Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

В прихожей хрипло зашелся звонок. Подсунув барсетку, я сгреб со стола все. После инцидента, когда с капиталом пришлось тащиться по обложенному ментами ночному городу, доверия к Людмиле не испытывал. Если бы не настойчивость, не разнообразие любовных игр в постели, разбежались бы навсегда. За порогом оказалась Маринка, навещавшая изредка не менее сладкая бывшая любовница, работавшая вахтером в общежитии через дорогу. Узрев замешательство, подружка усмехнулась:

– Поворачивать оглобли, милый?

– Так даже лучше, – обрадовался я. – Проходи, гостем будешь.

– Но видно, что ждешь, – кубанским голосом пропела Маринка. – Приду в следующий раз.

– На морде написано?

– И в первую очередь.

– Вот нюх. Помнится, следы заметать тоже была мастер.

– Ты не такой? – засмеялась Маринка. – С мужиков пример берем.

– На юге все шустрые. Это северянки… пока раскочегаришь, не раз упадет, – подмигнул я. – По прежнему со своим?

– Куда деваться, – полуотвернулась Маринка. – Ладно, зайду, когда освободишься.

За спиной зазвонил телефон. Сделав знак, чтобы подождала, я прошел в комнату. Голос Людмилы сообщил, что сын пьяный, разлегся возле двери. Решила принять таблетки и лечь спать. Я задумчиво пожевал губами, скосил глаза в сторону открытой двери. Маринка маячила на пороге, делая вид, что разговор не заинтересовал. Пока водила носком туфли по выступу, в который раз отметил, возраст на женщину не действует. За тридцать лет, а выпячивай в витрину парижского салона мод, парижане с ума сойдут. В Ростове едва не третья с престижного подиума сбежала. Как под копирку. Характер – мало сказать золотой. Одно маленькое «но»! Каждая вторая регулярно наставляет рога хоть парню, хоть мужу. Сказывается близость дикого Кавказа, где женщину пусть и держат в стойле с животными, прежде чем взять, наобещают столько, не на чем тащить. Вот и возвращаются оттуда голодными, разутыми. И… счастливыми. Здесь, как нигде, ясно, что женщине нужно. Пусть бык, баран, да мужского пола. Сказал веское «му» или «бе» – и задрожала. Но кто мечтал, чтобы бочка меда не была испорчена ложкой дегтя? Маринка…она дочь горячих приморских степей. Она здесь родилась.

– Чего стоишь на пороге?

– Мешаю?

– Проходи.

– Я сбегаю, пока не зашла?

– Хочешь?

– А ты?

– Не пью, знаешь. Угостить с удовольствием. Красным крепленым, с шоколадкой.

– Помнишь!

– Гм…Сколько прошло, как мы встречались? Месяца два?

– Скоро три будет.

– Тогда когда забывать.

– Я к тебе по интересу пришла.

– Ну, блин, опять залетела?

– Дурное дело не хитрое.

– Тогда дергай. Постараюсь погонять, чтобы перья облетели. Мыльной пеной изошла.

– Только это и надо, – уже за дверью засмеялась Маринка.

Я прошел к столу, всмотрелся в исписанную подсчетами бумажку. Если бы не фальшивая сотка, навар был бы неплохим. А она фальшивая. Остается порвать на части, чтобы не тешить себя надеждой на «авось». Если получится пристроить лоху, через время он вернется, начнутся изматывающие переговоры с отдачей половины суммы. Или не возвратится, посчитав, что не докажет. Или скандал поднимется на высоту, с которой падать будет больнее. Лучше не рисковать, на душе спокойнее. Выдернув из барсетки сотку, над унитазом порвал на кусочки, смыл струей воды. Теперь три тысячи смешаются с фекалиями, обогатив тихий Дон на малую сумму. Еще Людмила некстати решила сделать выходной. Наведался школьный друг, или кто из новых? Женщина видная, мимо не пройдешь. Со враньем все в порядке – врожденное, как у многих местных. Наобещают с вагон, в назначенный час маленькой тележки не узришь. Снова влияние азиатского Кавказа. На проклятом большинством русского народа перегнившем Западе, или в Америке, за подобные проделки зубы повышибали бы, или отвернулись. Навсегда. В России на говорящего правду смотрят как на ненормального, выпущенного из дурдома. Таков менталитет, переродившийся после тататро-монгольского ига. Чем дальше от Санкт – Петербурга, тем резче проявляется. Добивающиеся самоопределения казаки, потомки сарматов со скифами, ходили на Русь со всадниками Батыевыми. Казакам возродиться дать надо. При царе казачий офицерский чин не был ровней чину российскому. Офицерскому. Зато удалью блистали молодецкой.

А может, у Людмилы не совсем благоприятный день. Сын алкоголик. Странные приступы с выпрыгиванием в пьяном виде из окна второго этажа. Похоже, наследственное. Двоюродные сестры у нее тоже инвалиды. Пора завязывать. Иначе сам начнешь замечать за собой непрошеные странности. Непостижимо! В который раз говорю об этом, воз и ныне там. Вот и найди свой путь, как пишет Паоло Коэльо.

В дверь не позвонили, а постучали. Маринка. Переквалифицировала из порядочного кобеля в профессионального вышибалу зародышей. Не успеет залететь с сожителем ли, торгующим ли овощами кавказцем, сразу ко мне. Убегает похудевшая, счастливая. После кувыркания с утробным рычанием, постельное белье приходится менять – до такой степени перекручивалось. Вино употребляла, чтобы спиртное в горячем теле прибавляло жару еще. И всегда туши свет и лови что накроет от пяток до макушки. Для Маринки я талисман добрый.

Женщина захмелела с полустакана вина, заторопилась в постель, боясь, что мною завладеет усталость. Я наблюдал, как Маринка стягивала выходное платье. С грудей сползал узкий лифчик, открывая коричневыми кругами приклеенные соски с бледными пупырышками. На животе мягкие линии мышц с пуговкой – пупком посередине. Розовые с бантиком трусики с выпирающим лобком. Маринка любила красный цвет. Темные волнистые волосы охватывала красная лента, открывая удлиненное лицо с горбинкой носиком, выразительными губами. Сытенький подбородок, высокая шея, женские плечи. Маринка развязывала ленту, кидала в общую кучу. Взгляд синих глаз подергивался поволокой. Полуприкрыв веки, пальцами поддевала резинку, стягивала последний оплот трикотажного запрета. Ноги полные, коленки округлые. Попка оттопырена. Процесс сбрасывания трусиков медленный, неторопливый. Расстояние до пяток большое. «У моей жены голубые глаза». «А остальное?». «Остальное ноги». Приятно чувствовать себя мужчиной, которого хочет возбудить женщина. Лишь в молодости не успевали раздеться, как сношались в полный рост, ступней скидывая прилипшую к ноге штанину, рукой стаскивая с бедра партнерши семейные трусы голубого или розового цвета. Других расцветок наша промышленность не признавала. Если бы эти трусики в те времена… Я чувствовал, как волна возбуждения прокатывалась по телу, как тяжелела головка члена, которой тесно стало в китайских трусах. Дыхание становилось бурным, покрывался испариной живот. Задница сама ерзала на стуле. Но рано. Пусть Маринка станцует танец живота. Не азиатка, смесь хохлушки с местным аборигеном. Все равно смугленькая. Женщина изогнулась, отвернула попку вбок. Подняла руки, потянулась за ними. И заколдовала водяной змеей. Улыбка смущенная, напоминающая, что Маринка русская. У азиаток такого выражения не узришь, возбудить хозяина ее прямая обязанность. Местных приучали азиаты с кавказцами, или пробуждались гены далеких предков. Маринка вошла в раж. Дрянь, наскотинилась с черножопыми. Дотянувшись до магнитофона, я нажал на клавишу. Попал на «постельную» кассету, поставленную для Людмилы. Маринка восприняла мелодию за родную. Бросая призывные взгляды из-под крыла волос, изгибалась блудницей на сковородке в аду. Не единожды запутывался, испытывая расслабленность с желанием овладеть подружкой. Ощущал себя мужчиной, для которого женщина создана для удовольствий. Когда Маринка разогрелась, мелодия подошла к концу, я снял одежду. Сзади облапил каучуковые груди. Откинув волосы, повернул к себе лицо, впился в набухшие губы, чувствуя, как разъезжаются у партнерши ноги. Мы начали долгие игры, контролируя каждое движение, чтобы не привело оно к преждевременному извержению вулкана чувств, не отобрало силы. Изредка меняя положение, едва шевелясь, качались посреди комнаты. Затем начали двигаться к дивану, служащему кроватью с тех времен, когда полутораспальная деревянная продавилась до пола. Я положил женщину на него, не отлипая ни на мгновение. Наступил бурный конец, со стонами, покусываниями зубами губ, плечей, мочек ушей. И бешеной скачкой на финише. Маринка взлетела на небо от счастья, почувствовав, что в животе появилась боль. Вороватый поход от мечтающего о ребенке сожителя удался. Крепкий поцелуй на пороге. Обещание заглянуть на огонек.

Утрата нескольких тысяч рублей отразилась на работе негативно. Покатила спешка, необходимая при накачивании чужой жены в ее квартире на десятом этаже. Некстати зарядили затяжные дожди, приток клиентов сократился. Приходилось довольствоваться предлагаемой алкашами мелочью, да случайными набегами приезжих. Накопленная кучка российской валюты принялась подтаивать снежной бабой во дворе студенческого общежития, потому что расходы остались прежними. Двухнедельная поездка в сентябре на море сожрала шесть тысяч рублей. По прибытии, вдобавок, схватил фальшивый браслет от часов на тридцать граммов по сто восемьдесят рублей за грамм. Влетел с булатными зубами, в свете ламп дневного света приняв за высокопробные золотые. Ляпис булат не брал. Отличить напыление от настоящего золота практически невозможно. Валютчики снимали надфилем верхний слой протезов, если под ним оказывался однородный по цвету металл, то все в порядке. Если спиленный участок отблескивал белой поверхностью, это основа из нержавеющей стали. Примерно так случилось с браслетом. Парень обегал всех валютчиков. Не брали, не удосуживаясь проверить на ляпис, хотя вид изделия подозрений не вызывал. Тот предлагал пройти в ювелирную мастерскую. Никто с места не сдвинулся, демонстрируя отшлифованное рынком чутье. Цыганам с природным даром там делать нечего. Парень вышел за ворота, наткнулся на меня, торчащего под козырьком с промокшими ногами и без работы. Решил опробовать последний шанс. Глядя в лицо, назвал вес изделия, пробу. Показал маленькую вмятину. Передо мной стоял советский работяга, которому понадобились деньги. Рассмотрев браслет под лупой, изучив похожую на заводскую пробу, я решился провести ляписным карандашом. Реакции не последовало. Как до этого коллег, о которых парень не обмолвился, слабый внутренний голос посоветовал не брать изделие. Я спилил угол у одной из фигурных пластин. Смочив слюной, сильно потер карандашом. Все было в порядке. Воление не отпускало. Приняв его за рыночную маяту, отсчитал пять тысяч четыреста рублей. Заверив, чтобы я не сомневался в подлинности изделия, парень заспешил на автобусную остановку. А у меня переживания перекрыли мысли. Сорвался с места в глубь рынка. В связи с падением валютного оборота, стабилизацией криминальной обстановки, ребята принялись задерживаться до времени, когда в воздухе растворялся предвечерний полусумрак. Впрочем, Пикинез с Пасюком, Красномырдиным, не говоря об армянах, черноголовой семьей оккупировавшим торговавший ширпотребом ларек, банковали пока ворота не закрывали. Это являлось одной из причин моей безработицы. Подскочив к торчавшему первым в ряду менял Пикинезу, я показал браслет. Тот даже в руки не стал брать.

– Фальшак, – как приговорил он.

– С чего ты решил? – ощущая по ногам подъем холода, промямлил я.

– Вес проверял?

– Сказали. Тридцать и две десятых грамма.

– А должен быть какой? – воззрился Пикинез бабьими глазами. – Мудила, ты когда-нибудь чему-нибудь насобачишься?

– Чему? – чувствуя, как матка опускается ниже, не мог сообразить я, – Трудно объяснить?

– В школе учился?

– Странный вопрос.

– Какой у золота, приблизительно, удельный вес?

– При чем здесь вес единицы объема?

– Браслет легче настоящего. При таком объеме золотой будет весить не меньше пятидесяти граммов. Пятьдесят один и пять десятых, если точнее. Твой тридцать и две десятых. Это нормально?

– Я проверял и ляписом, и надфилем спиливал, – оправдывался я, будто это Пикинез всучил браслет, или он мог что-либо изменить. – Никакой реакции, состав однородный. Проба заводская.

– Я одно, художник другое, – всплеснул руками коллега. – От радости затемнение нашло? Удельный вес металла, говорю, не соответствует стандарту. Браслет должен быть тяжелее.

– Понял, – засопел я, стараясь унять дрожь в пальцах. – Объясни мне, неграмотному, что это за сплав, который не отличишь от золота.

– Откуда я знаю, – нахмурил брови валютчик. Видно было, что он сочувствует. – Появилось столько разных, столько наштамповали из них подделок, что спасает одно собачье чутье. Рандоль с бериллиевой бронзой темнеют. Булат позеленее, больше походит на девятисотую пробу, когда им перестают разжевывать ножки Буша. Тот, что у тебя в руках, не темнеет, и кислота не берет.

– Так, это… – воспрянул было я.

– Не это, и не то, – оборвал на полуслове Пикинез. – Дырка со свалки. Молодой парень приправил? В серой курточке? Худой такой.

– Он самый.

– Всех валютчиков обошел, доказывал, что браслет золотой. К ювелиру предлагал сходить. Ты вперся в говно по самый пупок.

– Кто бы знал…

– Ну, блин….Зачем тогда на базаре стоять? Козлов кормить, которые стараются натянуть по самые яйца? Короче, выбрось из головы, начни раскрутку заново. Мой тебе совет.

Перемежаясь мокрым снегом, дожди продолжались до Нового года. Как ни старался, потерянного вернуть не сумел. Снова не хватало на выпуск книги тиражом в тысячу экземпляров. Предки не зря говорили – куй железо, пока горячо. Любая поговорка, притча, пословица, имели под собой твердую почву, были проверены сотнями, тысячами поколений. Но следующая за ушедшими в мир иной, помудревшими людьми, поросль все равно начинала познавать жизнь заново. Из памяти стирались подсказки, предупреждения, рецепты от повальных болезней. Человечество развивалось только с технической точки зрения, позволявшей облегчить страдания подобием надуманных благ, или с помощью современных видов оружия уничтожить большее количество себе подобных. В моральную сторону человеческая масса не изменялась. Это наводило на мысли, что не Бог нами управляет. Под Его руководством мы давно дозрели бы до сана святых, Его учения преследуют благие цели, учат добру, взаимопониманию. Терпению. Чего у гомо сапиенс так и не стало, хотя непреложные истины проповедуются во все времена повсеместно. Если бы не придуманные нами для самосохранения Законы Бытия мы, люди, растерзали бы друг друга. Но, ведь, не Бог принудил пораскинуть мозгами и соблюдать Законы. Сами поняли, что без них придет неминуемый Конец. В чем тогда дело? Почему мы агрессивные?

На это ответ один – человечество слишком молодо. Когда постареет, тогда убавится и прыть. А пока, для осязания Истины – к барьеру!

И далее.

Душа гомо сапиенс должна стремиться к освобождению от греховного тела. По идее любой религии, население обязано уменьшаться в количестве, ибо душа примыкает к богам, на Землю не возвращается. Но разве мало монастырей, пагод, мечетей, где люди мечтают очиститься от земных проступков? За тысячелетия их должно набраться солидное количество. Если вспомнить инквизицию, другие преследования, неразумных особей искать надо бы. Остальные – ангелами – переместились на небеса. Меж тем, народонаселение возрастает. Не противоречит ли это Библии? Падение во грех, то есть, поступки обратны учению…

Сократ утверждает, что любое проявление – чувства, мысли, сама жизнь, – возникает из противоположного. Эта фраза уже становится избитой. Спросите у пробегающей мимо собаки, мол, Земля круглая? Гав – не задумываясь, ответит она, что будет означать – именно круглая. Так и с противоположностями. Но что интересно, если подойти к точке зрения с другой стороны, разве достойно утверждение быть верным? Мертвое дерево сумеет сотворить живое? Мертвый человек сможет родить живого? Только нормальное дерево сперва обременится семенами, потом начнет стареть. Только активные люди способны породить мыслящую копию, а после силы станут иссякать.

А ведь Сократ прав. Дерево присыплет землю семенами, человек напитает ее телом. Потянет шустрое семечко соки из удобренной живыми существами земли и взметнется деревом. Надкусит ребенок яблоко с дерева, появятся силы для роста, для продолжения рода. Потому что мир состоит из противоречий, противоположного. Он взаимосвязан, как змея, закусившая свой хвост.

Мир многообразен. Есть два вида многообразия: животные, растения. «Одушевленные». И есть четыре вида многообразия: земля, воздух, вода, огонь. «Неодушевленные». Новейшие исследования доказывают, что неодушевленные предметы тоже одушевлены. Камень растет и стареет. Вода, воздух, огонь претерпевают изменения. Про них уместно сказать: старая вода – новая вода, разгорающийся огонь-затухающий огонь, свежий воздух – застоявшийся воздух. Безграничное многообразие объединяется общим значением– Жизнью. Жизнь активна тогда, когда предмет живет. Когда умирает, жизнь уходит. Жизнь – это Душа. Что это? Кто это? Кто распределяет крупицы Души между всеми? Где неиссякаемый Источник, живительный для всего, что видно, слышно, чувствуется, обоняется, осязается? Интуитивируется? Не только на планете Земля, во всей Вселенной? Где, откуда бьет ключ активных Душ-ионов? Для каждого предмета именно своих. Как в «яблочко», как в лузу. Не заменить, не исправить.

Источник для всего, для невидимой пылинки, один. Энергия неиссякаема и постоянна. Даже после глобальных в космосе столкновений Галактик. Куда девается мощь взрыва миллионов звезд, планет, которая обязана была бы уничтожить Вселенную? Кто гасит силу взрыва мириадов атомных бомб одновременно? Время? Пространство? На безграничных расстояниях Мироздания может быть. Как затухающая волна. И все-таки, откуда это? И что это? Бесконечное, беспрерывное мельтешение огромных круглых глыб – планет, звезд, куда бы, в какую бы сторону ни летел. Конечно, мыслью. Не реактивно-свето-фотонными телегами. Только мыслью. Всесильной, пронзительной, всеохватывающей. Разумной. Человеческой. А что ощущает Бог? Если он есть.

Если Бог есть, он может быть только растворен. Во всем. Как души – ионы из Источника. Он и есть растворенный во всем Источник. Иначе слова бесконечность, безграничность, всеохватность, и так далее, не имеют смысла, потому что Бог тогда огромнее, чем мы предполагаем. Такого быть не должно по одной причине – эти обозначения конечные. Больше, глобальнее их нет ничего. Один пример, чтобы не метаться в поисках Истины, не доказывать себе, что Бог весомее Вселенной. Мы знаем, человек – это мир. В нем галактики, метагалактики. Вселенная. Разве человек сумеет быть больше себя? Когда он сам и есть все? Нет. Потому что это нонсенс. Остается один выход – возвращаться назад, во внутреннюю сущность. В себе искать ответы на вопросы. Ты, человек, состоишь именно из них. Проще – из противоречий, противоположностей. У тебя два глаза, две ноздри, две почки. Два полушария мозга. В сердце – два желудочка. Если заглянешь в промежность, то увидишь явный шов, который без слов докажет, что ты слеплен из двух одинаковых половинок, непрерывно соперничающих друг с другом. Редко кто обладает душевным равновесием, добившись мира и согласия всех частей своего тела. Их единицы. Кто до него добрался умом, познал его, тому на Земле делать нечего. Он становится святым. Вот еще один ответ, почему люди на планете не убывают, а прибывают.

Познай себя. Глядишь, тебе откроется Нечто!..

И еще одно важнейшее обстоятельство, из-за которого в первую очередь следует обратить взор свой на себя.

Этот случай произошел в любимом Лазаревском. Галечный пляж покрывали плотные ряды голых тел. Ужавшись между толстыми соседями, я изредка лениво переворачивался с боку на бок, подставляя то грудь, то спину нещадно палящему солнцу. Шум, гам, звонкие всплески, бурлящие звуки перелопаченной сотнями ног мутной прибрежной морской воды. И вдруг над всем этим содомом громкий, как бы придушенный, крик незнакомого существа. Я долго прислушивался, не в силах понять, откуда он раздается. Люди вокруг продолжали не обращать на него внимания, хотя вопли на грани срыва никого не могли оставить равнодушным. Наконец, определился с точкой. Всмотрелся. Под бетонным навесом соляриса, в его темной мокрой глубине, на песочно-каменной насыпи с другой стороны чернело выброшенное волнами корявое дерево. Неправильной веткой на нем корчилось туловище ужа. Раззявив пасть, пресмыкающееся пыталось заглотить крупную лягушку. Та надрывно кричала, упиралась всеми лапами. Но силы были неравны. Медленно, но верно, она втягивалась в резиновую пасть. В первый момент справедливая мысль едва не подтолкнула меня на выручку попавшей в беду животинке. В следующее мгновение понял, что опоздал. Даже если вызволю лягушку, толку не будет никакого. Она уже изломана, раздавлена. Она сломлена. Освобожденная, через короткое время забьется под корягу и сдохнет. Ко всему ужу, скорее всего, придется сворачивать голову. Вместо одного получалось два сотворенных Природой трупа. Может быть, потому и другие люди слышали, видели, да не вмешивались в чужую для них жизнь. Наверное, они, как и я, не тронувшийся с места, прислушались к одному из законов земного Бытия:

Не навреди!

Мир готовился отметить двухтысячный год, как самую из всех знаменательную дату. Конец и начало столетия, конец и начало тысячелетия. Исход целого исторического пласта, и зарождение нового! Несколько сотен лет назад большинство людей бегали в звериных шкурах. Некоторые ходят до сих пор. Но не это главное. Тысячелетия разумные существа спали. Только в последнюю сотню лет – чуть больше, чуть меньше – напридумали такого! И так много! До сих пор не в силах разобраться. И все равно, новое тысячелетие!

Но событие ощущалось как бы подспудно. Ожидали большего, а значимый праздник прошел буднично. У нас, в России. За бугром от счастья, что дожили до конца старого и начала нового тысячелетия, может быть, на головах ходили. На Россию продолжала давить египетская тьма, вспышкой света в которой оказалось сообщение Президента Ельцина об оставлении поста добровольно, назначении преемником неизвестного, выросшего за спинами больших политиков, неказистого на вид, рыжего отпрыска переехавших в Ленинград брянских крестьян.

Я вышел на рынок в первое утро Нового года. Чтобы в те несколько дней, пока валютчики пропивают накрученные деньги, заработать на разнице цен. До вечера не было даже Пикинеза. За тройку часов напряженной работы сорвал банк в полторы тысячи рублей. На следующий день навар обещал быть солиднее. Я мечтал, чтобы Пикинез, другие, считающие «за падло» пропустить день, опомнились не сразу. Наверное, взялась душить жаба. Значит, пора было подумать о перемене места деятельности. Жадность, алчность хуже водки. Там умираешь среди одинаковых страдальцев. Здесь чахнешь в одиночестве. И покидаешь землю, не воспользовавшись плодами потом и кровью политого труда. Поэтому, я не скупился на подачки близким, одновременно не теряя контроля над капиталом. Новый год опять прошел без общества любовницы Людмилы. За полмесяца до него мы договорились встреть вместе. Потом пошли обычные для дочери ростовского голубятника и внучки донского казака азиатские номера. Перед кануном праздника, когда найти замену стало невозможно, напомнила, что на море съездил без нее. На несколько дней испарилась с того конца провода. Праздник провел в одиночестве, просматривая приевшийся цирк семьи Аллы Борисовны. Почти копия ельцинской – артисты и там, и здесь. Часа в три ночи раздался звонок. Людмила соизволила поприветствовать, пожелать наилучшего. Я выслушал запоздалое раскаяние, соображая, что с новым партнером у нее не вышло. Поблагодарив, положил трубку с намерением найти нормальную женщину.

На второй день я пришел на базар часов в девять утра. Подвалил клиент с мужским золотым кольцом. Не раз влетавший на «дырках», рассмотрел через лупу с семикратным увеличением выдавленную внутри пробу. Равномерный квадрат с буквами, цифрами, обозначающими завод – изготовитель, пробу с серийным номером изделия. Цвет металла не вызывал сомнений. Как ни странно, за настоящие вещи редко какой хозяин начинал спорить. Все проходило полюбовно, перекрывая убытки от частых влетов. Нормально одетый мужчина тоже без шума согласился с прикинутым на руке весом кольца. Спрятав изделие, я привычно осмотрелся. По случаю праздника ворота были задраены наглухо. Ряды прилавков за ними выглядели сиротливо. Такой вид имела и прилегающая площадь. Ни кулечниц с торговцами разбавленным украинским спиртом, ни рыбаков с рыбачками, продающих товар с перевернутых вверх дном ящиков. Ни продавцов овощей, фруктов, приготовленных дома свиных ушек. Не видно даже бомжей, отиравших сваренные из брусков лавки на трамвайной остановке напротив. Ментов тоже не замечалось. Любой человек просматривался как на ладони. Еще издали заметил двух женщин лет тридцати. В руках болтались хозяйственные сумки. Не отошедшая от застолья краснощекая молодайка с прядью черных волос осмотрела с ног до головы:

– Ты один? А где валютчики?

– Один уже не справлюсь? – вопросом на вопрос ответил я. – Пока жалоб не поступало.

В углах губ бабенки появилась одобрительная усмешка. Стройная женщина рядом тоже прошлась по мне, невольно напоминая, что настоящего секса в России нет. От обоих пыхало нерастраченной энергией. Слабеют мужчины, на Западе не воспринимаются вовсе. Бабы идут по второму сорту. Сказывается «всестороннее» советское воспитание. В самой России русских мужчин с успехом заменяли кавказские джигиты. Правда, чаще выручали выстоянные на базаре деньги. Женщины Франции с Голландией тоже принялись делать ставку на негров. Предпочтение стало отдаваться и однополовым бракам. Развитая часть населения Земли начала разочаровываться в смысле Жизни, ее добродетелях и прелестях.

– Что хотели предложить? – подогнал я занявшихся оценкой моих достоинств с недостатками женщин. – Я к вашим услугам.

– Нужно поменять доллары, – посверкивая зрачками, раскрыла губы молодайка. – Здесь стояли другие ребята. Вас я не видела.

– Работаю по вечерам, во вторую смену. По случаю праздника вышел в первую. Такой ответ устроит?

– Ну…. У нас сто пятьдесят долларов, – молодайка полезла за отворот пальто. – Сто у меня и пятьдесят у подруги.

– По двадцать пять рублей, – предупредил я. – Купюры целые? Я имею ввиду, не мелочью?

– Сотка и полтинник, – оглянулась на спутницу черноглазая. – Почему по двадцать пять? До Нового года брали по двадцать семь рублей. Сейчас должен подрасти.

– Конечно, – поддержала подругу вторая женщина. – Сказали, после праздника будет стоить по тридцати рублей за доллар.

– Тогда пас, – развел я руками. – Кто сообщил, к тому несите. Рисковать не собираюсь.

– Чем вы рискуете? – не сдавалась вторая. – Валюта не упадет, только подниматься будет.

– У меня такой уверенности нет, – полуотвернулся я. Конечно, соврал, нацеленный заработать копейку, покрыть часть прохлопанных денег. – В государстве, как пел Виктор Цой, все грезят крупными переменами. Сегодня цена одна, завтра может быть другая. Поищите еще валютчика, не я один на весь город.

Женщины отошли к стене, принялись шептаться. Из-за палаток через трамвайные пути появился еще клиент, хорошо одетый мужчина лет под сорок. Ни слова не говоря, выудил из внутреннего кармана дубленки новую сотку, вложил в руки. Я прощупал буквы, для порядка просветил на неярком солнце:

– Меняю по двадцать пять рублей. Вас устроит?

– Хорошо берешь, мог бы по двадцать, – пожал плечами мужчина. – Все обменные закрыты.

– Это была бы откровенная наглость, – срывая с бруска сотенных купюр резинку, смутился я, заставляя быстрее шевелиться замерзшие пальцы. – Проверьте, должно быть двадцать пять сторублевок.

– Чего пересчитывать, – усмехнулся непритязательный клиент. – Я все видел. Ты места не покинешь.

Запахнув полу дубленки, он направился к остановке. Потоптавшись пару минут, женщины решили подойти тоже.

– Немного не прибавите? – силясь удержать независимое выражение, спросила сероглазая подруга молодайки. Покривила губы. – Кругом одни поборы. Цены растут, мужчины становятся жаднее.

– Вот именно, – в тон ответил я. – Раньше обходились бутылкой вина, теперь сто баксов за деньги не считаете.

– На что намекаешь, меняла? – захихикала молодайка. – У нас, между прочим, мужья есть.

– Про мужей собаки не брешут, – шмыгнул я носом. – Хотя не мы придумали, что муж не стенка, не грех отодвинуть.

– Смотри, опять за свое, – со смехом возмутилась черноглазая. – Тебя спрашивают, прибавишь или нет? Или другого валютчика искать? Песок из задницы сыплется, все о том.

– Эта тема вечная, – философски заметил я. – Доплачивать не с чего. Не повезло, девчата, я вышел подработать. Влетел на крупную сумму.

– Нас это не щекочет.

– Правильно. Но у вас нет выхода, – не стал вдаваться в полемику я. – Слышали, что сказал клиент? Хорошо, что не по двадцать рублей. Обменники на замке.

– Пристроился, паразит, – вздохнула черноглазая. – Бери, натягивай бедных женщин.

– С удовольствием, если бы не было супругов.

– Откуда! Афган, Абхаз с Приднестровьем. Долбаная Чечня, чтоб ей не пилось, не елось. Сколько русских парней поубивали. Горла режут.

– Мирных жителей в домах начали взрывать. Озверели, – подключилась вторая женщина. – Кругом банды из чеченцев. Как ты здесь вертишься.

– Трудимся, не знаем, для чего, – передавая деньги, согласился я. – За годы советской власти осточертело получать гроши, набивать желудок тем, что урвешь в пустых магазинах. Хочется уяснить, чем питаются нормальные люди за бугром.

– Пенсия – тысячи не наскребешь. Держали за скотов и продолжают унижать, – завозмущались обе женщины. Деньги перелопачивать они тоже не стали. – О детях бы со стариками побеспокоились.

– Старики всегда заботились о себе сами, – с раздражением в голосе закруглился я. – Удачи вам.

– С праздником. Смотри поосторожнее.

– Как Бог на душу положит.

– Но и сам не плошай.

– Постараюсь.

Подхватив друг дружку под локти, женщины ушли. Ослабив на руке ремешок, на котором держалась барсетка, я пристроил ее под мышкой. Начало получалось неплохим. Если бы выдержать темп до конца, можно рассчитывать на крутой навар. Но после подруг клиенты не появлялись с час. Зато со стороны Буденновского проспекта наползал крутолобый Камаз. Опухшие щеки, красные глаза на грубом лице говорили о том, что все дни праздника он не просыхал. Проволочившись к воротам, надолго прилип к одной из стоек. Потом развернулся, уперся угрюмым взглядом на выступающую из-под мышки барсетку. Надвинув поглубже недавно купленную шапку, я снял перчатку, переложил шило из бокового кармана куртки под отворот барсетки с расчетом, чтобы белая ручка оказалась снаружи. И наглядная демонстрация оружия, и выдернуть удобнее. Действия не остались незамеченными. Нагнув голову, Камаз некоторое время выпускал пар из ноздрей. Сожительница, с которой тасовался возле входа в рынок, светловолосая, голубоглазая, тонкая в талии женщина лет двадцати трех, была красавица. Длинные ноги, четко обрисованные губы, ангельская улыбка наводили на мысль, что в каком – нибудь Брюсселе, или даже в Москве, художники бегали бы толпами. Она была достойна кисти французских живописцев прошлого века Матиса, Ренуара. Написал бы с нее царевну Илья Глазунов, или кто из мастеров современности. Васильев, царство небесное. Но как распоряжается судьба. Чудовище без признаков таланта восседает на троне, а достойная его в порванных туфлях поднимает пыль на ростовских улицах, ублажает рожденное изувером существо любовью с преданностью. Странные создания, женщины. Загадочные, непонятные. Часто кажется, не мужчины правят человечеством. Они. Если женщине что-то понравится, это что-то обречено на успех. Вот и Камаз, тупое существо с запросами, при сожительнице выглядел ростовским дэнди. Без нее был похож на сорвавшегося с привязи быка с кольцом в ноздре, которого рекомендовалось останавливать одним приемом – кувалдой промеж крутых рогов.