Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

На этой высокой ноте можно было бы поставить точку. Но в третьем акте, когда Патрисия вышла к зрителям в свободном светлом брючном костюме, буквально не из чего высветилась маленькая деталь. Спев чудным низким голосом известный шансон из репертуара Эдит Пиаф, Каас получила очередной роскошный букет. И вдруг заметила, что моя гвоздика лежит в стороне от других цветов. Мило воскликнув в микрофон, поговорив сама с собой по французски, певица переложила ее на самый верх букетов, чем заслужила новые аплодисменты и возгласы уже покоренных мастерством зрителей. На душу мне упала еще одна капля бальзама.

Год 1999 встретил в гордом одиночестве. Трезвый и сытый. Звонила Людмила, я неизменно посылал подальше. Из показанного по телевизору понравились лишь «Старые песни о главном». На другое утро подался на рынок. Поначалу сдатчиков не было, потом зашевелились. Подвалил рыгающий спиртным с луком Пикине. Барыга с рождения не упускал возможности вырвать клиента с товаром из рук. Я пообещал набить морду. Но договориться смогли. Денег у меня«…стукнешь по карману – не звенит, стукнешь по другому – не слыхать…». Заключили союз, доллары брать не дороже двадцати пяти рублей. Золото – кто как умудрится. Я снова работал на дядю, сдавая ему баксы по двадцать восемь рублей. Валюту и золото несли мало. Душа радовалась, что пить стали меньше. Но, как покажет время, горбатого исправит только могила. Лишь дадут народу приподнять голову, возле магазинов и пивных заклубятся сменившие отправившихся в мир иной алкоголиков подросшие поколения с пьяными генами, с бессмысленными с пеленок глазами.

Банковали спокойно. Патрули отирались возле посадочных площадок городского транспорта. Бандиты, отморозки продолжали праздновать. Алкаши с бомжами не донимали тоже. Упав в омуты, они прилипали ко дну, редко находя силы подняться на поверхность. Несмотря на взаимную неприязнь, раздражения мы не испытывали. Пикинез бесплатно взваживал предложенные мне изделия. Брал золото по установленной в обычные дни цене. Уверенности, что не обвешивает, не было. У подружек сережки я взял за бесценок. Стоимость назначили они. Пикинез отвалил в три раза больше. Этого не произошло бы, если бы его внимание не занял мужик с серебряной ложкой. Времени тот отнял столько, что Пикинез долго не мог говорить. Я посмеивался в варежку.

Работу закончили часов в шесть вечера, когда разгорелись фонари на площади перед собором. Ждать осталось ненормального или поймавшего отходняк наркошу. Мы разошлись. По широкой лестнице я проскакал на пятачок между ларьками, оглянулся. Толстая фигура Пикинеза одиноко качалась возле остановки на другой стороне Буденновского проспекта. Ему предстояло добираться до Западного, мне по дороге на Северный. Вокруг было пусто и неуютно. Я поднял воротник, взял направление на Соборный переулок. Перед копией московского собора Христу Спасителю остался мерзнуть памятник Димитрию Ростовскому, двести сорок лет назад основавшему крепость Ростов на славном Дону. Я тоже голосовал за возведение монумента подвижнику. Потом услышал, что святым статуи не ставят. Все мы были неграмотными выходцами из безбожных Советов, а церковники промолчали. Когда памятник установили, люди взялись обкладывать подножие цветами, молодожены отбивать поклоны. И сейчас основание постамента завалили венками с букетами. На детские дома, квартиры для беженцев – соплеменников, пособия на детей, инвалидов, на пенсии старикам, на открытие рабочих мест ни времени, ни денег не находится. На святых, в которых не верим – пожалуйста. Зачем отливать? Они без копий над толпой. Иконы Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому, Дмитрию Донскому в храмах висят. Денег на них ушло не как на изваяния. Но у нас… возвели монументальную партшколу, детский садик сзади развалился. Повторяюсь, конечно. Для лучшего запоминания.

На Большой Садовой людей единицы. Уткнули носы в воротники. Рекламы сиротливо переливались огнями. Впечатляло оккупированное правительством области старинное здание, с голубоватыми подсветками белокаменных портиков по фронтону. С перекрытыми модной черепицей островерхими крышами. За ним просевшие, с трещинами дома ростовчан. Что изменилось с приходом новой власти? Или, зачем строить из себя одуванчика, когда у самого рыльце в пушку?…

Дома первым делом подсчитал навар. Заработок составил почти тысячу рублей. Не обманул, не обвесил. Не отобрал. Хочешь – сдавай доллары, золото, иные ценности. Не хочешь – неси в приемные, обменные пункты. Я лично вышел поработать за систему услуг в праздничные дни.

На второй день снова банковали вдвоем. Народ приходил в себя. В прежние времена говном в проруби болтались до Крещения, до старого нового года, обблевывая тротуары, рабочие места на производстве. Теперь кормить никто не собирался. На третий в рост закрутились оптовые рынки продуктов, промтоваров, заиграли красками овощные, фруктовые развалы, соления с мочениями, сушеные урюк, изюм, курага. В мясном на прилавках куры, утки, гуси, индейки, куропатки, поросята, телята, баранина. Белужьи, стерляжьи, соминые балыки, кефаль, форель, машины с живой рыбой. Чего не родилось на донской земле и близкой Азии. Распахнулись четыре входа в базар с массивными, сваренными из железных брусков с крестовинами, воротами. Валютчики заняли посты по длине центрального прохода от Соборного переулка до мясного павильона, имеющего выход на Буденновский проспект. Взялись банковать ребята с нашего угла. Пришлось переходить на вечернюю смену. Менялы пропились, растратились. Сникерс в обычные дни слыл нечистым на руку, теперь обвешивал на портативных внаглую. Остальные похихикивали, следуя примеру с откровенным лохом. В старые времена, когда менты разрешали стоять азербайджанцам-кидалам, был случай. Лет двадцати пяти, худой от недоедания или пьянства парень из станицы, торговавший кучкой овощей, вдруг захлопал ладонями по бокам, затанцевал обутыми в резиновые сапоги ногами. Вытащив из кармана китайских штанов смятые купюры, с подскоками направился к азикам. Преподнес две по единичке и одну купюру в пятьдесят украинские гривны. В переводе на российские гривна равнялась пяти рублям. Те с интересом уставились на расплывшуюся физиономию. Один брезгливо развернул бумажки, покрутил между цепкими пальцами. Собратья наблюдали за действиями, презрительно косясь на крестьянина, продолжавшего строить из себя богатого ваньку. Кидала скомкал, впихнул купюры в руки, оттолкнул парня. Тот снова сунулся к зверькам:

– Что, не берешь? – услышали мы растерянный голос. – Почему?

– Иди на х…, – скривился азербайджанец. – Получишь в морду.

– Пятьдесят две гривны. За двести рублей, – канючил прилагательный русский. – Шестьдесят деревянных навару.

– Вали отсюда, – подключились соплеменники. Набросали злых ударов по бокам, по морде. – Подойдешь, ноги переломаем.

Размазав по лицу кровь, потомок вольного народа начал складывать деньги. За ним наблюдали его земляки. Вдруг парень замер, тупо покрутил бумажки. Их оказалось две вместо трех. Две единички. Бросился к азербайджанцам. Те подвалили покрепче. Когда прошло время, я понял, почему не заступился тоже. За одно мгновение крестьянин показал доставшийся нам после татаро-монгольского ига характер. Мы такие. Петрушки. Или, как утверждает крестьянский сын Миша Евдокимов, Ваньки – встаньки. Правда, что в первом, что во втором случае непонятно, чем гордиться! Дурью неотесанной? Вот и сейчас Сникерс натягивал жизнерадостного лоха. Пока не выскочили нули, опустил солидный конец цепочки вязки «Кардинал» на полированное ложе. Затем уложил ее всю. Японский прибор зафиксировал вес изделия без куска золота, потому что взваживал после появления на табло нулей, как принято от арабских математиков, со времен Архимеда с Пифагором. С лица лоха не сходила благодушная улыбка. Обутый граммов на восемь, он ушел. Сникерс занялся цыганкой, высыпавшей ему в руки жменю колец, сережек, перстеньков с цепочками, крестиками. И здесь скинет на камни, на припой. Он имеет право говорить: если пришел на базар, работай по базарному. Когда занимался перегоном машин из Бреста в Ростов, объяснял, автомобилей бояться не стоит. Не попал ни в одну аварию. Многие ребята разбились на ночных белорусских, российских непредсказуемых трассах. Аркаша шипел: «Везунчик». Сникерс гнал его, потому что тот болел болезнью Пикинеза – перехватывал клиентов от трамвайных путей.

Разложив приобретенное по кулечкам, Сникерс потрепал меня по плечу. Мол, странный ты. Только бабы у тебя выскакивают из моря ни с хрена беременные. Хотя сзади лишь одна громадная в полнеба луна. И больше никого. Удачу на рынке держат зубами, иначе зачем сюда ходить.

Я послушался совета. Перекинув сумку на живот, зорко огляделся. Толпа месила снег, вливалась в ворота базара. Торгующие тряпками женщины ждали, когда освободятся места за железными лотками, днем занятые продавцами сигаретами, батарейками, брелками, прищепками, расческами. Ширпотребовской мелочевкой, которую в советские времена надо было искать с большим фонарем днем. Старые и молодые женщины займут прилавки и начнут трястись от холода до позднего вечера, в надежде заработать червонец – полтинник. Я отказывался их понимать. Столбы пестрели объявлениями, что на рынок требуются уборщицы с окладом в две с половиной тысячи рублей. Картон пачками, бутылки мешками, обрезки мяса, овощи под ногами, фрукты. Утерянная мелочевка… Будут лузгать семечки, перемывать кости, изредка поднимая задницу, чтобы оказать внимание клиенту. А может, дома всего в достатке, дети сыты, одеты, обуты. Мужья довольны. Нет, плач о проблемах нельзя слушать без подвывания в унисон.

Перекинул внимание на то, как ловко точит ножи, ножницы Иван. Переделав ларек в мастерскую, он подключил к кабелю станок с наждаками. Точно вышел на золотую жилу. Желающих хоть отбавляй. Это наводило на мысль, что в квартирах перевелись мужчины. Еще бы. Войны, перестройки, разгул криминала. Нескончаемая череда… Я не заметил, как подвалил первый клиент. Интеллигентного вида парень предлагал тысячу франков. Крутые менялы брали любую валюту, я, как большинство, не знал даже курса. Повертев купюры, возвратил обратно.

– Фунты стерлингов меняете? – спросил второй, тоже высокий, в прекрасно подогнанной одежде молодой человек. – У нас есть фунты.

Девушка рядом выжидательно уставилась на меня. Все трое не очень походили на русских. Но речь была чистой, без акцента. Наконец, дошло. Дети богатых родителей приехали на новогодние и рождественские каникулы из Йельского, Кембриджского, Сорбоннского университетов. Как быстро и кардинально может менять человек облик. Разумеется, поверхностно. Но если бы ребята заговорили на английском или французском языках, не догадался бы, что они русские. Подтверждение тому, что бытие определяет сознание человека. Хотя на сына Олега Газманова обучение в Англии отпечаток наложило не очень. И Филя Киркоров с Пугачевой не вылезают из заграниц, а все домашние. Кристина другая. Действительно, каждому свое.

– Нет, ребята, фунты стерлингов тоже не меняю. В центре рынка есть валютчики, которым без разницы. Но, – я пожал плечами, – они ушли в четыре дня. Завтра, часов с девяти – десяти.

– Тогда поменяем в обменном пункте, – раскланялись студенты. – Завтра они откроются?

– Сказать не могу. Россия, каждый себе хозяин, – развел я руками. – Из каких мест вернулись?

– Из Англии. Мы поняли, – заулыбались ребята. – Если не получится, придем сюда.

– У нас в обойме такие асы, Тэтчер делать нечего.

Маховик оборота ценностей взялся раскручиваться. Поднесли немецкие марки 1976 года выпуска, без особой защиты. После обмена в девяносто шестом году немцы так напичкали деньги вставками, тиснениями с голограммами, что последние стали походить на доспехи тевтонских крестоносцев. Завязался торг, который помог разрешить волосатый Дейл, ежедневно спутником облетавший менял в поисках старой, рваной и разрисованной валюты. Шепнув на ухо цену, по которой можно было выкупить триста дореформенных дойчмарок, занял выжидательную позицию сбоку. Туристы согласились. После проведенных в Германии нескольких месяцев, где в ходу были еще кайзеровские купюры, они отвыкли от первобытно – общинного строя, при котором поцарапанный бивень мамонта едва не сравнивался в себестоимости с белорусскими зайчиками. Отпустив клиентов, я обратился к Дейлу.

– По шестнадцать пятьдесят, – не стал он томить недомолвками. – Ты выкупил по шестнадцать.

– Я вообще не хотел брать. Вдруг отменили.

– Подобное возможно лишь у нас и с нашими деньгами, – прогундосил Дейл. – В цивилизованном мире на первом месте человек. Его здоровье, моральные с материальными блага Наши, как суслики, норовят нырнуть в норки, вместо отстаивания свои прав.

Вдаваться в полемику я не стал, ощущая, что знаю больше о своем народе, нежели тридцатилетний приятель – барыга. Еврей, как я ищущий ответы на российские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Единственный выход – набить мошну пока разрешают. Иначе на ум полезут услышанные где-то четверостишия:

 
В революцию еврей
Взбаламутил всю Россиху.
Вот как может воробей
Изнасиловать слониху…
 

О себе избранный Богом народец говорит другим четверостишием в противоположном ключе:

 
Еще ни один полководец
В мире не мог прихвастнуть,
Что он подмял мой народец,
Податливый силе как ртуть.
 

Хвастовство. Евреи забыли вавилонского царя Навуходоносора, угнавшего их в рабство, и рабство египетское, из которого вывел Моисей. Римляне тоже рассеивали их по миру. Может быть, слово «сеять» произошло от разбросанного по Европе племени ессеев. Но это другой контекст на другую тему. История России выглядит лучше не намного. Под двумя рабствами мы не были – одно с трудом пережили – и нас не рассеивали по странам с континентами. Поэтому владеем одной шестой частью мира. А евреи – всем.

Дейл помчался в глубь рынка. Два украинца предложили около сотни гривен мелочью. Я перевязал пачку по одной, по две резинкой. Есть возможность сдать хохлобаксы, когда он будет проскакивать обратно. Украинцы все реже обращались за национальной валютой. Туже затягивалась петля пограничного контроля между государствами, несмотря на хлестающие с экранов заверения о нерушимой дружбе. Воровство газа переросло в общенациональную проблему. В разговоре с украинцем русский не упускал случая помыкнуть этим обстоятельством. Полуостровом Крым, пропитанным русской кровью. Бандеровцы отвечали, что мы подбиваем Восточную Украину присоединиться к России. Донбасс, Харьков, Запорожье отказываются розмовлять на украиньской мове. Схватки не носили затяжного характера. Из-за проблем с зарплатой и нехваткой рабочих мест, следовало примирение с распитием жидкости под межнациональным названием «водка». Или горилка, что быстрее оказывалось под рукой.

Андреевна заторчала с доставляемым из Украины через прорехи на границе спиртом. Праздники закончились, деньги у граждан тоже. Но казачка из Недвиговки, обернув шаль вокруг головы и шеи, бодро притоптывала теплой обувкой.

– Скучновато, Андреевна?

– Всего не загребешь, – разлепила посиневшие губы женщина. – В этом году веселье закончилось раньше, чем в прошлом.

– Это хорошо.

– Хотелось бы допродать, чтобы не греметь по дороге. Несколько бутылок осталось.

– Коллега перехватывает всякого проходящего мимо в штанах.

– Сволочь не нажрется, – сверкнула глазами в сторону бывшей жены профессора Андреевна. – Сколько раз подсовывала воду. Все равно к ней подныривают.

– Пьяницы не одни и те же. Кого надула, обегают стороной. Помнишь, плеснули в лицо из бутылки?

– Ментам отстегнула, дело замяли. Нас как ни приведут в отделение, направляют на суд. Судья выписывает штраф на восемьсот рублей.

– Надо давать на лапу.

– Не умеем. Не приучены.

– Тогда терпи.

– Лучше так, чем под кнутом горбатиться, в глаза заглядывать.

– При Советской власти всю жизнь под нагайкой проходили.

– Мы не замечали…

Андреевна отодвинулась на безопасное расстояние. Ученые споры приводили к головным болям с бессонными ночами. Я отошел к окну магазина, принялся упражняться в умножении с делением. Лампочка возле входа была разбита, поэтому я старался завести клиентов в помещение. В данный момент тьму рассеивал свет от окна, от стоящего напротив уличного фонаря. Когда услышал очередной характерный щелчок, невольно вздрогнул. Спрятал калькулятор в сумку. За спиной с пяток на носки покачивался мужчина лет под сорок с надвинутой на лоб шапкой. Рядом играл ножом парень лет двадцати трех. Нажимая на кнопку в наборной ручке, то выкидывал жало, то загонял вовнутрь, тупой стороной ломая о перчатку. В голове промелькнула мысль, что праздники действительно кончились быстро. Когда народ был в загуле, чувствовал себя безопаснее. Андреевна встряла в разговор с торговавшей из холодильников пельменями с молочными продуктами Татьяной. Кулечница Света на работу еще не вышла. Иван полчаса назад затащил станок в мастерскую. На них всегда опирался лишь в мыслях. Ни патрулей, ни казачьих контролеров. Ребята прозондировали, какое время удобно для дела. По виду, приезжие, значит, многократно опаснее. Двери магазина прикрыты, покупателей нет. Надо отклониться в сторону, чуть развернуться, выхватить шило, ногтем сковыривая колпачок от авторучки. И выкинуть руку с острием под подбородок. Парень обязан растеряться. Он с ножом, расслабленный.

– Мужик, мы ждем, – простуженным голосом напомнил молодой.

– Чего? – не оборачиваясь, переспросил я.

– Когда сам отдашь бабки.

– Возьми…

Шило проткнуло кожу под скулой полноватого мужчины. Он со всхлипом втянул воздух, откинулся на выступ в стене. Челюсть у парня отвисла. Я выдернул нож из его руки за жало, легонько сунул под ребро. Отморозок начал складываться. Сзади захрустел снег.

– Тихо с-суки… – прохрипел я сквозь зубы. Обернулся назад. Женщина рассматривала всех, не прекращая копаться в портмоне.

– Вы не… Вы меняете?.. – растерянно спросила она.

Я почувствовал удары по рукам. Едва не сбив, налетчики рванули мимо, крупными скачками меряя соборную площадь. Возле проема в подземный переход мужик согнулся. Опершись о выступ, громко отхаркался. Территория между ларьками по прежнему была пуста. Мужик поскакал дальше, перепрыгивая через несколько ступенек. Его молодой напарник исчез из поля зрения на той стороне проспекта.

– Что это? – промямлила женщина. Она переводила взгляд с одной моей руки на другую, силясь оглянуться назад. – Кто это?.. Мне уйти?..

Я сложил нож, провел пальцем по игле шила. Она не была липкой. Значит, лишь поцарапал мужику кожу. Лезвием парня попугал. Надев на острие колпачок, с ножом сунул в один из карманов замшевой одежки. Посмотрел на женщину:

– Давайте я обменяю доллары. Вы за этим пришли?

– Ну да… То есть… Что произошло? – возвращалась она в себя. – Кто были те люди?

– Знакомые, – неумело скрыл я накативший озноб. – Они дальше поехали.

– Простите, кто тогда вы?

Портмоне женщина держала раскрытым. Вид сытой, недурной дамы под сорок лет, без присущего бизнес-вумэншам стального упорства в подкрашенных глазах, выпирающей богатой развязности. На жену пузатенького буратино она не смахивала. Скорее, работала или учительницей в платной спецшколе, или давала уроки на дому, сама обеспечивая неполноценную семью.

– Валютчик, – вежливо ответил я. – Это было недоразумение. Что у вас?

– Сто долларов. Но я не решаюсь…

– Покажите купюру.

– Сначала отсчитайте деньги и дайте мне в руки.

– Пусть будет по вашему.

Отлистав две тысячи восемьсот пятьдесят рублей, я вложил их в ладонь женщине. Она не могла справиться с пачкой. Пальцы танцевали. Наконец, догадалась кидать листы в портмоне. Когда добралась до последнего, вздохнула, протянула сотку девяносто шестого года выпуска. Вновь округлила глаза:

– Деньги настоящие?

– Я стою после второй половины дня до семи вечера. Милости прошу и в следующий раз. Надеюсь, атмосфера будет спокойнее.

– Я тоже надеюсь, – скривила она крашеные губы. – Я вам верю.

– Приходите.

Женщина удалилась, каблуками сапог сбивая подмерзшие гребни снега. Я посмотрел вдоль трамвайных путей. От соборных ворот появился милицейский патруль. С рынка вышли покурить, почесать языки казачьи контролеры. Но если представить, что находились неподалеку, толку не было бы. В начале заступления на вахту один из ментов высказался, мол, убивать будут, никто не подойдет. Тем более, что увлеченные беседой Андреевна с Татьяной не обернулись. Полуприседаниями я попытался унять нервный озноб. Теперь патруль не вздумал бы забрать в отделение. Оправдывайся потом, откуда самодельный нож с лезвием больше десяти сантиметров. Шило я купил у базарного алкаша для собственных нужд. Подсвеченные стрелки часов на тонкой колокольне дернулись на половине седьмого вечера. За ворота выполз поддатый Красномырдин, направился к размалеванной огнями разливочно – закусочной. Позвать его? Вряд ли сейчас догонит. Когда протрезвеет, посоветует подойти к Призраку, попросить о перемене места крутежки, мол, на виду, криминальные элементы не в силах пройти мимо. В базар отморозкам заходить не кайф. Патологическая боязнь закрытых территорий. Начальник уголовного розыска предлагал переместиться на центральный проход. Да какая разница, промышляю после того, как все разойдутся по домам.

До конца февраля валютчики работали нормально. Нападения в подъездах, из-за угла, не прекращались. Отбирали деньги, ломали кости, пробивали головы. И все-таки легче. Я уступил звонкам любовницы Людмилы. Искать другую обошлось бы накладнее. Истории, как молодые и не очень девушки обирали до нитки, рассказывались часто. В семейных трусах Пупс вообще очнулся на обочине дороги за городом. Подобрала проезжавшая на «жигулях» мимо семья. Минут за пятнадцать идущие след в след пара «мерсов» просвистели перед носом, едва не похоронив останки менялы в плотных снегах. С неделю Пупса растирали снаружи, изнутри не дозированными порциями спирта. Язык оттаял. Вспомнил, в центре города подсадил в свой «БМВ» молоденькую проблемку. Долго не находил двора, в котором можно было бы причалить. Девочка подсказала, по дороге на Западный через зоопарк, за железнодорожными путями, голая степь. Заодно до дома подкинет. Выпил банку кока-колы. Сам открывал. Очнулся – машины, барсетки, теплой одежды нет. Расстегивал лишь ширинку, перед минетом. Посторонних запахов, привкусов не ощущал. Бывалые парни разводили руками, случай не рядовой. О клофелинщицах каждый знал больше, чем они о себе. До этого неприятность произошла с Аптекарем. Она привлекла по иной причине. Похожий на блудливого кота, худой, согнутый вопросительным знаком, мужчина за шестьдесят лет промышлял сбором царских пятерок, червонцев, пятнашек и так далее. Имел квартиру, в ней жила мать с его сыном. Сам пристроился к женщине с двумя детьми, на тридцать лет моложе. Известно, что молодость требует расходов. Нацелился расширять поле деятельности. Тут и подвернулись грузины с пачками денег, с желанием урвать энное количество червонцев. Аптекарь принес часть товара. Сделку пошли отмечать в рюмочную – в салоне автомобиля пить наотрез отказался. После пары глотков повело. Скупщик сообразил, клофелин – работал в медицинском учреждении. Грузины под руки, снова к машине. Старый кот не помнит, как добежал до аптеки, где заставили справиться с бедой с помощью противоядия. Но монеты с деньгами за них умотали в Грузию, помогать Шеварднадзе поднимать с колен самую богатую из бывших Советских республику. Тогда большинство валютчиков отвернулось от грузин. Не надолго.

Я старался приходить позже, дабы не вызывать подозрения в смысле награбленных мешков с золотом, баксами. Базар в среде менял на данную тему не прекращался. На коллег рассчитывать нужно было в одном – когда требовалось сдать кого вместо себя. Но если менты наказали на пятьсот баксов, необходимо было вернуть их, кроме пахоты на кусок хлеба. Понятно, народ надо подкармливать, иначе получится как у Николая Второго. Да больно занятие утомительное. С удовольствием присоединился бы к словам Маргарет Тэтчер, что от населения России нужно оставить процентов семнадцать, если бы не боязнь попасть в то число самому.

Дни становились длиннее. Я задерживался возле магазина до половины восьмого. За три часа мешок не набьешь, но заработок почти стабильный. Одногодки обили пороги в поисках трудоустройства. Мест не хватало будущему государства – молодежи. Старшее поколение, как испокон веков, бросили на выживание. Сколько выкинутых из квартир стариков, старух, отцов, матерей. Сколько их погибало на враз опустевших улицах, сдали в дома престарелых, просто убили – знает один Бог. И Горбачев с Ельциным. Растерянный Горбачев написал в записках: «Вот уж и телевидение с газетами в руках евреев…». Он словно хотел обвинить эту нацию одну во всех грехах, забыв, что коммунизм давно прогнил сам. Старики пытались выжить путем сбора бутылок, протянутыми за милостыней руками. Или молча убирались на кладбище за Северным массивом. Варварство принесло результаты. «Золотая» советская молодежь принялась уничтожать самое себя. Стрелялась, вешалась, выкидывалась из окон верхних этажей. Навязывалась в горячие точки, умирала от наркотиков, алкоголя. Погибала в бандитских группировках.

Из объятий начального капитализма вырвалась та часть парней и девушек, которая сгруппировалась вокруг отцов и матерей, дедушек и бабушек. Выжила за счет их пособий, субсидий. Пенсий.

 
Россия, проклятая Мачеха!
Зубами рвали мы твоих врагов.
Когда же, наконец, ты станешь Матерью,
Для нас, для дочерей твоих, сынов!
 
 
Когда заплатишь нам по совести
За рабский труд и за любовь
К тебе, бессовестной до подлости,
Гордящейся одной собой!
 
 
Я знаю, кто виновен в дикой мерзости.
Сознанье душу мне гнетет.
И нет сомнений в откровенности —
Во всем виновен твой народ!
 
 
Ленивый, беспробудно пьяненький,
Готов от зависти сожрать
Любого, кто возьмется рьяненько
По новой жизнь свою начать.
 
 
А коли так, спасибо Господу,
Сподобил что родиться здесь.
Мучительно, по острым россыпям,
Нести свой неподъемный крест…
 

И все-таки накал страстей покатился вниз. Огромная территория с многомиллионным населением чудом перевалила пик его, не перелившись в начало гражданской войны. Главную роль сыграло то, что умелая рука ярость, ненависть бывших совков к новому образованию направила на чеченцев, афганцев, таджиков, молдаван, доморощенный криминалитет. Не давая времени одуматься, оценить происходящее в доме, вместе с невиданным при социализме количеством продуктов.

Я пришел в пятом часу вечера. Андреевна заняла пятачок с другой стороны дверей. Поприветствовав, кивнул Татьяне за холодильниками, Свете с кульками. Проскочил вовнутрь торгового помещения, поднял обе руки в ответ на усмешки Ритульки с Леной. Ритулька, любовь моя. Спасибо за встречные улыбки, которые не купишь за баксы с желтым металлом.

– Тебя одна спрашивала, – когда занял место, сообщила Андреевна.

– Кто такая? – заинтересовался я. Старался не пропустить ни одной красивой женщины. В ответ они не жадничали обласкать вниманием.

– Месяца два назад подбегала. На цыганку похожая. Ты с ней хорошо поговорил.

– Что хотела?

– Пообещала подойти снова.

Оглядевшись, я отметил идущую ко мне Светлану, занимающуюся с мужем торговлей промтоварной мелочью. Прижал за талию, полез целоваться. Светлана попыталась увернуться:

– Кобель… Одно на уме, – окинула она черными восточными глазами.

Нет, натуральные восточные привлекательны не так – пристальны, зрачки определяют человека, его возможности на интуитивном уровне. Глаза услаждающих мужчин женщин с соответствующим требованием материального содержания. Больше холодного расчета. Но когда сливаются с русскими, украинскими – славянскими – становятся благожелательнее, загадочнее. Такими, с огромными черными зрачками, обладала русская Светлана.

– Всех на рынке перетрахал?

– Люблю только тебя, а ты не замечаешь.

– Валютчик… Давай решим серьезный вопрос.

– Для любимой ничего не жалко. И все сразу.

– Ну скажи, где учили брехать?

– Я сам… никогда не вру.

– Доллар подпрыгнет? Или останется на уровне?

– Зацепится за достигнутую высоту, – посерьезнел я. – Но будет расти, экономика в разрушенном состоянии. На развитие не выделяется ни копейки. Если пытаются наладить, то как на Воронежском ВЭЛСе, с южнокорейской телекомпанией решившем сварганить приличные телевизоры. Что вышло, объяснять не стоит.

– Что случилось? – заинтересовалась Светлана. – Я с этой торговлей перестала замечать все. До позднего вечера. Сил – до кровати доползти.

– Ты хитришь, – напористо подмигнул я. – Откуда тогда дети, которые навещают на рабочих местах?

– Дочка, родила еще при коммунизме. Вторая подружка. Так что произошло на Воронежском заводе?

– Оборудование запустили южные корейцы, они же помогли изготовить первую продукцию. Затем убрались, договорившись поставлять комплектующие. Станки сразу растащили, особенно понравились разноцветные колпачки на лампочки. Завод спекся. Снова у нас одна надежда на газовую с нефтяной трубами, на лес, на массу природных богатств. Бог дурачков любит.

– Деньги по прежнему переводить в доллары?

– Именно.

– Что скажешь про евро?

– Уверен, евро составит конкуренцию доллару. Люди, следящие за порядком на планете, подчиняются одному закону – мир состоит из противоречий. Это Истина в последней инстанции. Кого-то любят, кого-то ненавидят, где-то война, в другом месте цветут сады. В одной стране плодят здоровых детей, в другой взрослые, и малыши вымирают от голода с холодом. Так должно быть. Если вода в протоке прекратила движение, что произойдет?

– Однажды приводил подобную максиму. Вообще, с тобой интересно.

– Напомню. Вода затянется ряской, протока превратится в болото. Делать ставку нужно на новое. Если не принесет ожидаемой пользы, останется опыт. Не забыла, у Пушкина? «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух. И опыт – сын ошибок трудных, и гений – парадоксов друг». Светочка, я тебя люблю.

– Ты чудо. Но надо работать, – Светлана улыбнулась. – Мой там кукует.

– Желаю удачи.

– Взаимно.

Шли озабоченные люди. Праздники за праздниками. Меня они начали раздражать. На носу женский день. Неделю назад проскользнул День защитника Отечества. Я получил вечные носки с одеколоном. Теперь ждали ответных действий. Первыми наведаются дочка с внучкой, затем Людмила с Данилкой, вечером в лицо посмотрит любовница. На двадцать третье подходил сын с красавицей – сожительницей. Вручили открытку с дезодорантом. Я выделил немного денег. Чувствовалось, отстегнуть придется еще. Получалось, сын намостырился трахать, я одаривать обоих подарками. Приятнее сделать презент ребенку, если он к чему-то стремится. А если бродят по кругу дальних и ближних родственников с целью урвать побольше не работая, интереса мало. Впрочем, проблемой лучше не забивать голову. На рынке в полный рост оправдывалась пословица: время – деньги.