Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Я впрягся в крутежку. Выкупив подешевле сотку, бежал сдавать рыночным менялам. За тысячу рублей удалось пристроить потертую Екатерину Вторую, такого же Павла Первого с крестом из букв «П» вместо двуглавого орла, несколько других монет. Раньше ценное, если попадалось, старался продать подороже, чтобы побольше наварить. И пропить. Екатерина оказалась треснутой посередине. Когда года четыре назад предложил нумизмату, тот постукал монетой о другую. Звук был деревянным, и я оставил в коллекции из таких же инвалидов. Теперь приправил начинающему богатенькому буратино за штуку. Про Павла Первого дремучему купцу кроме знаемой байки, что готов был променять Российскую империю на мундир низшего чина прусской армии, рассказал, что император был членом масонской ложи. Отсюда, мол, при нем исчезновение на монетах орла, а позднее, когда герб вернули на место – появление над объединяющей орлиные головы короной шестиконечной звезды Давида. И Александр Первый – победитель французов – пошел по стопам Павла, что привело к выступлению на Сенатскую площадь декабристов в 1825 году. По французскому образцу. Но Россия со времен татаро – монгольского ига спала беспробудным сном. Поцокав копытами, декабристы расползлись по необъятной стране. Большей частью осели в Сибири. Главарей повесили. Пробуждение империи намечалось не в Великую Октябрьскую революцию. Тогда она шевельнула бровями. А было впереди, терялось в глубине веков.

В начале декабря набежало еще на одну сотку. Но радость была преждевременной. На рынке вновь появился Баснописец с прикованным к руке знакомым пацаном. Обстановка вокруг была неспокойной. По городу мотались патрульные машины, бродили пешие патрули. По телевидению, в средствах информации ежедневно передавалось о чеченских, кавказских – ваххабитских – терактах. На вокзалах, в подъездах домов раздавались взрывы с человеческими жертвами. Проверки следовали за проверками. По вине Баснописца у меня не было документа, удостоверяющего личность. С утра до вечера я мотался по конторам со справками о восстановлении утраченных бумаг. Если бы не славянская наружность, не подходящий для совершения терактов возраст, не вылезать из ментовских телевизоров. Поэтому встретил я сотрудника уголовки взглядом седеющего зверя.

– Нестыковочка, писатель, – подходя, ухмыльнулся оперативник на кривых ногах, – Уворованное не находится.

– При чем здесь я? – сжал я кулаки в карманах. – Мало отстегнул?

– Не понял! – налился нездоровой краской Баснописец. – Кому ты отстегивал? За что, и сколько?

– Тебе. За дутое дело, – подался я вперед.

В голове возник образ казака в форме, который про кавказцев сказал, что их нужно убивать – доказывать бесполезно. Ситуация получалась похожей, теперь с русским мурлом. Несмотря на капитальный беспредел, правила должны соблюдаться, иначе наступит время людей с одним законом – кто сильнее. Отповедь была написана на моем лице. Баснописец лопался от внутреннего давления. Пацан рядом с ним стал похожим на кол с накинутыми курткой с шароварами, придавленный огромной кепкой. Я был уверен, что больше он не сказал ни слова. Мало было мордатому, решившему деньгами заменить физический недостаток.

– Железные решетки глодать будешь, – брызнул слюной Баснописец. – Бетон прогрызешь.

– За свои пятьсот баксов? Или подкинешь из запихнутых под плинтус в своей квартире? – ощерился и я. – У меня было время обдумать положение и поделиться информацией.

Баснописец подавился слюной. Рванув пацана за стальное кольцо, потащил вдоль прилавков по направлению к базарной ментовке со входом со стороны Буденновского проспекта. Но я был уже спокоен. Нужно как можно быстрее делать посеянные документы, чтобы дать надлежащий отпор охамевшему крысятнику. За рассуждениями застали забегавшие на рынок Сникерс, Папен, Хроник и Лесовик. Я рассказал о случае. К ребятам наведывался оперативник из областного управления с двумя большими звездочками на погонах. С Папеном, его сожительницей, иными, у него были свои дела. Подходили опера из других районов города. Валютчики отреагировали однозначно.

– Тебя обули как мальчика, – раздраженно брякнул Папен. – На пятьсот баксов… Озверели. Если знаешь, что берешь ворованное, попадаешься и возвращаешь его, ничего брать не должны. В знак благодарности за отмазку рублей двести – триста. При сложных делах больше сотни баксов сумма не поднималась. Теперь гулькины с баснописцами начнут трясти и нас. Сдавай, не думай ни о чем.

– Помнишь, как подставили начальника районной уголовки, когда работали на ваучерах? Зажравшегося грузина? – вмешался Сникерс. – Где этот мудила? Пробегает в засратых штанах, как положено беженцу из страны третьего мира. За пятьсот баксов я на тот свет отправлю, а ты кормишь козлов, которые к нам ни ногой, ни задницей. Приловили, отдал, что сохранил. Продал, иди в отмазку, или покупай такие же изделия. Усрались от радости, что нарвались на дурака.

– Сдавай, не забивай голову, – посоветовали менялы. – Иначе на всех перекинутся. Кому надо, мы скажем.

– Вообще, тебе кранты. Будут стараться закрыть, – повернул в другую сторону Сникерс. – Они не дураки. Докажут вымогательство, увольнением не отделаются. За них взялись..

– Документы пропали. Потребовали предъявить, – сказал я. – Когда ушли, паспорт, права, удостоверение инвалида, военный билет исчезли.

– Их работа, – констатировали Лесовик с Хроником. – Чтобы легче было придавить.

– Зачем? – ошалел я. – Мало других способов?

– Пока будешь мотаться по инстанциям, ты у них вот где.

– Подлянка, так подлянка. Ни в какие ворота.

– Тебя надо раскрутить.

– Что с документами сделают?

– Могут порвать и выбросить, – сплюнул Сникерс. – Захотят – продадут кому из беженцев. По ксивам бабки наворачивают. Не слыхал про пластиковые карточки? Говорили тебе, дергай, пока при памяти. Ты здесь никто. Книгами подотрут задницу. Но прочитают, чтобы знать, с кем имели дело.

– Беспредел, – развел я руками.

– Вся страна такая, – засмеялись ребята.

Из-за угла магазина со стороны Буденновского показались Баснописец с пацаном, начальник уголовки базарного отделения и его заместитель. Сзади два амбала из пешего патруля в форменных бушлатах. Компания двинулась в нашу сторону.

– Я бы смайнал, – посоветовал Лесовик. – Переждал бы, пока дело утрясется, иначе будут доставать.

– Обещали не трогать, – раздул ноздри я.

– Если мент обещает, исполнит точно, – лысой головой покивал Лесовик. – Власть, да чтобы не употребить. Линяй, не чешись.

Я пригнулся, за спинами нырнул в ворота. Нужно было проскочить до той стороны с машинами под рыбу, пролезть на улицу Тургенева, по ней добежать до Семашко, или спуститься к Дону по Буденновскому. Тогда можно почувствовать себя в безопасности. До этого момента рынок перекроют за минуты. Я личность известная. Мысль заставила изменить планы. Тогда пусть мечутся на выходе, я проплыву под конторой. За воротами завернул к трамвайной линии, пошел на автобусную остановку. На тротуаре оглянулся. Верхушка уголовки втягивалась вовнутрь базара. Ясно. Пока не получу дубликат справки ВТЭКа, ловить на рынке нечего. Нужно спасать, что осталось. Примчавшись домой, закрутил серебряные изделия в кусок тряпки, сунул в нее кляссер с тощей коллекцией монет, несколько золотых побрякушек. Свернул в трубочку пару соток и остаток денег. За окном темнело. Казалось, в дверь вот-вот загремят коваными сапогами. Я не боялся ментов, ОМОНовцев. Я боялся себя. Если здоровому человеку все равно, то мне легче застрелиться, нежели отсидеть три месяца в закрытом помещении. Болезнь могла толкнуть на любой поступок. Прихватив еще пару вещей, выбежал на улицу. Решил переждать время у Людмилы. Когда сделаю документы, нанесу визит в ментовку сам. Утешала мысль, что за ночь, за день придет трезвое решение проблемы.

Транспорт, даже коммерческий, ходил плохо. Шла борьба между директором главного автопредприятия кавказской национальности, посадившим на автобусы джигитов, и начальниками остальных парков. Шоферы кавказцы отказывались подбирать стариков, требовали с них, со студентов, школьников, оплату за проезд. Горстка граждан не желала мириться с беспределом, забрасывая жалобами власти. Но, дурной пример заразителен. Появились доморощенные, начавшие копировать новую орду. По телевизору показывали, как Москву терзали казанские татары. Молчала и столица.

В автобусе народу было мало. Я вышел на пересечении Ворошиловского проспекта с Садовой. Предстояло нырнуть в переход, продолжить путь пешком до Петровской, либо остановку проехать. Милицейские бобики гоняли один за другим. Ни документов, ни справки из зубной поликлиники. В руках небольшие, но ценности. В связи с терактами, войной группировок, людей на тротуарах единицы. Лучше проехать, а там как Бог на душу положит. Когда с Садовой завернул на Чехова, в тихий омут провалился. Ни фонарей, ни луча из окон старых зданий. На Социалке два ярких пучка в упор. Прижал хозяйственную сумку с состоянием. Ментовский «УАЗик» качался почти рядом. Блюстители проводили до поворота на Петровскую, покатили по направлению к Станиславского. По щиколотку в грязи на середине улицы в центре города, я взобрался на бугор, заскользил вниз, к двухэтажному полубараку с осыпающимися боками. Внизу даже собаки молчали. Протиснувшись в тоннель с нависшим вторым этажом, вошел во двор, поднялся по железной лестнице с деревянным настилом вдоль стены. Свет из квартиры Людмилы едва просачивался сквозь занавески. Она открыла, когда снова показал лицо в проем. В прихожей допотопный холодильник, в комнатушке с низкой кроватью еще советский телевизор, книжный шкаф с набором макулатурных изданий, с фотографиями под стеклом. На столе швейная машинка. Легкий бардак вокруг. Через тонкую перегородку, в другой комнатенке двадцатилетнего сына – алкоголика, полноценный бардак, нарушаемый попытками соединенными усилиями его уничтожить. Вот и все богатства бывшей любовницы начальника строительного управления, бывшей сожительницы студента грузина, десяток лет назад лучшей «мисс» не малого коллектива, входившей в кабинет областного градоначальника. Первым вопросом Людмилы был:

– Что случилось? Почему ты бледный?

– Извини. У тебя нельзя перекантоваться? Небольшие неприятности.

– Конечно. А какие?

– Переведу дух и расскажу.

– Я поставлю чай.

За двухлетнее общение накормила Людмила раза три. Казацкая привычка – содрать нежели поделиться – выпирала в полный рост… Закончив учебу, грузин умотал на «цивилизованную» родину. Мать умерла. Людмила ездила в Грузию сама, по туристической путевке. Мачаидзе пригласить не соизволил ни разу. Она не переставала восхищаться увиденным, подтверждая тем самым, что по развитию недалеко ушла от горцев. Какие благородные лица. Самая образованная нация на земле. Она так достала восхвалениями красот, что начало подташнивать. По Евровидению как раз передавали конкурс песни из Монако. Концертный зал был заполнен европейцами. Я попросил сравнить их личности с лицами жителей солнечной Грузии. Мол, кому больше подойдут индейские перья вокруг головы, томагавки в руках. Через время Людмила заговорила о бедности в странах третьего мира.

– Все-таки, что случилось? – расставляя чашки, вновь поинтересовалась любовница. – Был относительный порядок. Сам производишь впечатление уверенного человека. Вдруг среди ночи прибегаешь с растерянным видом.

Через носки я впитывал идущие от электропечки волны тепла. В комнате воздух был прохладен. Городские власти взялись экономить топливо с электроэнергией, пытаясь заставить народ оплачивать коммунальные услуги. Моя любовница не платила по счетам годами. Ни работы, ни заработка, если она была. Пенсии, пособия мизерные. Цены скакали вверх выхоленными скакунами. Не осознавать это могли лишь подгребавшие народное добро, плюющие на народ, самородки из низов.

– Во первых, не середина ночи, – расслабленно ответил я. – Во вторых, уверенности в будущем не было. Что рвусь к цели – верно. Но уверенность и желание вырваться из узды – не одно и то же. Хочешь услышать причину визита?

– Конечно. С моим кобелем что-то случилось, – откликнулась Людмила. – Должна я знать, кто его побил.

– Напоишь чаем, расскажу. Перехватил бы супчику, можно жиденького.

– Обойдешься печеньем, сама забываю про чувство голода лишь у тебя. Но ты прижимист.

– Сколько ни дай – все равно мало.

– Я женщина. Мог бы что-то принести.

– Каждый твой визит обходится мне в две – три сотни рублей. Да колготки с зубами, холодильниками. Прости, возле «коня с яйцами», напротив Дома Советов, девочки делают минет за пятьдесят рублей. Пухленькие украиночки согласны разделить постель за сто рублей, потому что по сравнению с хохлобаксами рубли считаются твердой валютой. Не надо наговаривать.

– Иди к столу…благодетель. Все равно кроме чая ничего не получишь.

– Спасибо и за это.

Я замечал перемены, происходившие с бывшими любовницами кавказцев или начальников. Мерилом ценностей являлись деньги. Неужели англичанки или француженки тоже такие! Нет, наверное. На Западе люди старались подыскать супругов в первую очередь по интеллекту, потом по другим достаткам.

Попив чаю с парочкой печений, я перешел на кровать. Людмила заняла выжидательную позицию на стуле. С рассказом не торопился, потому что не ведал о реакции. Схватил за край халата. Расстегнул ремень на брюках, залез рукой под трусы. Сколько женщин погубило обыкновенное любопытство, одному Богу известно. Кусая губы, Людмила покряхтывала подо мной, дожидаясь раскрытия причины позднего появления. Не выдержала. Кряхтение перешло в долгий стон. Я отдышался, дал возможность прийти в себя подружке. Затем приготовился раскрыть тайну. Любовница покосилась на сверток с богатством. Долго смотрела в одну точку.

– Хочешь спрятать это у меня? – заговорила она.

– Серебро с монетами, пара золотых изделий, двести баксов с небольшой суммой денег.

– Сам рассказывал, как ребята скупают ворованное. И тебя хотят привлечь за это.

– Они рискуют, я нет.

– Тогда за что привязались?

– Пацаны подвели ментов, а я брал у мужика.

– Почему пацаны показали на тебя?

– Потому что изделия ихние. Чурку ограбили.

– Значит, купил краденное?

– Меня подставили.

Недоверие Людмилы начало раздражать. Я уставился на переспавшую со мной женщину. То ли игра глупой бабенки в честного человека, или что-то нужно.

– Я не хочу оставлять тебя со свертком, – выдавила сквозь зубы любовница.

– Почему?

– Тебя ищут. Могут приехать сюда.

– Они не знают, где живешь.

– Милиции доложит твой сосед. Сам давал телефон. У тебя серебро, золото… Меня копейкой попрекал.

– Сверток все, что есть. Я пришел, чтобы сохранить последнее. Ворованного в пакете нет.

– Не подозревала, что ворочаешь большими суммами, – нагнула голову Людмила. – У меня из драгоценностей пара колечек, которые подарил отец на совершеннолетие. Ты соизволил дать две серебряных цепочки, да погнутый турецкий перстенек. Если не хочешь делиться, я не желаю принимать участие в твоих проблемах.

– Все сказала?

– В общем, да, – пожала плечами любовница.

Я оделся, забрал сверток, вышел в прихожую. Шагая по настилу, услышал щелчок закрываемой двери. Не обижал, не обзывал, не трогал. Покупал цветы, о которых женщины перестали мечтать. И увидел результат забот. Хорошо, не раскололся сразу, додумался трахнуть. Умотал бы голодным, получив очередной пинок под зад. Пройдет немного времени, она обратится снова, как позвала после поездки на море.

Если пару часов назад еще торопились фигуры пешеходов, то сейчас я казался блохой под увеличительным стеклом. Мог подвернуть любой из желтых с синей полосой «уазиков». Транспорт не ходил. Сочились светом редкие окна в домах. Притихшей столицу южного региона я видел впервые за не один десяток лет. Во времена пика социализма и тотальной охоты на пьяных, со двора во двор шмыгали тени алкашей. Сейчас город казался вымершим. Я не знал, в какую сторону податься. Дутое богатство оттягивало руку. Завернуть к куму, живущему остановкой дальше, он примет. Но как посмотрят домашние. Супруга – секретарь у районного главы. Поехать к другу Сэму – тот перешел в примаки, не оставив адреса. К детям – сыну с дочерью – лучше не соваться. Им важно одно – деньги. О Людмиле с Данилкой думать не стоит, боятся любого шороха. Ждут доброго дядю с подачками. Здесь самому край встать на ноги. Прикинуть на круг, всем нужны деньги. Я не в счет. Ни у кого. О, времена, о, нравы? Они проявились в полный рост.

Я смог пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, выдвинулся к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного. В этот момент подрулил патрульный бобик. Наружу подался милиционер в бушлате, в фуражке:

– Куда направляешься, старый?

– К себе.

– Вот как… Откуда?

– От своей.

– В руках что?

– Сверток.

– Понятно, не мешок. Что в свертке?

– Инструмент… Ложки, вилки.

– Инструмент или ложки? Сейчас проверим.

– Ложки тоже едальный инструмент.

В кабине помолчали. Короткая машина с высоким поджатым задом скакнула по проспекту. Я двинулся навстречу жигуленку с разбросанными колесами, просевшим кузовом. Скорость у похожего на расползшуюся на льду телку жигуля была приличной, на поворотах обледеневшего шоссе с мешаниной из снега не занесло ни разу. До» Горизонта» домчались минут за восемь. Подсвечивая раскосыми же фарами, жигуль скрылся во тьме.

Несколько дней на рынок я не выходил. Сверток спрятал у соседки. Та поначалу уставилась, но сыграла байка, что хочу отлучиться, а замки на дверях ненадежные. Сама свидетель, как вышибали алкаши с ворами. Не спросив, что там, соседка унесла сверток в глубь комнат. По прошествии недели позвонил влиятельному лицу при крупных звездочках.

– Пальцем не тронут, – оборвал он сетования. – Занимай место, продолжай трудиться. Перестань болтать о круговой поруке. Она везде, но у нас почище.

– Я до сих пор без документов.

– Собери справки. Сдашь – позвонишь. И к нам с заявлением, если не догадался на другой день.

– Муторно втягиваться в болото.

– Все зависит от тебя. Cоветую не прощать. На безотказной бабе кто не катался.

– Я поразмышляю.

– И не бойся угроз, за бомжей находим. Жду звонка.

Я выдрался на белый свет. За солидный промежуток в квартиру никто не постучался, телефон молчал. Ребята встретили как обычно. Думали, я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в ракетном городке под Москвой.

– Правильно сделал, что свалил, – вертя головой едва не вкруговую, объяснял Папен. – Баснописец пасся здесь все время. Начальник уголовки и Юрков из областного управления упирались за тебя. Пятьсот баксов, это больше, чем беспредел. Потому борзой мечтал закрыть. Пиши заяву, иначе пойдет шерстить всех подряд. Валютчики только спасибо скажут.

– Писать не буду, – пожал я плечами. – Бесполезное дело, свидетелей нет. А пастуху с хозяином покажусь.

В кабинете кроме начальника уголовки рынка никого не было. Я поздоровался.

– Присаживайся, – указал на стул в фуражке на голове начальник. Улыбнулся. – Баснописец требует, чтобы закрыли. Как на это смотришь?

– На ваше настроение, – усмехнулся я. – Если мало отстегнул, тогда какой разговор. Среди менял пересуд, что обули как мальчика. Я вернул то, что купил.

– Точно не знал про ворованное золото?

– Даю слово. Брал не у пацанов.

– Верю.

– Не раз делали ревизию, – посмотрел я в глаза начальнику.

– Здесь проверяют всех, – ушел тот от ответа. – Становись, никто донимать не будет.

– Баксы вернут? – не утерпел я с подковыркой. – На мелочевке много не наваришь.

– Свидетели есть, что отстегивал тем оперативникам? – прищурился начальник. – Вот именно. Забудь.

Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя. Корпус поцарапан, тикали по японски – то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты. Может, повезет еще с чем. Бежать с рынка означало бы признать поражение. Сверив время с бесконечностью на колокольне, заспешил к воротам. Хватало лишь смотаться за деньгами и вернуться обратно.

До Нового года осталось с десяток дней, приближение его ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади. Валютчики сочувственно похлопывали по плечам. Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент в центре. Нарвались на сплоченное сопротивление. Если с ворованным залетали откровенно, менялы соглашались на следственный изолятор, шли в отмазку. Лишь бы не отстегивать мзду присосавшимся к базару хамам, не мечтающим побывать в шкуре менялы. Не у каждого очко было железным, но больше, чем на сотню баксов, никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной. Чувствовалось, дал указание солидный благодетель. Доллары возвращать никто не думал.

Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту. Быстро темнело. Стрелки на колокольных часах замерли до обеда. Чубайс собирал долги, отрубая свет то в одном, то в другом районе города ежедневно. Сегодня очередь Пролетарского. А Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Приподнял край перчатки. Закругляться рановато, иначе не выработаешь уплаченного вперед. Заметил высокого, спортивного вида, парня. Он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние. Это был убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Оглянулся вокруг. Ни патруля, ни казачьих контролеров. Народу тоже немного.

– Идет работа? – спросил парень. – Ничего интересного не взял?

– По ночам значительное не носят, – ответил я. – Только обменял двести баксов. Перед этим влетел на пятьсот.

– Вечно проблемы, – озирая площадь, пожевал губами парень. – Кинули?

– Менты наказали. За ворованное.

– Берешь?

– Подставили.

– За подлянку надо отвечать.

– Пацаны, лет по четырнадцать.

– Все равно.

Убийца постукал перчаткой о перчатку. Кожа была новой и скрипучей. Шкура под выбритым, будто срезанным, подбородком отливала синевой. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки. В морозном воздухе распространился запах одеколона. Лицо у парня было удлиненным, глаза меняющиеся. От холодного, почти бессмысленного, взгляда до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура под метр восемьдесят, длинные ноги в джинсах, теплых ботинках. Таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, в диверсионную группу..

– Значит, стоящего не приобрел? – спросил снова парень.

– Для тебя нет.

– Для меня?..

– Знаю, зачем ты набегаешь.

Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак. Я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.

– От тебя мне ничего не надо, – усмехнулся он. – Думал, расскажешь о друзьях интересное. А ты весь в проблемах. Работай, писатель.

– Твое дело, – пожал я плечами.

Парень отодвинулся к остановке трамвая, зашел за киоск по продаже видео, аудио кассет. Провалился сквозь землю. Я сунул орудие обороны на место, покрутил головой. Со стороны толкучки на Московской показался патруль. Морозец придавливал. От хлебного ларька Сурена послышался скрип снега. Ко мне направлялся старик в потертом пальто, черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он по одному, по два золотые червонцы из неиссякающего источника. Почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным.

– Берешь? – без предисловий спросил Корейко.

– Сто лет не подъезжал.

– Чего заскакивать, когда не смыслишь. Припозднился, иначе зашел бы к Папену со Сникерсом. Водку продают паленую. Изжога замучила.

– Обратил бы внимание на акцизную марку.

– По залу налоговый инспектор с журналом шастал.

Старик вытащил завернутую в бумажку монету. Выбил сопли под ноги Андреевне. Трезвая Света перекинула кульки на другой локоть. Я поднес червонец к окну магазина. Вес показался не соответствующим норме. Чувствуя неловкость, прижался к стеклу. Через очки плюс два с половиной цвет померещился не родной.

– Пойдем в торговый зал, – позвал я деда. – Замерз.

– Что ты как не настоящий, – забурчал тот. – Тут подожду.

За прилавками работали Риточка с Леной, сменившие батайчанок мать с дочерью. Риточку можно было хоть сейчас использовать в качестве манекена. Она расставляла пирожные в витрине. Окинув черными глазами, сдула со лба белую челку.

– На минуту, – поднял я руку.

Я старался заскакивать в помещение в крайних случаях. Заведующая гоняла как последнего алкаша, прикрываясь тем, что загораживаю ассортимент. Ритулька пожала плечами, мол, ее это никаким образом. Лена промолчала. Вытащил увеличительное стекло, навел на голову Николая Второго. Перевернул на другую сторону, где раскинул усеянные гербами других государств – колоний Российской империи – крылья двуглавый хищный орел. Монета имела вид только выскочившей из-под печатного станка. Она представляла подделку пятьсот восемьдесят третьей пробы, вес которой был меньше настоящей девятисотой. Цвет отливал желтизной. Когда попадал николаевский червонец, то ощущался не разворованный золотой запас империи. А такой, что лежала на руке, кавказцы наводнили нумизматические рынки, как обеспечили лохов фальшивыми долларами. Я вышел за стеклянные двери магазина. Сунув монету согнувшемуся от холода старику, погнал его последними словами.

Новый год надвигался волком из брянских лесов. Со смачным сопением он пожирал подкопленный народом бюджет, нес повышения тарифов на все. Люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света. Пугачева, Киркоров, Орбакайте, Кобзон, Королева, Николаев. С десяток набивших оскомину имен, кроме Аллы, не обладающих ни голосом, ни талантом. Алла тоже выезжала разве на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря об Антонове, певце Серове. Инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Николаем Басковым с раздолбанной «Шарманкой» и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Опошлили, перемешали, свалили в кучу. Где хорошая песня, где романс, где арии. Хворостовский с Казарновской по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко, Марией Биешу не слышно. Конечно, старые. Но ленинградская «ДДТ» в опале, как и Владимир Кузьмин. Как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, западный певец свободно берет четыре октавы. «Наш» и на двух спотыкается как стреноженная корова. С трудом поймаешь по загнанным каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри. Отца и сына Иглесиасов, концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу совсем юной дивы. Даже в советские времена можно было узреть шведские «АББА», «Европа», немецкую «Модерн Токинг», самого Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч. Скучно стало, несмотря на «открытость» телеэкранного общества. Пойти некуда и не на что. Цены бешеные, услуги ничтожны. Опять получалось как всегда.

Года через три от описываемых событий я случайно попаду на концерт Патрисии Каас. Мечту, любимую певицу, эталон женской красоты и французского обаяния. Ростовскому бизнесу стукнуло тогда десять лет. Богатые люди города закупили зал в новом театре музкомедии, оставшиеся билеты выбросили в свободную продажу. Я наскреб четыре тысячи рублей на самый верх партера. Занял свое место, приготовился слушать божественный голос в сопровождении божественной музыки. Не тут-то было. Дебелые охранники громко переговаривались у входов в концертный зал, молодые девочки, парни в стильных европейских тряпках покидали свои места, бежали в туалет или в буфет. Искали ряды и кресла опоздавшие, им подсвечивали фонариками билетерши с гардеробщицами. Сзади и спереди обсуждали прикид элитарной даже за границей певицы, ее романы, в том числе с Делоном. Азиатский базар продолжался до конца первого отделения. Я с напряжением вслушивался в низкие отточенные звуки, жадно рассматривал обтягивающие ноги и попу певицы джинсы, черную кофточку в стиле а ля франсэ, оставляющую почти открытой левую сторону тела с будто мраморной полной грудью, высокую длинную шею, собранные как бы в простую прическу светлые волосы. Не переставал жалеть о том, что в спешке забыл слабые очки, через которые отлично виделся далеко отстоящий дома от дивана телевизор. Лишь когда во втором отделении Патрисия вышла на сцену в бесподобном, сшитом как бы из кусков материи, бежевом, до пола, платье и спела одну незнакомую песню, а вторую всемирный хит, я решился на подвиг. Не знаю, что подтолкнуло захватить одну из последних книг «Ростов – папа» с морпехом в черном берете и видами города за ним на красочной обложке. Не раз мелькала мысль, что сочинения артистам не дарят, что французская дива и русского языка – то не знает. Зачем ей лишний кирпич в багаж. Но вот взял. Перед концертом распорядитель, которого я попросил помочь, категорически отверг мои намерения. Сказал, что на сцену пройти не удастся, вручить том в руки певице не получится, потому что она пугливая. Разве что положить на край рампы во время перерыва между отделениями. Но когда усмотрел, что женщина с маленькой девочкой понесла цветы, сорвался с места. Я рванул по проходу в середине зала уверенно, упорно. Перед сценой секьюрити самой артистки схватил за руку. Показав обложку, я снова шагнул к лестнице. Руку крепко держали. Тогда я ужал ладонь, выдернул ее из цепких пальцев. Заметил, как растерянно оглянулся телохранитель на своих товарищей. Певица укладывала пышный букет цветов на подставочку позади себя. Я хотел пристроить книгу и купленную на рынке за десять рублей единственную гвоздику тоже на выступ. Но она обернулась. И я подался к ней, как икону держа том обложкой вперед. Она все поняла. Взяв его в руки, всмотрелась в цветные фотографии. И вдруг обратилась к зрителям, высоко подняв над прической мое произведение. Зал взорвался аплодисментами. Положив цветок, вместе со всеми я зааплодировал в ладоши многолетнему кумиру. Патрисия развернулась, поклонилась мне глубоким аристократическим поклоном. По азиатски прижав руку к груди, я опустил голову. Крутнулся на каблуках, чтобы уйти, и заметил, что певица все еще грациозно сгибается в глубоком реверансе. Снова прикоснувшись почему-то к правой стороне груди, я согнулся еще раз, лишь после этого сошел в зал. Я был счастлив. В моей зигзагами жизни впервые произошло событие международного масштаба.