Текст книги "Рождение мыши"
Автор книги: Юрий Домбровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– Сюда, сюда! – пригласил Николай и снял с ветки большую совсем новую клетку.
Нина вошла под сень ели, как в портал кафедрального собора.
Запахло хвоей и корнями. На земле была разостлана серая холстина, а на ней лежал камень.
– Присядьте, – очень любезно пригласил Николай, – а я сейчас…
Он достал из кармана садовый ножик, покопался под мощными корнями, похожими на старых линяющих змей, и достал за кольцо небольшой жестяной ящик.
– Вот, – сказал он, – мой эн-зэ, смотрите. – Он открыл его и вынул моток веревки, кинжал, электрофонарик, повертел его в руках и вдруг неожиданно пустил в лицо Нины зеленый и наглый луч. Она вскрикнула. Он засмеялся и потушил фонарь.
– Ну как? Здесь подождете меня или пойдем еще выше?
– Пойдем еще выше, – сказала она, еще жмурясь от яркого света. – Слушайте, товарищ дорогой, так же не годится: пробовать фонарь на лице своей дамы.
Он снова рассмеялся и слегка хлопнул ее по плечу.
– Идем! А вы славный парень! Только руки берегите. Там сплошное проволочное заграждение.
*
Взбирались они бесконечно.
Нина шла за Николаем молча и сосредоточенно. Она думала: такой мучительной прогулки в ее жизни еще не было – все, что встречалось на пути, било ее, царапало, рвало платье и волосы. Через десять минут подъема тело ее пылало и пульсировало как одна рана.
Кустарник кончился сразу – один к одному стояли высокие спокойные деревья с такими густыми ветвями, что под ними не было даже луны. Темнота, только кое-где на земле и на плоских камнях стояли и светили голубые лунные лужицы.
– Устали? – спросил Николай.
Она кивнула.
– Ну, передохните, передохните, – милостиво разрешил он. – Здорово исцарапались?
Нина молча сунула ему руки. Он посветил на них и покачал головой.
– Да-а! Ну, ничего, боевое крещение. Сейчас будет уж совсем легко. А спустимся с другой стороны – там дорожка.
Они постояли с минуту, отдышались и пошли.
Рощица кончилась, и они опять стали подниматься по крутому подъему. Луна выплыла на середину неба, и стало светло. Так они дошли до самой вершины этого обрыва. На ней лежал совершенно черный плоский камень, похожий на надгробную плиту.
– Ну вот, – вздохнул Николай, – мы и дошли. Вот вам фонарик, вот клетка, сидите и ждите меня.
И он пошел к обрыву.
Обрыв был такой отвесный и ровный, что казалось: здесь с плеча рубанули топором по горе, отсекли половину, и образовалась стена, и только кое-где на этой стене выдавались каменные террасы и отдельные глыбины. Он постоял и вдруг непонятно как соскользнул вниз и повис только на одних руках; она вскрикнула, а он поднял над пропастью одну руку, помахал ею, потом поднял другую, помахал другой и ухнул, исчез. Только было слышно, как сыпятся камни. Она подошла к обрыву. Камни и земля так и летели из-под его ног, а он, распластавшийся, как тень на стене, полз над пропастью, такой глубокой, что у нее щемило под ногтями. Если бы он загрохотал отсюда, от него остались бы одни мокрые кости, но он неуклонно, хотя и не очень быстро, но и не задерживаясь, шел и шел, и Нина поняла, что ему отлично известны все выступы этой стены. «Но где же гнездо?» – подумала она, оглядывая стену, и вдруг поняла – где. В одном месте прямо из стены на террасе росла березка – изогнутая, уродливая, как хилая девушка-дурнушка, а около корня на полу террасы камни были расшатаны и выкрошились, и тут она увидела темное пятно – вот это и есть гнездо. Она пустила туда луч фонарика. Николай, не оборачиваясь, поднял руку и помахал ею: потуши. Потом он примерился, гикнул и вдруг, пролетев метров пять, упал на одно колено на этой террасе. И сейчас же мимо его лица косо и слепо пролетела какая-то темная птица. Он проводил ее глазами, потом спокойно встал (места на террасе было так мало, что можно было стоять, только прижавшись лицом или затылком к стене) и очутился над самым гнездом.
– Есть? – спросила она с обрыва.
Он кивнул ей, и она увидела, как он лезет рукой в гнездо и вынимает птенцов – одного, второго, третьего, – как они бьются и хотят выпрыгнуть, а он сует их за пазуху.
Потом он опять стал плоским, как тень, перевернулся по оси на одной точке, опять примерился и прыгнул обратно.
– Veni, vidi, vici! – крикнул он. – Кто и когда это сказал?
– Знаю, знаю, – ответила она ворчливо, – спускайтесь скорее. Я же волнуюсь!
– Да? Это хорошо! – заметил он хладнокровно. – Сейчас иду к вам.
Так они поймали синюю птицу.
Глава 5
В театре на следующий день узнали, конечно, все, даже и то узнали, чего и вообще не было.
После репетиции Ленка подошла к ней и сказала:
– Ну-ну! Слышала про твои похождения!
Нина посмотрела на нее.
– Уже?! Скоро же до тебя все донеслось, но только никаких похождений не было.
– Не было? – невинно переспросила Ленка.
– Просто прокатились с Николаем Семеновичем в горы – вот и все.
– Да как! Амазонкой! – присвистнула Ленка. – Прямо княжна Мери! Какую-то синюю птицу там поймали.
– И это знаешь?
– Я всё, Ниночка, знаю! И все уже всё знают! Семенов устраивает приемы – показывает птицу всем желающим. Там же и кукла эта приседает.
Нина смотрела не понимая.
– Ну, Таиса эта там, его белая леди, для нее же вы и таскались за этой синей птицей.
– Глупо! Зачем же Таисе птица, – пожала плечами Нина.
– Ну, стало быть, нужна, – ответила ласково Ленка. И предложила: – А ну, зайдем к нему.
Нина качнула головой.
– Я не пойду. Иди одна.
– Сам придет? – поняла Ленка. – Ну, правильно! И сделай ему хо-ороший раскардаш! Что, в самом деле, ты ему девчонка?! В каких вы расстались отношениях?
– В каких и были. На брудершафт не пили.
– И голова у тебя, как у княжны Мери, над речкой не кружилась?
– Нет, не кружилась. И вообще все это к нему не относится – он держится очень просто.
– Так, так, так, – покачала головой Ленка. – Как бы только его простота не вышла боком – так ведь тоже бывает. Простота хуже воровства – слышала такую пословицу?
*
Нина никогда не обращала внимания ни на Ленкины шутки, ни на Ленкин язычок, потому что с института знала: Ленка – трещотка! Ленка – ветер! Сегодня одно – завтра другое, свистит у нее в ушах. Но этот разговор оставил неприятный осадок.
Она сидела и думала: а что если в самом деле она сваляла дурака, поймала с ним птицу для Таисы?
И тут вдруг явился Николай.
– Нина Николаевна, можно? – спросил он, останавливаясь на пороге. На нем были теперь легкий белый костюм и тапочки на босу ногу. Он все еще немного прихрамывал.
– Проходите, пожалуйста, – холодновато пригласила Нина, – я сейчас только что думала о вас.
Он посмотрел на нее.
– И, по лицу вижу, ругали?
– Нет! Недоумевала! Зачем вам понадобилось посвящать во все Елену Александровну? Что, она такой ваш друг? Вы ей очень доверяете?
– А что, – спросил он, – не надо бы ей доверять?
Она пожала плечами, отвернулась от него и сняла со стула кипу блузок – только что разбирала шкаф, – чтоб освободить ему место.
– Садитесь, пожалуйста, – повторила она.
Николай сел.
– Нина Николаевна, что же она вам говорила конкретно? – спросил он осторожно.
– А конкретно она говорила мне, что синюю птицу вы достали для Таисы и, значит, все это наше путешествие…
– И это знает! – тихо воскликнул Николай. – Ну, это уж не Максимов растрепался.
Нина быстро взглянула на него, и у нее все внутри заходило от ярости. Она поняла, что значит увидеть все в красном цвете – даже слезы проступили – и оказаться в таких дурах!
Она быстро отошла к чайнику и сняла его с плитки.
Он молчал и что-то думал.
– Садитесь к столу, буду поить вас чаем, – сказала она.
– Спасибо.
Холодными, словно оцепеневшими от злости пальцами она поставила на стол чайник, налила стакан, подвинула ему, вынула коробку печенья, сахар, конфеты, лимон на блюдечке, вазу с вареньем и сама села напротив.
– Сахару не кладу, – сказала она, – не знаю сколько! Вот уж не знала, что у вас с ней столько секретов.
– Секрет-то у нас только один, мы… – он запнулся. – Но только об этом никому! – Он еще поколебался, она молчала холодно и безучастно. – Ладно, я вам скажу: это для юбилейной серии керамической станции. Впервые станция выпускает белую расписную керамику. Я пишу в юбилейной брошюре.
Она молчала. Он поерзал еще немного (говорить ему не хотелось) и начал объяснять:
– Синяя птица – это герб Алатау. Она будет нарисована на самом большом, метровом блюде. Вот таком, смотрите – он показал руками форму и размер этого блюда, – и если это удастся, наша Академия наук закажет большой керамический плафон для конференц-зала. – Николай встал. – До сих пор мы рисовали ее с Брема, но там такая нехорошая, бедная гамма, а на самом деле она очень хороша. Идемте, я вам покажу проект.
*
Опять она пошла за ним!
Синяя птица была написана очень чистой и яркой акварелью на большом куске ватмана. Она сидела и пела над пропастью – ниже в тумане виднелись бурливая зеленая речка, бьющая из ледников, изогнутые деревья, а выше и с боков – небо, еще более синее, чем сама птица. И так как она пела, вставало солнце и розово сверкали ледники.
Пока Нина рассматривала акварель, он стоял рядом и глядел на нее, а потом спросил:
– Ну, как?
– Очень хорошо! – ответила она горячо. – Неужели это вы сами?
Он хотел ответить, но зазвонил телефон, и он пошел снять трубку.
– Да! – крикнул он и сразу перевел глаза на Нину. – Здравствуйте, здравствуйте, дорогая! Да нет, не один, а с товарищем – спасибо! Да! И выспался, и отдохнул. Кое-что начерно! А вот приходите вечером, покажу. – Трубка что-то горячо забормотала. – Ну, хорошо, только приходите вы, а я сегодня хочу еще посидеть дома. Болит не болит, а… ну, лучше, если вы придете ко мне… Нет, товарищ уйдет! Нет, ее еще не видел! Вот приходите, зайдем вместе. Ну так жду! – он положил трубку. – Замечательная девушка эта Таиса, – сказал он неуверенно, – она тоже что-то нарисовала – сейчас вот принесет.
Нина хмуро посмотрела на него.
– Вы с ней про меня говорили?
– Про вас! – ответил он, подумав.
Она пожала плечами.
– Странный вы человек, Николай Семенович! – сказала резко.
– Почему?
– Так! – отрезала она и встала. – Странный, и все. Прощайте, мне надо идти.
Он осторожно взял ее за руку.
– Почему вы сердитесь?
Она холодно отобрала руку.
– Николай Семенович, я не сержусь, но я органически не выношу бесцельной лжи, а когда люди врут про меня и при мне еще… ну, зачем это вам?
Он молчал.
– И неужели вы не понимаете, как это оскорбительно для меня?
Он молчал.
– Так прощайте! – сухо кивнула она и пошла.
Он вдруг заслонил собой дверь.
– Нина, – сказал он очень просто, – я же теперь всегда буду врать про вас.
– Вот еще! – гордо и резко удивилась она. – Почему же это?
– А вы сами не понимаете?
Она усмехнулась.
– А что я должна понять изо всей этой каши? Что?
Он молчал.
– Может быть, что вы меня любите? – насмешливо и грубо подсказала она.
Он кивнул головой.
– А Таису?
– Господи, это же совсем другое дело, – сказал он быстро и горячо, – мы с ней вместе…
– А Шару?
– Мы с ней друзья.
– А Нюру?
– Какая еще Нюра? – закричал он. – Откуда вы?..
– А Елену?
– Ленку? – рассердился он.
Она устало вздохнула.
– Николай Семенович, вы как-то совсем не так меня поняли.
Он взял ее за руку и подвел к стулу.
– Ну, сядьте! – попросил он. – Не могу же я с вами разговаривать стоя. – Она покачала головой и осталась стоять. – Ниночка, что вы такое говорите? Какая там Ленка? Какая Таиса? Вы моя синяя птица! Видите, как я искололся о шипы, пока лез за вами.
– За мной? – удивилась она и села.
– А за кем же тогда? Разве вы уже не поняли, что это было путешествие за вами?! Разве я не мог бы дождаться дня и послать любого? Нет! Я решил так: если она сейчас пойдет и дальше за мной, через все колючки, то я при ней тоже пройду над пропастью и достану гнездо. И вот, если ночью с больной ногой я не сломаю себе голову – потому что второй раз уже кладут голову, – она всегда будет со мной.
В дверь вдруг постучали.
– Откройте, – шепнула она, – это Таиса.
– Ну нет, сейчас я уж никому не открою, – сказал он громко и вдруг притянул ее к себе и поцеловал в губы.
– Ни-ка-ка-я тут не Ленка, – сказал он, – ни-ка-ка-я не Таиса, ни-ка-ка-я… ты! ты! ты!
Она помолчала, а потом сказала:
– Николай, мне будет совсем плохо, если я не смогу жить без вас. Я совсем этого не хочу – понимаете? Ведь я в синие птицы не гожусь! Меня в эти клетки, – она показала на угол, – не посадишь, я только сама по себе.
Николай вдруг отпустил ее и пошел в тот угол, где стояла клетка, закрытая простыней. Осторожно поднял ее и перенес на подоконник.
– Смотри! – сказал он и открыл клетку.
Синяя птица смирно сидела на жердочке и смотрела на них.
– Видите: уже привыкла! – сказал Николай с выражением, которого она не поняла. – Она ведь обыкновенный дрозд, только перышки у нее синие, да живет высоко – не достанешь, а так как все дрозды быстро привыкают к хозяину, сейчас она запоет.
Он перегнулся и осторожно открыл окно. Был ясный погожий день. Пахло землей, цветами, зеленью и спелыми яблоками.
– Ну, – сказал Николай, поворачиваясь к Нине, – смотрите!
Синяя птица беспокойно вертелась на жердочке, спрыгивала, опять вспархивала и смотрела то вниз на двор, то на них, потом вдруг успокоилась, притихла и издала какой-то резкий каркающий звук – не то отказываясь навек от песни, не то прочищая горло перед первой песней в неволе.
– Что она? – спросила Нина.
Он улыбнулся.
– А вот сейчас она запоет и вы услышите, какие песни поют синие птицы в неволе.
*
Совесть… эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают…[4]
Она вспоминает это, сидя на кушетке, и ей становится все мутнее и все тяжелее. Что толку, что она сейчас пробует ворчать, огрызаться, валить с больной головы на здоровую и ругать Николая; с совестью разговор ведь короткий – она не спорит, она попросту спрашивает:
– Ты же кричала «люблю, люблю» и спуталась с другом, какая цена тебе после этого?
– Но я его ждала – ты знаешь!
– Сколько ты ждала? Как ты ждала? Ездила по курортам? В институте мечтала о великой любви, а стала взрослой, что получилось?
– Николай сам был во многом виноват, – почему он мне не дал ребенка? Что, я не просила его об этом? А ты знаешь, какое это унижение, когда красивая, самолюбивая молодая женщина должна… Э, да ты отлично знаешь все, но ты провокаторша, как все совести на свете.
Но это жалкая отговорка, совесть не проведешь – она старая наторелая ведьма.
– А почему же ты сразу не разорвала с ним? Вот тогда бы ты была права, – говорит совесть.
– И изменял он мне тоже много.
– Бедная девочка, он ей, оказывается, изменял! Что ж ты молчала?
– Что делать! Я такая тряпка. Я его люблю.
– Ах, ты тряпка? Ах, так, оказывается, любишь! Ну, хорошо! А вот он завтра придет к тебе, что ты с ним сделаешь? Захлопнешь перед носом дверь и скажешь: «Иди, иди на все четыре стороны!»? Или тебя не хватит и на это? Ты же тряпка! Так же любишь! Ты синяя птица в его клетке!
Она молчит.
– Так что ж ты все-таки сделаешь?
– Но у меня долг перед сыном и Григорием, – умоляет она, – что, ты не знаешь этого?
Совесть зло смеется.
– Я знаю, что ты с ног до головы в неоплатных долгах, одни признаешь, от других отрекаешься.
– А лучше, если я брошу сына?
На это совесть не отвечает, и разговор прекращается.
Нина сидит, сжавшись в комок, и даже не плачет, а только дрожит.
Это ужасно, что иногда воскресают мертвые. Милый! Я похоронила и оплакала тебя, зачем же ты приходишь снова? А ты, конечно, пришел! Где это и про кого написано: «И лежит на нем камень тяжелый, чтоб встать он из гроба не мог»? В жизни все совсем не так просто. Вот вернулся же мертвец.
*
И к первому мертвец приходит к Сергею.
Сергей сидел, писал и очень торопился, как вдруг входит Ленка, руки у нее трясутся, и она говорит:
– Сережа, там Николай!
Сергей вскрикнул и чуть не опрокинул стол вместе со всеми причиндалами.
– Да ты что? Взбесилась?!
А Ленка сказала: «Да уж лучше бы я взбесилась». И ушла.
Сергей выскочил в переднюю. Там возле вешалки стоял живой Николай и держал за ворот синий реглан с продолговатыми пуговицами, рядом прыгала Ленка и пыталась что-то сказать, но только у нее ничего не получалось; одни только ахи да охи.
– Как же так? А мы уж…
– Сережа! – тихо выдохнул Николай и швырнул реглан на сундук, и тут Сергей крикнул и бросился ему прямо на шею, и все сразу пошло колесом. Они обнимались, а рядом прыгала Ленка, плакала и кричала:
– Сергей, ну что ты его давишь? Идите же в комнаты, товарищи!
– Дай хоть взглянуть на тебя! – с восторгом говорил Сергей, поворачивая его и так и эдак. – А худой! А бледный! Ну, в гроб краше кладут.
– Я и лежал в гробу восемь лет, – усмехнулся Николай. – Что ты смотришь? Так! Так! Восемь лет в нумерованном гробу.
– Д… – заикнулся было Сергей.
– Ай! Да что вы такое развели, товарищи, – крикнула Ленка со слезами на глазах. – Николай, да ты, наверно, голодный еще (до сих пор она – на людях по крайней мере – была с ним на вы, но сейчас, конечно, все полетело к черту). Милый ты мой! Ну вылитый Кощей Бессмертный – лица нет, один нос! Ну, идемте, идемте, товарищи!
И под руки она их повела в столовую.
*
Получилась чертовщина.
Сергей всегда твердил: «Нина абсолютно во всем права, до каких пор можно ждать? Нина не из породы бабочек. Ей надо было иметь ребенка и семью, и она должна была выйти замуж. А такого человека, как Григорий, еще нужно поискать!» Так он говорил всем и всегда, но сейчас он вдруг сразу понял: то, что она сделала, это чудовищно, противоестественно, и никаких иных слов для этого нет. Вот они сидят, разговаривают, радуются, а ее нет. А ведь это должен быть ее праздник, ее торжество. Кто же так любил, кто же так ждал, как не она! Вот и дождалась, и что же? Можно ей зайти к ним?
Они сидели в столовой и пили чай.
– Ты только что с поезда? – осторожно спросил Сергей (он желал узнать, что Николай уже знает о Нине, что нет).
Николай допил стакан и подвинул его Ленке.
– Прошу, Леночка. Я к вам, братцы-кролики, прямо с Внукова. Дом-то ведь разрушен? Как нет?! А мне сказали – прямое попадание. Значит, нет? Вот что!
Сергей украдкой посмотрел на Ленку. Может быть, он ничего не знает? Разрушили ведь не жилой дом, а театр, а жилой-то дом цел, и там Нина с Григорием – вот залетел бы!
– И хорошо сделал, что прямо к нам, – спокойно похвалила Ленка. – Нины все равно в городе нет. Она сейчас с театром в Дмитрове. Приедет в конце недели.
Молодец, Ленка, и тут выручила! Черт знает, что за самообладание у баб!
– Ах, так! – естественно откликнулся он. – Я ведь, Коля, по-прежнему ничего о них не знаю! Леночка, надо бы все-таки…
Ленка вдруг встала.
– Я сейчас пойду ему делать ванну – вот что! Николай, не рассказывай ничего без меня, я сейчас…
Когда она ушла, Николай сказал:
– Ну, а ты как, старик? – Сергей потерянно улыбнулся. – Ладно, знаю, знаю, а что ж ты меня все чаем да чаем – водка-то есть?
– Боже мой! – испугался Сергей и ударил себя по лбу. – Видали дурака? – И выскочил в коридор. Там в ванной у колонки возилась домработница Маша, а Ленка стояла возле и грызла розовый ноготь на большом пальце.
– Ты слышала? Он же ничего не знает, – отчаянно заговорил Сергей. – Прямо с самолета к нам!
– Я отдам ему свою комнату, пока он не… – печально ответила Ленка и вдруг сморщилась, как от сильной боли. – Боже мой! Боже мой! Нинка, Нинка! Что ж ты такое, дура, наделала!
– А сама нашептывала ей что?! – сердито шепнул Сергей, косясь на освещенный квадрат матового стекла в двери, за которой находился Николай.
– А я что, умная я, что ли? – всхлипнула Ленка. – И я такая же дура, как и она, Сергей, милый, что ж мы теперь?.. – Она схватила его за плечо и прижалась к нему.
– Ладно, пусть! – вырвался Сергей. – Он же послал меня за водкой!
*
Когда он вернулся с бутылкой и поставил ее на стол, Николай тянул чай прямо из горлышка заварного чайника, и Сергея передернуло – так делает и Нина, когда волнуется и спорит. Разговаривает, разговаривает с тобой, кипит, кипит и вдруг подойдет к столу, нальет себе полстакана черного, горького отвара, выдует его одним духом и опять забегала по комнате. Господи, как они все-таки похожи друг на друга!
– А что ж не раскупорил? – Николай взял бутылку за горлышко. – Ух, «Особая»! Стой! У меня есть штопор! – Он вынул из кармана перочинный ножик. – Единственное, что вывез оттуда! Ну, за что выпьем?
Сергей солидно сказал:
– Прежде всего – за встречу.
Николай налил себе полный чайный стакан и вздохнул.
– Ну что ж, и это тост! Я как-то пил за железный крюк самому себе… Ух, дерет! Через час я буду без ног! Ничего!
– Пей, пей! – замахал руками Сергей. – Это хорошо с дороги. Сейчас тебе будет ванна.
– Дельно! – одобрил Николай. – Ванна это очень дельно. Вымыться мне надо.
– Белье тебе приготовили, да придется ушивать, худ ты.
– Да белье я захватил – в портфеле, – он налил себе еще, но вдруг отставил стакан. – Вот что, Сергей, – и быстро! – чтоб ничего не сочинять: что с Ниной?
Сергей молчал.
– Ну, я знаю, она замужем – так за кем?
Сергей ответил:
– Да я его мало знаю, Коля.
– Ты его хорошо знаешь, Сергей, и не ври. Она, наверно, к тебе раз десять бегала советоваться.
– Не так это все было, – ответил Сергей, мучаясь, и подумал: «Ну, а я-то тут при чем? Мне-то, товарищи, за что это?» Ему уж не хватало воздуха. – Ты ее не вини, – она долго ждала тебя, Николай!
– Да за что же винить? – пожал плечами Николай. – Нет, конечно, она правильно сделала.
Тут за дверью взорвалась Ленка. Она вся тряслась, лицо у нее пылало – и от волнения, и от газовой горелки, – она и сама не знала, что бы она не отдала, чтоб Нина имела право сейчас войти в эту комнату и сесть с ними за стол. Но она откололась, изменила – не одному Николаю, им всем изменила, нашла черт знает кого и вот в эту минуту сидит там, небось, со своей «индийской гробницей» и хохочет, а крутиться приходится Ленке.
– Она стерва! – крикнула Лена, врываясь в комнату. – Она кукла! Никогда никого не любила, кроме своей наружности! Подумаешь, ей припекло! Подумаешь, она не могла ждать!
– Нет, я ее не виню, Лена, – серьезно и спокойно сказал Николай. – У нас не было ребенка, а теперь у нее ребенок, – нет, я даже одобряю ее.
– Подите вы все к бабушке с вашим одобрением, – рявкнула Ленка и подскочила к столу. – Он ее еще одобряет! Стерва она, вот и все! Как она меня направила, когда я к ней сунулась с Володькой, – треск пошел! А потом что? Чего ей не хватило? Ждала, ждала, кричала – люблю, люблю, а сама в это время на курортах… ух ты! – И она скрипнула зубами.
– Нет, нет, не виню! – повторил Николай и быстро опорожнил стакан. – Плохая твоя водка, Сергей! Не берет что-то! Когда это вышло, Сергей?
– Ее сыну уже четыре года, – ответил Сергей и умоляюще поглядел на Николая. – Коля, милый, не надо об этом, ладно? Завтра решим все! А сейчас выпьем. Садись, Леночка! Ну-ка налей мне, Николай!
– Нет, не берет меня твоя водка! – сказал Николай, отставил бутылку и встал.
Часть III
Глава 1
Николай лежал не диване и разговаривал с Сергеем. Сергей ходил по комнате, думал о своем и отвечал что-то невпопад, так что наконец Николай спросил:
– Да ты меня слушаешь или нет?
– Да, да, – поспешно ответил Сергей и остановился перед ним. – И больше ты ни этого попа, ни Жослена не видел?
– Во-первых, он не поп, а профессор теологии, – солидно поправил Николай.
– Действительно разница!
– Во-первых, это таки некоторая разница, во-вторых, он сейчас уже и не теолог. Из университета его исключило еще лавалевское правительство, а потом пошли нелады по духовной линии, где он сейчас, не знаю.
– Ну, это я узнаю тебе точно.
– Спасибо. Что же касается Жослена, то тут я просто ничего не понимаю. Ты помнишь его по Москве? Ну и вот! И как ты хочешь, я ему верю, так или иначе, записку он переправил бы, – Николай вскочил с дивана. – Нет, она получила эту записку! Она получила ее.
– И ото всех скрыла? Этого не может быть, Николай, – покачал головой Сергей. – Мне-то она все говорила.
– Ах, все? – поглядел на него Николай. – Ну, я же тебе говорил: она раз десять к тебе сбегала, прежде чем…
– Вот тут ты не прав, об археологе я ничего не знал. То есть, я знал, но тогда уже было поздно.
– А что такое в этих делах – поздно? – спросил Николай, подумав.
– Ну, это уж лишний вопрос, – поморщился Сергей, его мучили все эти разговоры. – Нет, я не про какую-нибудь ерунду говорю. Беда в том, что у нее появилось к нему настоящее чувство. Когда она мне рассказала о том, что с ней случилось летом, я только сказал: «Молчите и не трепитесь – ничего этого не было» – и тоже подумал: ну, мало ли что! А через несколько дней она уехала к нему. Ну, поздно это или нет? – Николай молчал. – Может быть, об этом не стоит?
– Да, пожалуй, что и не стоит, – согласился Николай. – Но говори, говори – как это вышло? Просто привела его к себе – и все?
Сергей подумал.
– Да нет, не привела. Вообще как-то странно получилось. Я до сих пор толком не разберусь. За несколько дней до этого был у нас тот самый разговор, и она сказала: «Никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах» – и так сказала, что я полностью поверил, а через три дня уехала на гастроли и очутилась совсем в другом конце, в степи, в палатке у него.
– Он что же, геолог?
– Археолог он! Ну, я как раз был тоже там, и вдруг меня будит фотограф и говорит: «Слушайте, Нина Николаевна в соседней палатке». А через десять минут входит она, вся красная. «Сережа, я сошла с ума». Ну что бы я ей мог?.. Ну, что бы ты сказал?
– Да, нечего сказать!.. Сергей, сейчас регланы уже не в моде? Я что-то сегодня ходил, специально смотрел – ни одного не заметил.
– Вообще, – подумав, ответил Сергей, – тебе надо будет купить в универмаге обыкновенное демисезонное пальто с круглыми черными пуговицами.
– Да, да, – подтвердил Николай, – я тоже думаю: с круглыми черными. Так вот, значит, как было!
– Я еще, по правде, и тогда не думал, что дело кончено, но… – Он поискал слов. – Дело таки было кончено, и я увидел это на следующий день, когда они оба пришли ко мне.
– И потом ты был на свадьбе?
– Был!
Помолчали. Вдруг Николай хмыкнул и покачал головой.
– Что ты?
– А интересно бы на них посмотреть. Он, наверное, сияет, как самовар? Он красивый?
– Нет. Высокий, худой, волосатый, неуклюжий.
– И зовет она его?..
– Григорием.
– Ну, кто ж зовет так мужа? Гришенька!
Сергей хмуро молчал.
– Гришунчик, Гришок, Гри-Гри!
– Оставь! – резко оборвал Сергей. – Вот сидишь и нарочно!.. Сам себя расковыриваешь, зачем тебе это? Больно? Знаю, что больно! Так поплачь! Вот она плакала о тебе, не стесняясь, но иголочки себе – вот эти подлые иголочки под ногти не загоняла.
Николай молчал.
– Ты хочешь знать, любит ли она его? Да, она его любит! Больше или меньше, чем тебя? Не знаю, но думаю, что, наверное, много, много меньше. Тебя она любила с мучением, с болью, хорошо знала, что ты за птица, но расстаться не могла, любила. Про этого она знает, что он хороший, но любит меньше. Так мне кажется, а там не знаю. Уйдет от него? Нет, не уйдет! У нее же ребенок! Мучиться будет, может быть, бегать к тебе, но уйти от него – нет! – Он помолчал, посмотрел на Николая. – А кстати сказать, вот это «бегать к тебе», как – это устроило бы тебя?
– Дурацкий вопрос, Сережа. – Николай вздохнул. – Нет, мучить ее я не стану.
– Так вот это и главное! – подхватил Сергей и схватил Николая за руку. – Не мучь ты ее – не надо! Ну что тут поделать? Ну что? – Он развел руками. – Ну так сложилось! Судьба, война, безвестность, ну что ты?.. Ну что ты тут будешь?! – Он положил ему руку на плечо. – Крепиться надо, старик, ты ведь и сам кое в чем виноват, правда? Виноват же – ну вот и все! – Николай молчал и смотрел на крышку стола.
– Ты знаешь, Сережа, – сказал Николай серьезно, – ты говоришь: поплачь! Нет, не доходит до меня эта боль – вот в чем весь этот ужас – я тут, а она там, и нам нет пути друг к другу. Ты говоришь: поплачь – а если слез нет?
– А как ты там? – заикнулся Сергей.
– Там я плакал – о! Там я так потихоньку плакал, что проснусь – и подушка мокрая. Все время о ней думал. Вспоминал все, все позволенное и непозволенное, это меня и спасло. Вот Данте писал: «Нет муки горшей, чем в дни печали вспоминать о счастье». Чепуха это! Ерунда. Если бы у меня не было этого, я…
На столе зазвонил телефон, и Николай сорвал трубку.
– Да! – крикнул он и послушал. – Да! Дома! Сейчас передаю, – он протянул трубку Сергею.
– Тебя.
– А ты куда?
– Это Нина, – ответил он с порога, – я никуда, я тут. – И ушел.
*
– Здравствуйте, Сережа!
– Здравствуйте, Нина!
Голос у Нины подрагивает.
– Сережа, я хотела бы вас видеть, но у меня такое кислое настроение, что я боюсь показываться людям.
– Отчего же, Ниночка, оно у вас кислое? – голос у Сергея усиленно ровный – ведь там, за дверью стоит Николай, слушает все. – Отчего оно такое кислое, Ниночка?
– И вообще кислое, а кроме того, произошел один непонятный и даже страшный разговор.
– О-о! Даже страшный?
– Даже страшный! Меня спрашивали о Николае.
– Ниночка, одну минутку, – Сергей подходит, открывает дверь: там никого нет – ушел. – Да, я слушаю, Ниночка, спрашивали о Николае! Кто и при каких обстоятельствах спрашивал?
– Пришел какой-то странный человек – видно, что военный, но в штатском.
– Это что, в театре было?
– Да, в театре.
– Так-так.
– Пришел этот странный человек в штатском и стал меня расспрашивать о Николае и о том, что бы я сделала, если бы он вернулся.
– И что же вы ответили?
– Ну… ну, я сказала, что отец моего мальчика Григорий. – Пауза. – И потом мне было очень плохо, тут у нас еще репетируется этот «Чужой ребенок». Я играла как во сне и вот два дня сижу в своей комнате и никого к себе не пускаю.
– Та-ак! Нина, вы сейчас одна?
– Одна. Говорите, я слушаю.
– Так вот, Нина, очень странный вопрос: вы его до сих пор любите?
– Конечно, Сережа.
– А мужа? – Пауза. – А мужа?
– Разве я смею сделать его несчастным?
– Но кто-то из двоих должен быть несчастным.
– Да?
– Да! И вам придется выбирать.
Долгая пауза.
– Сережа, он пришел?
– Да, он пришел.
– Это он снимал трубку?
– Да.
– И сейчас стоит рядом?
– Нет, он отдал мне трубку и вышел.
Очень короткая пауза.
– Спасибо, Сережа, до свидания.
– До свидания, Нина.
Сергей еще стоит у телефона и слушает. Нет, Нина положила трубку на стол, чтоб к ней никто не звонил.
*
Вот тебе и любовь! Вот тебе и ожидание! Гора родила мышь. Гора родила мышь. Гора…
Смотрите, люди добрые, идет по улицам высокий худощавый человек, сам белый, на щеках черные ямины, улыбается и бормочет всякую чепуху. Что ж он бормочет?
– Шиш тебе, дураку!.. Замуж за эллиниста! Эллинист он, что ли! Собираются эллинисты, иранисты, арабисты, гебраисты, кто там еще есть? Ассирологи, египтологи, синологи, санскритологи. Играют в покер, а она: «Мусенька, мой первый муж никогда не играл в покер, почему так?!» «Профессор, еще кусочек кекса, а?! Мы с Дашей…», «Товарищи, как специалист оцениваю мастерство хозяйки», «Вы меня смущаете, профессор. Ваша оценка…» Ух, сволочи эллинисты-египтологи!
