Текст книги "Валютчики"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Иванов-Милюхин Юрий Захарович
Валютчики

Чем глубже в Жизнь, тем меньше слов.

Слово молвленное – есть ложь!

На центральном рынке Ростова, как и полторы сотни лет назад, перетирались вечные толпы народа. Солнце перевалило на другую сторону небосклона, но облегченные на одежду люди все равно исходили потом, как на раскаленной сковородке сардельки жиром. Середина июня, я торчал на прежнем месте возле хлебного ларька Сурена, в котором работали его разведенная дочь и та же Людмила. Мужем у дочери армянина Сурена был грузин, от брака осталась девочка. Адская смесь. Мне не раз доводилось делить постель с армянками и грузинками. Темпераментный народ: «Лубишь?» «Лублу… мать честная…». «Замуж возмошь?». «Возь… не гони, дай сосредоточиться…». «А дэнэг дашь?..». «Да елки-палки…, о-о-ох, блин… Фу-у, а зачем тебе все это?». Какие тут деньги, когда на бутылку еле наскреб. Ростов – город интернациональный, гречанки, турчанки…,темненькие эфиопки. Откуда они? Да все оттуда, то с гор, то из-за моря. Впрочем, славянки никому не уступят, иная так подкидывает, что невольно возникает мысль о потолке – не низок ли! Потом о жестких досках на полу – как бы помягче приземлиться. Короче, бардак.

На колокольне, вознесшейся над соборной и базарной площадью, минутная стрелка передвинулась к четвертому часу дня. Валютчики ушли, банковать я остался один. Рядом стояла родная дочь с внучкой, у внучки – тоже без отца – в крови тоже играла адская смесь, но в «ершистый» Израиль ни дочь, ни я не собирались. Так получилось – «как всегда». Я вертел головой по сторонам, опасаясь оперов, и хотя снова носил «высокое» звание валютчик, делиться деньгами не горел желанием. Слишком опасным был мой маленький бизнес, да и дочери прозвенел тридцатник. Внучка тоже, несмотря на младые года – пять лет – не уступала матери по части знаний о возможности денежной массы, и это обстоятельство меня радовало. Продолжая объяснять проблемы в надежде на то, что они скостят размер выкупа за родственную к ним принадлежность, я краем глаза заметил начальника уголовки рынка и его заместителя. За грудиной екнуло. Все это время я работал нелегально, потому что имел большой пропуск в работе, а когда надумал прийти снова, то старого начальника уже не было, новому же я до сих пор не представился. А если честно, я решил пристроиться «на дурнячка», – ребята давно занимались валютным бизнесом «не за красивые глазки». В Ростове все «угодья» как и по стране, давно поделили. Россия, мать бы ее… своего ума нет, так хоть очередной пример с хваленой, заодно обматеренной, Америки. И опять, блин, получилось «как всегда».

Вот как точно подметил Черномырдин, истинный «сын» своего народа…

Я вытащил из сумки заначку с золотом, попытался всунуть ее в руки дочери, но та опешила, отстранилась.

– Спрячь, – зашипел я. – Это начальник уголовки.

Через мгновение возле дочери возник заместитель начальника с «погонялом» Три колодца, похожий на шпиона из «Бременских музыкантов». А еще его называли Узбек. Сам начальник, на вид свойский парень со светлыми волосами, остановился рядом со мной:

– Что решили взять? – вкрадчиво спросил он. – Выкладывайте, мы послушаем.

– Ничего, – ответил я. – Это моя дочь, а это внучка, проведать пришли.

– Не гони, – оборвал зам. – Что они предложили на продажу, или что всучил им ты? Где баксы?

– Долларами я не занимаюсь, промышляю книгами, – попытался схитрить я. – Это действительно мои дочь с внучкой.

Я повернулся и указал на выставленные на прилавок несколько томов в красивых целлофанированных обложках. Эта деятельность и была прикрытием, но что сам я крутился на баксах, знали все, из-за этого не единожды вспыхивали перебранки с «друзьями – ваучеристами», которых душила обыкновенная русская жаба. С Аркашей конфликт едва не закончился поножовщиной. Если бы не Папен…

– Дай сюда, – потянулся Узбек к сумке дочери – так иногда звали зама, хотя национальность у него была, конечно, русский – Показывай, что прячешь?

Дочь прижала сумку к груди, вопросительно воззрилась на меня. Ни начальник, ни Узбек, скорее всего, не заметили движения, которым я передал заначку.

– Сюда, говорю, – Узбек старался вырвать сумку из рук дочери. – Иначе пойдешь в «телевизор» вместе с ним.

Внучка ухватилась за юбку матери, в ее глазах возникло замешательство. Дочь крепче уцепилась за сумку, хотя в ней, как раз, не таилось ничего криминального. Узбек усердствовал. Чтобы закончить представление, я забрал у дочери заначку с несколькими золотыми вещицами:

– Это мое, – сказал я. – Только пусть ваш заместитель уберет свои грабли..

– Больше ничего нет? – насмешливо спросил начальник. Узбек хмыкнул, но руки опустил. – Мы проверим.

– Проверяйте.

– Ну… пойдем в отделение, художник. Расскажешь, как пасся на чужих лугах и откуда у тебя золотые безделушки.

– А мы посмотрим, нет ли среди них ворованных, – хохотнул заместитель. – Хэ-т, писатель, книгами он торгует…

– Папа! – окликнула дочь. – Я подожду тебя здесь.

– Решай сама.

Мне хотелось, чтобы она сказала хоть слово в мою защиту, за деньгами-то прибегала часто…

– Если отпустим, – покивал подбородком начальник.

Рынок изнывал от жары. Пот катился по лицам разношерстных, разноцветных торгашей – от кандидатов наук до кандидатов в сумасшедший дом, выпущенных ненадолго из Ковалевки, от дикарей из племени «ку-ку», до царственных особ, занесенных сюда ветром. Под взглядами торговцев наша троица прошла до главной аллеи, чтобы свернуть к базарному отделению милиции. Между столбами я заметил высокую рыхлую фигуру Аркаши, после разборки со мной он переместился за один из прилавков в центре, возле машин с живой рыбой. Там пяток «знатоков» промышляли монетами, значками, наградами, сотовыми телефонами. Аркаша злорадно ухмыльнулся. Вот… жиденок пархатый, не здоровается, хотя моя вина заключалась лишь в отстаивании своего прежнего места. Я, закрепившись на углу ларька, предложил ему стать в стороне, чтобы не мешать друг другу, но Аркаше до зуда в заднице захотелось согнать меня из насиженного гнезда. Тогда я сказал, что имею право, как и он, на жизнь в любой точке земного шара, может, больше, потому что пишу книги. А он даже не пан Зюзя из «Кабачка тринадцать стульев». В наш спор вмешались ребята, и Аркаша ушел, но долгое время нашептывал валютчикам и ментам, что ворованное золото я хапаю мешками.

Пожав плечами, я продолжил путь. Начальник открыл обитую черной кожей дверь, предложил переступить порог кабинета. Я поежился, клаустрофобия дала знать приступом страха. Заметил, что со времени знакомства с помещением изменений не произошло. Два стола у стен, два стула перед ними. Сейф напротив, шкаф рядом, вешалка. Никаких портретов вождей.

– Присаживайся, – проходя за стол, указал на стул начальник. Узбек умостился за вторым, по правую руку. – Садиться не предлагаю. Плохая примета.

– Спасибо на добром слове, – нашаривая упаковку с валидолом, промямлил я. – Сажать пока не за что.

– А вот это? – выбрасывая пакетик с золотом, улыбнулся начальник. – Откуда оно? Ты книгами торгуешь.

– Предложили, я взял…

– Кто предложил? За сколько? – вмешался зам. – Не стесняйся.

Я почувствовал некоторое смятение. Испарина высыпала на лоб. Ну, блин, состояние! Врагу не пожелаешь. Или карма за прошлое работает на полную мощность. Нарушения никакого нет. Главное, не стукнешь кулаком по столу, не крикнешь, что не имеют права. Не стукнешь и не крикнешь потому, что за дверью стоят те, которым не стыдно ручку поцеловать, на коленях поползать. Засопев, я выковырнул таблетку валидола из упаковки.

– Усрался, писатель? – гоготнул зам. – Говорят, в морпехах ходил.

– В стройбате. При штабе.

Не хотелось признаваться, что боязнь замкнутого пространства привела в плачевное состояние всю нервную систему. Врачи сказали, что это от травм головы.

– Его надо проверить, – не обратив внимания на мой тон, предложил зам. – Что у тебя в карманах?

Узбек заставил встать. Похлопал по бокам. В очередной раз я похолодел. Как у всякого валютчика, у меня были клиенты. Одна дотошная женщина требовала, чтобы переписывал номера купюр. Мол, притулишь «фальшак», вот номера. Именно ей и сегодня приготовил две сотни баксов, засунув в брючный пистон с бумажкой, на которой нарисовал номера и серии банкнот. За житейским – на пределе – разговором с дочерью, это обстоятельство выпустил из виду. Узбек нащупал «сотки» с бумажкой, развернул на столе перед главным оперативником.

– Ого, – ошалел тот от неожиданности. – И номера расписаны. Взятка, что-ли? Кому?

Я промычал что-то в ответ. Начальник вперился сверлящим взглядом, снова уткнулся в бумажку. Круглое лицо начало приобретать оттенок вареной свеклы. Он знал, что я писатель. А это призвание подразумевает определенные связи на высоком уровне. Наконец, я проглотил ментоловое месиво, попытался объяснить обстоятельства дела.

– Какие женщины – мужчины?.. – вышел из себя тот. – Срисовал номера, чтобы всучить доллары, а бумажку передать по назначению. Здесь явно не то…

– Я предлагал закрыть в бокс, – постучал костяшками пальцев по столу Узбек. – Писателей нам не хватало.

Под пристальными взглядами служителей уголовного розыска, я прошелся взад – вперед. Остановившись, негромко объяснил заново:

– Я работаю на рынке с девяносто второго года, когда и ваучерами не занимались. Был перерыв, после которого вернулся. Но кто пострадал? Кого я сдал, предал? Написал новый роман, денег издаться нет. Пропился, ограбили… За государственный счет, как прежде, не выпускают. Теперь не пью, – я нажал голосом на фразу. – Подработал денег продажей книг и пришел сюда. Может, удастся напечатать за свой счет.

Белобрысый и зам не отрывались от моего лица, прислушивались к интонации голоса. Я понимал, о чем они думают. Вот возьмут сотки и отпустят с миром, мол, иди, писатель, работай на благо нашего народа. Через время войдут сотрудники конкретных служб с бойцами СОБРа, предъявят такую же бумажку с номерами и сериями соток. И поменяются они местами с теми, кого сами загоняли во вшивые камеры.

– Мы сделаем просто, – нашелся Узбек. Порвав записку на клочки, бросил в корзину. – Как ты на это посмотришь?

– Сразу бы порвали и дело с концом, – ухмыльнулся я. От валидола полегчало.

– Все равно не то, – не мог найти ответ начальник. – Если существует дубликат?

Я стоял и злился на себя, ощущая, что независимый характер весь на лице. Хотелось спросить, разве есть указ, запрещающий заниматься валютными операциями, скупать у населения ценности? Если есть, почему не работает? Почему потакаете этому, вместо жесткого следования букве закона? Самим выгодно не проводить в народ? Тогда какие претензии? Я мелкая пешка в обезглавленной в семнадцатом году стране с населением, плывущим мусором по великой русской реке, ворующим у кого что. У государства что плохо лежит, у Запада атомную бомбу, у других высокие технологии. И продолжающем пахать дедовским способом – плугами. А мне надо не дворец построить, показать свой труд. Глядишь, один – парочка задумается над жалким житьем – бытием.

– Хорошо, – разжал губы главный оперативник. – Мы подумаем, что с тобой делать. Возьми стул и займи вон тот угол.

Положив доллары с заначкой за тетрадь, кивнул головой. Заместитель открыл дверь первому посетителю. Завертелись, закружились случаи, вплотную цепляющие человеческие судьбы. Казалось, конца этому не будет. За окном свечерело. Начальник отпустил последнего бедолагу, у которого вытащили вырученные за продажу машины лука деньги. Обернулся ко мне:

– Вот такие дела, – устало усмехнулся он. – Чем ему поможешь? Сунул бабки в хозяйственную сумку и ходил по базару. А его давно вычислили. Если бы обратился сразу, успели бы перекрыть рынок. Приперся, когда ворота запели вечернюю песню.

– Проблема, – вяло пожал я плечами.

– У тебя тоже, – заставил подобраться оперативник. – Ладно, завтра подойдешь, к кому знаешь. Скажешь, что намерен работать.

– К кому подходить?

– Дурачком не прикидывайся. Два месяца на вольных пастбищах, – сунув руку за тетради, он выдвинул заначку с золотом и доллары. – Баксы возьми. Золото положу в сейф. До выяснения.

– Вдруг оно в розыске, – ухмыльнулся зам. – Ограбили магазин или квартиру. Или сорвали цепочку с кулончиком, перстенек.

– Я брал у порядочных людей.

– Об этом расскажешь не нам и не в этом месте, – оборвал Узбек. – Лапши накидал достаточно.

– Я рассказывал как есть.

– Забирай доллары, – припечатал точку начальник. – Свободен.

Я не стал дожидаться третьего приглашения. Под напряженным взглядом заместителя сунул сотки в карман, вышел за дверь. Понятно, теперь начнут учитывать любое движение. Впрочем, знал, куда шел.

В конце коридора маячила кучка милиционеров. На лицах откровенные ухмылки. Подумав, что радуются любой оплошности из – за отказа от их услуг, хотел проскочить мимо. Но переминающийся рядом с бывшим моряком Черноморского флота Толиком, Доня ехидно спросил:

– Как дела?

– Нормально, – притормозил я. – А что?

– Надолго отпустили?

– Совсем.

Заметил, что Толик улыбается сочувственно. А Доня был истинным представителем коренного населения Приазовья. Длиннолицый, смуглый, черноглазый. Когда я решил вернуться на рынок, обстановка заставляла желать лучшего. Отморозки, уголовщина, молодые агрессивные бомжи. Подошли «пешие», те менты, которые барражировали по периметру рынка тройками. Предложили свои услуги. Но я успел познакомиться с торговавшими овощами и фруктами двумя десантниками из ВДВ. Один – Олег – прошел Афган. Второй, под два метра толстяк с периферии, вроде, косил под десантуру. Наладив контакт, объявил участок работы зоной десанта. С кавказцами не разговаривал, вызывая неудовольствие у пеших, собиравших с черных мзду. Но я уже мог обходиться без их защиты. Самый старательный, Доня заявил без обиняков, что если меня будут убивать на месте, никто из базарных близко не подойдет. Я ухмыльнулся. Можно было подумать, если бы отстегивал, они бы глаз не сводили. Да и своих денег было мало, всего на пару – тройку соток баксов.

– Под подписку? – Не поверил Доня.

– Плохого сделать не успел, – я снова заметил сочувствующий взгляд Толика. – Что, собственно, случилось?

Толик принялся рассматривать с облупившейся краской стену. Доня выпятил подбородок вперед:

– За дураков держишь? А фальшивая сотка? Или ты один за фальшак не отвечаешь?

– У меня все нормально.

Проглотив клубок слюны, я спокойно посмотрел на ментов, направился к выходу из отделения милиции. Краем уха поймал недоуменный возглас. Завернув за угол, почти бегом поспешил в сторону соборной площади, на остановку общественного транспорта. Уже добежал до главных ворот, когда трезвая мысль заставила остановиться. Захотелось проверить купюры сейчас. Если одна из соток фальшивая, проглядывалась подстава стопроцентная. Скорее всего, начальника и его зама сбила с толку бумажка с записанными на ней номерами и сериями баксов. Они или забыли, или решили не заводить разговор о фальшаке. Я радовался тому, что Доня проболтался. Шмыгнул в еще открытые ворота. Торчали за прилавками отдельные лица корейской, кавказской, общерусской национальностей, казалось, не уходившие с базара никогда. Издали заметил фигуру вечно поддатого Виталика, прозванного за цвет лица Красномырдиным. Грабили старого приятеля не раз. В последний уделали так, что ему пришлось продавать просторную квартиру и переселяться на меньшую площадь. Его пригрел высокий, под метр восемьдесят пять, толстый Петя Попа, коему по неизвестным причинам на рынке работать не разрешали. Вечером он приезжал, забирал данные на прокрутку рубли, оставляя процент. На рынке трудился еще один похожий. Менты прозвали его Вонючкой. Но тот крутился на овощах и на фруктах.

– Дело есть, – подскочив к Виталику, выдохнул я.

– На миллион баксов? – хмыкнул Красномырдин. – Если и подгонишь клиента, то с тысячью максимум.

Я бросил взгляд вдоль сплошной стены из лавчонок. Где-то в середине маячила фигура Гены, рядом торчал Татарин. Но к ним подваливать не имело смысла.

– Только из ментовки, – признался я. – Кажется, подставили капитально.

– Давно должны были придавить, – сплюнул Красномырдин. – Столько времени обходился без пастуха.

– Фальшивую сотку приправили.

– Это серьезно. Составили акт?

– Бумажка помешала… Короче, сотка со мной. Посмотришь?

– Ну… давай.

Мы завертели головами по сторонам. Кроме редких торгашей возле машин с картошкой, да нескольких кавказцев, тащивших визжавших от страха и радости русских девчат за ряды прилавков, никого больше не было. Я вытащил обе сотки, снова просветил в лучах не упавшего за дома солнца. Все было нормально, одна как бы поновей и пожестче. Виталик протянул их между чувствительными подушечками пальцев, едва касаясь самих купюр. Вздохнув, первую отдал мне. Вторую для проверки возникших подозрений вскинул над головой. Ею оказалась та, что поновей.

– На водяной знак американцы не обращают внимания, – попытался возразить я. – Скачет как заяц, то в одном углу, то в другом. Размытый до неприличия, или с мордочкой в кулачок.

– Хоть в наш кукиш, лишь бы породистый, – завелся Красномырдин. – Когда ты видел, чтобы американцы не выставляли себя на показ? У них на этом построено все.

– Буквы не прощупываются, бумага, водяной…, – хватался я за соломинку. – Какие доказательства еще?

– Мало? – ошалел Виталик. – Ты как та баба. Ее уже трахают, она о цене договаривается. Переверни сотку. Нет зеленых вкраплений по белому полю на краях купюры. Американцы небрежные, краской заляпано все. Здесь как из-под ксерокса. Короче, статья за фальшивомонетничество тянет на пятнадцать лет, по моему. Со скидкой на писательских тараканов в голове – лет на десять. А вторая группа у тебя, или первая – им без разницы. На Богатяновской, говорят, вообще обрубки торчат. С первой и со второй чеченской.

Я стоял как вкопанный, не в силах засунуть фальшивку в карман. Примерно такая история приключилась с Хохлом. Года полтора назад Боря банковал в центре людного прохода рынка. Быстро выдвинулся на передовые позиции, перестав замечать не только коллег по работе, но и ментов – непосредственных хозяев. Его предупредили. Не понял. Гайки начали закручивать. Снова осечка. В один из дней с ментами подошли двое, похожие на сотрудников уголовного розыска из областного управления. Один указал на Борю, пояснил, что тот продал фальшивую сотню долларов. Хохла закрыли в камере предварительного заключения в тюрьме на Богатяновке. В «Вечернем Ростове» вышло сообщение о том, что задержан крупный валютчик. Изъяты Звезды Героев Советского Союза, Социалистического Труда, ордена Ленина, другие редкие награды, цены на которые исчислялись не тысячами долларов. Около сотни царских золотых червонцев, пятерок. Полгода среди валютчиков одних разговоров было, что дело потянет не на пять лет со скидками на «позолоченную ручку». Прогнозы оказались пустыми. Похудевший, заморенный, Хохол вскоре объявился. Попытался влезть на рынок. Но, поезд ушел.

Зябко передернув плечами, я впихнул сотку в карман. Мимо прошли Гена с Татарином. Поздоровались. Я машинально ответил. Кивнув Красномырдину, надумал уходить, когда тот остановил сообщением:

– Ничего не слышал?

– Что случилось?

– Беню, молодого пацана, что за Чипом стоит, в обед взяли на гоп – стоп. Вошел в ларек перелопатить деньги. Только открыл барсетку, как в бок что-то воткнулось. Хотел обернуться, через плечо голос, мол, давай бабки и расходимся. Беня локтем оттолкнул, ему по башке рукояткой от Макарова. Отдал, куда деваться. Приказали, чтобы не выходил из палатки, иначе пуля обеспечена. Беня дожидаться не стал, выскочил сразу. Тут патруль. Менты по рации базар перекрыли.

– Отмороженный? – негромко спросил я.

– Из Таганрога. Начал гнать, что пришел за долгом, а Беня его впервые в глаза увидел. Менты отоварили по почкам. Раскололся. Восемнадцать лет, еще в армию не ходил.

– Молодеет криминал, – дернул я щекой. – А ты задерживаешься. Не подъехал?

Красномырдин махнул рукой. Дойдя до поворота к главным воротам, я вытащил фальшивую сотку, порвав на части, выбросил в мусорный бак. Покосился на отделение милиции. Никого. Можно преревести дыхание и ехать домой расслабляться. До завтрашнего решающего дня.

Не успел зайти за порог квартиры, зазвонил телефон. Тревожилась любовница Людмила – везло мне на это имя. Предложил приехать самой. Пока она добиралась, съел тарелку сготовленного лично борща, поджарил пару кусочков вареной колбасы с яйцом. Любовница признавала только секс, за который расплачивался приличным столом с натуральными соками, пирожными, фруктами, рыночной ветчиной и модным йогуртом. За это получал бархатную кожу, матовые шары грудей с розовыми сосками, тонкую талию, округлую попочку, чувственные губы, вытворявшие немыслимое. Родная Людмила с сыном, наверное, забыла ко мне дорогу. Как потихоньку начал осознавать, прилипали женщины, не желающие обременять себя работой с домашними заботами. Но я радовался и таким редким приходам, лишь бы Данька ощущал мужскую поддержку.

– Как отношения с рыночной мафией? – сбрасывая модные туфли, поинтересовалась любовница. До меня она двадцать лет обслуживала начальника строительной организации, старше ее лет на тридцать, заимев при этом сожителя, грузина – студента, на двадцать лет моложе ее. Сочетание старого и молодого любовников, наверное, в сумме давало паритет. – Не испортились? Я за тебя переживаю.

– Чувствую, – я провел сорокалетнюю, могущую дать сто очков двадцатилетней, женщину за уставленный стол. – А как у тебя? Пердун не достает? Гоги Мачаидзе не наезжает? В Грузии сейчас голодно.

– Когда ты перестанешь подначивать? – запихивая кусок ветчины в рот, промычала любовница. – Не Мачаидзе, это во первых. Во вторых, я отшила его сама. В третьих, Пердун позванивает. Я сто раз могла стать его законной женой. Машина, дача в черте города, многокомнатная в «дворянском гнезде». Это у тебя первый этаж, от сырости стены осыпаются.

Здесь ты права. Как трубы потекут – а текут они всегда – и подвал отсыреет, так по полу ползают слизняки. Наступишь на жирненького – такая мерзость.

Любовница поперхнулась, метнула уничтожающий взгляд. Проглотив кусок яблока отдышалась, принялась за еду снова. Я не торопил. Когда у нее и у меня в желудке улеглось, высказал заветное предложение, после которого мир на время переставал существовать:

– Так. Пора работать.

И все заняло привычные, и все равно по разному яркие, места.

Гардероб у Людмилы шикарный. Был случай, когда за понравившуюся вещь не пожалела сшитой своими руками шубы из натурального меха. А шить она умела. Еще стригла породистых собак. Если бы не начавшая прогрессировать похожая на шизофрению болезнь, проведенное в ее обществе время считалось бы не потерянным. Нырнув под одеяло первым, я почувствовал себя королем. У какого мужчины не зашевелится, если рядом с носом начнут стягивать с бедер, с выпирающего лобка тонкие трусики, несколько минут назад лежавшие на витрине стильного комка. Если сама женская фигурка, выскочив за витринное стекло, решила добровольно прыгнуть в продавленную многими предшественницами кровать с потертой простыней и комковатыми подушками в разноцветных наволочках.

К двенадцати дня я был на рынке. Бригадира на месте не оказалось. Ребята послали на автостоянку напротив высоченной колокольни с крестом на маковке и церковным двором вокруг. В огороженном участке соборной площади сверкал деталями навороченный джип «Чероки». Бригадир не появлялся и здесь. Я вернулся. Все знали, на валютный рынок затесался писатель, банкует не первый месяц, не отстегивая ни копья. И жаба проявляла себя в полный рост. Я старался держаться независимо. У них своя психология, основанная на принципе выживания диких племен:

«Только мне и все сразу!»

Видно было как Борис-широколицый бывший мент – не хуже счетной машинки мусолил пачку пятисотенных купюр. Клиент уже скинул баксы, теперь барашком на заклании ждал расчета. Гена рассматривал серебряного «кайзера» – массивную цепочку особого плетения. Он влился в ряды валютчиков с полгода назад, ради быстрой наживы продав квартиру. До этого занимался рыбой. Но и громадный «ЗиЛ» с бочкой пошел с молотка для одной цели. Рядом разворачивался Пасюк, чуть поодаль Татарин обменивал солидную пачку немецких дойчмарок двум бородатым кавказцам. Стопроцентные боевики. Границы с гордым народом открыты настежь. Пострелял русских парней, приехал отдохнуть в Россию. Набрался сил, получил немало удовольствий на русских «мягких», безотказных бабах, пограбил русских, накупил у русских оружия, поехал перерезать горла русским парням снова. Где в мире еще такая страна идиотов? Только в Израиле. Но там за убитого еврея на тот свет отправляют минимум двадцать хэсболлаховцев. Еще израильтяне сравнивают с землей их логова, чтобы боевики зачинались, как в волчьей стае, под лунным небом на каменистой почве со звериным рычанием и жаркими каплями слюны с вывернутых губ. Тогда и боевик родится стоящий..

На конце ряда ларьков с деревянным настилом у фундамента пахали Свинья, Бес и Армян. Сухопарый Бес отирался на рынке со времен ваучеров. Армян был русским, кличку получил за схожесть с этой нацией. Возле стояли настоящие армяне – отец с сыном и их другом – беженцы из Азербайджана. Сдавать баксы я чаще бегал к ним, потому что давали самую высокую цену. То, что обзывали работающим на черных предателем, не щекотало нервы Давайте больше, тогда буду бегать к вам. Поодаль топтался Спринтер, заместитель Призрака.

В этот момент широкой и тяжелой ладонью придавили правое плечо. Сзади улыбался бригадир валютчиков. Готовое лопнуть, лоснящееся лицо, квадратная фигура на толстых, по деревенски раскоряченных, ногах. Темные пристальные глаза. Весь набор, с недавнего времени исчезнувшего, авторитетного рэкетира с излишним весом от по русски используемых шальных денег.

– Сдаваться пришел, – подмигнул Призрак. – Ну, пойдем.

Взяв под руку, бригадир повел меня вдоль длинного ряда валютчиков, не уставая повторять одну и ту же фразу:

– Это писатель. Он пришел сдаваться сам.

Валютчики снова реагировали по разному. Кто отворачивался, другие открыто улыбались. Бандера поднял вверх большой палец. С приехавшим на заработки из нищей Украины в наш Ростов ярым националистом мы до ожесточения спорили, с чего доблестный город Киев стал называться «матерью городов русских». Я доказывал, мол, в столице Руси Великом Новгороде князь Рюрик собрал войско, посадил его на струги, негромко взял город и сделал его – Отца хохлов – Матерью городов русских. Князь мужчина, племена родственные, земли общие. Вообще, заткнулся бы ты с Киевом, которого Батый сломал за пару дней. А городок русичей Козельск за семь недель взять не смог. Во вторых, кто освободил столицу Украины от татаро – монгольского ига? Правильно, и московские полки тоже. Освобождали хохлов не раз от других басурманов – шведов, литовцев, поляков, французов, немцев. А Крым пропитан русской кровью насквозь.

Мы подошли к месту Спринтера. Бригадир и здесь сообщил, что писатель пришел сдаваться сам. Невольно проскочила мысль, что я не последний человек. С другими зайцами, на дурнячка желающими жировать на необъятных базарных просторах, поступали жестоко.

Насладившись властью вволю, бугор сурово посмотрел в мою сторону. Я смекнул, что с ним все обговорено.

– Ты можешь выходить и работать в любое время, – начал Призрак. – Хоть с утра, хоть вечером, как пахал до этого. Исподтишка. Ведь я следил за тобой, – он похлопал меня по шее, обернулся назад.

Я увидел начальника уголовки с заместителем. Оба как бы продолжали разговаривать между собой. Валютчики разошлись по местам.

– Денег немного, хотел бы работать по вечерам, – заговорил я. – С утра, и плата как остальным, не потяну. Прошусь без вступительного взноса. Не с улицы пришел.

Просьбу озвучил, обратившись к начальникам положения. Те отвернулись. Призрак снова хлопнул меня по спине:

– Никто ездить не собирается, – оглянулся на хозяев. – Вступительные ты внес на заре приватизации, на ваучерах. Задумал выходить вечером – выходи. Сколько отстегнешь, столько и ладно.

– И все-таки, сколько? – как магнитом развернуло меня назад.

– Все вопросы к нему, – замахали руками оба служителя уголовного розыска – Мы здесь посторонние.

– Назначь оплату сам, потом разберемся, – повысил голос Призрак. – Ты банкуй, деньги никому не помешали. И пиши, пиши.

Гулко хохотнув, он осмотрелся вокруг. Я упрямо нагнул голову:

– Во первых, много вечером не заработаешь. Во вторых, мечтаю о выпуске книги за свой счет. Оттого намерен узнать, сколько придется отстегивать, чтобы, как некоторые литературные тараканы, не пахать на чужого дядю.

– Кто пялится на чужого дядю? – завелся бригадир. – Писатель, следи за метлой. Тебе дают добро, не понял?

– Спасибо за доверие.

– Ступай и паши. Пока. Когда проверю, сколько можно накрутить за вечер, назначу проплату. Ясно?

– Само собой.

– Так кто пашет на чужого дядю?

– Я сказал к слову.

– Услышу про литературных тараканов, язык на сраку натяну, – бригадир перевел дыхание. Дал отмашку. – Свободен.

Сойдя с настила, я влился в нескончаемый людской поток. Сзади послышался дружный смех, в котором проскакивали фразы про тараканов. Понравилось. А меня пронесло, потому что имел я ввиду другое. Не со стороны грабили Красномырдина и иже с ним. Конечно, за движением менял следили отморозки и залетные бандиты. Но из банковавшего по бешеному основного состава трогали редко. Если не считать дерзких налетов с приковыванием наручниками к батареям отопления, как было с Меченым. Или убивали сразу – утром, при выходе на работу, или вечером, по возвращении. В подъездах. Ростов – город южный. Не цивилизованные Германия, Прибалтика, даже не наполовину азиатская Москва. Никто на помощь не позовет. Никто и не выйдет.

Я посмотрел на стрелки часов на похожей на минарет с православной луковкой на вершине, колокольни. Третий час дня. Можно приступать к работе. В окно хлебной палатки выглянула Людмила. Ребят на нашем углу не было, но зная, что Папен банкует внутри ларька, спросил:

– Все разошлись?

– Сидят в палатке, – неспешно ответила Людмила. – Ты сегодня без книг?

– С утра были дела.

– Понятно.

Из-за занавески показался Жан Луи Папен:

– Как прошла аудиенция? – вытирая салфеткой жирные губы, спросил он. – Нашли паритет?

– Отказа не было.

– Работать будешь по вечерам?

– Удобнее. Может, еще чего сочиню.

– Правильно, – поддержал Папен. – Главное, литература, а деньги гавно. Моя в Германию съездила, надо раскручиваться по новой.

Я осознавал, что говорит от фонаря. Деньги для него были все. Мечтал выучить какого из отпрысков от многочисленных любовниц в Кембридже или подобном заведении. На мою защиту встал по личной причине. Мы были почти одногодки, едва не одинакового роста и поначалу почти равного телосложения. Оба седые. С участившимися нападениями я затесался кстати. Папен прогнал метившего к противоположному углу ларька Аркашу. Тот считался конкурентом – деньги водились. С поста уходил незаметно, заметая следы. Я же продолжал торчать до вечера. Казалось, он с базара не исчезал. Зато я ощущал зловонное дыхание отморозков ежедневно, раз в неделю отбиваясь тем, что было под рукой.