Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Я лежал на кровати и плакал от счастья. Есть Бог, есть. Я его видел. Затем поднялся, опустился перед иконой в красном углу на колени, начал креститься с неистовой силой. Не было сомнений в существовании Бога. Слезы благодарности заливали лицо, я громко шептал:

– Слава тебе, Господи! Слава великая. Ты есть на самом деле. Я в тебя верю! Ничего мне не надо. Я благодарен тебе за то, что ты есть!

Такое видение посетило меня однажды. В то время я не пил, даже бросал курить.

– Забирай. Прошу недорого, – загасив окурок, пробурчал мужчина.

Я откачнулся. Связываться с доской разонравилось напрочь. Если допустить, что купил бы, это могло означать одно, до конца дней решил замаливать грехи. Пришлось бы бросить прекрасный, одновременно безобразный, безумный мир. А в нем столько соблазнов, возможностей, что исчезать в монахи, в отшельники было противно сущностным соображениям, несмотря на то, что после видения Иисус возник еще раз. Он был облачен не в боевые доспехи с панцирем и латами, мечом, красным плащом за спиной, а в темно – коричневое рубище, и, как в начале, с непокрытой головой. С недовольным выражением на лице, ходил он взад – вперед за стеной из терновых кустов, ворча что-то себе под нос, весь ушедший в себя. Дальше расстилались обработанные поля, разделенные на прямоугольники межами, светло – зеленые холмы с темными рощами. Едва не идиллическая картина где-нибудь на среднем Востоке. Несмотря на раздосадованный вид, Иисус не выглядел сломленным. Во всем облике присутствовала стальная воля. Показалось, что неудовлетворен Сын Божий поведением людей на Земле, их поклонению сиюминутному. Но не вечному.

В Библии сказано: не сотвори себе кумира. Это значит, хоть бейся лбом об пол, или будь равнодушен к портретам с изваяниями, куполами, главное не в этом, а в том, о чем душа пытается намекнуть. Познай себя.

Сзади послышалась возня. За спиной сгрудилась команда Черноброва, старшего группы из городского уголовного розыска. В нее входили русские, казаки и армяне.

– Что мы рассматриваем? – подался вперед Чернобров. – Посторонись писатель, мы хотим войти в долю.

Я отнял руки от иконы, за которую уже взялся мужчина, принявшийся запихивать ее обратно в холщовую сумку. Это не удавалось.

– Не надо, – посоветовал старший. – Давай сюда, мы разберемся.

– Решил поинтересоваться, – выдираясь наружу, предупредил я. – О цене не прозвучало ни слова.

– Точно? – сверкнул глазами Чернобров. – Все равно оба пойдете в отделение.

– Икона моя. Наследство от бабушки, – заволновался мужчина. – Надумал прицениться, потому что в музее ничего не сказали. А в скупке старинных вещей посоветовали отдать за бутылку водки.

– За сколько приправлял? – среагировал толстый армянин, заместитель старшего. Нагловатая улыбка покривила губы. – Не иначе, как за миллион баксов. У писателя в загашнике именно такая сумма.

– А у нас до сих пор коммунизм, особенно на отмененные советской властью иконы, – ухмыльнулся отиравшийся в учениках молодой армянин. – Мы забираем их бесплатно.

– Собирайтесь и вперед. В отделении продолжим, – повторил Чернобров. – Писатель, нечего запихивать баксы в трусы, шмона не избежать.

– Поправляю член, – огрызнулся я. – В волосах запутался.

– Вот и поглазеем, как будешь распутываться.

– Облава на писателя продолжается?

– С чего это ты стал разговорчивым? – повернулся ко мне старший группы. – Борзеешь?

– С тех пор, как заявление об ограблении из уголовного отдела передали в отдел поспокойнее и положили в сейф с «глухарями». Сейфом заведует красивая женщина с погонами лейтенанта. А с только выскочившего за ворота юридической гимназии сотрудника в короткой юбке какой спрос. Ответ один: работаем по жалобе в поте лица.

– Что здесь неправильно? – ухмыльнулся толстый армянин. – Никто не посылал с барсеткой денег через город. Да еще в дождь. Сам докладывал, что при объяснении, как выглядели грабители, и двух слов связать не смог. Потому что негатив стерли.

– И сейчас порядок скупки нарушаешь, – добавил старший, который на другой день после разбоя сам посылал написать заяву. – В отделении расскажешь, что знаешь о человеке, предложившем купить старинную вещь.

– Впервые вижу, – фыркнул я.

Нас затолкнули в кабинет начальника уголовного розыска. За совковым столом сидели сам и два заместителя. В комнате некуда стало плюнуть. Старший опергруппы указал на мужчину с иконой, потом на меня:

– Продавец и купец. Нам втирали, что писатель золотом, иконами, старинными вещами не интересуется.

– Это правда, – посмотрев на хозяина кабинета, кивнул я. – Но работы не подворачивалось, решил взглянуть на предложенное. Хотя в досках ничего не смыслю. Ради любопытства.

– Точно? – гоготнул белобрысый начальник. – Ты обследовал ее?

– Доска интересная. Девятнадцатый век, или раньше. Письмо, кажется, греческое.

– Греческое? Или византийское?

– Какая разница?

Оперативники переглянулись. Начальник вперился на примостившегося в углу, засунувшего икону в сумку, мужчину. Тот перемялся с ноги на ногу, шмыгнул длинным носом. Начал вытаскивать дерево снова. Прислонил к дверной лудке, повернув лицевой стороной вперед.

– С утра бегаешь по базару. Хвост за собой таскаешь, – прищурил белесые ресницы начальник. – Пристроить не можешь? Или мало дают?

– Мало дают, – пробурчал мужчина.

– А сколько просишь?

– Сколько стоит.

– Это как понять?

– Кто больше даст.

Я сообразил, что уголовный розыск о доске осведомили добровольные «маргаритки» или «марго» с неунывающими «чипами». Что культовая вещь не дюже ценная, иначе владельца захомутали бы на первом повороте. Перенапрягаться не следует. Поправив барсетку, вскинул подбородок:

– О цене мы не договаривались. Я осмотрел икону, вернул владельцу. А здесь опергруппа из городской уголовки. Привели сюда.

– Сюда, – передразнил начальник. – Сколько раз можно объяснять, чтобы не связывался с сомнительными личностями. Это бывший скупщик старины, ездил по деревням, за гроши выбивал из крестьян достойное внимания и перепродавал в Ростове, или мотался в столицу. Потом сам начал пить. Теперь нацелился тащить остатки на базар. Не врубился?

– В первый раз узрел, – приподнял я плечи. – Вернее, он подошел только сегодня.

– Раньше среди барыг не встречал?

– Не припомню.

Начальник обвел лупастыми глазами находившихся в комнате. Те повернули ко мне повеселевшие лица. Хорошо, мужчина не стал утверждать, что икону я собирался купить. Теперь можно допустить, что конфликт закончится миром. Как бы заручившись поддержкой коллег, начальник небрежно махнул рукой:

– Иди. Работы нету. У всех есть, а у него, видите ли, нет.

– Писатель, – когда я взялся за ручку, остановил один из оперативников. – Если ничего не соображаешь, что тогда здесь делать? На рынке банкуют ребята, знающие цену ржавому гвоздю.

– Вот именно. Не ведает… не понимает…, – поддержал второй сотрудник. – Пиши книги, а тут пусть зарабатывают те, кому Бог способностей не отмерил.

– Ненадежный народ, – включился третий опер. – Читали, как обрисовал работу базара один из ихних грамотеев? Особенно эпизод, когда ночью на прилавках мясного павильона танцевали голые бабы?

– Бывшего директора рынка представил отмороженным монстром – заволновались все. – Страна в говне кувыркалась, а центральный рынок Ростова оказался самым криминальным.

– Он же из ваших мен… работников, – опешил я. – Полковничьи погоны на плечах, профессор, преподаватель в школе милиции.

– Ну и что, что полковник, из наших! Обсирать всех подряд? В семье не без урода. И ты затесался не по делу. Кто его по валюте запустил?

– Не трогаю я рынок, – начал оправдываться я. – Имею дело только с менялами. Стучать не бегаю. Если укажу, то террорист точно.

– Надо бегать, – прервали меня. – Жить надо со всеми, не с одними менялами.

Я смекал, решили повязать, чтобы ходу не было ни туда, ни сюда. Хотелось сказать, дайте возможность заработать на кусок хлеба, на выпуск второй книги, и кувыркайтесь в свое удовольствие в любых позах. Если Господь подвигнет еще на рукопись, то писать буду по калмыцки – что вижу, о том пою, не копаясь в дерьме.

– В жизнь рынка не влезаю, – заговорил я. – Специальность, по которой промышляю, любопытна. Никто не запретит воспевать ее в героических гимнах, государством она не запрещена. Но опасностей предостаточно. Тем и привлекательна.

– Слышали? – всплеснул руками один из сотрудников.

– Иди крутить гайки, – махнул рукой начальник. – Дискуссионный клуб тут открывать. Других забот полно…

Не успел застолбить место, как поднесли перстень с необычным камнем. Уводить клиентку за бочку я не стал. Пока менты разберутся с барыгой, продефилируют по центральному проходу, времени накапает немало. Вытащив лупу, рассмотрел пробу, именник фабрики. Обозначения говорили, что изделие принадлежало к сталинской эпохе. Чувствовалось, если бы что, лагеря ювелиру были бы обеспечены. Как – то по телевизору показали, солдаты освободили из чеченского плена мужика. По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:

– Не способен без палки. Ждет, когда огреют. Втянулся…

Я всмотрелся в корунд нежно-зеленого цвета. Если прикрыть от солнца ладонью, он начинал переливаться сиреневым отливом. Нет сомнений, что александрит, но такой встречал один раз, у любовницы Людмилы. Пару лет назад она решила сдать в ломбард подаренные отцом несколько изделий. В конторе вычли массу камня, надули на весе, цену занизили до уровня обычного лома. Я пристроил нерядовую вещицу солидному клиенту. Сейчас повторялся прошлый случай. Камни показались одинаковыми. Напряг память.

– Мода на такие побрякушки прошла, – обернулся к женщине солидного телосложения. – Предлагаю сдать перстень как лом, за вычетом массы камня.

– На сколько он может потянуть? – спросила клиентка.

– Мы сталкиваемся с подобными изделиями, поэтому могу назвать вес, – посмотрел я в рыхлое лицо. – Камень два и три десятых, весь перстень восемь и три – восемь с половиной граммов. Ошибка разве в две десятых. Чистого веса шесть граммов. По сто восемьдесят рублей.

– Давайте тысячу, и расходимся, – опередила с подсчетами женщина.

Я протянул купюры клиентке. Та достала объемный кошель, вложила деньги. Перед тем, как уйти, усмехнулась:

– В ломбарде давали семьсот пятьдесят рублей. Сказали, камень тянет на три и три десятых грамма. Весы сверкают, как в космической лаборатории, а вы на руках определили точнее.

Женщина направилась ко входу в рынок. Постояв, я рванул к товарищу Красномырдину с электронными мигалками в кармане помятого пиджака. Оказалось, на корунде женщину не обманули – три и три десятых грамма. Немного повезло на общей массе. Как предполагал, она потянула на восемь с половиной граммов. Александрит – камень измены. Сейчас такой цвет, через минуту другой. Наверное, обладал возможностью менять и вес.

– Пятерки за взваживание брать не буду, – окутанный парами перегара, издевался Красномырдин. – Почаще прибегай и повышай настроение влетами. Повеселиться не с кого, одна сука наворотила под ларьком щенят кодлу, с них и уматываешься. То ушастые морды покажут, то хвостиками помашут. Похвались, по сколько, взял?

– По двести. Как изделие.

Обман есть обман. Трудно удержаться от передачи. Красномырдин задумался. Старому пройдохе не заметить, что камень не выращенный в искусственных условиях корунд, а натуральный.

– По двести десять за грамм. Клиент оставлял заказ.

– Надо брать вкруговую. Настоящий камень ценится как золото. Если согласен – иду навстречу.

Сошлись на двухстах рублях, с весом камня. День прошел удачно. До конца не меньше часа, да пора закругляться. Неприятных ощущений от привода в ментовку как не бывало. Когда продирался к выходу, подцепил белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо. Сверкая сахарными зубками, поддразнивала:

– Валютчик… Меняла… Доллары, марки…

Вернулась в родные края из Москвы. Не получилось достичь того, на что рассчитывала. В Новошахтинске обил пороги дома матери муж, средней руки коммерсант, от которого слиняла пару лет назад. Как – то по телевизору показали, солдаты освободили из чеченского плена мужика. По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:

– Не способен без палки. Ждет, когда огреют. Втянулся…

Когда продирался к выходу, подцепил белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо. Сверкая сахарными зубками, поддразнивала:

– Валютчик… Меняла… Доллары, марки…

Вернулась в родные края из Москвы. Не получилось достичь того, на что рассчитывала. В Новошахтинске обил пороги дома матери муж, средней руки коммерсант, от которого слиняла пару лет назад. На Дону бабы не рассуждают. Не притерлись – узелок с бельем в руки и на вокзал. Кровь горячая, неукатанная цивилизованными законами, да рамками устоявшегося общежития.

– Куда торопимся?

– О, валютчик. Меняла… А ты?

– На место. Свернусь и на хату.

– Пригласи в гости.

– С хозяйкой квартиры поругалась?

– Каждый вечер одно и то же. Работы нет, задолжала. Отойти бы где от заразы.

– Один день проблему не решит.

– Завтра пятница. Отпашу и домой съезжу. Посмотрю на сына с бывшим разлюбезным.

– Сына с кем оставила?

– С ним. На «джипе» учит кататься. К бабке дорогу забыл. Что скажешь, бумажная душа?

– В мыслях не возникало отказывать, сама постоянно пролетала мимо. А ты серьезно?

– Только я товар сдам. Подождешь?

– С нетерпением.

Лариска перелезла через стойку вокруг торгового места. Джинсовая юбка с разрезом до оголенного пупка. На одной пуговице. Роста мы едва не одинакового. Девочка лет под тридцать. Ноги – мечта устроителя модельных променадов. Раскорячится, и шмыгай туда – обратно. Столица навела лоск на поведение, косметику, говор. Никакого хохляцко-казацкого «гэканья», звонкое едва не «к».

– На автобусе, жмотина? Марки… доллары…

Лариска притирается, а тела не ощущается. Пух с тополей, в женщину воплотившийся. Что за духи! Голова кругом. Потому долги хозяйке, напарницам по работе. Но… за такую не жалко заплатить. Не долги – с ними пусть сама распутывается, а за редкое для себя лично такси.

– Лови, милая. Учти, я против чаевых.

– Кто бы сомневался.

В супермаркете раскошелился на продукты, бутылку пива, сигареты, жвачку. Посидели на кухне, покушали, посмотрели телевизор, подождали, пока уляжется. Потом привычное:

– Так. Пора работать.

– Уймись, маньяк.

– Завтра рано вставать.

– Тогда готовь ванну. И чтобы вода ровно тридцать семь градусов.

– Чем мерить? Водяного градусника отродясь не держал.

– Членом. Для него как раз.

Я все-таки старею. На фоне белоснежной, от потолка до пола, капроновой занавески, закрывающей окно с дверью на балкон, завернутая в розовое полотенце фигура зрелой женщины. Изогнулась амфорой, Афродитой на берегу морском, одной рукой поддерживая полотенце, другую закинув за голову. Поза не на показ, отдыхающая после ванны. Я голый по пояс на коротком диване, в руке бокал с ананасовым соком. В комнате тепло, сок освежает, настраивая на балдежную волну. Пора перемещаться на кровать. Она придет, она согласна. И…первое разочарование. До меня там побывали половина Ростова с половиной Москвы. Еще бы… даже животные оглядываются. Жаль. Не первый раз приходится сталкиваться с проблемой, когда снаружи влекущая лепота, внутри «полое безмолвие». Нужно запастись терпением и ждать наступления утра. Потом придумывать массу неотложных дел. Может, виной всему сегодняшний александрит?

Но Лариса на рынке больше не появилась. Через время прошел слух, что прихватила и кассу. Сплетни, стары как мир, зависть пустой породы к золотоносной… Уехала хорошая работница, решила не возвращаться. Может, с мужем помирилась. Наветы закончились, базар принялся вариться в соку дальше. Ларисок на нем перемололось тысячи.

Парни на площадке начали беспокоить всерьез. Спросил бы, да никого не знаю. Ухожу после обеда, прихожу после ужина. Света в подъезде не бывает, как на прежней квартире. Как в Ростове, в России, испокон веков погруженной в египетскую тьму. У нее свой путь. Но не дает душевного равновесия вопрос: кто, когда и где что-нибудь находил во тьме. Сотни миллионов людей, не задумываясь, не ропща, идут вслепую. Куда? Зачем? Колышащееся пространство едва не на половину земного шара. Человеческое безмолвие…

Парни приклеились капитально. Непонятно, почему бездействуют? Выжидают момент? Их было достаточно. На втором этаже грязная с раскрытой наружной дверью квартира алкашей. Толстая мать, похожая на вылезшую из угольной ямы бомжиху, не просыхающая тридцатилетняя дочь, наезжающая из интерната для отсталых детей внучка. Свет отключен, вода, газ тоже. Алкаши по одному, по парочке ныряют в щель между загаженной дверью и шатающейся лудкой. В последнее время перед логовом появились джигиты. Трезвые, готовы броситься. Но всегда сзади или сверху по лестнице кто-то стучит каблуками. Один раз на пятачке объявились два парня с двумя девушками. Обкуренные. Один, уродливого вида, качнулся. Напоролся на сунутое под нос жало. Видно было, как трезвеют его зрачки и глаза окружающих. Но нервы железными быть не могут. На Северном замочили очередного валютчика. Новый «глухарь» в ментовском сейфе.

С самого начала работа заладилась. Я почувствовал, что смогу попробовать покрутиться баксах на восьмистах. На всех, на свой страх и риск. Чтобы отморозки не смогли помешать, решил обратиться к ментам. Пусть пошерстят курильщиков. Подонки заморозили средства, не давая возможности продавать книгу. Она лежала в кладовке в типографских пачках.

Толкнув купленные на заре Советской власти гривны, я присоединил бабки к основной денежной массе. Теперь можно было купить на пятьдесят баксов больше. Сброс гривен оправдался тут-же. Клиент предложил обменять шестьсот долларов. Купюры оказались новыми, ни помарочки, ни таможенного штампика. Оглядевшись и не заметив купцов со стороны, я рванул на промтоварный рынок к привередливым челнокам. Татарина из Узбекистана, с которым сложились добрые отношения, не обнаружил. Он работал по обуви.

– Давно нету, – опустил уголки губ знакомый челнок, с которым татарин, захомутав девочек лет по шестнадцать, посещал сауну. – Опасаемся, что не объявится.

– Не понял, – насторожился я. – Ему крутиться надо, как никому другому. Двухэтажный дом с гаражом под ним возводит.

– Назанимал денег и строил, – поправил белобрысый. – Пришло время отдавать – оказалось нечем.

– Ты думаешь, что…

– Наведывались, – мотнул головой челнок. – После посещения его никто не видел.

Известие оставило неприятный осадок. Татарин и у меня просил занять денег. Несмотря на усилия скрыть неприятности, последнее время он выглядел неважно.

Поднесли хитросплетенный турецкий браслет от часов, усыпанный россыпью белых камешков, на солнце горящих бриллиантами. Браслет был переопробирован российской лабораторией, но цвет золота вызывал сомнения в том, что проба выдержана. Пара тонких проволочек оторвалась, их придавили пальцами. Несколько выпавших камешков заменили новыми, посадив на отечественный клей, коричневыми капельками проступивший из гнезд. Замочек закусывал. Отсутствовал и фиксатор сбоку. Значит, купившая его модница рисковала бы потерять вещь в первый день. Наверное, за ремонт ювелиры загнули такую цену, что новое изделие обошлось бы дешевле. И женщины решили сдать отслужившую срок игрушку на рынке, запросив сумму как за нормальную. Когда я указал на повреждения, обе махнули руками:

– Берите по лому. Хоть деньги можно будет потратить. А так будет валяться годами в комоде.

– Нормальный разговор, – не стал спорить я. – Возиться вряд ли кто согласится, посеять не проблема.

– Я уже теряла, – призналась одна из женщин. – Хорошо, дома.

Вес у браслета оказался небольшой, пятнадцать граммов за вычетом стекляшек, ограненных на фабрике, выпускающей дешевую бижутерию. Но если заменить бисеринки на фианитики или циркончики, то в лучших домах Лондона могут захлопать в ладоши, а в отечественных дурдомах запрыгают до потолка. Что там, что в зарешеченных бараках, на цвет золота не обратят внимания. Одни по причине благовоспитанности, абсолютного доверия к продавшей фирме, другим это покажется ни к чему. Действительно, если подремонтировать замочек, не стыдно запросить по двести пятьдесят рублей за грамм. Не мешкая, помчался к иранскому армянину за консультацией. Тот долго вертел побрякушку, пока не изрек:

– Замочек отреставрирую. Фиксатор новый припаяю. Разогну, отрихтую. За двести пятьдесят рублей. Остальное сам. Согласен?

– Заметано, – закивал я, прикидывая, что закрепить проволочки и произвести подмену стекляшек несложно. Цирконы, которых у валютчиков навалом, нужно посадить на прозрачный суперклей «минутка». Так же концы проволочек. Если не китайский, схватывает намертво. – Когда забирать?

– Завтра, – взглянул на меня иранский армянин. – До обеда, думаю, управлюсь.

Сделка с женщинами получалась удачной. Работы предстоит достаточно, зато, если замостырить по совести, вещицу и базарные с руками оторвут по двести пятьдесят за грамм. А что золото не держит пробы, на то оно турецкое. Переопробацию прошло на территории России. Дожились, в закрытых государственных учреждениях пятьсот восемьдесят пятую пробу ставят едва не на медь. Действительно, деньги превыше всего.

Я посмотрел на часы на колокольне. В связи с отключениями электроэнергии, те показывали цифры, какие хотели. Круг солнца начал скатываться за зеленую крышу здания через дорогу. За трамвайными путями снова маячили два отморозка. Видел их, когда мотался в мастерскую. Вовнутрь рынка сопровождать опасались, бежать там было бы некуда. А до ближайшей подворотни, как тараканы, мастаки. Погода ясная, дождя не предвидится. Все равно, пора складывать удочки.

– Как дела, Андреевна? – окликнул я соседку.

– Работы кот наплакал, – вздохнула она. – Сука горбатая всех перехватывает. Пичкает водой, алкаши все одно к ней.

– Они уважают силу. Видят, зрачки горят от зависти и зверства, заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда плеть в самый раз.

– Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.

– Их не было, – пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.

– Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.

– Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, – повернулся я к ней корпусом. – Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.

– С чего распалился? День плохой?

– Отморозки затрахали, – ухмыльнулся я. – Пошел, Андреевна. Чем светлее, тем спокойнее.

– С Богом.

Перед домом я почувствовал неладное. Прошелся глазами по стеклам подъезда. Заметил мелькнувшую голову. Осмотрелся, ни намека на знакомое лицо. Не старая квартира, где собаки хвостами повиливали. Солнце закатилось за пятиэтажки. От деревьев тени плащами накрыли пространства, захватив и наш крупноблочный. Увидел, что одна лампочка горит. Главное, не промахнуться, там пусть Бог рассуждает, забирать мою грешную душу, или оставить париться дальше. Вход залит вязкой чернотой. Наощупь доплелся до второго этажа. Значит, не барсетка нужна. Добрался до третьего. Тишина, словно подъезд вымер. С верха пробивается слабый свет. Не в Ростове живем, западом запахло. На площадке между пролетами двое парней в куртках. Опять поздоровались. Сжимавшие рукоятку шила пальцы успели занеметь. Вот и квартира. Перекинув дырокол с сумкой в левую руку, правой вынул ключи, воткнул в скважину. Открыл железную дверь, в деревянной всунул в отверстие бородку второго.

– Что-то душно стало…

Я круто повернулся. Заскочить в прихожую не успел бы, дверь закрывалась на два замка. В руках сумка, барсетка, рукоятка шила. Парень повыше ростом расстегнул куртку, выдернул короткоствольный Макарова, направил на меня:

– Открывай… И заходи…

Я отбросил книги с барсеткой. Ключи остались в замке. Перекинув шило в правую руку, просел на правую ногу. Отморозок боком карабкался наверх, второй продолжал торчать на площадке. В голове пронеслась мысль, что пацан находится в удобном положении. Прижимается к перилам, слаб в коленках. Но у него пушка, возможно, на взводе. С площадки следит за развитием событий второй гаденыш. Вариант отпадает, не успеваю. Пацан перевалился через последний выступ, раскорячился напротив.

– Что тебе надо? – выдохнул я.

– Шевелись, – повторил отморозок. – Не вздумай шуметь. Кранты.

Фраза показалась напыщенной. В то же время, если двери распахнуть, точно придет конец. Прояснилась задумка грабителей. Не только барсетка с деньгами, но все ценное, что есть в комнатах. Потом не докажешь, что за порогом брать нечего.

– В доме ничего нет, – заверил я. – Дверь открывать не буду. Побеседуем здесь.

– Работай, сука, – подался мерзавец, наставляя ствол пистолета в лоб. – Поворачивай ключ, или нажимаю на крючок…

Отклонив голову, я всадил жало в обнаженную за воротником шею. Бандит пошатнулся, как-то закостенел. Я надавил, вгоняя острие глубже. Отморозок зашлепал губами, выпучил глаза. Отбросив руку с пистолетом, я прижал обмякшее тело к себе на случай, если товарищ вздумает стрелять. Мельком глянул на рану. Отверстие даже не покраснело. Отметил, что кожа у парня пергаментная. Неживая. Втянулась вместе со стержнем в лунку использованной жвачкой, словно паскудник поролоновый манекен. Внизу второй пацан напрягся в нашу сторону. Скорее всего, остался на стреме и теперь боялся, что операция затягивается. В случае удачного исхода, он шмыгнул бы за нами в квартиру. Я держал невесомое тело за курточку, не в силах добраться до пистолета, который пацан оттопыривал назад.

– Я кручусь на всех деньгах, – переводя дыхание снова повторил я. – Дома ничего нет. Уходите по хорошему.

Соседей словно вытравили дихлофосом. Когда возвращался с рынка, или приводил женщину, за дверями слышался скрип половиц, приглушенное дыхание. Сейчас будто окружила зона отчуждения. Звать на помощь было опасно – вспугнутые пацаны могут открыть стрельбу. Назойливая мысль, почему не выбил пистолет из рук подонка, вызывала нервную дрожь. Меж тем, парень дернулся назад. Шило выскочило из раны. Я понедоумевал, по какому закону из прокола не появилось крови, как ситуация переменилась не в лучшую сторону. Снова в лицо уставилось дуло пистолета, послышался хрип ожившего полутрупа:

– Открывай, сучара. Прикончу…

Отбив руку, я опять втерся в провонявшее потом тело. Вновь приходилось начинать все сначала:

– Тихо… тихо… Я сказал, дома ничего нет…

Краем глаза заметил, что второй мерзавец поднимается к нам. Как только подошел, направил пистолет мне в голову, я ударил отморозка острием в лицо. Пацан среагировал, отшвырнув кисть вверх.

– Не поднимай волны, писатель. Мы не разбойники…

– Убью, змееныш…

Еще раз занес дырокол над подельником продолжавшего качаться рядом пацана. И опять крепыш профессионально увернулся.

– Я сказал, не грабители, – зашипел он в лицо. – Не кричи, говори тише…

– Кто вы?.. – дошло до меня.

– Попросили передать, чтобы ты уходил с рынка.

– Кто попросил? – по инерции пробормотал я.

– Неважно. Нам заплатили, – озираясь, сообщил коренастый. – Решили войти в квартиру и объяснить. Уматывай с базара. По хорошему.

– Менты передали? – не мог прийти я в себя. – Ничего запретного не делал, отстегиваю как все. За какой хрен?

– За такой, – перехватывая воздух между перерывами, подключился первый отморозок. – Замочил бы старого козла… Дергай с рынка. Не ясно?

Я перебрасывал взгляд с одного на другого, не в силах сообразить, что самое страшное позади. Нервы звенели от напряжения, дыхание срывалось. Возникли перестуки в сердце. Но показывать слабость было смерти подобно. Подонки подхватят под белые руки, без проблем затащат в квартиру. Там никто не поможет, кричи не кричи. Но что они сообщили, расслабляло. Я боялся посмотреть на шею первого поганца, опасался увидеть ее залитой кровью. Мандраж вызывала мысль, что и крепыш может кинуть случайный взгляд на напарника. Кровь возбуждает, редкий человек потом отдает отчет в своих действиях. На вторую попытку у меня не найдется сил, слишком агрессивной была первая. Пальцы принялись подрагивать. Чтобы скрыть отходняк, переступил с ноги на ногу:

– Понял, – просипел я, дернув плечом. – За что так со мной, не знаю. Спасибо, что дали поработать и выпустить книгу.

– Какую книгу? – опешил коренастый.

– Свою. Впрочем, неважно…

– Как скажешь.

– Что говорить! Все разъяснилось.

– Ты уйдешь? – впился серыми зрачками крепыш.

– Если все так, по любому работать не дадут, – кивнул я.

– Советую в ментовку не заявлять.

– Убирайся, писатель, – попытался сверкнуть черными очами первый из парней. – Ну, с-старая обезьяна… Моли Бога, что курок заело.

Оба парня отошли на край площадки. За дверями соседей царила мертвая тишина. Казалось, закричи в полную грудь, станет еще тише. Я наклонился за брошенными на пол сумкой с барсеткой, почувствовал вдруг, что сознание покидает. Сердце забилось с тягучими перерывами. Отчетливо увидел, словно глаз завернуло на висок, как первый подонок встрепенулся, как загорелись зрачки животным огнем. Секунда, и вцепится скрюченными пальцами, перехватит горло. Или выдернет из-за пояса пистолет, без раздумий нажмет на спусковой крючок. Усилием воли заставил себя разогнуться, шмыгнул тыльной стороной руки с шилом под носом. Пацан сник. Его товарищ пристроил пушку за пазухой.