Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Иди к жене, – отталкивал я. Неудобно было бить человека, которому помогал. – Не пей, смотреть противно.

– Знаю, кто возьмет доллары дороже, чем продаешь здесь, – не обращал на советы внимания тот. – Приезжие, они торгуют картошкой с машин.

– Ты не понял? – зацепил пьяницу за шиворот я. – Пошел, иначе морду набью.

– Хорошо, хорошо. Я хотел предложить сделку.

– Какую сделку?

– Давай продадим сто долларов жене за три тысячи. Ты отдаешь за две девятьсот. Сто рублей мои.

– Выпить не в терпежь? – уставился я на рыжего. – Не расслабило?

– Нет, – признался торгаш. – Выручи, а?

– Ну… договаривайся. Принесешь деньги, получишь сотку. Труд ваш, и бабки ваши.

– Без всего не дашь? Деньги после притащу.

– Пошел вон.

– Тогда мигом.

Рыжего не было минут пятнадцать. Я успел перехватить золотую цепочку на пятьдесят граммов армянского плетения, которую ребята несли сдавать в центр базара. Изделие оказалось почти новым, цена подходящая. Наварить можно было рублей триста пятьдесят. Если подвалит нужный клиент, все пятьсот. На душе потеплело, я не стал спорить, когда усатый мент попросил купить бутылку водки. Дежурные, не патрули по периметру рынка, а поддерживающие порядок на участках милиционеры, подъезжали часто, несмотря на то, что знали о нашем отстегивании конторе определенной мзды. Жалобы не помогали. Не успеешь пристроиться за углом с клиентом, как вырисовывалась едва не трескавшаяся от переедания морда в красной фуражке. Надо было или давать знак, что поделишься, или мент брал клиента под белые руки, уводил в ментовку. Там раскручивать намостырились красиво. Валютчик оставался ни с чем.

Из распахнутых ворот выбежал рыжий. Попытался высыпать на руки с килограмм помидор. Огурцы, редиска, другие овощи недавно появились на прилавках. Стоили пока дорого.

– Не надо, – отказался было я. – Могу купить и сам.

– Я понимаю, денег много, – всунул помидоры в сумку торгаш. – Жена прислала. Не парниковые турецкие, свои из – под пленки. Они вкусные.

– Деньги взял?

– Насчет денег…, – начал мяться крестьянин. – Говорит, принесешь сто долларов, получишь расчет. Позыч бумажку, ты меня сто лет знаешь. За пару минут обернусь.

– Забирай помидоры, – уперся я. – Какой дурак доверит сотню баксов хоть трижды знакомому.

– Тогда пойдем со мной. Когда получишь деньги, сто рублей мне.

– Погнали, фирмач, – снисходительно кивнул я. – От работы отрываешь.

Мы влились в поток людей, однообразной массой ползущей во внутрь рынка. За продавцами живой с вяленой рыбой разбежались крытые прилавки, занятые кавказцами с апельсинами, мандаринами, почерневшей хурмой, перекупленными у местных овощами. По другую сторону прохода столы были завалены печеньем с конфетами. Перед центральной улицей с застеленного тряпьем асфальта или с ящиков, картонных коробок, крестьяне торговали первыми помидорами с огурцами. Отиравшийся за спиной рыжий указал на женщину над красной горкой из томатов. Дернув за руку, задрыгал резиновыми сапогами:

– Это жена банкует. Дай сам обменяю. Прошу тебя.

– Зачем это нужно! – не мог врубиться я. – С баксами мы расстаемся, когда получим за них деньги.

– Понимаю, друг. Мне надо. Дай, пожалуйста, минута делов.

Я знал крестьянина, не раз угощавшего яблоками со сливами из своих корзин. Не доверять ему не хотелось. Он подвел к жене, которую видел пару раз. Знакомая, вроде, женщина. Тащит мимо друг друга знающих таких же бедолаг. В голове давно вертелась мысль, что решил предстать перед супругой хозяйчиком рынка. И в то же время здесь что-то было не совсем правильно.

– Не хочешь продавать моей, давай подскочим к фурам с картошкой. Договорюсь даже больше, – продолжал обхаживать рыжий. – Тебе отдам три тысячи, себе заберу, что сверху.

– Где машины? – машинально спросил я.

– Да вот, задами на проход выдвинулись.

Я посмотрел на пару трейлеров, полных насыпанной валом картошки. Народу было меньше, чем в пролете на выход. Подумалось, если что, задавить паршивца не составит труда. Но не оставляла в покое мысль, с какого бодуна поперся навстречу пьяному колхознику. Крыша поехала? Под хмельной гипноз попал?

– Дергай со своими заскоками, – направился было я к себе. – Мне надо крутиться.

– Ну помоги мне, – едва не повис на локте тот. – Ты богатый, что тебе сто долларов. Давай отдам бумажку жене. И похвалюсь, и денег заработаю.

– Затрахал…, – выдергивая из сумки сотку, я всунул ее в руки колхознику. – Вздумаешь обмануть – растерзаю.

– Будет как в аптеке, – сразу успокоился рыжий.

Повертев купюру, он огляделся. В который раз подумалось, до чего может довести водка. Самое страшное чем больше пьешь, тем сильнее хочется. Жаль, если крестьянин попал в ее лапы бесповоротно. Год назад мечтал о срубе, о хозяйстве, по деревенски основательно. Тем временем рыжий сделал несколько шагов не в сторону супруги, а к машинам с картошкой. Я следил вполглаза, убедив себя в том, что человек решил заработать. Хотя пошел зря, стоял бы возле бочки, глядишь, поднесли чего еще. Например, приятно оттягивающую карман такую же цепочку. Неделя стояния на часах под прицельным огнем разной мерзости была бы оправдана. В этот момент краем зрачка вдруг заметил, что колхозник бросился бежать вдоль рядов опустевших прилавков. На мгновение я присох к асфальту. Затем рванул вдогонку. Увидев, что пластаюсь следом, тот направился к воротам с другой стороны базара. Они оказались закрытыми. Тогда он помчался к следующим, за зданием администрации рынка. Длинная дорога из отполированных досок начала заканчиваться. Я приблизился на расстояние шагов в пять. Крестьянин закружил вокруг среднего ряда, обегая то с одной стороны, то со второй. Несмотря на то, что был крепко поддатым, работал ногами шустро. Я же почувствовал лишний вес тела, груз прожитых лет. Мы молча мотались друг за другом под взглядами редких прохожих минут двадцать. Я успел осознать, что торгующая помидорами женщина не жена, что продавцам картошки с машин доллары сто лет не снились. Главное, как был лопухом, так им остался. Силы уходят быстро, проклевывается мысль об очередной утрате сотни баксов. С противоположного края, ближе к ментовке, кричал мужчина. Следил за нашей беготней один из новых валютчиков. Стоило позвать, кто-то случился бы рядом. Но я по прежнему не хотел рыжему зла. Уже цеплялся за грязную телогрейку, а он ускользал. Наконец, дыхалка кончилась и у него. Я придавил щуплую фигуру к доскам торгового места. Прохрипел:

– Не дури… Сто баксов тебе как мертвому припарки…

Колхозник попытался сделать новый рывок. Закрутился, изворачиваясь, стараясь достать кулаками до лица. Взгляд был наглый, самоуверенный. Видимо, посчитал меня за пожилого мужчину, который задохнется на первом повороте. Но я крепко держал за трещавшую по швам одежду, примериваясь поумнее выцарапать из ладони свои доллары.

– Не дури, говорю, – переводя дыхание, ударил я подонка по конопатой морде. – Разжимай пальцы, поломаю.

– Все… все…, – засипел рыжий. – Не дави на кулак, порвешь… Сам отдам.

Я чуть отодвинулся. Издалека, от мясного павильона, к нам направлялась группа мужчин, явно заинтересованных кроссом вокруг деревянных дорог.

– Силен, дед… Думал, не догонишь…

– Наши уже идут, – смахнул я пот со лба. – Шариков, блин. Я даже представить не мог, что способен напаскудить.

Крестьянин скосил глаза в сторону мужчин. Едва заметно шевельнул худым телом.

– Не дергайся, иначе до дома добираться будет некому. – предупредил я. – Все, товарищ, приплыли. Пальцы как грабли свело? Придется молотком распрямлять.

При последних словах рыжий набрал воздуха, присел и рванулся под локти. В руках остался воротник от полусгнившей одежки. Я увидел, как скачет он за здание администрации, словно силы удесятерились. Сорвался было с места, и понял, что запас энергии израсходован. Шариков скрылся за углом конторы. За спиной послышался топот ног. Подбежали контролеры при базарной власти.

– Ушел. За администрацией ворота еще не закрывали, – констатировал один из них. – Что случилось?

– Килограмм помидор за сто баксов купил, – не стал я придумывать. Мужчины знали, чем занимался на рынке. – Дешевле отдать не согласился.

– Чего не позвал раньше! – не вдаваясь в подробности, воскликнул второй контролер. – Мы тебе кричали. Мирон любого догонит. А теперь он на Семашко, дворами хоть к Дону, хоть на Ворошиловский проспект. Там транспорт на какой хочешь вкус.

– От Мирона никто не отрывался, – разом подтвердили остальные. – Теперь жди, когда на рынке объявится. Тогда спросишь.

– Сдирать будет нечего, – пробурчал я. – К тому времени даже помидоры успеют отойти.

– На какие помидоры ты намекаешь? – решился спросить первый мужчина.

Я коротко пересказал. Поправив на плече мешавшую бежать сумку с томатами, собрался уходить:

– Спасибо, ребята, спектакль закончился.

– Зайди в уголовку. Глядишь, чего посоветуют.

– Что они подскажут, – пожал я плечами. – Имени не знаю, не только места жительства.

– Тогда списывай на мышей. На базаре так, никак иначе.

Я подался на выход. В голове резвилась мысль, что не лучше других «совков» – кто хочет, тот натягивает. Даже колхозники, за которых рвешь глотку, защищаешь грудью. И сам такой, может быть, успевший осознать, что Земля действительно круглая. Бежать с нее некуда.

Апрель я трудился в поте лица, пытаясь наверстать профуканное. Прочесывал рынок. Хотелось поймать животное, выместить на одном злобу на всех нерадивых, приведших к власти не только хрущевых, брежневых, горбачевых, ельцыных, но в первую очередь диких зверей в образе человеческом лениных, сталиных, ежовых, бериев. Рыжий не появился.

В конце месяца разом зацвели сирень, черемуха, сады. Стало холоднее, словно бело-розово-синие соцветия вобрали тепло в себя. Пришлось натягивать свитера, легкие куртки. Ребята вернулись к кроссовкам, ботинкам с как бы обрубленными носами. Мода пошла. Девчата навострились наплетать множество косичек, иногда с разноцветными шнурками. Негритянский образ жизни нравился молодежи больше, нежели образ жизни белых людей из развитых стран. На ум невольно приходил вывод, что от предложенного цивилизацией новое поколение выбрало самое плохое. По телевизору прозвучало откровение одного из депутатов Государственной думы, мол, хорошо, что пьющая часть населения России ушла в мир иной. Я ужаснулся неприкрытому цинизму. Я тоже едва не попал в это число. Но до перестройки пил от случая к случаю, с началом ее забухал от непонимания происходящих вокруг перемен. Кто пил, тому было без разницы, что творилось вокруг.

Облокотившись на жестяной жбан, из которого девчонка начала продавать газированную воду, я рассказывал Андреевне, какую обновку приобрела Татьяна. Вечернее платье в разводах от темно – синего, до светло – голубого. Воротник широкий, можно надеть колье.

– Откуда у нее столько денег, – всплескивала руками старая казачка. – Недавно приходила, чистая куколка.

– Про деньги не интересовался, – улыбался я. – Главное, с меня не требует. Но платье шикарное, на прием в Кремлевский дворец пойти не стыдно. Купил билеты на балет. «Жизель» по Адамо.

– В этом балете сборная солянка, – не согласилась разносчица чая Лолита. – Артисты ростовские, из Белоруссии, с Украины. Ведущая пара заслуженных старые. С животами. Один, на второстепенных ролях, прыгает, будто набитый камнями.

– Балет хороший, – не согласилась Андреевна, словно видела не раз. – Сходите, чего зря чужое мнение выслушивать.

– Татьяна понравилась? – подмигнул я женщине.

– Красивая, ничего не скажу. У нас в Ростове каждая вторая красавица. Эта первая. Где ты ее нашел?

– На танцах. Сама подобрала, – ухмыльнулся я.

– До сих пор заскакиваешь?

– Куда деваться.

– Кожу обновить, – засмеялась Лолита. Подхватила сумку с термосами, бумажными стаканчиками. – Не бери в голову, сама такая. Но в Батайске присесть не на кого, алкашня тряпочная.

Закрутила попой туда – сюда, ноги длинные, обтянутые джинсами. По кофточке навыпуск заплясали кольца иссиня – черных волос. Куда той Аксинье из кино. Пластичные движения могут быть только природными, только на Дону. Лолитку трахал один из наших. Любовь оказалась продолжительной – с полгода. Потом подрались. Валютчик пощечину, она в морду чашку горячего чая.

Ко мне подвалил денежный мешок. Щеки сползли на плечи, груди тестом по животу, тот отвис едва не до колен. Барсетка под мышкой показалась женским кошельком.

– Берешь? – сквозь сопение прогудела туша.

– Смотря что, – разглядывая по частям фигуру, промямлил я. – У вас валюта?

– Она самая, – раскрывая барсетку, толстяк засопел подкатившим на Финляндский вокзал паровозом с Лениным. – Небольшая загвоздочка. Ржавыми кляксами пошла. Домашние подумали, кровь проступила. Может, не поздно оттереть?

Вытащив едва не половину упаковки двадцатидолларовых купюр нового образца, он вложил их в подставленные руки. Я только почувствовал прикосновение бумаги, сообразил, в чем дело. Банкноты подмокли. Пачка слиплась. С одного торца попытались срезать нитку, вместо нее содрали угол отсыревшей купюры. Вторая нитка ржавой проволокой опоясывала противоположную сторону прямоугольника. Казалось, баксы начнут рваться от прикосновения. Я долго прощупывал упаковку, примериваясь, стоит ли связываться. Может, ржавчина настоящая кровь. Как месть предыдущего владельца.

– Откуда они? – чтобы не затягивать паузу, спросил я у толстяка. – Ну очень невзрачные.

– С Кавказа. За товар заплатили, – признался тот. – Абхазскую границу пересекали, спрятали под днищем кузова, чтобы погранцы не оприходовали. Дома я засунул под холодильник. Не знаю, размораживала мать, или нет. Но баксы начали рыжеть. Подумали, что фальшивые. Но я на месте каждую купюру прощупывал.

– Что возили в Абхазию?

– Картошку.

– Брат в Чечню переправлял.

– Вернулся?

– Живой.

– А деньги?

– Не спрашивал.

– Мы ездили по договоренности с Гудаутским правительством. Доставляли для живущих со времен царя русских поселенцев. От Адлера, сопровождали охранники. На серпантине едва не вперлись в засаду, – толстяк вытер грудь подобием полотенца. – А в Чечню для кого? Боевиков кормить? Если там русские, то нас они ненавидят.

– Слышал, – поморщился я. – Надо было дергать из логова, как только чеченцы завыли на Луну. Они тормознулись, мол, квартиры, добро. Теперь самих нет.

– К нам женщину с дочкой подселили. Беженки, – сделал отмашку клиент. – Земляки только по фамилиям. Чеченцы русских из квартир выкинули, уничтожили, им за это русские бабки. В России многоэтажки повзрывали, людей с детьми погубили. Деньги опять в Чечню, потому что западные наблюдатели с Ковалевым пальцем грозят, мол, обижаете малые народы. Дурдом, в полном смысле слова.

– Давай займемся делом.

– Согласен. Что скажешь насчет пресса?

– Не знаю. Начни раздергивать, поползут сопревшей бумагой, – переступил я с ноги на ногу.

– Восемьсот долларов. Хотели просушить, побоялись. Возьмутся коробиться. Они каким-то веществом пропитаны.

– Для защиты от внешней среды. Что ржавчина выступила, чепуха. В волокно внедрили металлические волоски. Они поржавели. Есть состав, коросту смывает.

– Знаю, замес годен для одной купюры, – перебил толстяк. – Намазал, подержал, замыл водой. А здесь нужно растащить.

– Тогда не придумаю, что предпринять, – посмотрев на пачку с надорванным углом на верхней купюре, на врезавшиеся по краям нитки, пожал я плечами. – Пройди на рынок, может, кто из опытных валютчиков подкинет способ.

– Подсказывали, – запыхтел клиент. – За восемьсот баксов триста нормальными.

– Вот видишь? – поднял я голову, не сразу охватывая взглядом лицо великана. – Хоть что-то вернешь. Иначе в мусорное ведро.

– Пусть бы пополам, – после раздумья ухнул клиент. – Такая дорога… Да мать, мол, убили по дороге, кровь и дала знать. «Москвич» пора менять, а она, мол, удачи не будет.

Отвернувшись к жбану, я принялся за изучение квадрата из долларов. Нащупал подобие щели на боковине, размером с лезвие бритвы. Ниже вторую. С другого бока ноготь протискивался тоже. Если влить воды и дать просочиться, то купюры, может быть, растащатся. С тонкими пластами справиться будет легче. Надо пачку освободить от ниток и бросить в кастрюлю с водой. Пусть откисает.

Толстяк не мешал, выпуская пар через губы трубочкой. Запах пота перебивал базарные, даже рыбный. Может быть, поэтому он вспоминал лишь родную мать в то время, когда другие мужчины ссылались на жену. Я повертел квадратик в руках:

– По сколько хочешь сдать?

– Пополам, – не замедлил с ответом толстяк. – Дешевле расставаться нет смысла. Легче попробовать раздербанить пачку.

– Попытаюсь повозиться, – пряча доллары, пошел я ва-банк. – Восемьсот баксов, цифра точная?

– Сорок одна двадцатка, сам перевязывал. Верхнюю не считаю, угол успели оторвать.

– Четыреста долларов. По двадцать девять рублей.

– Одиннадцать тысяч шестьсот.

– Одиннадцать с половиной?

– Одиннадцать шестьсот. Жадность фраера губит.

Я отстегнул сумму, клиент перелистал пятисотенные. Спрятав в нагрудный клапан, встряхнул моржовой ластой:

– Свою головную боль сбросил. Возьмись теперь ты. Что не пролетишь, сто процентов.

– Дай Бог на добром слове.

Два дня я мудохался с пачкой как мужик с разболевшимся зубом. И вот он, зуб, и подсобным инструментом не вырвешь. Она представляла собой монолит, могущий выдержать любой колюще – режущий инструмент. Поначалу намерился срезать нитки, но они так глубоко вошли, что бритвой, ножницами, ножом поддеть не удалось. Иголку не подсунуть. Попробовал накапать воды в щели по бокам. Никакой реакции. Бросил в чашку, залил водой в надежде, что нитки и банкноты за ночь размокнут. В первый, во второй дни ничего не произошло, словно баксы кто основательно проварил в клее. Решил проконсультироваться. И здесь ждало разочарование. Наполеон, Дэйл, другие спекулянты как сквозь землю провалились. Крутиться стало не на чем. Подтащил ноги к рукам, занялся прежним промыслом – перекидками клиентов валютчикам с центра. Опять приходилось пробегать мимо «своих» менял к армянам, ловя жадно-презрительные взгляды. Парни не пытались понять, что я ни на кого не пахал, считая это оскорблением собственного достоинства. В совдепии трудился на общество, в целом, на государство. Мог и бесплатно. Или на себя любимого, кроме святой обязанности – семьи.

Прошло больше недели, когда нарисовался один из профессоров «от базара» Дэйл. Заметив его, я дал знак, что для него что-то имеется. Решил, что заводить разговор о пачке купюр сразу не стоит. Может попытаться перекупить за сходную для себя цену. Она какой была, такой осталась, несмотря на то, что отмокала в течении двух дней.

Минут через двадцать подскочил тощий как тесовая доска Дэйл. Поговорив ни о чем, я предложил австралийскую монету времен королевы Виктории. Повертев ее в руках, Дэйл вернул.

– Ту шиллинг, прошлый век, – напомнил я. – Может быть, «Поющие в терновнике» не успели обосноваться.

– Ну и что, – приподнял костлявые плечи истребитель – перехватчик. – Пускай поторопятся, иначе накроют пыльные бури, и отары овец разбегутся по Австралии. Больше ничего?

– Ты же с фильдеперсовым фасоном. Два шиллинга тебе не валюта.

– Хоть пять. Знаешь, сколько их в фунте стерлингов?

– Было. До семьдесят первого года того века, – отпарировал я. – Теперь монетка превратилась в нумизматическую редкость. С двенадцатеричной англичане перешли на десятеричную систему. Как во всем мире.

– Не во всем… Это не главное. Что еще?

Вытащив прямоугольник баксов, я показал Дэйлу. Подумал, уцепится за них, но перекупщик руки не протянул.

– Опять не то!

– Почему, то, – прогундосил следопыт. Голос у него был с французским прононсом. – Каким способом собираешься раздирать. Рыхлый принес, похожий на Вещего, подручного Призрака?

– Он самый. Что желаешь сказать? – насторожился я.

– Дней десять назад мы ломали голову над пачкой, – снова передернулся Дэйл. – Нам показалось, баксы упали в ведро с БФом, или клей пролился на них. Верх хозяин отмыть, растворить сумел, а отделить по одной не получилось. Мы не взяли.

– Кто не взял? – пробормотал я.

– Мы с Пасюком.

– Пасюк ни хрена не смыслит. Берет, в чем уверен на сто процентов.

– Разве неправильно?

– Помнишь Скрипку? Тот не пролетал, потому что подчинялся одному закону: купил – продал. И всегда был при деньгах. Этот закон исповедуют самые богатые люди. Но рисковать надо тоже.

– Ты взял? Твоя очередь думать. Если больше ничего, я отваливаю.

До конца дня я маялся от мысли, зачем связался с пачкой. Но только клиенты Канальчиковой дачи, или нашей Ковалевки, способны были побежать вслед за скрывшимся за поворотом скорым поездом. Догнать его и с восторгом рассказать об этом товарищам. Наверное, я не дошел до кондиции, потому что наряду с терзаниями не переставал искать способ отстирывания купюр. Я нашел его. Не помню, как доехал до дома, даже не обратил внимания на двух типов, проводивших до разбитого подъезда. Когда потянул ручку первой двери, почувствовал за спиной не ладное. Воткнув ключ в замок второй двери, осторожно повесил на него сумку с деньгами, чтобы резкими движениями не спугнуть притаившихся парней. Пошарил по стене в поисках выключателя. День прибавился, в неухоженный тоннель вливался полумрак с улицы. Он мог лишь размыть очертания предметов. Поэтому, когда над площадкой второго этажа вспыхнула лампочка, я едва удержал вздох облегчения. Обернувшись, увидел обоих парней, один из которых успел подняться за мной, второй остался на ступеньке короткой лестницы. Поворота событий пацаны не ожидали. Этажом выше хлопнула дверь, послышались голоса уходящей женщины, провожающих ее. Первый парень отдернул кулак от брючного кармана, из него торчала рукоятка пистолета. Холодок пробежал по моему позвонку. Сколько ни простоял на рынке, сколько бы ни было экстремальных ситуаций, когда вопрос о «быть или не быть» ставился остро, не мог привыкнуть к подъему адреналина в крови. На лбу выступила испарина. Второй, с вислыми плечами, пентюх оступился на ступеньку ниже. Курносая морда с голубыми глазами. Я знал, что взгляд у меня бывает жестким. Рассуждать, тем более взывать к совести, было бесполезно.

– В квартире решили взять, – сказал я, переводя режущий прищур с одного на другого. Первый рядом парень был стройным, черноглазым жителем донских степей с отмордованным русской кровью зверством, остатки которой плескались в антрацитных зрачках. – В сумке денег показалось мало, а в квартире, если утюжком прогладить, еще бы что нашлось.

Парни молчали, не решаясь предпринять какие-либо действия – или уходить, или рвануться вперед, чтобы в следующий раз был сговорчивее. Висящая на ключе сумка не переставала мозолить глаза доступностью. На втором этаже не заканчивалось женское расставание, с завершением очередной мысли с отступлением на длину подошвы туфли к лестнице.

– Дома не держу лишнего, чтобы не привлекать любопытных взоров, – не спуская глаз, продолжал рассуждать я. – Чтобы не давать пищи для домыслов даже женщинам. Вам ничего не светило, – услышав, что по ступенькам решили пройтись, я закончил. – Так что, дурней поступка придумать нельзя. Теперь дергайте отсюда поскорее, иначе ответная реакция и звонок в милицию будут обеспечены.

Мой вид, шагающая по лестнице женщина, сделали свое дело. Первым соскочил с выступа пребывающий на вторых ролях, способный лишь на добивание, пентюх. Стараясь не подать вида, скрылся за дверями черноглазый отморозок, наверное, мечтающий доказать пацанам, что живет «по понятиям». Третьей, округлив глаза, мимо проскользнула молодая женщина с высокими грудями. Когда переступила порог поломанной дверной створки, оглянулась.

– Ко мне зайдешь? – с подобием улыбки на стянутых губах пригласил я.

– Нет… Лучше в следующий раз, – пятясь к выходу, не сразу нашлась красавица.

– Как хочешь, – сразу успокоился я.

Когда вошел в квартиру, от происшествия не осталось следа. Выдернул из кармашка в сумке пачку долларов, бросил на стол. Включил телевизор, побродил по комнате взад – вперед. Набравшись решимости, шагнул на кухню, нашарил за шкафчиком бутыль с отбеливателем для белья. Снял с подоконника кастрюлю, сунул в нее баксы, залил их раствором. Минуты через две перевернул, помешал. Еще через минуту выплеснул потемневший состав в раковину, брусок замочил в воде. Пополоскав, кастрюлю задвинул на место. Затем взял ножницы, острый конец просунул сбоку пачки, срезал нитки, попробовал разделить на две части. Она подалась. Скорее всего, валюта пролежала под тяжелым гнетом. Народ на уловки хитер. Не подумаешь, что может что-то быть, а оттуда попискивает. Разгребешь – птенцы лейтенанта Шмидта. На поруки просятся. Толстяк решил спрятать доллары, чтобы ни одна собака не подкопалась. Они спрессовались, отсыревшие, покрытые специальным составом для защиты от вредной внешней среды. Отбеливатель растворил от железных волосков ржавчину, слизал защитный слой. Наш, отечественного производства, выпущенный одним из периферийных предприятий. Наша продукция растащила бы магниты. Потряхиваниями с постукиваниями растормошив пачку до состояния, когда края купюр сдвинулись, слой за слоем принялся уменьшать прямоугольник, пока не истончился он до нескольких банкнот. Попробовал отслоить первую бритвой. Понял, что здесь подойдет деревянная щепочка. Работа пошла веселее. Когда позвонили в дверь, успел обклеить двадцати долларовыми бумажками половину кухни. О свойствах отбеливателя растворять не только чернила, ржавчину, но и защитный слой долларов, я знал давно. Пользоваться приходилось редко. Главное, не передержать, иначе домосработанный химикат сожрет и портрет президента Америки с окружающей символикой, оставив расползающийся на глазах белый прямоугольник.

На площадке стояла Татьяна. За суматохой забыл о переговорах и в какой день встречаемся.

– С чего такой сосредоточенный, – подставляя щеку для поцелуя, с раскатистым «р» поинтересовалась она – Никто не звонил?

– А кто должен!

– Который нас доставал, например.

– Нет, – поморщился я.

Бывшая любовница Людмила затрахала телефонными трелями не только меня, но и женщин, появлявшихся после. Что только не делал: отключал аппарат, обещал выдернуть ноги, разбить стекла в окнах, натравить алкашей – угрозы не помогали. Словно поняла, что угрозы осуществить не смогу, потому что принадлежу к другому типу людей. Тогда пошел к участковому инспектору, рассказал ему о сотне сигналов в день, о незваных приходах со стояниями под дверями, под окнами, со стуками кулаками. С десятком писем на целые тетрадки, в которых Людмила горела желанием взять реванш за разбитую молодую жизнь.

– Что вы хотите от больной женщины? – неожиданно спросил участковый. – Сын побывал в Ковалевке с приступами шизофрении, инвалид второй группы, как и его мать. Обе двоюродных сестры тоже страдают головными проблемами, на инвалидности.

– Про сестер, конечно, слышал, – смутился я. – А сын попал в Ковалевку после белой горячки.

– Нет, уважаемый. У этой семьи проблемы наследственные, – усмехнулся участковый. – Вам нужно было присмотреться, прежде чем знакомиться и ложиться с ней в постель. Кстати, на вас заявление тоже имеется. Стоите на базаре, скупаете доллары с золотом, другими изделиями из драгоценных металлов. Что вы на это скажете?

– Здесь она права, – развел я руками. – Простите, но что не запрещено, то разрешено. Закон отменять никто не собирался.

– Претензий нет. В отношении бывшей любовницы можем обещать лишь одно: как только поведение станет угрожать обществу, направим на лечение в Ковалевку. Пока проведем разъяснительную беседу.

– Спасибо, – надевая шапку, направился я к выходу. Когда собрался закрывать дверь, услышал голос участкового:

– Заходите, товарищ писатель. Но будет лучше, если этот вопрос решите сами. Как улаживаете их на рынке…

Пока Татьяна расчесывала волосы перед зеркалом, я прошел на кухню. Прикрыв дверь, собрал двадцатки, сунул в ящик стола. На тех, которые подсохли, бумага стала тоньше, шершавее. Еще немного, и мог бы передержать. Тогда баксами в дырках стены неприлично было бы обклеивать.

– Что делаешь? – послышался голос любовницы. – Ты не рад моему приходу?

– Чайник ставлю, – загремел я чайником. – Ужинать будешь?

– А что есть?

– Могу сварганить яичницу с колбасой. Сок апельсиновый, крекер с сыром. Халва арахисовая. Кстати, ждал тебя вчера.

– Сын решил продать свою «восьмерку», – появилась на пороге Татьяна. Облокотившись о лудку, вздохнула. – Деньги просит на новую машину. Я против. Мать раз в год до работы подвозит. Да и средств нет.

Когда мы познакомились, новая пассия сказала, что все будет, если получится с совместной жизнью. Узнав поближе, поняла, что кроме литературы, издания собственной книги, думать ни о чем не желаю. Намеки, что «все есть», прекратились. Я действительно жил обособленной от общества жизнью. Довольствовался заработком и не чужими мыслями об окружающем мире. Друзья Татьяны показались пустыми обывателями с извечными проблемами, каких у большинства населения России мешок с маленькой тележкой. Им я тоже не понравился. После деятельного начальничка, с уходом из конторы создавшего бригаду шабашей слесаря – газовика с «мерсом», с дачей, мне в данном обществе, уважающем лишь монету в кармане, делать с выводами о смысле жизни, возникновении Вселенной, было нечего. От прежнего любовника товарищи Татьяны таяли снеговиками под батареей отопления. Поэтому, слова, что денег на новую машину нет, я пропустил мимо ушей.

– Что хочешь отведать? – переспросил я. – Проходи в комнату, я приготовлю и принесу.

– Посмотрю сама.

Открыв дверцу холодильника, Татьяна оттопырила круглый зад, к которому сразу дурашливо пристроился.

– Перестань…сексуальный маньяк. Кроме знакомых сырков да куска колбасы нести нечего. Борщ когда доешь?

– Кастрюлька большая.

Посмотрев по телевизору заседание госдумы о мерах по повышению благосостояния народа, о новых путях развития, о том, что народные избранники обязаны пересесть на отечественные машины, мы выключили аппарат и занялись любовью. Татьяна жадно хапала меня, словно только вошла во вкус. Семнадцать лет обходилась нечастыми посещениями газовика. Мы кувыркались до тех пор, пока не вспомнили о выкипевшем чайнике. Потом обхватили каждый свою подушку и заснули.

Ожидаемого дохода от пачки двадцати долларовых ассигнаций не получалось. Когда принес ее на базар, ребята отказались принимать. Многие купюры побелели, другие стали такими тонкими, что светились насквозь. Попадались надорванные, или шершавые как наждачная бумага. Отбеливатель слизал защитный слой, хлопчато – шелковая основа затопорщилась волокнами. Этого оказалось выше головы, чтобы менялы уловили суть дела.