?

– Как сказал бы Свинья, у тебя другая ориентация – отмахнулся было Красномырдин. Но снизошел, – Они короче, вроде обрубленные. Больше красного цвета, толще. Чеченский хворост за километр виден, а эти различишь только с привлечением интуиции. Пикинез на фальшак не попадется.

– Он родился барыгой, – я зябко пожал плечами. – Что посоветуешь почти чайнику?

– Уходить с рынка, – сказал валютчик. Посочувствовал. – Брать у тех, кто не вызывает сомнений, принес обменять одну, две, максимум, три сотки. Если влетишь, то не на всю наличку. Кстати, с какого хрена приволок бабу ко мне?

– Предложил ей прокрутить штуку. Мол, сдам, она подождет. Но она решила перекинуть все.

– Ее жадность тебя спасла, – Красномырдин забрал барсетку, сунул под мышку. – Моли Бога, что настояла на обмене всей суммы. Куковал бы как доморощенный дятел. На первый раз бабок ей хватило бы и за штуку.

– Почему поступила по другому?

– Она выбрала вечер, когда перед глазами все расплывается, а на рынке тасуется пара подобных дурачков. Наверное, в других городах проходило. В Ростове нарвалась совсем на писателя, который не ведая подвел.

Перед Новым годом я все равно влетел на фальшивую сотку. Наверное, потусторонний доводил дело до конца. Я не мог понять, почему клюнул на купюру, невооруженным глазом видную, что «деревянная». Дня два тискал в кармане. И денег жалко, и обидно, что кинули меня, откладывающего копейку на издание книги. Скрипя сердце, порвал на клочки, выбросил в урну. Не успел успокоиться, как подвалил сын с неизменной полуцыганкой, полутурчанкой с примесью еврейской крови. Проблема у обоих не менялась с тех пор, как перестали работать. В барсетке залежалась сотка старого образца, на которую никто не зарился. Крупные предприниматели, каковым по фигу, перед праздниками не появлялись. Предлагать сотку своим долгое время не позволяла жаба. Отдав купюру сыну, попросил обменять у молодого армяна. Хоть какая работа. Подумал, что сделать это надо было давно самому. Сколько раз успел бы прокрутить.

Сына с девочкой я не дождался. Они появились ближе к весне. Когда спросил, где сотня долларов, которую дал для обмена перед Новым годом, в один голос заявили, что бумажка оказалась фальшивой, они еле убежали от милиции.

– Почему никто из валютчиков мне ничего не сказал?

– Мы не знаем.

– Что хотите сейчас? – сдерживая эмоции, спросил я у них.

– Деньги, батя, – оживился сын. Пассия за спиной согласно закивала головкой с волнистыми волосами. – Моя только из больницы, выкидыш. Заработанных денег на лекарства не достаточно.

– Чем ты занимаешься?

– Там… Устанавливаем с отцом газетные ларьки.

Это была первая профессия, с которой сын давно расстался. Я вытащил из барсетки пятьдесят рублей, под кривые усмешки вложил в карман куртки. Оба выглядели опрятно, сыто. Пятьдесят рублей ребятам за то, что бегали сдавать сто долларов по моей просьбе. Надо быть справедливым, задание они выполняли.

Они подъезжали не раз, но я не давал ломаного гроша.

За день до праздника объявилась Наля. Не разговаривал с ней больше сотни лет, с тех пор, когда поделилась мечтой об открытии дела. С другими парнями видел. Повыпендривавшись на высоких каблуках итальянских сапог, Наля сбила на бок на пышных волосах меховую шапочку:

– Привет, старый друг. Скоро Новый год.

– Здравствуй, милая моя, я тибе дождалси. И ты говоришь правду.

– С кем встречаешь?

– Сам с собой.

– Кто бы поверил, – насторожилась Наля. – Действительно никого? Даже на примете?

– Одна ты, даже королеву не надо, – улыбнулся я. – Была с заскоками, не дай Бог сглазить, оставила в покое. Обрадуюсь, если вышла замуж за школьного друга. Как у тебя? Не сошлась? Говорила, ребенок не желает признавать никого, кроме отца.

– Папа опять сидит. Как пил, так не просыхал до ареста, – Наля покосилась по сторонам. Заиграла темными глазами. Про верность спрашивать у донских красавиц даже неприлично. Сама не подставится, силком возьмут. – Еще место хочу открыть. Сейчас печенья разные, крекеры, сухари. На конфеты глаз положила. Сосательные, они хорошо разбираются.

– Это дело, – улыбнулся я. – Сбежала из бригады дворников? Возвращаться не желаешь?

– Зачем тогда увольняться, – передернула плечом женщина. – Разве запамятовал о том разговоре?

– Не забыл, хотя воды утекло немало, – подмигнул я. – Видел тебя с Вагитом. Нормально смотрелись.

– Полгода тасовались, – опустила глаза Наля. – Зверек он и есть зверек. Сначала одаривал. Платье купит, туфли принесет. Колечки разные… Потом принялся давить. У них до сих пор первобытно – общинный образ жизни. Сколько месяцев проходу не давал.

– С кавказцами ужиться сложно, – согласился я. – Ты не такая, тебе нужно много, желательно сейчас. Не так?

– Не так, – засмеялась женщина. – Не помешала бы ненавязчивая поддержка. Но в рабстве, в золотой клетке, дня не выдержу.

– Этого не предлагал, содействие всегда, – завернул я разговор. – Как насчет Нового года?

– С удовольствием, – согласилась бывшая подружка. – Человек ты проверенный, лишнего не позволишь. И деньги останутся при мне.

– О, как заговорила. Разбогатела.

– Что есть, упускать не собираюсь.

– Тогда в порядке.

– Книгу не выпустил?

– Много запросили.

– Не стану напоминать, чтобы не расстраивать. Я за тебя всеми частями тела. Так когда и где?

– Придешь одна или с сыном?

– Мальчик будет у родителей. На дни праздника я свободная женщина.

– А пахать кто будет?

– Две пожилых девушки работают с процента от продажи. Сама кручусь в подсобке. Рядом с Генкой. Заглядывал, когда забегал к нему.

– Не помню… Во сколько закруглишься?

– Отвезу парня и как ветер. Надо сварить, нажарить. У тебя по прежнему колбаса, сок, плавленные сырки, змеиный супчик? Ничего не забыла?

– Про хлеб не сказала. Может, сюда подойдешь? Понятия не имею, что на праздники люди покупают.

– Развелся лет двести назад, с тех пор только временных баб таскал. Какой женщине интересно готовить, стирать, скрести, если на другой день надо убираться.

– Некоторых я задерживал. Но, самому себе иной раз не веришь. Что ты скажешь?

– Приду. Откровенно, на это и рассчитывала. Женщина чувствует, когда мужик один.

– Ну, блин, везде тупой. Что в валюте ни бельмеса, что в отношениях. Короче, жду. С нетерпением.

– Заметано, – мотнув метлой пушистых волос, Наля с места набрала скуттерскую скорость.

Как быстро летит время. Я поглядывал на сидящую напротив модно одетую, причесанную Налю. Силился избавиться от навязчивых мыслей, что седой, старый. Что нашла, когда вокруг…. До двенадцати ночи было часа полтора. Измотанные постелью, сервировкой, опять постелью, мы отдыхали. Поцокивала музыка из магнитофона, темнел экраном телевизор. Толку включать его сейчас не было, на телеканалах тоже готовились к приходу придуманного, наяву никем не встреченного, нового года. Кто видел Бога? Никто. Но сочинили о нем столько книг, что остается положить одна на другую, и, если не получилось с Вавилонской башней, дотянуться до неба с шатких стопок. Так и с Новым годом. У Юлиана был свой календарь, у Цезаря свой, у папы Григория ХIII совсем родной. Но любой из них не дает возможности пощупать нового младенца или уходящего седого старца. Недаром древние книги говорят, что все вокруг суета сует, зыбкий мираж. Сон, если сказать проще. Я успел устать. Наля плавала как в тумане. Незнакомка под вуалью: «вот она была – и нету». Дальше суровые будни для воплощения множества идей в реальность. Есть ли это на самом деле? Расслабленность просочится сквозь телесные поры – и растает. Но в природе пустоты не бывает. Пространство заполнит то, что окажется ближе. А рядом, как всегда, самые большие гадости, от которых отбиваешься чем попало. Опять искания своего пути. Не лучше ли приторчать у придорожного камня, обходясь тем, что вокруг. Нет, это похоже на свинство. Значит, родился, поднял паруса, и лови ветер до конца бытия. Когда будешь не властен даже над пылинкой, чтобы сдуть ее с ладони, пусть Время расставляет поступки в жизни по законным местам.

– Хорошо у тебя. Спокойно, – ровным голосом сказала Наля. – Чувство, словно за пазухой у доброго великана. Никто надо мной, и я никому.

– Спасибо. Ты не ведаешь, что здесь творилось, когда пил.

– Знать не желаю. Не для того набивалась, чтобы выслушивать басни о сексуальных похождениях с крутым мордобоем.

– Ты действительно ощущаешь комфорт?

– А что?

– Однажды мне высказали, что первый этаж с зарешеченными окнами походит на камеру в тюрьме. Если в подъезде что-то случится, даже с дверным замком, деваться некуда.

– Куда побежишь с пятого этажа, если на лестнице что-то произойдет?

– Ну… там балкон. С него на другой.

– Балкона нет? Квартирой ниже тоже?

– Ты права. Решетку и молотком выбьешь. Земля рядом. С пятого этажа планировать больнее.

– С чего такие мрачные мысли? – Наля поудобнее уселась на стуле. – Не перетрахался?

– Устал. Но больше влияние центрального рынка. Как начал там деятельность, появились неприятные раздумья. Чем дальше, тем их больше.

– Согласна, монотонность превращает человека в робота. Ответь, как же на заводах, фабриках? Люди не увольняются десятилетиями.

– Так же, Наля. В учреждениях, лабораториях, институтах одинаково. Почти сто процентов населения составляют роботы, которыми удобно управлять. Включим телевизор, и станет скучно от каждодневного однообразия. Редко картину освежит полет мысли, живая струя. На Западе программы рассчитаны на то, чтобы можно было уйти от будней. Забыться.

– Реальность так страшна?

– Не то слово. В цивилизованных странах люди придумали клубы по интересам. Тесное общение сильное лекарство от дум, поисков смысла жизни.

– А он есть, этот смысл? Если да, в чем заключается?

Положив руки на стол, Наля воззрилась немного восточными глазами, чем подтвердила мысль о прелести живого соприкосновения. Она и сама догадалась, смущенно затрепетав ресницами.

– Странный разговор перед встречей Нового года, – завозился я на кресле. – Тебя это не настораживает?

– Нисколько. Я призналась, что специально подошла, что с тобой приятнее, чем с другими. С ними я успела бы натрахаться, накачаться водкой. И отрубиться под бормотание рядом очередного хряка.

– Мы тоже поработали.

– И остались трезвыми. Может, впервые за взрослую жизнь я встречу приход неведомого как белый человек. Хочу всем существом ощутить волну новизны. Честное слово, заранее начинаю дрожать.

– А когда встречала с Вагитом?

– Значит, нравлюсь, – засмеялась женщина. – Представление о кавказцах у тебя книжное. Хлещут не хуже наших, когда запьянеют, побитой быть обеспечено. Если интересовало это, я ответила. Мечтаю послушать тебя.

– Смысла не ведаю, – задумчиво постучал я по столу ногтем. – В Библии написано без обиняков: плодитесь и размножайтесь.

– И не берите лишнего в рот, – фыркнула Наля. – Прости, я вся внимание.

– И не бери лишнего на себя. Но в той же Библии, в других книгах, прослеживается мысль, что за жизнь человек способен сотворить из себя Бога. Нужно малость – отказаться от мирского. Тогда откроются горизонты познаний.

– Эта малость по меньшей мере странная, – посмотрела на меня Наля – Кто будет растить хлеб, плодить детей? То есть, продолжать род человеческий, его дела. Святым духом питаться?

– О чем сказала, обуревает и меня. Бог отвергает насилие, господство человека над человеком. Но если я отрешусь от земных соблазнов, кто станет насыщать? Будда сидел под деревом, питался яблоками и тем, что приносили. Иисус был из богатой семьи. Обладал даром сотворения чуда. Одним хлебом мог накормить толпу голодных.

– Кувшином вина напоить страждущих, – закивала Наля. – На них работали люди или неведомые силы. Значит, были господами. Не вяжется с тем, к чему призывают умные книги. Откажешься от ничтожных земных благ, за порогом смерти ничего. Если бы Господь показался, тогда возник бы стимул стремиться к вершине. А знаешь, Библия права. Зачем искать неизвестное на неведомом пути. Плодитесь и размножайтесь, растите детей, продолжайте в них жизнь. Что посеете, то пожнете. В изречении смысл бессмертия. Он в потомстве. Грустновато, зато как есть. Сколько набежало времени? О, пора включать телевизор.

На экране поплыли златоглавые соборы, потом застыла картинка с панорамой Кремля. Наверное, с президентом будет поздравлять патриарх всея Руси Алексий Второй. Скажите, если звезды зажигают на небе, это кому-нибудь нужно?.. Позвенев фужерами, я открыл шампанское, наполнил Налин. Плеснул в свой минеральной воды. Был уверен, женщина останется трезвой до утра. Может быть, это окажется шагом в благополучие, о котором мечтает, убегая от веселых компаний к одинокому в возрасте писателю, даже перед событием навязавшему философскую тему. Судя по звездочкам в глазах, азарта достаточно. Интересно. Как – то помог бросить курить Коле челноку, поддержав желание обнадеживающими заверениями, что все сложится хорошо.

Скажите… Да, это нужно всем. И Господь, и звезды. Человек слаб, в жизни должна быть поддержка. Она необходима.

Прокрученный по телевидению праздник две тысячи первого года получился не радостным. Те же лица артистов, сумевших занять Олимп, не приближая никого, пусть им будет Хулио Иглесиас. Создавалось впечатление, что балом заправляет мафиозная от эстрады кучка во главе с Аллой Борисовной, Филей с ногами как у кузнечика – коленками вперед, с Есей Кобзоном. Друзьяками Левой Лещенко с Владимиром Винокуром. Те вытаскивали безголосых Таню Овсиенко, Наташу Королеву и иже с ними. Джентльменская Америка от Пугачевой оказалась не в восторге, во въезде отказала Кобзону, объяснив решение мафиозными связями последнего. Толк в самородках там знали.

Наля ушла на третий день. Счастливая, довольная. Для нее Новый год удался на славу. При ней звонила бывшая любовница Людмила, поздравила с событием. Чтобы окончательно порвать, я рассказал, с кем отмечаю праздник. Услышав отборный мат, бросил трубку. Наля с сожалением посмотрела на меня.

– Ради Бога прости, допекла, дальше некуда.